Глава V

И вот мы в пути, берег, прощай!

Песня

Причиной необычайного оживления Гриффита, тотчас передавшегося всей команде, была внезапная перемена погоды. Вместо уже описанной нами светлой полосы на горизонте над открытым морем появилось огромное мглистое светящееся облако, быстро приближавшееся к фрегату, а отдаленный, но отчетливый гул свидетельствовал о скором начале шторма, который уже гнал перед собой свирепые валы. Даже Гриффит, отдавая в рупор приказания и поторапливая матросов, то и дело останавливался, чтобы бросить тревожный взгляд в ту сторону, откуда надвигалась угроза. И матросы, расположившиеся на реях, не спускали глаз с этой части неба, хотя ни на минуту не забывали о своих обязанностях обносить и вязать сезни, чтобы уменьшить площадь непослушных парусов до необходимых пределов.

Только лоцман в этой беспорядочной, но занятой делом толпе, где все, казалось, хотели перекричать ДРУГ друга, как будто не проявлял должного интереса к общей лихорадочной деятельности. Устремив взор на клубившийся все ближе туман и скрестив на груди руки, он стоял неподвижно, спокойно ожидая окончания работ.

Став бортом к волне, корабль не слушался руля. Лишние паруса уже были убраны и прихвачены к реям, как того требовала безопасность фрегата, как вдруг по воде снова донесся быстрый и тяжелый трепет парусов. И невольно всеми овладели уныние и ужас, ибо там, где моряку грозят мрак и опасность, звуки эти вещают беду.

— Это борется со штормом шхуна! — вскричал Гриффит. — Барнстейбл, вероятно, не убирал парусов до последней минуты. Дай бог, чтобы шквал не выкинул его на берег!

— Им легко было убрать паруса, — возразил командир, — и они, должно быть, уже вышли из зоны прямой опасности… Мистер Грэй, фрегат не слушается руля. Не замерить ли нам глубину?

Лоцман словно очнулся, но, прежде чем дать ответ, прошелся по палубе с видом человека, который не только чувствует, что все зависит от его умения, но и знает, что в силах вступить в поединок с опасностью.

— Не нужно, — наконец ответил он. — Было бы очень неприятно убедиться в малой глубине, да и трудно точно сказать, с какой стороны может ударить ветер.

— Это уже нетрудно, — крикнул Гриффит, — ибо вот он задул!

Не успели эти слова слететь с уст молодого лейтенанта, как в снастях засвистел стремительный порыв ветра. Судно тяжело накренилось на один борт, а затем, по мере движения по волне, величаво выпрямилось, как бы приветствуя поклоном могучего противника, с которым ему предстояло вступить в схватку. Не прошло и минуты, как, разрезая носом волну, быстрый и послушный рулю корабль лег на нужный курс, насколько позволяло направление ветра. Суета и спешка на реях постепенно улеглись, и матросы один за другим спускались на палубу, с тревогой вглядываясь во мрак; многие из них в грустном сомнении покачивали головой, боясь высказать вслух свои опасения. Весь экипаж со страхом ждал минуты, когда ветер задует в полную силу, ибо на доблестном корабле не было ни одного человека, настолько несведущего и неопытного, чтобы не знать, что настоящий шторм еще впереди. И действительно, ветер с каждой минутой крепчал, хотя сила его нарастала так постепенно, что не раз моряки готовы были вздохнуть с облегчением и отказаться от своих предчувствий. В эти минуты неизвестности не было слышно ничего, кроме свиста ветра в снастях да грохота водяных брызг, которые проносились над палубой подобно пене водопада.

— Ветер свежий, — первым прервал Гриффит полное сомнения и тревоги молчание, — однако не так уж он силен. Дайте фрегату немного простору да нужные паруса, мистер лоцман, и я при таком ветре поведу корабль, как яхту для увеселительных прогулок.

— Сможет ли он лавировать под оставшимися парусами? — тихо спросил незнакомец.

— Он сделает все, чего может требовать от дерева и железа разумный человек. Но нет на океанах такого судна, которое могло бы делать повороты при подобном волнении только под марселями, на которых взято по два рифа. Позвольте нам поставить нижние паруса, лоцман, и вы увидите — наш фрегат начнет скользить с ловкостью танцмейстера.

— Давайте сначала проверим силу ветра, — возразил человек, которого называли мистером Грэем, и, остановив Гриффита, он направился к наветренному борту, где молча, с удивительным спокойствием и отрешенностью, устремил взгляд вперед.

Как только якорь был убран и принайтовлен попоходному, на палубе фрегата погасили все фонари, и, когда шквал разогнал мглу, забрезжил слабый свет, усиленный отблесками морской пены, окружавшей теперь корабль со всех сторон. Вдали тяжелой грядой черного тумана над полосой воды неясно проглядывали очертания берега; он отличался от неба только большей мрачностью и тьмой. Был свернут и уложен на место последний трос, и в течение нескольких минут мертвая тишина стояла на заполненной людьми палубе. Все знали, что корабль с огромной скоростью несется по волнам, приближаясь к той части бухты, где находились мели и подводные скалы, и только строгая дисциплина заставляла офицеров и матросов подавлять чувство тревоги в собственной груди. Наконец раздался голос капитана Мансона.

— Может быть, нам все-таки послать человека на руслени, мистер Грэй, и замерить глубину? — спросил он.

Хотя вопрос этот был задан громким голосом и интерес, который он вызвал, собрал вокруг того, к кому он был обращен, офицеров и матросов, нетерпеливо ожидавших ответа, лоцман не обратил на него внимания. Подперев голову рукой и облокотившись на одну из коек, уложенных по фальшборту, он глядел перед собой с видом человека, мысли которого далеки от требований минуты. Гриффит тоже подошел к лоцману, и не дождавшись ответа на вопрос командира, решился превысить свои права. Он вышел из круга людей, остановившихся на некотором расстоянии от лоцмана, и приблизился к таинственному охранителю их жизни.

— Капитан Мансон желает знать, нужно ли бросить лот? — с некоторым нетерпением спросил молодой лейтенант.

Лоцман все еще не отвечал. Прежде чем заговорить снова, Гриффит решительно положил ему на плечо руку, с намерением вывести его из задумчивости, и тогда незнакомец так сильно вздрогнул, что лейтенант онемел от удивления.

— Отойдите, — сурово сказал лейтенант людям, которые сгрудились вокруг них. — Займитесь своим делом и подготовьте все к повороту оверштаг.

Толпа отхлынула, как волна, уходящая в море, и лейтенант остался наедине с лоцманом.

— Сейчас не время размышлять, мистер Грэй, — продолжал Гриффит, — вспомните наше соглашение и выполните ваш долг. Не пора ли ворочать оверштаг? О чем вы задумались?

Лоцман схватил лейтенанта за руку и, судорожно сжав ее, ответил:

— Я думал о действительности, мистер Гриффит! Вы молоды, да и я еще не стар. Но проживи вы еще пятьдесят лет, вам никогда не увидеть и не пережить того, что довелось испытать мне в мои тридцать три года!

Изумленный столь неожиданным и неуместным в этот момент излиянием чувств, молодой моряк не нашел даже, что ответить, но, не забывая ни на минуту о своих обязанностях, он снова обратился к предмету, заботившему его более всего.

— Я надеюсь, что ваш жизненный опыт связан именно с этим берегом, — сказал он. — Корабль идет с большой скоростью, а при дневном свете нам довелось разглядеть так много страшного, что в темноте мы не чувствуем себя слишком уверенно. Долго ли мы будем идти еще этим курсом?

Лоцман медленно отошел от борта и направился к командиру фрегата, но прежде он ответил Гриффиту, и в голосе его слышалась взволнованность, вызванная печальными воспоминаниями:

— Да, могу подтвердить, что действительно почти вся моя молодость прошла на этом опасном берегу. То, что для вас лишь мрак и тьма, для меня день, освещенный лучами солнца… Но ворочайте, ворочайте, сэр, мне нужно посмотреть, как управляется ваш корабль: скоро мы достигнем места, где он должен нас слушаться, иначе мы все погибнем.

Гриффит с удивлением смотрел вслед лоцману, медленно удалявшемуся в сторону шканцев. Затем, очнувшись от оцепенения, молодой лейтенант бодро отдал приказ, чтобы каждый занял свое место для выполнения необходимого маневра, и экипаж фрегата тотчас же принялся за дело. Молодой офицер не напрасно гордился высокими качествами фрегата, о которых он говорил лоцману, и собственным умением управлять кораблем, ибо успех был налицо. Стоило лишь повернуть штурвал, как огромное судно начало быстро разворачиваться против ветра и ринулось наперерез волне, разбрасывая во все стороны пену и смело глядя ветру в лицо. Затем, изящно уклоняясь от его силы, оно легло на другой галс, чтобы уйти прочь от опасных мелей, к которым только что приближалось с огромной скоростью. Тяжелые реи повернулись, словно флюгера, указывающие направление ветра, и через несколько мгновений фрегат, полный достоинства, снова двинулся вперед по волнам, оставляя за кормой скалы и мели, которыми был усеян один берег бухты, но приближаясь к не меньшим опасностям другого.

Между тем море все больше и больше волновалось, а ветер с каждой минутой крепчал. Он уже не свистел в корабельных снастях, а казалось, сердито ревел, встречая на своем пути сопротивление сложной системы рангоута и такелажа. Тяжелые лавины воды были покрыты бесконечной цепью белых гребней, и сам воздух был напоен блеском, исходившим от поверхности моря. Фрегат постепенно уступал натиску шторма, и менее чем через полчаса после поднятия якоря разбушевавшаяся стихия, казалось, овладела кораблем, увлекая его за собой. Однако отважные и опытные моряки, управлявшие фрегатом, удерживали его на необходимом для их спасения курсе. Гриффит передал полученные им от таинственного лоцмана приказания, и корабль направился в узкий проход прочь от неминуемой гибели.

До сих пор незнакомец, казалось, с легкостью исполнял свои обязанности: спокойным, невозмутимым тоном, который составлял удивительный контраст с лежавшей на этом человеке ответственностью, назначал он курс. Но, когда берег из-за расстояния и мрака стал почти невидим и перед взором оставались только мчавшиеся мимо пенистые валы, он словно стряхнул свою апатию, и его голос загремел, перекрывая однообразный рев бури.

— Настало время быть особенно внимательным, мистер Гриффит! — воскликнул он. — Здесь против нас вся сила прилива, и опасность очень велика. Пошлите лучшего на корабле старшину к русленям, да пусть рядом с ним постоит офицер и проследит, чтобы он правильно мерил глубину.

— Я возьму это на себя! — вызвался капитан. — Поднесите свет к наветренным грот-русленям.

— На брасах стоять! — крикнул лоцман с молниеносной быстротой. — Накинуть лот!

По этим приготовлениям весь экипаж догадался, что наступила решительная минута. Офицеры и матросы молча стояли на своих постах, ожидая, что покажет лот. Даже штурман отдавал приказания людям у штурвала более тихим и поэтому более хриплым, чем обычно, голосом, словно боясь нарушить царившее на корабле безмолвие.

Среди этой общей настороженности резкий выкрик лотового: «Семь сажен!» — заглушая бурю, пронесся над палубами и умчался во мрак, будто слова эти были предупреждением какого-то морского духа.

— Хорошо, — спокойно сказал лоцман. — Промерьте еще раз.

Последовало короткое молчание, а затем снова раздался крик: «Пять с половиной!»

— Судно идет прямо на мели! — воскликнул Гриффит. — Приготовиться к повороту!

— Да, теперь будьте наготове, — сказал лоцман с тем хладнокровием, которое не кажется странным в минуту опасности, ибо свидетельствует о крайнем напряжении внимания и воли.

После третьего крика: «Глубина четыре!» — лоцман немедленно велел повернуть на другой галс.

Гриффит, казалось, превзошел даже лоцмана в хладнокровии, когда отдавал команду, необходимую для выполнения этого маневра.

Корабль, накрененный ветром, медленно выпрямился, паруса его затрепетали, словно стараясь сорваться с креплений, но, как только нос его вновь начал разрезать водяную лавину, с бака донесся голос штурмана:

— Буруны! Прямо по носу буруны!

Этот грозный крик, казалось, еще висел в воздухе, когда послышался другой голос:

— Буруны с подветра!

— Вокруг нас мели, мистер Грэй, — сказал командир. — Корабль не может идти дальше; прикажете отдать якорь?

— Отдать правый якорь! — гаркнул в рупор Гриффит.

— Отставить! — закричал лоцман голосом, проникшим в сердца тех, кто его слышал. — Отставить!

Молодой человек с гневом повернулся к смелому незнакомцу, нарушившему дисциплину на корабле, и спросил:

— По какому праву вы осмеливаетесь отменять мои приказания? Мало того, что вы завели корабль в опасное место, теперь вы намерены еще мешать нам? Еще одно слово…

— Молчите, мистер Гриффит! — вмешался капитан, склонившись с русленей. Седые кудри его развевались по ветру, придавая безумный вид изможденному и озабоченному лицу, освещенному светом фонаря. — Передайте рупор мистеру Грэю. Только он может спасти нас.

Гриффит швырнул рупор на палубу и с гордым видом пошел прочь, ожесточенно бормоча себе под нос:

— Тогда, значит, все кончено! Погибли и глупые надежды, которые я питал, приближаясь к этим берегам…

Никто ему не ответил, ибо ветер продолжал гнать корабль вперед, а так как действия команды были парализованы противоречивыми приказаниями, судно сбилось с курса, и через несколько секунд все его паруса были обстенены. Но не успел еще экипаж фрегата осознать новую опасность, как лоцман, схватив рупор, таким громким голосом, что его не мог заглушить даже рев ветра, отдал необходимые распоряжения. Каждая команда подавалась отчетливо и с точностью, свидетельствовавшей о том, что он прекрасно знает свое дело. Быстро овладели рулем, передние реи удалось, хотя и с трудом, развернуть против ветра, и корабль, двигаясь назад, начал делать поворот.

Гриффит как хороший моряк тотчас увидел, что лоцман почти инстинктивно избрал единственное средство, способное вызволить судно из создавшегося положения. Лейтенант был молод, пылок, заносчив, но вместе с тем великодушен. Забыв свой гнев и перенесенное унижение, он подбежал к матросам и, увлекая их своим присутствием и примером, немало способствовал успеху маневра. Корабль под напором ветра медленно накренился, почти касаясь реями поверхности воды, в то время как угрюмые волны с силой бились о его корму, словно в отместку за то, что он изменил своему прежнему курсу движения.

Голос лоцмана, уверенный, спокойный и вместе с тем такой звучный, что слышен был всем, еще не умолк. Послушные приказаниям матросы, забыв о шторме, с такой легкостью брасопили реи, будто это были детские игрушки. Когда корабль, ложась на фордевинд, преодолел наконец мертвую точку, передние паруса его заполоскались, реи задних мачт были выровнены, а руль повернут в нужную сторону, прежде чем судно успело встретить опасность, которая ему угрожала как с подветренной, так и с наветренной стороны. Великолепный корабль, покорный рулю, вторично сделал грациозный поворот по ветру и, поскольку паруса его были расположены наивыгоднейшим образом, двинулся прочь от окружавших его опасных мелей с такой же скоростью и равномерностью хода, как и приблизился к ним.

Затаив дыхание, моряки следили за выполнением этого искусного маневра, но выражать удивление им было некогда. Незнакомец не оставлял рупора, и голос его гремел среди рева шторма, когда благоразумие или опыт требовали каких-либо перемен в положении парусов или руля. Еще с час шла страшная борьба за спасение. Фарватер с каждым шагом становился все более извилистым, а мели плотнее обступали моряков со всех сторон. Лот непрерывно находился в действии, а зоркий взгляд лоцмана, казалось, проникал сквозь тьму с остротой, превосходившей людские возможности. Все люди на фрегате чувствовали, что ими руководит человек, который досконально знает науку мореплавания, и, по мере того как оживала надежда моряков, возрастало и их усердие. Не раз казалось, что фрегат слепо летит на покрытые пеной мели, где гибель была бы быстрой и несомненной, но звонкий голос незнакомца вовремя предупреждал о близкой опасности и вдохновлял на поспешное выполнение долга. Все безропотно подчинились ему, и в тревожные минуты, когда корабль, рассекая пенистые волны, вздымал брызги выше огромных рей, все жадно внимали словам лоцмана, который своим сверхъестественным спокойствием и непревзойденным умением совершенно покорил экипаж фрегата.

Корабль только что стал набирать ход после перемены курса во время одного из ответственных поворотов, которые ему приходилось так часто выполнять, когда лоцман впервые обратился к командиру фрегата, все еще продолжавшему наблюдать за весьма важными в эти минуты действиями лотового.

— Наступает решительная минута, — сказал он. — Если фрегат будет нам послушен, мы спасены; в противном случае все наши старания были напрасны.

Старый моряк, к которому он обратился, услышав это многозначительное известие, покинул руслени и, подозвав первого лейтенанта, попросил лоцмана высказаться обстоятельнее.

— Видите свет на южном мысу? — спросил лоцман. — Его легко заметить по находящейся рядом звезде и по тому, что он время от времени заслоняется волнами. Теперь взгляните на бугор, немного к северу оттуда, он как тень на горизонте — это холм, который находится далеко от берега. Если мы пойдем так, что не допустим створа огня с бугром, все будет в порядке; в противном случае мы наверняка разлетимся на куски.

— Давайте снова делать поворот! — воскликнул лейтенант.

— На сегодня довольно поворотов и оверштаг и через фордевинд. Здесь места в обрез, чтобы миновать мели, не изменяя галса. Если мы сможем обойти Чертовы Клещи с наветренной стороны, значит, наибольшая опасность позади. Иначе будет так, как я уже сказал. Выбора у вас нет.

— Если бы мы пошли тем же курсом, каким входили в бухту, — не удержался Гриффит, — все было бы в порядке.

— Добавьте, если бы течение нам позволило, — спокойно возразил лоцман. — Джентльмены, мы должны спешить. Нам осталось пройти не более мили, а корабль летит, как на крыльях. Марселя недостаточно, чтобы держать круто к ветру. Нужно поставить кливер и грот.

— Опасно отдавать с реев и ставить паруса в такую бурю, — нерешительно заметил капитан.

— Это надо сделать, — хладнокровно ответил незнакомец. — Иначе — гибель. Смотрите! Свет уже касается края бугра. Нас сносит под ветер…

— Будет сделано! — воскликнул Гриффит, выхватывая рупор из рук лоцмана.

Приказания лейтенанта были выполнены с такой же быстротой, как и отданы, и вот все было готово, и огромное полотнище грота затрепетало на ветру. Была минута, когда исход этого маневра казался сомнительным. Оглушительные удары крыльев тяжелого паруса, казалось, сокрушат все на свете. Они сотрясали корабль до самого киля. Но умение и ловкость взяли верх, и постепенно паруса были выправлены и наполнились ветром, уступив усилиям сотни матросов. Корабль ощутил гигантское прибавление мощи и склонился под ней, как тростник под ветерком. Успех маневра исторг даже у незнакомца радостный крик, который, казалось, вырвался из глубины его души.

— Ага, почувствовал! Смотрите, он приводится к ветру! — воскликнул лоцман. — Свет снова показался из-за бугра. Если только выдержат паруса, мы проскочим…

Треск, похожий на пушечный залп, прервал его восклицание, и что-то, напоминавшее белое облако, промелькнув по ветру перед носом корабля, исчезло во мраке с подветренной стороны.

— Это кливер, его сорвало с ликтроса, — заметил командир фрегата. — Мы не успеем поставить другой кливер, но грот еще может выдержать.

— Парусу этот шквал нипочем, — возразил лейтенант, — а вот мачта гнется, как тростник.

— Молчите все! — закричал лоцман. — Джентльмены, сейчас решается наша судьба. Держать круче к ветру, как можно круче!

Это приказание прекратило дальнейшие разговоры. Отважные моряки, зная, что сделали все возможное для своего спасения, теперь, затаив дыхание, стояли в ожидании результата. Впереди, на некотором расстоянии, все море шипело белой пеной, и волны, вместо того чтобы катиться ровной чередой, состязались в безумных прыжках. Единственная полоса правильно чередующихся темных валов, шириной не более полукабельтова, тоже устремлялась в этот водяной хаос и скоро скрылась из глаз в неистовстве разгневанной стихии. Фрегат с еще большим трудом, чем прежде, шел по этому узкому проходу, держась так круто к ветру, что паруса его заполаскивали. Лоцман молча шагнул к штурвалу и сам повел судно. Только грохот бури был слышен на палубе фрегата, когда он вошел в проход между бурунами: молчание людей было подобно спокойствию отчаявшихся. Десятки раз, когда пена исчезала в подветренной стороне, моряки уже готовы были закричать от радости, полагая, что опасность миновала. Но снова на их пути вздымались буруны, и снова отчаяние сменяло радость. Иногда слышался трепет заполаскивавших парусов; испуганные моряки устремляли взоры на лоцмана и видели, как он еще сильнее сжимал рукоятки штурвала и переводил быстрый взгляд с моря на паруса. Наконец корабль достиг такого места, где его, казалось, ждала неминуемая гибель, но курс его внезапно изменился, и нос покатился под ветер. В ту же секунду послышалась команда лоцмана:

— Отбрасопить грота-реи!

Моряки, как эхо, повторили: «Есть отбрасопить реи!» — и фрегат быстро заскользил по фарватеру, идя на фордевинд. Глаз едва успевал различать быстрые потоки пены, струившиеся за бортом. Клочья ее казались облаками, несущимися по небу. А прекрасное судно, счастливо избежав опасности, уже поднималось и опускалось на тяжелых волнах открытого моря.

Моряки едва перевели дух и смотрели друг на друга, будто пробудясь от страшного сна, когда Гриффит приблизился к человеку, который спас их от страшной гибели. Молодой лейтенант схватил незнакомца за руку и промолвил:

— Лоцман, этой ночью вы доказали свою преданность! И нет во всем мире моряка, равного вам!

Незнакомец тепло ответил на рукопожатие лейтенанта и сказал:

— Я хорошо знаю море, и мне, наверное, даже покой свой суждено обрести на дне морском. Но и вы удивили меня, молодой человек. Вы действовали отважно, и Конгресс…

— Что Конгресс? — спросил Гриффит, заметив, что лоцман остановился.

— Конгресс можно поздравить, если у него много таких судов, — холодно ответил незнакомец и направился к командиру.

Гриффит удивленно посмотрел ему вслед. Но, так как обязанности его требовали постоянного внимания, он вскоре забыл об этом разговоре.

Был дан отбой тревоги. И, хотя шторм сохранял свою силу и даже еще крепчал, бояться было нечего, ибо перед фрегатом лежало открытое море. Корабль медленно шел вперед, а на борту его производились дальнейшие работы для обеспечения безопасности плавания. Еще до полуночи все было приведено в порядок. Пушка с «Ариэля» возвестила, что и шхуна цела. Она прошла другим, более легким путем, которым не мог пройти фрегат. Командир приказал выставить обычную вахту, а остальные члены экипажа отправились на столь необходимый всем отдых.

Капитан с таинственным лоцманом удалился к себе в каюту. Гриффит отдал последнее приказание и, повторив свои инструкции офицеру, которому было доверено заботиться о судне, и пожелав ему приятной вахты, улегся на койку. В течение часа молодой лейтенант раздумывал над событиями минувшего дня. Он припомнил слова Барнстейбла и насмешки юноши-гардемарина, затем мысли его перенеслись к лоцману, которого приняли на борт с неприятельского берега — он и слова произносил, как настоящий англичанин, — и который так искусно и верно им послужил. Он вспомнил настойчивое желание капитана Мансона заполучить этого незнакомца, даже ценой той опасности, от которой они только что избавились, и задумался над тем, почему надо было искать именно этого лоцмана, идя ради него на такой риск. Затем на ум ему пришли личные дела; его воображению представилась Америка, любимая девушка и отчий дом, где он мирно провел свою юность. Однако грохот бьющих в борта тяжелых волн, скрип орудий и переборок, рев бури постепенно теряли отчетливость, усталость взяла свое, и молодой человек, забыв даже романтические образы своей любви, уснул глубоким сном моряка.