Стиль жизни и счастье

В поисках иллюстративного материала для предварительной проверки сформулированной теоретической гипотезы о взаимосвязи стиля жизни, представлений о способах об­ретения счастья и принципов саморегуляции мы обрати­лись к древнегреческой философии. Именно в ней индивидуальное бытие было впервые осознано как само­стоятельная философская проблема. Заслуга в этом принадлежит, прежде всего, Сократу — мыслителю, который, по словам Диогена Лаэртского, «первым стал рассуждать об образе жизни» (Лаэртский, 1979, с. 109). Интерес Сократа к проблеме жизни специально подчеркивает крупнейший знаток античности А.Ф. Лосев: «Он хотел все эти неожидан­но открывшиеся и неизменно растущие жадные ощущения жизни обязательно логически осознать, обязательно сделать проблемой разума, превратить в науку, обобщить, систематизировать, довести до логического предела, превратить в долг и моральную обязанность, освободить от анархизма и личных капризов, возвести в степень всеобщего принципа» (1969, с. 128). Решение этой проблемы в конечном счете все­гда воплощается у Сократа в конкретные жизненные прин­ципы, направленные на формирование оптимального индивидуального способа жизни человека. Поэтому Сократа мы можем с полным основанием считать родоначальником проблемы, которая, если пользоваться современной терми­нологией, носит название проблемы индивидуального стиля жизни. Следовательно, обращаясь к античной философии, мы восходим к истокам проблемы стиля жизни.

Кроме того, в античности мы обнаруживаем уже сфор­мировавшимися многие индивидуальные стили жизни. Сти­мулами к их формированию также стали идеи Сократа, смысложизненные вопросы которого имели огромный резо­нанс. «Этот человек хотел понять и ценить жизнь. Вот, по-видимому, его роковая миссия, то назначение, без которого немыслима была бы ни дальнейшая античная жизнь, ни века последующей культуры» (там же, 1969, с. 51). Как бы в ответ на вопросы Сократа в школах его учеников и учени­ков учеников (киники, киренаики, стоики, эпикурейцы и др.) возникают различные широко известные этические уче­ния. Но если Сократ стремился дать целостное понимание жизни, взывал «к неразрывному единству теории и практи­ки, созерцательного любования и жизненной утилитарности, идейной целесообразности и живого потока самостоятельно протекающей жизни» (там же, 1969, с. 129), то большин­ство его учеников разорвало эту целостность на отдельные, выразительные в своей односторонности точки зрения отно­сительно того, что является счастьем и как его обрести. Од­нако благодаря именно их последовательной практической реализации античные философы после Сократа на примере собственной жизни сформировали наиболее яркие образцы индивидуальных жизненных стилей.

Рассмотрение этих стилей ценно для нас также и тем, что они представляют собой яркие, очень наглядные историчес­кие примеры полного единства проповедуемых личностью жизненных принципов и ее реальной жизни. Характерно по этому поводу замечание Гегеля: «Часто выставляют требова­ния, чтобы философ жил так, как учит... Древние философы так поступали, и, таким образом, они являются пластичес­кими индивидуальностями, так как внутренняя, духовная цель философии часто определяла собой также и внешние условия уровня жизни» (Гегель, 1935, с. 21). На фоне такого единства внешней и внутренней жизни личности нам будет намного легче выяснить стилеобразуюшие признаки индиви­дуальной жизни — с одинаковой степенью корректности мы можем основывать наши выводы как на биографических фак­тах, так и на теоретических высказываниях тех или иных мыслителей. После проведенного набольшего экскурса в ис­торию проблемы индивидуального стиля я пни остановимся на анализе сформулированных выше вопросов о взаимосвязи стиля жизни, представлений о способах обретения счастья и принципов саморегуляции человеком своей мотивации к. миру. Рассмотрим интересующие нас вопросы применительно к каж­дому из указанных принципов в отдельности.

Первый из названных принципов саморегуляции — прин­цип максимизации полезности мира — состоит в стремлении человека к максимально полезным, полностью удовлетво­ряющим его потребности объектам. Поскольку полезность любой вещи субъективно отражается в эмоциональном со­стоянии «приятного» (Анохин, 1978, с. 310 —333), то макси­мизация полезности мира одновременно означает стремление к поиску положительно окрашенных эмоциональных пере­живаний разной интенсивности.

Применительно к вопросу о возможных путях обретения счастья отдельные стороны этого принцип впервые и в наи­более ярком виде обнаруживаются в этике киренаиков (V— III вв. до н.э.). Согласно основателю керенской школы, ученику Сократа — Аристиппу из Киреная, счастье есть не что иное, как постоянное удовольствие, слагающееся из от­дельных мгновенных удовольствий. Поэтому для обретения счастья нужно уметь получать максимум удовольствий от каждого мига жизни и в каждой жизненной ситуации находить пользу и наслаждение. «Лучшая доля, — говорил Аристипп, — не в том, чтобы воздерживаться от наслаждений, а в том, чтобы властвовать над ними, не подчиняясь им» (Лаэртский, 1979, с. 227). «Аристипп, — пишет А.Ф. Лосев, — действительно был проповедником чистого наслаждения... Его не интересует то, чем может кончиться наслаждение. Его интересует наслаждение как таковое, наслаждение мину­ты. Аристипп бросается в эту бездну как бы с закрытыми глазами и с полным непротивлением всему, что влечет за собой наслаждение» (Лосев, 1969, с. 188—189).

Принцип максимизации полезности проявлялся не толь­ко в гедонизме аристипповского толка. В зависимости от по­нимания самого счастья он мог принимать и иные формы. Так, Эпикур в своем этическом учении также говорил о наслаждении как начале и конце счастливой жизни (Лаэртский, 1979, с. 434). Однако счастье он видел не в наслажде­нии моментом, а в удовлетворении от жизни в целом, включающей и прошлое, и настоящее, и будущее. При та­ком понимании счастья принцип максимизации полезности начинает включать не только стремление к сиюминутному удовольствию, но и стремление избегать возможных непри­ятных последствий, будущих страданий и раскаяния о про­шлом. В этой связи, писал Эпикур, «надо обо всем судить, рассматривая и соразмеряя полезное и неполезное» (там же). Более того, у Эпикура данный принцип сводится по суще­ству к тому, чтобы избегать страданий, в отсутствии кото­рых состоит, по его мнению, наивысшее наслаждение.

Представления о возможных психологических путях об­ретения счастья, разрабатываемые в учениях киренаиков и эпикурейцев, легли в основу формирования соответствую­щих индивидуальных стилей жизни, главным стилеобразуюшим признаком которых был гедонизм, то есть стремление и погоня за наслаждениями.

Второй принцип саморегуляции человеком своей моти­вации к миру — принцип минимизации потребностей — со­стоит в стремлении человека к уменьшению интенсивности (степени напряженности) движущих им потребностей. Такое стремление может иметь место в случае, когда собственно удовлетворение потребностей невозможно — то ли в силу отсутствия соответствующих объектов, то ли из-за недостаточных для их достижения способностей человека, то ли при наличии других более важных и жизненно необходимых для человека, но еще не удовлетворенных потребностей.

Как один из возможных психологических путей обретения счастья данный принцип в разное время и в разных формулировках был выражен многими древнегреческими мыслителями. «Чем меньше человеку нужно, тем ближе он к богам», — эти слова приписывают Сократу (там же, 1979, с. 111—112). «Гесиод, семь мудрецов, пифагорейские золотые стихи, гностики, Пиндар и трагики — все говорили о чувстве меры, о необходимости избегать всего превышающие меру; но с особенной настойчивостью об этом говорил Платон» (Радлов, 1908, LXII).

Доведенное до предельной крайности требование ограничения потребностей (в данном случае речь идет о материальных потребностях) мы обнаруживаем в этике киников (IV—III вв. до н.э.). Основатель кинической школы, учение Сократа — Антисфен говорил о «лишении как единственно; пути к добродетели и счастью» (Гомперц, 1912, с. 109). Киники же практически реализовывали «требование лишения» в своей повседневной жизни. Фактически оно стало стилеобразующим признаком. Яркое описание их жизни дал Г. Гомперц: «Плащ есть его единственная одежда, нищенство - его единственное занятие, публичные места и портики - его единственное ложе, бобы, лук, чеснок — его единственная пища, вода — его единственный напиток. И это крайнее отсутствие потребностей временами переходит как раз в то что мы называем словом аскетизм» (там же, с. 117). На протяжении нескольких столетий подобный путь продолжат стоики: «Отречение от всех внешних вещей есть цена, которой покупается счастье» (Эпиктет) (Гюйо, 1899, с. 291).

В сравнительно более «мягкой», чем у киников и стоиков, форме близкие идеи разрабатывались и в этике Эпикура. Согласно учению Эпикура, счастье состоит в удовольствии, но удовольствие, как мы уже отмечали, он видел не в сиюминутном чувственном наслаждении, а в отсутствии страдания, возможном лишь при разумном ограни­чении потребностей. «Не уничтожает душевной тревоги и не рождает значительной радости ни обладание огромным бо­гатством, ни почет и уважение со стороны толпы, ни другое что-либо, соединенное с причинами неограниченных жела­ний», — говорил Эпикур (Материалисты, 1955, с. 224). Ра­зумное ограничение потребностей, проповедуемое Эпикуром, было направлено на достижение счастливой жизни, состоя­щей в здоровье тела и безмятежности души. Стиль же жизни самого Эпикура не намного отличался от аскезы киников и стоиков — в обоих случаях проповедуется сведение потреб­ностей к минимуму — хлебу и воде, наличия которых доста­точно Эпикуру для того, чтобы «даже с Зевсом поспорить о счастье» (Антология, 1969, с. 359).

Таким образом, на основе принципа минимизации по­требностей возникали различные представления о путях об­ретения счастья — от умеренности и разумного ограничения потребностей до крайнего лишения и отречения от внешних благ. Вместе с тем независимо от этих различий последова­тельная практическая реализация указанных представлений вела к более или менее выраженному аскетическому стилю жизни, главный стилеобразующий признак которого — это ограничение человеком своих желаний. Призыв к ограниче­нию потребностей и его практическая реализация в аскети­ческом стиле жизни прослеживается у киников, стоиков, ближайших учеников Эпикура, которые акцентировали вни­мание на истинно человеческом смысле потребностей духов­ного порядка.

Третий принцип саморегуляции человеком своей моти­вации к миру — принцип минимизации сложности — состоит в стремлении человека к упрощению своего мира в целом и к упрощению конкретных объектов — целей его различной деятельности. Это стремление может проявляться в тех слу­чаях, когда сложность цели превышает уровень способнос­тей человека либо когда в масштабах имеющегося у человека времени цель труднодостижим д. Субъективной мерой слож­ности, как показано выше, выступает знание человека о том, что представляет собой данный объект, как и в каком направлении он будет изменяться. Следовательно, принцип минимизации сложности сводится к стремлению человека создать для себя ясную картину мира, позволяющую объяс­нять и предсказывать и тем самым делать мир субъективно более простым и понятным.

Стремление к созданию ясной картины мира лежало в основе широко распространенного в античности понимания знания как пути, ведущего к счастью. «Есть только одно благо — знание и одно только зло — невежество», — гово­рил Сократ (Лаэртский, 1979, с. 113). «Слаще всего — слы­шать истину», — вторил ему Платон (там же, с. 162). Познание становится, таким образом, путем к счастью, а идеалом — познавший мир и себя мудрец, который «восшел благодаря размышлениям о природе, до бесконечности и вечности и узрел " то, что есть и что будет, и то, что минуло"» (Эпи­кур) (Материалисты, с. 219). Поэтому и наилучшей жизнью чаще считается у древнегреческих философов созерцатель­ная. Одним из первых это выразил Пифагор: «Жизнь, — говорил он, — подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные торговать, а самые счастливые — смот­реть» (Лаэртский, 1979, с. 334).

Представления об обретении счастья на путях познания и реализующие эти представления созерцательные стили», жизни приводили к тому, что активность их приверженцев проявлялась преимущественно в сфере духовной деятель­ности. В результате чисто познавательного отношения к миру инвариантные формы знания нередко принимались за един­ственную реальность, а чувственный мир превращался в мираж, иллюзию, тень платоновского мира идей. Психоло­гические предпосылки такой возможности кроются в том, что во пикающая в результате абстракции инвариантная и тем самым более простая картина мира может обладать для человека большей мотивирующей силой, нежели плохо предсказуемая картина мира, существующая лишь на уровне чув­ственного познания.

Четвертый принцип саморегуляции человеком своей мо­тивации к миру — принцип максимизации способностей — состоит в стремлении человека к всестороннему развитию и самосовершенствованию в физическом и духовном от­ношении.

Как известно, развитию человеческих способностей в Древ­ней Греции уделялось огромное внимание. Система античного воспитания, распространявшаяся, естественно, лишь на сво­бодных граждан общества, соединяла приобщение человека к высокоразвитой физической и духовной культуре. Как гимна­стика была средством совершенствования тела, так музыка, литература, риторика, философия были действенными сред­ствами совершенствования интеллекта. Античные философы, хотя и отдавали приоритет совершенствованию разума, отнюдь не чужды были физической культуре телесных упражнений, ярким показателем чего является уже то, что многие из них (Пифагор, Сократ, Платон, Хрисипп) считались хорошими атлетами, а некоторые завоевывали даже награды за спортив­ную доблесть (Шанин, 19⁷9, с. 33). Идея о связи между гармоничным развитием способностей и человеческим счастьем пронизывает все древнегреческое мировоззрение.

Принцип максимизации способностей не сводится лишь к идее самосовершенствования. Выше, анализируя связь между понятиями «способность» и «полезность», мы показали, что применительно к сфере общения эти понятия в сущности являются одним и тем же, а разница между ними состоит лишь в аспекте рассмотрения: способности человека есть не что иное, как его полезность для другого человека, и, на­оборот, полезность человека как объекта — это обратная сторона его способностей. Поэтому принцип максимизации способностей имманентно содержит в себе и стремление быть максимально полезным другим людям. Это стремление, иду­щее еще от этики Сократа, в полную мощь прозвучало поз­же в словах представителя стоицизма Сенеки: «Вот требование, предъявляемое к человеку: он должен быть по­лезным максимально многим людям; если это невозможно, то хотя бы немногим; если и это невозможно, по крайней мере, своим ближним; если даже и это невозможно, то са­мому себе» {Швейцер, 1979, с. 149).

Следовательно, на основе принципа максимизации способ­ностей формируются два взаимодополняющих представления о возможных путях обретения счастья — самосовершенствование и служение другим людям.

В древнегреческой этике их диалектическое единство зафиксировано понятием «добродетель» (arete), которое наиболее полно разработал Аристотель. Этим понятием Аристотель обозначал «похвальные свойства души» {Этика, 1908, с. 22), то есть приобретенные социально-значимые, нравственно-ценные и в то же время наиболее продуктивные свой­ства человека, благодаря которым он «становится хорошим и хорошо выполняет свое действие» {там же, с. 29— 30). Соглас­но Аристотелю, совершенствование добродетели есть верней­ший путь к счастью. «Счастье, — писал он, — оставляет деятельность в духе добродетели и совершенное применение этой последней» {Лосев, 1975, с. 159). В этом высказывании Аристотеля, как и во многих других («блаженство» состоит в известного рода деятельности, сообразно добродетели» (Этика, 1908, с. 15), необходимо подчеркнуть активно-деятель­ный характер понимаемого им пути к счастью. На этот важный для нас момент специальное внимание обращает А. Ф. Лосев: «И добродетель, и счастье, и удовольствие обязательно с стоят у Аристотеля из действенных актов, требуют со стороны человека постоянного действия» (Лосев, 1975, с 170—17.

Таким образом, представления об обретении счастья по тем совершенствования добродетели необходимо предполагали реализацию в определенном индивидуальном стиле жизни, который должен носить деятельный характер, ев их способностей в деятельности, приносящей максимальную пользу другим людям.

Итак, проведенный историко-философский анализ позволил обнаружить отчетливую зависимость между различными принципами саморегуляции человеком своей мотивации к миру и представлениями древнегреческих фи­лософов о возможных путях обретения счастья. В ходе этого анализа выявилось четыре типа наиболее характерных пред­ставлений о возможности обретения счастья на путях гедонизма, аскетизма, созерцания и деяния. Обнаружилась также закономерная связь между указанными представлениями индивидуальными стилями жизни. Практическая реализа­ция этих представлений принимала порой гипертрофиро­ванные формы; но таков уж характер был у античных философов, за большинством из которых, по остроумно­му замечанию Канта, «приходится признать ту заслугу, что они были очень последовательны с собой; нисколько не колеблясь, выставляли они в ярком свете все, что содержалось в их принципах; раз вступив на какой-нибудь путь, они никогда не отступали назад» (Гюйо, 1899а, с. 109). Во многом благодаря этому их жизнь и взгляды дали нам богатый фактический материал для иллюстрации и пред­варительной проверки сформулированных теоретических ги­потез. Анализ этого материала позволяет сделать вывод о том, что выделенные выше принципы саморегуляции в си­стеме «человек—мир» действительно являются предпосыл­ками для формирования представлений человека о возможных психологических способах обретения счастья, а сами эти представления выполняют стилеобразующие функции и реализуются в определенных индивидуальных стилях жизни. Данный вывод не ограничен одной лишь античностью. Напомним, что теоретическая гипотеза о связи путей обре­тения счастья и принципов саморегуляции была сформулирована при анализе общей структуры субъект-объектных отношений в системе «человек—мир». Следовательно, наш вывод служит одновременно подтверждением обшей теоре­тической гипотезы и поэтому может носить более общий характер. Это, в частности, подтверждается и культурно-историческими исследованиями, которые показывают, что аналогичные представления о путях обретения счастья и соответствующие им аскетические, гедонистические, созер­цательные и деятельные стили жизни воспроизводятся в различных вариантах на протяжении всей последующей ис­тории. (Подробнее об этом смотрите is Философской эн­циклопедии статьи «Аскетизм», «Гедонизм», «Счастье», «Эвдемонизм».)

Проведенный теоретический и историко-философский анализ позволяет выделить наиболее общие психологические основания для построения типологии индивидуальных стилей жизни. Такими основаниями являются принципы са­морегуляции человеком своей мотивации к миру, лежащие в основе формирования индивидуальных представлений о возможных психологических способах обретения счастья.