Глава 5. и они тараторили наперебой, словно у них это была последняя попытка оправдаться передо мной Перед Будто бы я их в чём-то обвинял

…и они тараторили наперебой, словно у них это была последняя попытка оправдаться передо мной… Перед… Будто бы я их в чём-то обвинял. Каждый старался как только мог замолить своим высказыванием свое участие в этой гнусной и позорной сцене, свою вину, вымолить себе мое понимание и, возможно, прощение.

Если бы я смог им это простить. Будто бы такое можно простить.

Я не обвинял, обвиняло моё молчание. Но я и сам чувствовал себя виноватым. И не было никого, на кого я тоже мог бы наброситься со своими объяснениями, выплеснуть их в поисках оправдания.

Никого…

— Где же все были? — спрашивает Лена.

— Они меня окружили, взяв в плотное кольцо словно пленного… И галдели, галдели… Свора сорок… Но все — как гиены. Они готовы были меня загрызть, растащить на кусочки, по косточке, только бы я их выслушал… Заглядывали в глаза, тесня друг друга, толкаясь в сутолоке, оттесняя друг друга или подминая тех, кто рядышком под себя… Кто был посильнее… Тех, кто послабее… Как это бывает вокруг… Жуткое зрелище…

— Кто — они? — спрашивает Лена.

— Ну кто?! Все! Все эти наши… Ваши… И Ушков, и Валерочка, и Переметчик… Наши упыри… Уличенки и ухриенки… Помнишь, я о них вскользь как-то рассказывал…

— Хорошенькое «вскользь»! Ты их чехвостил на каждом шагу, при каждом удобном случае…

— Все эти здяки, шипящие и гавкающие… швецы, шапари, шматковы… швондеры и шариковы… Тебе сейчас трудно их вспомнить, но они…

— Ха! Трудно! Да ты унавозил ими каждое своё слово! От них просто смердит! И вся ваша пирамида провонялась их полноправным участием.

— Полноправным?

— Ты сам говорил: гвоздики, винтики, — говорит Лена, — ваш противовес для баланса?

— Да, они… Вполне полноправным. Но, как видишь, они перевесили нас… Планарии... шшш… шавки… шипящие и ползающие…

— Как же им удалось?

— Наши Бруты!.. И Волошин, и Авлов… Вся эта свора гиен… Оказалось — зряшное это дело — зудящие Здяки, Ергинцы, Переметчики… Рассчитывать на то, что вот они позудят-позудят и стихнут… Оказалось, они — несметная сила, полчище гиен, и имя им — легион…

— Моль?

— Моль! Моль, точно — моль… Тля… Они как…

— Остановись, Рест! Я тебя уже не первый раз спрашиваю, можешь ответить?

— Спроси ещё раз, — говорю я, — спрашивай!

Лена держит паузу. Затем:

— Смотри, — говорит она, — вот эти твои полчища гиен с твоими легионами вдруг все восстали… Так?..

— Я же сказал!

— Но поясни мне, пожалуйста: что же всё-таки произошло? Что вдруг такого случилось, что весь мир ринулся на вас, скаля зубы и пуча глаза? Где истоки и причины бунта можешь сказать?

— Причины, — говорю я, — истоки… Бунта! Неужели не ясно? Никаких причин и никаких истоков и никакого бунта! Ничего этого не было и в помине! Всё дело в том…

— В чём же?!

Разве я так бестолково рассказываю, что Лена воспринимает весь этот хаос как бунт? Разве не ясно, что и без всякого бунта… Просто все вдруг уразумели, что дождались, дождались! Все вдруг осознали, что так яростно и свирепо предрекаемый всеми пророками и провидцами конец света — отменяется! Отменяется! Разве это не повод для вселенского ликования?! Жорино же распятие клонированным Иисусом — это чистой воды показуха! Иисус, чтобы привлечь внимание толпы, упаковал Жору в свои одежды, сделал из него агнца, по сути козла отпущения. Этим распятием он подлил масла в огонь! И вызвал небывалый интерес публики: зрелищ, теперь только зрелищ! Казалось, что хлебами уже все были сыты (хотя сыт был только «золотой» миллиард, остальные же жили впроголодь), а вот зрелища всегда были в фаворе. Вот он и кинул толпе кость: нате — подавитесь! Экзальтация толпы — как рычаг управления, как вожжи для зашоренной лошади…

— Хорошенькие вожжи, — говорит Лена

— Да уж… Как видишь — сработало!

— Распятие в двадцать первом веке… Конечно, это любопытно, — соглашается Лена! — Нонсенс! Это не какая-то там Мадонна! Не какой-то там Иосиф Кобзон с Лепсами и Розенбаумами…

— Как видишь, — говорю я, — Иисус знает своё дело! Это почище коллайдера! Так что никакого бунта и не было. Было всеобщее ликование: «Распни, распни его!». История повторяется на новом витке. Так что… вот…

— О, кей, — говорит Лена, — а где же в это время был ты?

— Я же рассказывал… А я… Я… Меня не было…

Лена только мотает головой.

— А кого же спасала Тина?

— Всех! Кроме Жоры. Жора сам согласился… Как жертва. Я же рассказывал. Ну, не совсем так, чтобы.... Это было бы слишком просто — жертва. Он проникся духом Иисуса. Он практически Им стал. И он понимал, что если народу нужен Бог — другого никого нет. Жора однажды примерил Его тиару — терновый венец — и уже её не снимал. И нечего душой кривить — она пришлась ему впору. И никого другого не нашлось, чтобы… Другого никого нет! Понимаешь — просто нет! Ведь Жора был пропитан Иисусом, как… Так вот… Тина спасала…

Мысль о Тине…

… эти мысли мои, увы, ниоткуда-туда,

у иуды с ладони взлетает мой голубь почтовый,

вызрел голос и пал, и безумья приходит страда,

бьётся сердца комок в тесно-рёберных жёстких оковах …

У, Иуды…

— У Иуды с ладони взлетает мой голубь почтовый, — невольно произношу я.

Лена не понимает меня:

— Ты-ы-ы…

— А как же! — говорю я, — я не мог не отправить весточку Иуде! Я его предупредил. Никому не нужны теперь никакие поцелуи, понимаешь? Иуд сейчас развелось, как грязи…

Лена не понимает, о какой грязи я говорю.

— Мы просто все вываляны в грязи, — говорю я, — и Тина пришла, понимаешь, пришла, чтобы… Безумья страда! Время жатв, понимаешь!..

— Что посеешь?.. — говорит Лена.

Я киваю: точно!

— Понимаю, — говорит Лена.

Нет на свете ничего прекрасней, чем это её «понимаю»!

— Они его увезли, — продолжаю я. — Накануне. А я? Где-то был. Не провалился же я сквозь землю! То ли в теннис сражался с Хосе, то ли в шахматы состязался… убей не помню… Может, с Аней… Мы так и не выяснили… Да-да, мы как раз с Аней… Она меня спеленала, просто стреножила — прижала к стене! Когда мне удалось вырваться, я долго не мог прийти в себя: Жору взяли!.. Я узнал об этом от Юры и уже предпринимал попытки освобождения Жоры… Юля нашла меня…

— Ей тоже удалось?..

— Ты знаешь нашу Юлю. Помнишь, я рассказывал историю с Этной, когда Юля хотела выпрыгнуть из вертолёта?

— Из вертолёта?!

— Она же выпрыгнула! Со своей кинокамерой! Чтобы… Правда, в жерло ей угодить не удалось — она плюхнулась тогда в море, выловили рыбаки… Ну, помнишь?

— Не помню.

— Вот и сейчас ей удалось сбежать от Тины, и она тотчас бросилась на выручку Жоры. Как и я!

— Сбежать?! От Тины? Она что же — взяла вас в плен?

— Ну, не сбежать, не сбежать… Не придирайся к словам. Никакого плена не было.

— И выручила?

— Её тоже чуть не…

— У меня просто голова идёт кругом, — говорит Лена.

От такого волосы встанут дыбом! «…скоро мне перекроют последние вспышки огня…».

— Время, — говорю я, — вовсе не врач. Вот оно — пробирается мимо…

— Ты сегодня не выспался, — говорит Лена.

— И вот, — продолжаю я, — обо всём об этом мне и поведала Юля. Она сама была свидетельницей…

— Чего? — спрашивает Лена.

— Жора и сам этого хотел. Как жертва.

— Чего хотел-то?

— Ну ты помнишь, Юра рассказывал, как Тина дала Жоре волю…

— Волю?

— Ну не то, чтобы волю. Пойми, Тина никого не держит на поводке! И ни за кого не принимает решений! Она просто есть! Как воздух, как солнце! Она — как свет, понимаешь? Светит и всё. А ты сам принимай решение… Если видишь, если не слепой. Если ты не тень на её свету!..

— Понятно, — говорит Лена.

— Жора сам так решил, и Тина не противилась. Она и не настаивала…

— Слушай, Рест, с этой вашей Тиной столько загадок… Её так много, что…

— Да, — признал я, — есть немного…

— Расскажи…

— Давай по порядку…

Лена умолкает.

— С Юлей нам удалось спрятаться… Мы укрылись в каком-то бунгало… То, о чём она рассказала… Сперва Юра… О Жоре с Тиной… Теперь вот Юля… Я до сих пор не пойму, почему я оказался не у дел. Может быть, Тина, думал я, как-то меня отодвинула от происходящего… Как? Зачем? До сих пор не могу взять в толк. И Аня… Ты же знаешь её: прилипнет — не отклеишь…

— Рест, я вижу, тебе так и хочется повесить свое отсутствие на Тину.

— Да-да, ты права — хочется. Так проще! Но я понимаю, что дело не в Тине — во мне.

— Что же Юля?

— Они взяли Жору… Как Христа.

— То есть, — не понимает Лена, — кто они?

— Ну, наши же! Гильгамеши и навуходоносоры… Вся эта свора… Ну, и все — мокрицы, планарии, жабы и кроты… Они объединились… Я же говорил!..

— Рест, ты о чём?! Какая свора?!

— Юля так и сказала: «Как Христа»!

— Навуходоносоры?.. Какая свора?!

— И Хаммурапи… И… Ну весь этот наш воскресший бомонд! О, это было…

— Ты хочешь сказать, что в распятии Жоры принимали участие и восставшие клоны?

— Лен, я ещё раз хочу сказать, что не было никакого восстания! То, что предпринял Иисус с этими навуходоносорами и гильгамешами, это — всего лишь дрожжи, затравка… Это как центр кристаллизации у моллюска… Жемчужина, так сказать, завязалась и вот росла и росла… И вот выросла… Ну, как…

— Как искра!

— Ну, да! Гильгамеши заискрились и… раздулся пожар. Понимаешь?..

— Не совсем…

— Мы сидели с Юлей всю ночь… У неё не просыхали глаза. Я никогда не видел, чтобы Юля плакала. Но она рыдала… Как ей удалось вырваться одному Богу известно! Ведь её тоже схватили… И вместе с Жорой хотели…

— Что «хотели-то», можешь сказать?! — злится Лена.

— … и когда Тина вывезла нас на свой Ковчег…

— Слушай, и ваша вездесущая и всемогущая Тина, и ваш Ковчег, — спрашивает Лена, — не много ли фантасмагорий?

— Не наш Ковчег, — говорю я, — Тинин.

— Тинин?

— И Тинин, и Тинин…

Я вот что должен сказать:

— Ковчег — это НЗ! Неприкосновенный Запас!

— Запас?

— Ну, да, говорю я, — энзэ Бога!..

— Эннн… Зэээее?..

— Ага, — киваю я, — Бога!

Лена задумывается. Вдруг:

— Фантастика, бред!

Бред! Я согласен: полный бред! Да! Но и НЗ тоже! И если Лена не может себе это представить, то и я тут беспомощен! Я и сам это признаю. Но давай по порядку…

— Я и сам… Понимаешь… Не совсем… Но Юля!.. Юле я не мог не поверить!

— Как-то всё очень тёмно и призрачно, — говорит Лена, — сперва Юра, теперь Юля… А где были все остальные? Ещё есть кто-нибудь, кто мог бы толком сказать… Рассеять все эти ваши иллюзии? Аня, Стас, да хоть Васька Тамаров?..

— В том-то и дело, что…

— Отсиживались в Ковчеге?

— В том-то и дело, что…

— Тина заперла всех там на засов?!

— Всё дело в том, что…

— Рест! Ты-то где был?!

— Горнакова, ты сегодня — как Мюллер. Я — на допросе? Я же сказал: то ли…

— Хэх! — восклицает Лена. — В теннис играл… Ну, знаешь… Аня, Аня… Ну что Аня?! Это уже похоже на маленький дурдом. Ну, да ладно… гони дальше свою пургу.

Да нет никакой пурги. Так всё и было! Просто рассказать об этом в какой-то последовательности, как-то упорядочить свои мысли, не выхватывая из памяти отдельные эпизоды, у меня не совсем получается. А кто смог бы?! Вот я и… Как могу…

— Юля рассказала, — повышаю я голос, — Юля, понимаешь?! Я не выдумываю!

Теперь Лена улыбается.

— У тебя белеют глаза, — говорит она.

— Не зли!..

— Налить?

— Сама пей!

— И что Юля?

Я беру паузу, чтобы вспомнить, на чём я остановился.

Потом мы пьём чай… С малиновым вареньем и малиновой настойкой: две-три чайных ложечки на чашку чая — за уши не оттянешь!

— Я вот всё думаю, — говорит Лена, — хочу спросить: что же ваш новый Иисус? Где он был всё это время, чем занят? Вы столько сил и ума отдали, чтобы… Чтобы что? Можешь сказать?

Это ещё один новый виток. Придёт еще время Иисуса!

— Юля рассказала, — говорю я, — что когда она нашла Жору и бросилась ему на выручку…

— Как это? Он что же был прикован к скале?

— Они тотчас и её схватили и готовы были и её… Понимаешь?..

— Нет, — мягко произносит Лена, — не понимаю. Ты тут такого уже наплёл… К чему готовы-то были твои упыри?

— Распять!

— Распять?! Рест, ты в своем уме?! Ты говоришь какие-то… Отдай стакан!

Да при чём тут стакан?!

— Распять, — повторяю я, — ты не ослышалась.

— Но…

— И Юлю вместе с Жорой!

— Слушай… Но Юлю! И Жору, и Жору… Распять? Рест, ты несёшь тут такое… Ни в какие ворота… Если и распинать — так Христа!.. Его же однажды, как ты помнишь, распяли! И сделали это наилучшим образом! Христа! Прошло уже… Зачем же его ещё раз? И я бы согласилась — ещё раз Христа! Ладно!.. Словно тогда Его недораспяли… Но при чём тут Жора?.. А Юля — так это уже совсем неимоверный бред! Отдай стакан!

Я просто швыряю стакан в окно: на свой стакан! И тихо продолжаю:

— Для неё, пойми, милая моя, тоже приготовили крест, представляешь, — крест для Юли, её обнажили напрочь, уложили… Как Христа!.. Она рассказывала такие подробности — жуть!.. Кто-то потом её вымолил… Кажется, Стас… Или Юра… Впрочем… Да — вымолил у Иисуса.

— У какого Иисуса?

— У нашего, у какого же ещё?

— У Иисуса?! Он что же, по-твоему, собирался…

— Ага, распинал… Юлю он отпустил… Жору оставил.

— Жору? Жору оставил?! Иисус распинал Жору?!

— Распял… Юля спряталась за чью-то спину и была свидетельницей… Когда она потом мне рассказывала…

— Помолчи! — проговорила Лена, — Рест, остановись, пожалуйста! Мне кажется, что сегодня всё может кончиться маленькой бойней…

Нам не хватало только ссоры… Но — нет, решаю я, — это надо высказать, высказать! Та бомба, что растеклась по всем моим жилам, каждую минуту может так бабахнуть, так… Мало не покажется!.. Я уже чувствую, что живу на грани, я могу просто сдуреть, да… просто выскользнуть из ума…

— Никаких боен, — мирно произношу я, — Лен, что ты?!.

Поэтому беру другой стакан: спьяну — легче… Как бы мягче, без задир и злости, не с таким напором… Пьёшь, не выискивая слов… Это — как маленький бред… И пусть! Лене — можно, Лена — поймёт… Я же вижу, как она смотрит на меня — с любовью! Никакой жалости, никаких сожалений… Вот и малиновую наливает… Как же она знает меня!

— Спасибо, — говорю я, улыбнувшись.

Зачем нам бойни?!

— Да хоть залейся, — ласково говорит Лена.

И я, по-прежнему улыбаясь, закрываю глаза: какое же это счастье, когда тебя понимают с полуслова… С полувзгляда!..

Теперь тишина. Я отпиваю… И глубоко вздохнув, продолжаю:

— Юля, — говорю я, — рассказала, что в то утро…

И рассказываю, как всё было…