Партизанка

Я весь свой век жила в родном селе,

Жила, как все, — работала, дышала,

Хлеба растила на своей земле

И никому на свете не мешала.

И жить бы мне спокойно много лет, —

Женить бы сына, пестовать внучонка...

Да вот поди ж нашелся людоед —

Пропала наша тихая сторонка!

Хлебнули люди горя через край,

Такого горя, что не сыщешь слова.

Чуть что не так — ложись и помирай:

Всё у врагов для этого готово;

Чуть что не так — петля да пулемет,

Тебе конец, а им одна потеха...

Притих народ. Задумался народ.

Ни разговоров не слыхать, ни смеха.

Сидим, бывало, — словно пни торчим...

Что говорить? У всех лихая чаша.

Посмотрим друг на друга, помолчим,

Слезу смахнем — и вся беседа наша.

Замучил, гад. Замордовал, загрыз...

И мой порог беда не миновала.

Забрали всё. Одних мышей да крыс

Забыли взять. И всё им было мало!

Пришли опять. Опять прикладом в дверь, —

Встречай, старуха, свору их собачью...

«Какую ж это, думаю, теперь

Придумал Гитлер для меня задачу?»

А он придумал: «Убирайся вон!

Не то, — грозят, — раздавим, словно муху...»

«Какой же это, — говорю, — закон —

На улицу выбрасывать старуху?

Куда ж идти? Я тут весь век живу...»

Обидно мне, а им того и надо:

Не сдохнешь, мол, и со скотом в хлеву,

Ступай туда, — свинья, мол, будет рада.

«Что ж, — говорю, — уж лучше бы свинья, —

Она бы так над старой не глумилась.

Да нет ее. И виновата ль я,

Что всех свиней сожрала ваша милость?»

Озлился, пес, — и ну стегать хлыстом!

Избил меня и, в чем была, отправил

Из хаты вон... Спасибо и на том,

Что душу в теле все-таки оставил.

Пришла в сарай, уселась на бревно.

Сижу, молчу — раздета и разута.

Подходит ночь. Становится темно.

И нет старухе на земле приюта.

Сижу, молчу. А в хате той порой

Закрыли ставни, чтоб не видно было,

А в хате — слышу — пир идет горой, —

Стучит, грючит, гуляет вражья сила.

«Нет, думаю, куда-нибудь уйду,

Не дам глумиться над собой злодею!

Пока тепло, авось не пропаду,

А может быть, и дальше уцелею...»

И долог путь, а сборы коротки:

Багаж в карман, а за плечо — хворобу.

Не напороться б только на штыки,

Убраться подобру да поздорову.

Но, знать, в ту ночь счастливая звезда

Взошла и над моею головою:

Затихли фрицы — спит моя беда,

Храпят, гадюки, в хате с перепою.

Пора идти. А я и не могу, —

Целую стены, словно помешалась...

«Ужели ж всё пожертвовать врагу,

Что тяжкими трудами доставалось?

Ужели ж, старой, одинокой, мне

Теперь навек с родным углом проститься,

Где знаю, помню каждый сук в стене

И как скрипит какая половица?

Ужели ж лиходею моему

Сиротская слеза не отольется?

Уж если так, то лучше никому

Пускай добро мое не достается!

Уж если случай к этому привел,

Так будь что будет — лучше или хуже!»

И я дубовый разыскала кол

И крепко дверь притиснула снаружи.

А дальше, что же, дальше — спички в ход, —

Пошел огонь плести свои плетенки!

А я — через калитку в огород,

В поля, в луга, на кладбище, в потемки.

Погоревать к покойнику пришла,

Стою перед оградою сосновой:

— Прости, старик, что дом не сберегла,

Что сына обездолила родного.

Придет с войны, а тут — ни дать ни взять,

В какую дверь стучаться — неизвестно...

Прости, сынок! Но не могла я стать

У извергов скотиной бессловесной.

Прости, сынок! Забудь отцовский дом,

Родная мать его не пощадила —

На всё пошла, но праведным судом

Злодеев на погибель осудила.

Жестокую придумала я месть —

Живьем сожгла, огнем сжила со света!

Но если только бог на небе есть —

Он все грехи отпустит мне за это.

Пусть я стара, и пусть мой волос сед, —

Уж раз война, так всем идти войною...

Тут подошел откуда-то сосед

С ружьем в руках, с котомкой за спиною.

Он осторожно посмотрел кругом,

Подумал молча, постоял немного,

«Ну, что ж, — сказал, — Антоновна, идем!

Видать, у нас теперь одна дорога...»

И мы пошли. Сосед мой впереди,

А я за ним заковыляла сзади.

И вот, смотри, полгода уж поди

Живу в лесу у партизан в отряде.

Варю обед, стираю им белье,

Чиню одёжу — не сижу без дела.

А то бывает, что беру ружье, —

И эту штуку одолеть сумела.

Не будь я здесь — валяться б мне во рву,

А уж теперь, коль вырвалась из плена,

Своих врагов и впрямь переживу, —

Уж это так. Уж это непременно.

1942