Глава 7: открытая Россия

«Мама, не надо залезать на дерево, — сказал Ходорковский. — Это ужасно увидеть, что мама твоя залезла на дерево, а потом целый день думать, сумела ли мама с дерева слезть».

Мы прогуливаемся с Мариной Филипповной Ходорковской по территории лицея-интерната «Коралово», и Марина Филипповна рассказывает мне, что когда шло следствие, молодые сотрудники ЮКОСа к тому времени, как Ходорковского привозили на допросы, забирались на деревья возле здания прокуратуры и, пока Ходорковского выводили из грузовика с решетками, кричали Ходорковскому слова поддержки. Во время одного из свиданий с сыном в тюрьме Марина Филипповна сказала: «Я тоже завтра залезу на дерево». «Мама, не надо залезать на дерево», — сказал Ходорковский.

— А мама, — говорит Марина Филипповна, — очень даже может пока еще, слава богу, залезть на дерево, и слезть с дерева тоже может сама. Когда эти коттеджи строились, рабочие покрыли крышу и говорят мне: «Ну вы, конечно, не полезете смотреть?», а я говорю: «Ну конечно, я полезу».

Марина Филипповна показывает мне коттеджи, в которых живут дети. Линолеумный пол, простая мебель, по два человека в комнате, душ в конце коридора — не дворец, в общем, если не сравнивать с государственными детскими домами. Но у каждого ребенка в комнате есть письменный стол, и над каждым столом — розетка для выхода в интернет. И еще розетки для выхода в интернет есть в общей комнате, где ребята делают уроки, и в школе в каждом классе. И у каждого ребенка в интернате есть собственный ноутбук. Потому что году в двухтысячном Михаил Ходорковский сошел с ума и решил детям в России дать современное образование.

«Всем детям?» — спросим мы восторженно. Нет, разумеется, не всем. Разумеется, Ходорковский понимал, что ему не хватит денег дать хорошее образование всем детям от Калининграда до Владивостока. Разумеется, только тем, кому повезет, и кто сумеет воспользоваться шансом. Разумеется, созданный Ходорковским благотворительный фонд «Открытая Россия» мог провести интернет, установить модульные библиотеки и обучить учителей обращаться с компьютерами только в 2–3% российских школ. Мог дать образование только 2–3% детей, но этого, по мнению Ходорковского, достаточно было бы, чтобы вырастить в России новое свободное и образованное поколение.

Ходорковский говорил тогда в одной из своих публичных лекций: «Мы считаем, что наш менталитет, менталитет взрослых изменить трудно. А вот если работа с молодежью будет удачной, то через 15–20 лет они, родившиеся в новой России, станут определять политику страны, и тогда наша страна будет нормальной. Тогда капитализация наших компаний не будет гораздо меньше, чем на Западе, пенсии не будут меньше.

У нас все будет нормально».

Марина Филипповна Ходорковская показывает мне школу. Там в фойе выставка. На стеклянных стендах макеты буровых вышек, фотографии про то, как дети из интерната ездили на экскурсии в Нефтеюганск, и еще там стоит трогательная стеклянная бутылка с черной жидкостью внутри, и на бутылке написано: «Нефть». Марина Филипповна говорит: — Дело же не в том, чтоб детский дом был хороший.

Ну детский дом хороший, а потом что? Вот дети из детских домов, они же не поступают в институты никогда.

А у нас поступают все. Вот они же пока учатся, не могут жить на одну стипендию. И Миша им помогал. Дети получали образование, и их ждала работа в ЮКОСе, если они сами не найдут себе что-нибудь другое. А теперь Миша в тюрьме, и что их ждет?

Отобрав у Ходорковского компанию, государство не приняло на себя обязательств, которые имела частная компания перед живущими в интернате «Коралово» сиротами, чьи родители погибли в горячих точках, сражаясь за государство. Заведующий интернатом отец Ходорковского Борис Моисеевич говорит: — Мы с Мишкой решили, что пока деньги есть, будем тянуть. Пока штаны на мне есть, буду тянуть этих детей, а когда уж штанов у меня не будет, тогда…

Марина Филипповна показывает мне школу: бассейн, спортивный зал, медицинские кабинеты, где можно делать детям физиотерапию и можно исправлять осанку. Стоматологический кабинет, куда время от времени приезжает врач из Москвы и всем детям по очереди лечит зубы. Специальная соляная комната, где надо сидеть и дышать, восстанавливая легкие, детям, приехавшим из регионов с неблагоприятной экологией. Слишком жирно, конечно, для детского дома. Наши государственники правильно ведь подсчитали, что не надо детям никаких таких соляных комнат и подключенных к интернету компьютеров. И высшего образования не надо, а надо вырасти неучем, пить горькую, голосовать за кого скажет телевизор и не задавать вопросов о том, как на самом деле устроены в стране политика и экономика.

Я смотрю распечатку одной из публичных лекций, прочитанных Ходорковским в начале двухтысячных годов. Ходорковский говорил тогда: «Экономический рост России зависит от ее интеллектуального потенциала. Сырьевые отрасли у нас в стране имеют ограниченный потенциал роста. Не потому, что у нас мало запасов, запасов много, минеральных ресурсов тьма, нефти завались, газа еще больше, но все это никому не нужно. Как бы мы ни пыхтели, продать нефти принципиально больше, чем мы продаем сейчас, — некому. Современный мир — это мир информационных технологий. Это мир, где покупают и продают продукты интеллектуального труда.

В нашем населении 2, 5–4 миллиона человек являются активной движущей силой общества — это ученые и предприниматели, так сказать, интеллектуальная элита. Это люди, которые у нас и на Западе зарабатывают больше 100 тысяч долларов на человека в год.

Значит, интеллектуальных ценностей каждый из этих людей создает не меньше, чем на 350 тысяч долларов в год. Обращаю внимание: валовой внутренний продукт, который могут давать эти люди, больше чем весь валовой внутренний продукт, который мы можем получить от всех отраслей нашей экономики вместе взятых. И это действительно так.

Задача — воспроизведение высококвалифицированных людей. Что для этого надо?

Во-первых, образование и культивирование идеологии предприимчивости. Просто образование никому не нужно. Просто толковых людей пруд пруди. Ценен только тот человек, который может поставить свой ум на службу промышленности, на службу обществу. Вот этот человек стоит денег».

Стоп! Рублевское шоссе. Жуковка. Ресторан на обочине дороги. В ресторане сидят в основном люди, зарабатывающие больше 100 тысяч долларов в год. По дороге тоже в основном едут такие люди. Только они не то чтобы ученые, и не то чтобы предприниматели.

И мало кто из них поддержал Михаила Ходорковского, когда тот попал в тюрьму.

Мы встречаемся в этом ресторане с адвокатом Антоном Дрелем, и Антон рассказывает мне, как беседовал накануне с Ходорковским в тюрьме. Антон говорит: — Я сказал Ходорковскому, что народ его не любит, потому, вероятно, что никто не верит, будто можно так быстро разбогатеть честно. Вы как думаете?

Я пожимаю плечами. Я обещаю поразмыслить. Так вот я поразмыслил, Антон. Я считаю, что люди, наоборот, крайне снисходительны к Ходорковскому, крайне сочувственны. В этой своей лекции Ходорковский посчитал достойными и записал в требующую поддержки элиту 4 миллиона человек, чуть более 2 % населения. А поддерживают его, согласно социологическим опросам, 7 %. Это больше десяти миллионов человек. Подавляющее большинство из них не зарабатывает и никогда не будет зарабатывать 100 тысяч долларов в год. Не могут «поставить свой ум на службу промышленности и обществу». Не «стоят денег».

Не ценны, по мнению Ходорковского. Но вот же они стоят у здания суда с плакатами «Ходорковский go home!», и вот же они, в отличие от элиты, сидящей в ресторанах на Рублево-Успенском шоссе, отвечают в социологических опросах, что суд над Ходорковским был неправедным. Их десять миллионов. Из них можно составить большой город.

В той своей публичной лекции Ходорковский говорил про элиту: «Надо дать этим людям возможность эффективно работать в России. Желание этих людей (элиты. — В. П.) жить в России — принципиальная тема. За человеком, который легко зарабатывает 100 тысяч долларов в год, идет охота по всему миру. Все фирмы всего мира охотятся за такими людьми. И неважно, кто он по национальности: русский, индус, китаец. Безразлично. Для того чтобы такие люди хотели жить в России, им нужна демократия. Они хотят чувствовать себя независимыми, они хотят чувствовать себя защищенными».

А я вот думаю, что ради своих 100 тысяч долларов в год эти люди готовы пожертвовать демократией и даже готовы пожертвовать защищенностью.

Ходорковский далее говорит: «Я считаю, что наша правоохранительная система, создавая ощущение неуверенности и незащищенности у молодежи и предпринимателей, наносит огромный ущерб нашей стране. Государственная идеология, которая господствует в нашей правоохранительной системе, приводит к тому, что люди уезжают.

Вы легко можете посчитать, сколько, собственно говоря, такой человек за всю жизнь мог бы заработать.

И сколько страна могла бы заработать, если бы этот человек работал здесь. Так вот: если уезжает двадцатипятилетний человек у нас из страны, потому что ему нахамил гаишник или положил носом в пол налоговый полицейский, страна потеряла 3 миллиона долларов. Сразу. Выкинули. 100 тысяч таких людей уезжает из России каждый год».

Элита уезжает, а на демонстрацию к Соловецкому камню против приговора Ходорковскому, против судебного произвола, за демократию и справедливость выходят те, кому некуда уезжать, кому никто ни в Америке, ни в Европе не предлагает 100 тысяч долларов в год. Люди, которые не стоят денег. Просто люди. И я считаю, что, задумывая свою «Открытую Россию», Ходорковский забыл о них, а они его простили и теперь стоят за него в пикетах.

Сейчас, когда от компании ЮКОС остались в основном долги, Ирина Ясина, журналистка, возглавляющая несколько проектов в благотворительной организации «Открытая Россия», устроенной Ходорковским, чтоб финансировать образование, говорит: — У него не было поначалу никаких особых гуманитарных соображений. Он просто посчитал деньги. Он сделал правильные выводы из дефолта и истории с Дартом, когда его «чморили» в западной прессе.

Ясина продолжает: — Он просто решил, что выгодно сделать открытую и прозрачную компанию. Сделал, и капитализация компании стала расти. А потом в конце 2000 года он просто решил, что выгодно общество тоже сделать открытым, как компанию.

Все в той же лекции начала двухтысячных годов читаем у Ходорковского: «Когда говоришь с моими сверстниками или людьми чуть старше, синонимом правильного часто является слово „Государственное“. „Государственная позиция“, „Государственный подход“, „Интересы государства“».

На самом деле в такой логике причины перепутаны со следствием.

Государство было создано людьми, для того чтобы служить интересам людей.

И когда мы с вами говорим, что мы должны служить интересам государства, получается, что мы должны служить некому идолу, которого сами себе и создали.

На самом деле все наоборот.

Человек должен служить: во-первых, самому себе, своей семье, во-вторых, обществу.

А государство должно служить человеку.

И вот для того чтобы эти ценности стали естественны для молодежи, надо проделать много работы, и собственно этой работой мы и занимаемся в рамках «Открытой России».

Рублевское шоссе. Жуковка.

Мимо нас по шоссе едут люди, которые служат в первую очередь себе.

Вряд ли они едут на пикет против судебного произвола.

Вряд ли они не боятся государства, которое сами же и создали.

Передайте, Антон, Ходорковскому, что человек становится независимым не потому, что ему созданы для независимости условия, а вопреки отсутствию условий для независимости.

Я искренне полагаю, что созданная Ходорковским общественная организация «Открытая Россия» на каком-то этапе вышла у Ходорковского из-под контроля.

Более того, я думаю «Открытая Россия» влияла на самого Ходорковского сильнее, чем Ходорковский влиял на «Открытую Россию» или посредством «Открытой России» — на страну.

Сам я из всех проектов, финансировавшихся «Открытой Россией», участвовал только в одном: время от времени я преподавал в школе журналистики «Интерньюс».

Одна из руководительниц этой школы обозреватель радио «Свобода» Анна Качкаева рассказывает, будто сотрудничество школы «Интерньюс» с Ходорковским началось с того, что школа «Интерньюс» отказалась взять у Ходорковского деньги.

То есть это такой весьма распространенный способ просить деньги, когда пишешь заявку на грант, но сам же и ставишь условия грантодателю.

— Так вам надо денег или не надо? — недоумевал Ходорковский.

— Мы учим региональных журналистов, у нас хорошие связи с региональными телеканалами, и рано или поздно ЮКОСу понадобится использовать наши связи в каких-нибудь своих корпоративных целях.

Качкаева говорит, что Ходорковский тогда поклялся не использовать «Интерньюс» в корпоративных целях ЮКОСа.

Дал школе денег, а спустя два года на собрании «Открытой России» подошел к Качкаевой и сказал: — Ну что? За два года хоть раз мы использовали вас в своих шкурных интересах? — Не использовали ни разу.

Молодцы, — признала Качкаева.

Мы разговариваем в школе «Интерньюс» на офисной кухне.

Кофе из пластиковых стаканчиков.

На стене — портрет Ходорковского.

В бухгалтерии ищет нарушения вечная налоговая проверка.

Когда Ходорковский был на свободе, портрета здесь не висело, налоговых проверок не бывало.

Двадцать шестого июня 2005 года Качкаева ездила к родителям Ходорковского отмечать день рождения их заключенного сына.

Пока Ходорковский был на свободе — не ездила, в отличие от элиты, зарабатывающей больше 100 тысяч долларов в год: те ездили до ареста, а сейчас перестали.

В школе «Интерньюс» учат региональных журналистов.

Из местных телекомпаний, которые в силу своей непрофессиональности не могут конкурировать с центральными телекомпаниями, в Москву присылают молодых репортеров, и здесь в Москве раньше на деньги Ходорковского учили, а теперь на гранты учат их брать интервью, ставят им дикцию и голос, учат монтировать.

Телеведущая Максимовская рассказывает, как верстать новостную программу.

Главный редактор радио «Эхо Москвы» Венедиктов рассказывает, что не для того нужен главный редактор, чтоб транслировать журналистам распоряжения владельца и властей, а для того, чтоб ограждать журналистов от этих распоряжений. Политолог Сатаров рассказывает, как порядок и вертикаль власти мешают свободному выражению всего спектра мнений, существующих в обществе, и, следовательно, лишают власть легитимности. Телеведущий Познер перебивает студентку, которая кричит: — Я ненавижу Запад… (Мы снова в кольце врагов? Мы снова сдерживаем их силой оружия, как Ходорковский, когда был комсомольцем, то есть, по его же признанию, дураком, см. главу 2. — В. П.)

— Подождите, милочка, — говорит Познер. — За что ж вы ненавидите Запад? Да бывали ли вы на Западе?

— Не бывала. Но они бомбят Ирак и вообще лезут не в свои дела по всему миру.

— Да знаете ли вы, милочка, что в Британии и Америке против войны в Ираке миллионные демонстрации были, каких ни разу в России не было против войны в Чечне? Знаете ли вы, что Джон Керри в Америке баллотировался на пост президента с требованием прекратить войну в Ираке, и его поддержала почти половина страны, тогда как Владимир Путин, наоборот, поддержал Джорджа Буша?

Вот такие там веселые занятия. А я читаю короткую лекцию о технике репортажа. У меня в классе человек пятнадцать. Ни они, ни я не зарабатываем и никогда не будем зарабатывать 100 тысяч долларов в год. И половины-то не зарабатываем. И, кажется, вообще делаем не совсем то, что замышлял Ходорковский, организовывая «Открытую Россию». Перед началом лекции я спрашиваю: откуда они, как их зовут, зачем они работают журналистами, и существует ли правда.

И вот девушка из маленького города. Она работает журналисткой, потому что ей нравится, что ее показывают по телевизору. А телеканал их принадлежит местному металлургическому комбинату. А правды не существует, правда — настолько субъективная вещь, что вот, например, говорит девушка, директору владеющего их телеканалом металлургического комбината нравится хоккей, поэтому в спортивных новостях их телеканал не рассказывает ни про какие виды спорта, кроме хоккея.

— Даже футбола не существует у нас, — смеется девушка. — А вы спрашиваете, существует ли правда.

А вот юноша из другого маленького города. Он работает журналистом, потому что очень любопытный. У их маленького телеканала заключен с местной властью «договор об информационном сопровождении», то есть мэрия города платит деньги городскому телеканалу, за то, чтоб телеканал освещал деятельность мэрии города, — какая же в этих условиях может быть правда?

Передо мной в классе пятнадцать человек, и ни одного из них не удивляет, что профессия у них — лгать.

— Хорошо, я буду рассказывать вам про журналистику, как если бы правда существовала. Хорошо?

Я беру в руки фломастер, а они слушают меня. Они внимательны то ли потому, что мое имя у них на слуху, то ли потому, что интересно послушать сумасшедшего, который думает, будто правда существует и будто можно ее найти. Я говорю: — Вот случилось событие, и нам нужно рассказать про это событие историю. С чего мы начнем? Что надо сделать прежде всего?

— Поехать и снять! — кричат они. — Взять интервью у очевидцев. А как мы будем эту новость подавать? Подавать-то мы как-то будем эту новость?

Я говорю: — Прежде всего надо подумать. Что значит думать?

Молчание. За семьдесят лет советской власти, за пятнадцать лет так называемой демократии люди в нашей стране не только разучились думать, но даже и не знают для этого слова простого словарного определения.

Я говорю: — Думать — это значит задавать себе вопросы.

Мои слушатели шокированы, они не ждали такой простой и очевидной формулировки. А я им рассказываю, что у репортера, как правило, не бывает особенно-то много времени, чтобы каждый раз подбирать себе новые вопросы для думанья. И поэтому вопросы, которые должен задать репортер, чтоб написать или снять репортаж, заранее определены. Их всего четырнадцать.

Какие, спрашиваю?

Каждый год, каждый новый курс все больше стандартных вопросов для репортажа мои впервые приехавшие на школу студенты формулируют сами. Два года назад не могли сформулировать ни одного. Сейчас уже заранее знают пять стандартных вопросов на букву W из западных учебников журналистики: 1. Who? — Кто?

2. What? — Что?

3. When? — Когда?

4. Where? — Где?

5. Why? — Почему?

Остальные девять вопросов я все еще, как правило, подсказываю (формулировки вопросов принадлежат Александру Кабакову, которому, пользуясь случаем, выражаю глубочайшее уважение и благодарность):

6. Каким образом?

7. Зачем?

8. Кому выгодно?

9. Кому не выгодно?

10. Чем выгодно?

11. Чем невыгодно?

12. Кто враги?

13. Кто союзники?

14. Что теперь будет? (Ну и что?)

По классу легкий шепоток. Мои студенты явно взволнованы тем, как привычная ватная бессмысленность событий может быть превращена в увлекательное путешествие за истиной, похожее на американские горки.

— Здорово! Круто! Но это же очень много работы!

Но кто же пустит в эфир, например, ответ на вопрос «кому это выгодно»?

— При этом, — говорю, — профессия репортера отличается от профессии писателя тем, что ответы на четырнадцать вопросов вы должны не выудить из своей головы (каковая, к слову сказать, чаще используется репортером, чтоб есть в нее, пить в нее и получать по ней удары дубинкой), но выспросить у участников событий. И история получится, только если в событии есть конфликт. А в каждом конфликте есть, как минимум, две стороны, или три. И опросить надо обе-три.

Студенты смеются. Я продолжаю: — Давайте для упражнения разберем какое-нибудь недавнее событие. Например…

— Например, Ходорковского посадили, — тянет руку девушка, которой нельзя рассказывать никаких спортивных новостей, кроме хоккейных.

О'кей! Мы со студентами думаем вместе.

1. Кого посадили?

Михаила Ходорковского. Никаких оценок. Просто разные версии включая гипотетические, о том, кто он такой. Гражданин России. Муж, отец, сын. Богач. Возможно, талантливый менеджер. Или, возможно, вор, убийца. Общественный деятель. Возможно, заговорщик.

2. Что с ним случилось?

Его настигло возмездие. Или у него отбирают компанию. Или ему мешают узурпировать власть. Или мешают пошатнуть власть узурпатора.

Думайте, молодые люди, думайте!

3. Когда?

Двадцать пятого октября 2003 года. Или посадка эта началась весной 2003-го и продолжается до сих пор, и будет продолжаться, пока Ходорковский не будет освобожден или убит.

4. Где?

В аэропорту Новосибирска. Или в прокуратуре в Москве. Или в Басманном суде. Или в Кремле.

5. Почему?

Потому что нарушал закон. Или потому что стал слишком большим. Или потому что финансировал оппозицию. Или потому что поссорился с президентом.

Или потому что попытался бороться с коррупцией.

6. Каким образом?

В соответствии с законом, говорит прокуратура и суд.

В нарушение закона, говорят адвокаты.

7. Зачем?

Чтоб не убежал, говорит прокуратура и суд. Чтоб оказывать давление, говорят адвокаты.

8-9. Кому и чем это выгодно?

Кремлю, потому что богатые предприниматели напугались и построились. Игорю Сечину, потому что обломки ЮКОСа достались компании «Роснефть», а компанией «Роснефть» руководит Игорь Сечин. Роману Абрамовичу, потому что Роман Абрамович получил во время сделки ЮКОС-«Сибнефть» 3 миллиарда долларов и пока не вернул.

10-11. Кому и чем не выгодно?

Роману Абрамовичу, потому что, если бы сделка ЮКОС-«Сибнефть» состоялась, Абрамович стал бы совладельцем одной из четырех крупнейших нефтяных компаний в мире. Предпринимателям, поскольку ухудшился в России инвестиционный климат. Правозащитникам, потому что закрылась куча правозащитных проектов. Школе «Интерньюс», потому что ее не финансирует больше «Открытая Россия». Оппозиции, потому что посажен один из главных ее спонсоров.

— А народу-то разве не выгодно? — спрашивает студентка.

— При чем тут народ? — удивляюсь я. — Вы всерьез думаете, будто государство отобрало ЮКОС у Ходорковского и отдало нам с вами? Или взяло себе?

12. Кто враги?

Как минимум половина администрации президента, может быть, включая самого президента. Все государственные телеканалы.

13. Кто союзники?

Вот это странная история. Адвокаты Ходорковского рассказывают, что поддержать их клиента звонили, например, лидер блока «Родина» Дмитрий Рогозин и лидер Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов. А Явлинский не звонил. А Немцов позвонил спустя полтора года. Еще лидер коммунистов Зюганов как бы слегка поддерживает теперь Ходорковского, с тех пор как тот опубликовал статью «Левый поворот».

14. Что теперь будет?

Не знаю. Государство говорит, что Ходорковский отсидит минимум восемь лет, и будут еще предъявлены новые обвинения, и это никак не скажется на жизни страны. Ходорковский говорит, что года через три (то есть в районе следующих президентских выборов) Верховный суд реабилитирует его. Адвокаты говорят, что Ходорковского могут убить в тюрьме, как только общественное мнение забудет о нем.

— Так он виноват или нет? — не выдерживают студенты.

— Это не ко мне вопрос, дети. Это к Глебу Павловскому. Или к Михаилу Леонтьеву. Или к Андрею Караулову. Или к Петру Толстому. Это они знают единственно верные ответы. А мы думаем, спрашиваем, сомневаемся, пытаемся узнать правду. Пытаемся приучить читателя или зрителя своего думать, спрашивать, сомневаться. Он, правда, не приучается, собака.

Вы знаете, что, как правило, делают мои лучшие студенты, когда, окончив школу журналистики, возвращаются в свои маленькие города на свои маленькие телеканалы, принадлежащие металлургическим королям, мэрам, губернаторам и прочей элите, зарабатывающей больше 100 тысяч долларов в год? Они увольняются.

Отравленные нашей учебой, они не могут работать, когда из четырнадцати вопросов отвечать разрешают только на три, а из двух сторон конфликта опрашивать разрешают только одну.

Более того, я полагаю, что многие другие программы «Открытой России», долженствовавшие первоначально сформировать элиту, привели вместо этого участников своих к нежеланию быть этой самой элитой.

Например, есть у «Открытой России» проект «Новая цивилизация». Это летние лагеря для детей. Дети живут в палатках, в спартанских, в общем, условиях и играют, будто там у них в лагере — государство. Дети изначально делятся на бизнесменов, безработных и госслужащих, а потом принимаются собирать налоги, нанимать друг друга на работу, выстраивать бизнес, требовать пособий и пенсий, проводить выборы, баллотироваться на должности. И к концу лагерной смены дети начинают понимать, как работает государство, и приезжая домой с горящими глазами рассказывают об этом родителям.

В таком летнем лагере побывала дочь Ходорковского Настя. И в единственном своем интервью, данном газете «Московские новости», Настя рассказывает, что хочет учиться в обычной школе и хочет, чтоб в школе никто из ее товарищей не замечал, что она дочь миллиардера. И Ирина Ясина рассказывает тоже, как отправила дочку в летний лагерь «Новой цивилизации», и как, вернувшись из лагеря, девочка попросила маму перевести ее из элитной московской школы в обычную школу, потому что в элитной школе, дескать, учат ерунде и к ерунде ученики стремятся.

А еще есть у «Открытой России» «Школы публичной политики» во множестве регионов. Там занимаются молодые люди, желающие стать политиками, но не желающие, очевидно, стать элитой, потому что, разобравшись в политике, не могут же они не понимать, что элита у нас куется в рядах движения «Наши», а вовсе не в школах опального Ходорковского.

А еще есть проект «Помоги советом». Это как в книжке «Тимур и его команда». Это когда во множестве регионов сидят у телефона волонтеры и принимают звонки от людей, которым нужна помощь. Звонит, например, тяжело больная женщина, которой привезли из-за границы дорогое лекарство, но у лекарства сложная схема приема, а инструкция на иностранном языке, а языков женщина не знает. И тогда волонтеры проекта «Помоги советом» знакомят больную женщину со студенткой местного филфака, и та в два счета переводит инструкцию по применению лекарства на русский язык. Зачем она это делает? Как это поможет ей стать элитой и заработать 100 тысяч долларов в год?

Еще есть у «Открытой России» проект «Общественный вердикт». Его Ходорковский придумал, когда арестовали Пичугина и Лебедева. Смысл проекта в том, чтоб помогать людям в судах: предоставлять адвоката, отстаивать права. С проектом «Общественный вердикт» вышла смешная история. По менеджерской своей привычке, чтобы найти руководителя этому проекту, Ходорковский нанял хэдхантерскую контору. Хэдхантеры приходили к правозащитникам, начиная с известных, вроде Людмилы Алексеевой и говорили: «Одна крупная компания хочет создать правозащитную организацию. Мы не можем назвать вам компанию, но вы пока напишите нам автобиографию, заполните нам анкету, пройдите с нами собеседование».

И что же правозащитники? Стремились ли они работать на крупную компанию, желающую создать правозащитную организацию? Ничуть не бывало. Они отказывались. Они звонили друг другу и спрашивали: «К вам тоже приходило КГБ?» Когда это случилось, Михаил Ходорковский, всегда охотно принимавший работать в ЮКОС бывших офицеров КГБ и считавший их хорошими организаторами, узнал вдруг, что есть люди, для которых работать в КГБ стыдно. Да КГБ у нас — разве же не элита? Разве не почетно у нас работать на КГБ? Нет! Не хотят! Боятся! Брезгуют!

А один из руководителей «Открытой России» (бывший офицер ГРУ), курирующий проект «Новая цивилизация» депутат Анатолий Ермолин, разве не вышел демонстративно из партии «Единая Россия», когда отменили выборы губернаторов. Куда? Это же элита! Нет!

Вышел! Гордый!

А сам Михаил Ходорковский разве не пишет из тюрьмы в письме своем «Собственность и свобода»: «Они (элита. — В. П.) хотят засадить меня поглубже, лет на пять или больше, потому что боятся, что я буду им мстить. Эти простодушные люди (элита. — В. П.) пытаются судить обо всех по себе. Успокойтесь: графом Монте-Кристо (впрочем, как и управдомом) я становиться не собираюсь. Дышать весенним воздухом, играть с детьми, которые будут учиться в обычной московской школе, читать умные книги — все это куда важнее, правильнее и приятнее, чем делить собственность и сводить счеты с собственным прошлым».

Так он пишет. Может быть, я наивен, но мне, человеку, ни к какой элите не относящемуся, приятно думать, будто после дефолта и Дарта, затеявшись из прагматических и чисто экономических соображений со своей «Открытой Россией», Ходорковский в четыре года дошел до простой мысли: в свободной, открытой, демократической или, как выражается Ходорковский, нормальной стране — нет человеку никакой нужды быть частью элиты. Это даже постыдно немного быть частью элиты в свободной и открытой стране. Во всяком случае, не очень приятно.

Другое дело, что элита — как мафия. Войти в ее ряды трудно, но можно. Выйти из ее рядов — нельзя. Ты перстень целовал.