Современник как идеальный тип и они-отношение

Несмотря на то что я переживаю спутника во временной и пространственной непосредственности ситуации лицом-к-лицу, в переживании мною просто современников эта непо­средственность отсутствует. Современники не присутствуют лично, но я знаю об их сосуществовании со мной во времени: я знаю, что поток их переживаний одновременен с моим. Од­нако это знание с необходимостью опосредованно. Следова­тельно, современник не есть Ты в том чреватом последствия­ми смысле, который данное понятие имеет в мы-отношении. Эти термины описывают социальную топографию моего Здесь и Сейчас, содержание которых, конечно, постоянно меняется. Ориентиром всегда являются мои переживания в настоящем времени. Просто современник может быть прежним спутни­ком, и я могу рассчитывать на периодически повторяющиеся встречи с ним лицом-к-лицу. Тем не менее структуры испы­тываемых переживаний радикально различны. Другой, кото­рый является просто современником, не дан непосредственно как уникальное отдельно взятое Я. Я не постигаю его самость (Selfhood) в прямом допредикативном переживании. У меня даже нет непосредственного переживания существования Дру­гого. Я могу переживать его только в актах вывода, с помощью которых я сужу о том, что Другой именно такой, а не иной, приписывая ему определенные типические признаки. В то время как я переживаю индивидуальное Ты непосредственно в конкретном мы-отношении, современника постигаю только опосредованно с помощью типизации. Чтобы прояснить этот момент, рассмотрим различные виды таких опосредующих типизации.

Один из способов, которым может конституироваться переживание мной современников, состоит в выводах из прошлых непосредственных переживаний мной современни­ков в ситуациях лицом-к-лицу. Мы уже рассмотрели этот способ и обнаружили, что знание, полученное о спутнике непосредственно в мы-отношении, сохраняется в качестве значимого — до следующего наблюдения — даже после того, как спутник вышел из ситуации лицом-к-лицу. Акт, которым я постигаю бывшего спутника как современника, является, таким образом, типизацией в том смысле, что я считаю неизменным мое прежде полученное знание, хотя мой быв­ший спутник тем временем стал старше и должен был с необходимостью обрести новые переживания. Об этих пере­живаниях я либо ничего не знаю, либо имею знание, полу­ченное с помощью вывода, через спутника или другие косвен­ные источники.

Другой способ, которым конституируются переживания современников, является вариантом вышеупомянутого. Со­временники, которых я постигаю как бывших спутников моего нынешнего партнера в мы-отношении, переживаются мной также опосредованно, через моего партнера, исходя из представления о неизменности его прошлых непосредственных переживаний. Следовательно, я даже не могу прибегнуть к моим собственным переживаниям того лица, а должен сначала интерпретировать коммуникации моего партнера относительно его бывших непосредственных переживаний и затем присоединиться к нему.

Эти способы конституции относятся ко всему, что мы знаем о современниках через опосредование нашим собствен­ным прошлым, через непосредственные и опосредованные переживания нами Других, и ко всему, что мы знаем через опосредование прошлыми переживаниями Других, о которых нам сообщается как непосредственно, так и анонимно. Абсо­лютно ясно, что все это знание указывает на фундаментальное (originary) непосредственное переживание нами спутника и легитимируется этим переживанием. Но я могу приобрести") знание о моем современном социальном мире и другими способами.

Переживание мною вещей и событий в физической дей­ствительности, предметов, произведенных человеком, ин­струментов и артефактов, культурных объектов, институтов и образцов действия также относится к моим современникам (или отсылает к миру предшественников — обстоятельство, которое мы обсудим позднее): я всегда могу интерпретиро­вать их как свидетельство сознательной жизни людей, кото­рые производили и использовали эти орудия и артефакты, которые придерживались этих институтов, совершали эти действия. Такие интерпретации по самой своей природе состоят из выводов, основанных на переживаниях мною либо отдельно взятых спутников, либо людей вообще и опосредованных этими переживаниями. Находясь лицом-к-лицу со спутником, одновременно с моей текущей созна­тельной жизнью я наблюдаю последовательную конститу­цию его поведения, переживаний, имеющих для него смысл, результатами которых являются завершенное действие (act), артефакт, орудие и т. д., и интерпретирую их как указатели таких субъективных последовательных процессов. Без пер­воначальных переживаний такого рода объекты и события внешнего мира были бы не чем иным, как безразличными к человеческому миру материальными вещами и физическими процессами.

Мои переживания современников являются, таким образом, с необходимостью производными и косвенными. Тем не менее очевидно, что я могу быть ориентирован на простых современников так же, как я могу быть ориентирован на спутников. Эти ориентации также могут ранжироваться от простых установок до социального действия и социальной интеракции. По аналогии с понятием ты-ориентации мы подведем все сознательные акты, ориентированные на совре­менников, под понятие они-ориентации.

В отличие от того, как я переживаю сознательную жизнь спутников в ситуациях лицом-к-лицу, переживания современников даются мне как более или менее анонимные процессы. Объектом они-ориентации является мое знание о социальной действительности и сознательной жизни других людей вооб­ще, независимо от того, приписываются ли они отдельному индивиду или нет. Объектом они-ориентации является не существование отдельного человека, не текущая сознательная жизнь спутников, которая непосредственно переживается в мы-отношении, не субъективный контекст смысла, который я постигаю, если переживания спутника конституируют себя перед моими глазами. Мое знание о современниках по самой своей природе пребывает в объективном контексте смысла, Интерпретации, относящиеся к субъективному смысловому контексту, я добавляю только post hoc [10] — момент, к которому я вернусь позднее, когда буду описывать конституцию персональных идеальных типов. Мое знание о мире современников» является типическим знанием о типических процессах. В основе своей я оставляю нерешенным вопрос о том, в чьем сознании протекают такие типические процессы. При всей их удаленности от субъективного смыслового контекста, эти процессы — типические переживания — выражают идеализацию «вновь и вновь», то есть типическую анонимную повторяемость.

Единство просто современника изначально формируется в единстве моего переживания, более точно — в синтезе моих интерпретаций переживаний Другого. Оно не констатируется в моем непосредственном переживании его текущей созна­тельной жизни, в Здесь и Сейчас конкретного Ты. Через этот синтез моих интерпретаций типических переживаний более или менее анонимного современника я постигаю его как персональный идеальный тип.

Следует ясно осознавать, что, чем более завершенно заме­щение переплетающихся и взаимозависимых объективных смысловых контекстов, тем более анонимным будет объект моей они-ориентации. Наш анализ показал, что синтез интерпретаций, посредством которых я знаю моих современников как идеальных типов, не постигает уникальное Я человека в его живом настоящем. Это акт мышления, который оставляет неизменным некоторый типический признак спутников и пренебрегает модификациями и вариациями этого признака в «реальной жизни», то есть чем-то встроенным в текущие переживания конкретного и уникального индивида. Следова­тельно, персональный идеальный тип относится просто к кон­кретному Другому или множеству Других, но никогда не иден­тичен ему/им.

Это положение можно проиллюстрировать несколькими примерами. Если я опускаю письмо в почтовый ящик, я действую, ожидая, что определенные мои современники (поч­товые служащие) адекватно истолкуют желание, которое я обозначил написанием адреса, приклеиванием марки и т. д., и действительно выполнят его. Ожидание, которое ориентировало мое действие, было направлено не на специфических, индивидов, а на род «почтовые служащие». Макс Вебер под­черкивал, что принятие денег в качестве законного платежно­го средства зависит от субъективной вероятности, что другие современники также примут эти крошечные физические объ­екты в качестве средства платежа. Это также является приме­ром они-ориентации, относящейся к типическому поведению типических современников. Если я выполняю некоторое оп­ределенное действие или воздерживаюсь от его выполнения, для того чтобы избежать вмешательства определенных людей с бляхами и в униформе (если взять другой веберовский пример), то есть если я ориентирую свое поведение на закон и на принуждающие к исполнению закона органы, я состою в социальном отношении с моими современниками, персони­фицированными в соответствии с идеальными типами, то есть в они-отношении.

В этих примерах я действовал, ожидая, что некоторые способы поведения вероятны со стороны других: почтовых служащих, вовлеченных в денежные трансакции индивидов, полицейских. У меня есть определенная установка на них: я считаюсь с ними, когда планирую мои действия, одним сло­вом, состою в социальном отношении с ними. Но мои парт­неры в этих отношениях не являются конкретными и специ­фическими индивидами. Они предстают как примеры родов «почтовый служащий», «пользователь валюты», «полицей­ский». Я приписываю им специфические образцы поведения, специфические функциональные действия. В качестве совре­менников они действительны для меня лишь постольку, по­скольку они являются типическими исполнителями таких функций, то есть выступают в качестве идеальных типов. В они-отношении я использую комплекс моих знаний, согласно которому существуют «люди», которые являются «типически­ми» служащими, полицейскими и т. д. и которые заняты «типическими» делами в качестве служащих, полицейских и т. д. Мне не интересно, как они «чувствуют» себя, будучи служащими и выполняя полицейскую работу, другими слова­ми, как они переживают свое (текущее) поведение в субъек­тивном контексте смысла. Для меня их действия пребывают в основном в объективном контексте смысла. В они-отношении мои партнеры являются не конкретными и уникальными индивидами, а типами.

Этот существенный признак переживания < мной> совре­менников не должен привести кого-либо к ложному выводу, что человек понимает поведение других через типизацию только в мире современников. Действительно, переживание < мной> современников всегда происходит в форме типиза­ции, но то же самое верно и для постижения мира предшест­венников. Более того, поскольку знание типических образцов действия и персональных идеальных типов конституирует часть комплекса знаний человека о социальной действитель­ности вообще, типизации такого рода также используются в переживании < мной> партнеров в конкретном мы-отношении, то есть в переживании уникального индивида, стоящего лицом-к-лицу со мной. Следовательно, идеальные типы слу­жат также в качестве схем интерпретации для той области социальной действительности, которая переживается непо­средственно. Однако есть важное различие: в конкретном мы-отношении типизирующие схемы модифицируются уни­кальным Ты, постигаемым в непосредственности разделяемо­го живого настоящего. Типизирующие схемы являются, так сказать, формальными моделями без содержания, приспособ­ленными к конкретному спутнику и тем самым лишенными своего статуса простых типизации. Проиллюстрируем это по­ложение.

Я нахожусь лицом-к-лицу с несколькими спутниками. Их переживания предстают передо мной в качестве неделимой и непрерываемой последовательности событий в их созна­тельной жизни. Но Они, с которыми я стою лицом-к-лицу, всегда могут быть преобразованы в Ты, Ты и Ты таким образом, что я могу присоединиться к каждому Ты в кон­кретном мы-отношении. Если, например, я наблюдаю, что три спутника играют в карты, я могу направить свое внима­ние на каждого из игроков. В ты-ориентации я могу постичь способ, которым этот отдельно взятый индивид участвует в наблюдаемом занятии, субъективный контекст смысла, в который он помещает это занятие и т. д., контекст, который будет меняться от игрока к игроку. Но в качестве отстранен­ного наблюдателя я могу также перемещать, так сказать, ситуацию из живого настоящего в типизированный мир современников. Я привлекаю комплекс моих знаний и гово­рю: они играют в рамми (карточная игра). Утверждения такого рода относятся к сознательной жизни конкретных игроков лишь постольку, поскольку для каждого из них типическое действие «игра в карты» координировано с пос­ледовательностью текущих переживаний. Можно предполо­жить, что эти переживания пребывают для него в субъектив­ном контексте смысла. Но тем самым я просто постулирую, что, если он на самом деле играет в рамми, его поведение должно регулироваться правилами игры. Конечно, этот по­стулат применим вообще к людям, которые играют в рамми, в любое время, в любом месте, и ни в коем случае не ограничен тремя лицами передо мной. Никакое конкретное переживание А не идентично какому бы то ни было конкрет­ному переживанию В или С, поскольку оно принадлежит к сознательной жизни отдельного индивида в данный момент его биографии. Конкретное переживание уникально и не может повторяться. Оно не идентично никакому реальному переживанию В и даже не соизмеримо с ним. Типичное — и только типичное — гомогенно. Лишь постольку, поскольку я пренебрегаю уникальными индивидами А, В и " С и говорю, что Они играют в карты, я признаю в них пример аноним­ного рода «карточные игроки». Типизируя их, я осуществил интерпретативный акт мышления, который наделил аноним­ностью А, В и С.

Объективный контекст смысла, который возникает при конструировании типических переживаний типических со­временников, координированных с типическими действиями, может быть ретранслирован в субъективный контекст смысла. Я применяю типизации, являющиеся частью моего комплекса знаний, к конкретным спутникам в ситуации лицом-к-лицу. Я постигаю современников как «подобных другим» индивидов обозначенного типа. Одновременно в мы-отношении эти спутники непосредственно переживаются как партнеры. Сле­довательно, это «люди, подобные другим» и в то же время — уникальные индивиды, наделенные сознательной жизнью, которая протекает перед моими глазами. Этот двойнойстатус спутника является базисом дальнейшего, более сложного перемещения: современник, который по существу постигается мной как тип, воспринимается как индивид, наделенный «подлинной» текущей сознательной жизнью. Но я восприни­маю его сознательную жизнь не непосредственно, а только через акт интерпретации. Следовательно, современник, в конечном счете, остается типом, чье сознание также «типично», и в этом смысле гомогенным.

Понятие идеального типа, так широко используемое в социальных науках, и отношение научного конструкта к ос­нованным на здравом смысле типизациям чьих-либо спутни­ков и современников нуждается в тщательном анализе. Ком­плексные процессы, через которые для-того-чтобы и потому-что мотивы координируются с образцами типического действия и удерживаются как инвариантные по отношению к переживанию и наблюдению конкретных индивидов, и про­цедуры, через которые типические мотивы приписываются типическим индивидам, рассматриваются подробно в другом месте[11]. В оставшейся части мы продолжим обсуждение одного из аспектов этой сложной проблемы, наиболее важного для нашего настоящего исследования, — анонимности идеально­го типа.