Искренность чувств

Еще через несколько дней Константин Сергеевич смотрел следующую картину пьесы — «Домик Генриэтты».

Декорация представляла часть узенькой парижской улички. Высокий каштан закрывал перспективу улицы. Три четверти сцены занимал фасад двухэтажного дома под черепичной крышей. От улицы дом был отделен невысокой оградой с калиткой в ней. По наружной стене дома шла лестница на второй этаж, в квартиру Генриэтты.

По заданию Константина Сергеевича весь квадрат стены, обращенный к зрителю, на втором этаже был как бы условно «вы-

нут» А. В. Щусевым. В этом квадрате, как в большом окне, была видна зрителю вся комната. Генриэтта сидела и вышивала у окна.

Станиславский просмотрел всю картину, попросил начать ее еще раз сначала и, как только открылся во второй раз занавес, постучал по столу, останавливая этим знаком репетицию.

— О чем вы плачете, Ангелина Осиповна? — спросил он Степанову — Генриэтту.

— Я не плачу, Константин Сергеевич.

— Нет, плачете. Весь, ваш вид выражает мировую скорбь. Дальше мне уж будет за вами неинтересно следить. Вы уже в первые тридцать секунд «отплакали» всю роль. Сначала.

Степанова решила сидеть у окна, вышивать и напевать что-то про себя... и тут же репетиция опять остановилась.

— Это что еще за оперетта? О чем это вы распелись?

— Константин Сергеевич, но как же быть: и плакать нельзя и петь нельзя...

— Между «форте» и «пиано» есть тысячи промежуточных нот. Не садитесь сразу у окна в позу белошвейки-гризетки с Монмартра. Убирайте комнату, снимите наколку и кокетливый передник. Мойте пол в своей комнатке... Дайте Степановой лоханку и тряпку!

— Но ведь сейчас придет Роже, а я буду в таком виде...

— Вот! Вот он, самый ужасный штамп! Через полминуты должна начаться любовная сцена, и героиня уже в наколочке и с цветочками в волосах напевает за пяльцами! Ужасно!

— Константин Сергеевич, но ведь и в жизни, когда готовишься встретиться с кем-нибудь, всегда одеваешься получше, причесываешься...

К. С. И как раз в эту минуту-то он и входит в комнату или звонит в дверь. И начинается самое интересное... как успеть и доодеться, и открыть дверь, и сделать еще тысячу дел, которые были намечены к его приходу, а главное, нет ни секунды времени впасть в тот мещанский, гретхеновский[63] сентиментализм, которым так любят «сиропить» любовные свидания в театре, на сцене. Сейчас же мойте пол в комнате, а внутренне найдите то «нейтральное» состояние человека, когда у него много очередных дел и некогда думать о «высоких» чувствах, даже о пропавшей сестре!

Пришлось-таки актрисе мыть пол! Мы, зрители партера, этого не видели, так как парапет окна полностью закрывал от нас пол комнаты Генриэтты, но бельэтаж, возможно, и видел.

На сцену вышел Роже—Массальский и быстро стал подниматься по лестнице к двери комнаты Генриэтты.

— Вы куда пришли? — остановил его голос Станиславского из партера.

— На свидание к Генриэтте.

— А почему вы, когда идете, не поете еще «Торреадор, смелее в бой!..» Что за выход жен-премьера, душки-тенора? Вспомните, какое обстоятельство предшествовало вашему приходу сюда: разговор с отцом, матерью... А если за вами следят?

— Вы совершенно правы, Константин Сергеевич... — и Массальский, не дожидаясь предложения К. С. начать сцену сначала, по собственной инициативе скрылся за кулисами.

Он вышел на сцену очень осторожно, оглянулся во все стороны перед тем, как войти в калитку палисадника Генриэтты. Быстро проскочил внутрь и прижался к стене, прежде чем вбежать по лестнице.

— Он что, жулик? Или Риголетто, прокрадывающийся всвой собственный дом к Джулии, — последовал новый отзыв иззала на его действия.— Это все штампы. Один штамп любовноговыхода, другой «таинственного». Это все чепуха. Соберитесь смыслями, вспомните, как у вас «течет день»[64] сегодня, и приходите-ка еще раз.

Массальскому пришлось не «еще раз», а девять раз выходить и уходить со сцены, пока Станиславский удовлетворился той мерой серьезного отношения к сегодняшнему посещению Роже Генриэтты, которую наконец нашел и проявил в очень незначительных с виду деталях актер.

Но своего Станиславский добился. На сцену выходил Роже из предыдущей картины (сцена «диалога» у графа де Линьер), озабоченный утренним разговором, не думающий ни о каких предстоящих ему «любовных» сценах, очень умно прошедший сначала мимо калитки Генриэтты, а потом незаметно оглядевший улицу, спокойно вошедший в палисадник, как хозяин дома, постоявший секунду за решеткой (но не скрываясь от возможных прохожих), а потом уже направившийся по лестнице вверх.

А Генриэтта все это время мыла и мыла пол!

Зато, когда Роже постучал осторожно молотком в ее дверь, из окна выглянула такая простая, естественная в своем поведении, врасплох захваченная девушка с повязкой на волосах (чтобы не рассыпались), с какой-то тряпкой в руке, с закатанными по локти рукавами, что каждый бы сказал: да, это н а-

стоящая, работающая, приехавшая из деревни девушка, а не «гризетка», как ее назвал в начале репетиции К. С.

Разницу этих двух образов мы из зала ощутили с такой силой, что не могли удержаться от невольных восклицаний. Это была подлинная жизнь, кусочек того «дня» Генриэтты, к внимательному изучению «течения» которого призывал нас всегда Станиславский.

— Не меняйте поз. Не сходите с места. Так и начинайте вести сцену. Не открывайте ему дверь... — раздался сейчас же голос Константина Сергеевича из зала. Он отлично умел «на лету» останавливать на сцене эти мгновения художественной правды и «вытягивать, растягивать» ' их насколько это было возможно!

Текст оказался как бы специально написанным для диалога Роже и Генриэтты через окно и с лестницы:

«Роже!»

«Генриэтта!»

«Вы чем-то расстроены, Роже?»

«Я поссорился со своим отцом. Еще раз!»

«Это из-за меня! Вы не должны сюда ходить, Роже».

«Вы знаете, что я не могу исполнить вашей просьбы...»

«Не надо говорить сейчас об этом... Хозяйка " опять ругала меня... Она считает, что я нехорошая девушка...»

«Это из-за меня? Из-за того, что я хожу к вам?»

«Да, Роже, нам надо расстаться...»

«Вам все равно надо уехать отсюда. Отец следит за мной. Он пытался узнать адрес у моей матери».

«Как, вы рассказали ей про меня?»

«Да, все... И как я люблю вас...»

К. С. Как дошли до слова «люблю», так запели. Если вам так уж хочется, спойте нам это слово полным голосом...

П. В. Массальский. Я попробую еще раз...

К. С. Зачем же?.. Я прошу вас спеть это слово. У вас есть-голос, слух?

П. В. Массальский. И того и другого недостаточно, чтобы решиться петь.

К. С. А я вас все-таки прошу сделать для нас сейчас это упражнение: всю фразу повторите, а слово «люблю» спойте на любой мотив и в любом тоне!

П. В. Массальский. Константин Сергеевич!

К. С. (очень решительно). Я прошу вас сделать это Упражнение.

Выражение К. С. Станиславского.

Массальский говорит Генриэтте свою фразу и пытается в ней спеть слово «люблю». Получается очень нелепо и фальшиво.

К. С. Запомнили? Навсегда? Вам ведь по амплуа любовника часто придется иметь дело с этим словом.

П. В. Массальский. Запомнил* Константин Сергеевич!

К. С. Ну, теперь ведите сцену дальше...

Это «дальше» в этот день не ушло далеко. Константин Сергеевич занимался долго и упорно всеми элементами актерского мастерства.

Нечеткая по мысли фраза, поверхностное отношение актера к своему партнеру или к событию пьесы, недостаточно яркое внутреннее видение того происшествия, про которое рассказывал актер, абстрактное «мечтание» о «прекрасном» будущем, плохо исполненное физическое действие (даже финальный поцелуй Роже и Генриэтты!), недостаточное общение, «опущенный» (выражение К. С.) ритм, вялая интонация, нелогичный жест — ничто не укрывалось никогда от внимания Станиславского.

Его замечания, упражнения, предложения по пять, по десять раз повторить одно и то же место в роли в равной мере относились ко всем актерам. С одинаковой настойчивостью занимался он с Ольгой Леонардовной и требовал от нее такого же точного, последовательного овладения всеми элементами актерского мастерства, характерными чертами образа, деталями анализа роли, текстом, ритмом, как и от самого молодого исполнителя в нашей пьесе.

* * *

Все намеченные сроки выпуска спектакля весной, до отъезда МХАТ на гастроли, пошли прахом.

К репетициям «актерским», как их любил называть Станиславский в отличие от тех дней, когда решались задачи постановочного, режиссерского порядка, прибавились еще репетиции в костюмах.

А костюм XVIII века был одним из любимых поводов для Станиславского учить актера носить театральный костюм вообще. Это были блестящие уроки-лекции по изучению театрального костюма почти всех веков и народов, да еще сопровождавшиеся показом на себе Станиславским, как надо носить фрак, камзол, жабо, шляпу с пером, шпагу, короткий плащ, как ходить с тростью, как «работать» носовым платком, табакеркой и веером. Попутно К. С. требовал античный плащ, я несколько часов уходило на упражнения с «круглым» плащом, на поиски особых складок, уменье драпироваться в него не только для обычного употребления плаща как части одежды, но и для того,

чтобы плащом, жестом руки в плаще выразить нужную мысль, отношение!

Примеры и упражнения, которые при этом давал К. С, сделали для нас эти часы памятными на всю жизнь.

После переноса спектакля на осень Константин Сергеевич вызвал/ меня к себе.

— Вы видите, что мы затратили на этот спектакль втрое больше времени, чем я думал. Это объясняется жанром пьесы. Я уже говорил вам, что мелодрама — это сложный жанр, а значит, и трудный жанр. Я подозреваю, что вы очень огорчены переносом спектакля на осень. Конечно, не соблюсти срок выпуска премьеры очень неприятно, особенно молодому режиссеру. Возьмите себя в руки и претерпите это. Будет время, когда вы сами как режиссер-руководитель будете это делать со спектаклями ваших учеников. Лучше иногда отложить на две недели трудный спектакль, чем пустить его на зрителя невыверенным.

Ваши исполнители еще молоды. Они искренни, но неопытны. Многие же сцены в мелодраме надо делать очень уверенно, невзирая на молодость.

Этой уверенности, технической ловкости у многих еще нет. За лето вся внутренняя сущность пьесы отлежится, успокоится, войдет в сознание актеров. Осенью потренируем! их еще месяц-полтора на той технлке физического действия, которой требует от актера мелодрама как жанр... Я предсказываю спектаклю долгую жизнь на сцене...

Осень пришла, возобновились репетиции «Сестер Жерар». Я имел возможность еще раз проследить то, что Станиславский называл «режимом» выпуска спектакля. А выпускал он «Сестер Жерар», придерживаясь очень строго всех правил такого режима.

Сначала вспомнили всю пьесу за столом, потом картина за картиной на сцене. Отдельно просмотрели все декорации; отдельно костюмы, гримы; отдельно установили свет и проверили звуковое оформление. Затем свели картины в акты. Затем прорепетировали полпьесы сегодня, вторую половину пьесы завтра.

Первый черновой прогон. Замечания в фойе, на целый день, с исправлениями тут же на месте всех недочетов.

Второй прогон. Замечания в фойе, и всю пьесу снова прошли за столом. Это заняло два дня.

Третий прогон. Замечания переданы каждому актеру на отдельной бумажке, по записям прогона Станиславским. Полный день отдыха всем актерам, режиссерам и монтировочной части.

Репетиция с публикой (для «пап и мам»). Замечания в фойе после первой встречи со зрителем.

— Имейте в виду, что папы и мамы — это самый плохой и ненадежный зритель, — сказал нам в этот день «замечаний» Станиславский, — часть из них вечно недовольна, потому что неизвестно, чего и какой гениальности ждут и хотят они от своих детей, да и от всего МХАТ, на правах его «родственников». А другая часть пап и мам, простите* меня, всегда восторженные... — и Станиславский не договорил, очевидно, иесьма нелестного определения этой части «пап» и «мам».

Настоящий зритель приходит с пятого-шестого спектакля, когда кончается ажитация всех тех, кому надо быть на премьере из-за честолюбия, служебного положения, зависти и прочих интересов, не имеющих, собственно говоря, прямого отношения к искусству и очередному спектаклю театра.

...Прошла и премьера[65]. Мы устроили на сцене овацию Станиславскому, гениальному режиссеру и нашему любимому учителю.

В определении дальнейшей судьбы «Сестер Жерар» он также оказался «пророком». Трудно рождавшийся спектакль долго жил в репертуаре театра.

СОДЕРЖАНИЕ ПЬЕСЫ

Действие мелодрамы «Сестры Жерар» происходит в Париже в 1789 году, в канун французской буржуазной революции. На площадях уже распевают песенки-памфлеты против короля, королевы и аристократов, но королевская полиция усердствует попрежнему, подавляя голодные бунты и всякое проявление народного волнения.

Не предчувствуя свою близкую гибель, аристократы продолжают оргии и бесчинства.

В это время с вечерним дилижансом из провинции на одну из парижских застав приезжают две девушки, сестры Жерар — Генриэтта и Луиза. Их должен встретить в Париже старый дядя Мартэн. Девушки недавно осиротели и решили переехать жить к дяде в Париж, тем более, что одна из них, Луиза, нуждается в серьезной операции — она слепая. В Париже ей обещает вернуть зрение знаменитый врач.

Со своими баулами и корзинками девушки остаются одни на площади; их никто не встретил. Дяди Мартэна нигде не видно. Если бы они могли заглянуть внутрь кабачка, стоящего у заставы, то в одной из задних комнат они увидели бы бедного старика спящего на лавке.

Это полицейский сыщик Пикар усыпил его, когда он.ждал дилижанс, подсыпав ему сонный порошок в стакан пива.

Дело в том, что одну из сестер, Генриэтту, задумал похитить начальник парижской полиции маркиз де Прель. Месяц назад он увидел ее на деревенском празднике в своем имении и решил в вечер приезда сестер в Париж завладеть Генриэттой. По приказанию де Преля и действовал Пикар, усыпив старика Мартэна, чтобы тот не мог помешать коварному замыслу.

В кабачке пирует и компания отъявленного негодяя Жака. Его мать, тетка Фрошар, промышляет нищенством и воровством детей, которых она обучает этому ремеслу. Жестоко обращается Жак со своей любовницей Марианной. Она бы его давно бросила, если бы не страх перед его ножом. Наступает ночь. Девушки не знают, что предпринять. Их окружают какие-то подозрительные люди в черных плащах — это сподручные Пи-кара. На бедную Генриэтту набрасывают плащ и, несмотря на ее крики, уносят.

Беспомощно мечется по пустой площади слепая Луиза, тщетно зовет свою сестру. Ей никто не отвечает. Из кабака выходит подвыпившая тетка Фрошар. «Кого это вы ищете, дитя мое?» — спрашивает она, пораженная красотой Луизы. «Сестру мою, Генриэтту. Она только что была здесь, рядом со мной. Ее, наверное, похитили. Что мне делать, куда мне итти? Ведь я слепая, слепая!»

«Слепая?!» — тетка Фрошар очень довольна. — «Пойдемте со мной, дитя мое. Я помогу вам», — и она уводит за собой Луизу.

Первая картина второго действия — оргия у маркиза де Прель. Граф де Линьер, один из представителей высшей аристократии, привел на ночное пиршество своего сына Роже. Маркиз де Прель демонстрирует пресыщенным аристократам свое новое «приобретение» — Генриэтту. Девушка в отчаянии умоляет всех присутствующих отпустить ее. Ведь на площади в незнакомом городе осталась одна, ночью, ее сестра Луиза!

Но гости де Преля не верят словам Генриэтты; они смеются и издеваются над ее горем. Только Роже де Линьер, воспитанный матерью совсем в других правилах, верит Генриэтте и предлагает ей свою помощь. Все окружающие возмущены. Они не намерены лишиться лакомого кусочка — хорошенькой девушки. Отец приказывает сыну оставить Генриэтту. Роже обнажает шпагу и силой прокладывает дорогу себе и Генриэтте. Он помогает ей бежать и сам скрывается вслед за ней.

Печально сложилась и судьба Луизы, которую затащила в свое логовище тетка Фрошар. Вот уже месяц, как злая старуха заставляет Луизу ходить вместе с собой по улицам Парижа и петь песенки, выпрашивая милостыню. Тетка Фрошар ее не кормит, не одевает: чем более жалкий вид будет у Луизы, тем больше ей будут подавать.

Единственный человек в семье Фрошаров, кто заступается за бедную Луизу, — брат Жака, хромой скрипач Пьер. Он старается защитить девушку от гнусных приставаний Жака, он тайком отдает ей свой хлеб и сыр, он все время ведет розыски сестры Луизы — Генриэтты.

Горестному положению Луизы посвящена вторая картина второго акта. Первая картина третьего акта происходит в кабинете графа де Линьер. Граф и его жена, графиня де Линьер, разговаривают о сыне. Граф негодует на Роже, который увел с вечера у маркиза де Прель какую-то «уличную девку», неизвестно где ее поселил, пропадает у нее каждый день. Он требует от матери объяснить сыну, что он губит себя, узнать адрес этой девчонки, чтобы можно было ее выслать из Парижа, разлучить с Роже.

Графиня потрясена рассказом графа. Если все это правда, она готова со своей стороны сделать все, чтобы убедить сына изменить свое поведение. Граф посылает за Роже и оставляет мать ^наедине с сыном.

Роже очень быстро убеждает мать, что отец наклеветал на него. Он просит графиню поехать к Генриэтте и самой убедиться в том, что эта девушка заслуживает того, чтобы ей была оказана всяческая помощь.

Роже напоминает матери, что она всегда была отзывчива к несчастным и нетерпима к несправедливой тирании власть имущих, что она навещала в Бастилии его учителя и воспитателя Жильбера, заключенного в темницу графом за свободолюбивые мысли. Графиня удивлена, откуда это все известно сыну. Роже признается матери в том, что он знает про ее любовь к Жильберу.

Графиня не отрицает этого и сама отвечает признанием: у нее была дочь от Жильбера, но, зная характер мужа, ей пришлось пойти на преступление. Она оставила новорожденного ребенка на паперти собора, поручив судьбу девочки тем, кто найдет подкидыша. Единственный признак, по которому она может когда-нибудь узнать свою дочь, — медальон (который она повесила на шею девочке) с запиской, что ее зовут Луизой.

Графиня согласна поехать к Генриэтте, и Роже передает ей адрес. Граф, подслушивавший за портьерой весь их разговор, очень доволен: он проследит за графиней и завладеет Генриэттой.

Маленький домик в глухой части Парижа. Здесь живет Генриэтта, и сюда приезжает графиня де Линьер. Девушка ей понравилась, они разговорились, и неожиданно графиня узнает, что Луиза не родная сестра Генриэтты, что Луизу нашли на паперти собора, что медальон с ее именем до сих пор хранится у Генриэтты.

В эту минуту с улицы доносится пение слепой.

«Моя сестра», — кричит Генриэтта. «Моя дочь!» — восклицает графиня де Линьер. Обе устремляются на балкон. Вот-вот произойдет счастливая встреча! Но у калитки ограды дома Генриэтты наряд полиции. Сам граф де Линьер явился за Генриэттой. Несмотря на протесты графини, ее уводят в тюрьму, а Луизу увлекает за собой тетка Фрошар. Сестры успели обменяться только горестными возгласами. Графине муж предлагает удалиться навсегда в провинцию, в их родовой замок.

В тюрьме Генриэтта встречается с возлюбленной Жака — Марианной. Эта девушка предпочла тюрьму жизни с этим отвратительным человеком. Марианна устраивает побег Генриэтты и дает ей адрес подвала тетки Фрошар. Генриэтта является к Жаку и тетке Фрошар. Она видит свою сестру в нищенской одежде, голодную, почти умирающую. Она требует, чтобы Жак и тетка Фрошар отдали ей Луизу. Те смеются над ней, издеваются. Жак пытается овладеть ею. Генриэтта почти в беспамятстве, обороняясь, взяла со стола большой нож. Она борется с ним, она хочет нанести ему удар ножом, но в последнюю минуту силы оставляют ее. Жак торжествует. Он бросается к ней, но Пьер, наблюдавший всю сцену, взял на себя тяжелую обязанность судьи и наносит смертельный удар злодею брату. В подвал врывается народ. В Париже восстание, взята Бастилия! Тетка Фрошар призывает всех в свидетели, что Генриэтта убила ее сына. Нож все еще в ее руках. Генриэтту уводят.

В последней картине суд народа распутывает все нити сложной интриги. Пьер оправдан, Луиза возвращена Генриэтте, граф де Линьер бежал за границу, и теперь никто и ничто не мешает графине де Линьер признать Луизу своей дочерью, а Роже-—-жениться на Генриэтте. Скоро, вернется зрение к слепой девушке, и Пьер мечтает о любви Луизы.

МОЛЬЕР