Глава 38. Если верить карте, оставалось не больше тридцати километров до места, указанного Дамферсоном

Если верить карте, оставалось не больше тридцати километров до места, указанного Дамферсоном. Тот предупредил друзей: в доме уже много лет никто не живет, поэтому он не в очень хорошем состоянии, но зато находится в богом забытой дыре штата Мэн, меньше чем в ста километрах от канадской границы. Это было идеальное место для того, чтобы переждать, пока будут отозваны заявки о розыске, а Саймон получит документы, удостоверяющие личность.

Старый «бьюик» невозмутимо катился по лесистой местности, преодолевая все более крутые подъемы. За рулем сидел Штефан. Девственные пейзажи и вновь обретенная свобода усиливали впечатление, будто перед ними открылся новый мир, чистый и прекрасный. Они отправились в путь два часа назад, стремясь как можно скорее уехать из центра. Однако сами собой вспоминались тускло освещенные коридоры и тесные комнаты, попадая в которые человек не мог отделаться от впечатления, что оказался в стерилизованном пластиковом контейнере фирмы Tupperware. Ни красивые ландшафты, ни прекрасная погода не могли помочь забыть о месте, из которого им удалось бежать.

На заднем сиденье, положив голову на куртку Петера, спала Валерия. Слева от нее сидел Саймон и смотрел в окно с жадностью ребенка, впервые выехавшего за пределы родного дома. Немного опустив стекло, он вдыхал аромат нагретого утренним солнцем леса. Он больше пяти лет не выходил из центра. Ему приходилось щуриться, потому что глаза отвыкли от яркого света, и все-таки он старался не закрывать их ни на секунду. Он радовался всему, что видел. Не осмеливался поверить в происходящее. Время от времени он проводил рукой по брюкам из обычной коричневой хлопчатобумажной ткани, которые, после обязательных к ношению в центре туник, казались ему праздничным одеянием.

Примерно по прошествии года своего затворничества в центре Саймон стал терять ощущение времени. Искусственный ритм жизни и отсутствие ориентиров сделали свое дело. Другие медиумы, которым время от времени разрешалось покидать центр, рассказывали ему, что нового происходит в мире, но понемногу он уверил себя, что уже никогда не выйдет на свободу. Близких родственников у него не было, в этой стране он никого не знал, поэтому нечего было надеяться, что кто-нибудь обеспокоится его отсутствием и подаст в розыск. Помощи ждать было неоткуда, поэтому он годами жил, как настоящая лабораторная крыса. Саймон стал заложником своего дара, которым пользовался Дженсон, чередуя пустые обещания и угрозы физической расправы, осуществление которых часто снилось медиуму в кошмарах.

Прижав лоб к стеклу, Саймон старался рассмотреть все, что открывалось взгляду: цветы, зернохранилища, скачущих галопом по просторным загонам лошадей, собак и людей всех возрастов. При виде детей и стариков он улыбался. Как давно ему хотелось увидеть самого обычного старика или ребенка… Саймон вздрогнул от удивления, когда мимо них по встречной полосе пронесся огромный грузовик, груженый бревнами.

— Мы должны как можно скорее попасть в Сковеган, — сказал Петер, глядя на карту. — Потом нужно будет свернуть на дорогу, ведущую к Бингхэму, и проехать немного по ней. Похоже, Сковеган — приличный городишко. Можно будет там остановиться — купить продуктов и перекусить.

Штефан одобрил этот план. Петер обернулся и, увидев, что Валерия все еще спит, спросил шепотом:

— А вы, Саймон, что скажете?

Услышав вопрос, Саймон растерялся. Никто давно не интересовался его мнением. Он так долго жил пленником, что разучился выбирать.

— Не знаю, — сказал он. — Решайте сами, меня все устроит.

Даже не сказав ничего конкретного, Саймон вдруг ощутил пьянящую радость — наконец-то его слушают! Удовлетворенный, он снова погрузился в созерцание пейзажа. В пределах видимости появились маленькие домики — верный признак близости населенного пункта. В таких богом забытых деревушках и городках не бывает крупных торговых центров, и это — одно из главных их достоинств. Несколько магазинчиков находились в центре городка, заправка и лесосклады — за его пределами.

Даже при желании в Сковегане было бы трудно заблудиться: здесь была одна-единственная улица. Дома с фасадами, окрашенными синей или бордовой краской, стояли на небольшом удалении от шоссе. Между конторой шерифа и медицинским учреждением, вывеска которого не без гордости уведомляла всех заинтересованных, что здесь лечат не только людей, но и животных, расположился бакалейный магазин, парикмахерская и таверна с таким грязным и ветхим фасадом, что невозможно было понять, открыта она или давно заброшена. Перед таверной Штефан и остановился.

Внимание Саймона было приковано к бакалейному магазину, вернее, к его витрине. Он зачарованно смотрел на выставленную на прилавке-витрине кухонную утварь и развешенные над ней разноцветные необходимые в хозяйстве мелочи.

— Я могу пойти с вами в магазин? — спросил он. — Может, я кажусь вам идиотом, но для меня сегодняшний день — как Рождество для ребенка…

— Конечно! — сказал Штефан. — Идите вдвоем, а я останусь с Валерией.

В отделе консервов Петер щедро нагрузил тележку баночками макарон с томатом. Под бдительным взглядом продавца, который, очевидно, принимал его за умственно отсталого, Саймон с восхищением смотрел на пачки сахарного печенья — с самыми разными начинками и самых причудливых форм. Он успел забыть, что существует столько видов печенья. Он взял тарталетки с абрикосами и подошел к Петеру:

— Я могу это взять? Когда-то я их обожал…

— Берите, сколько вам хочется, — растроганно ответил Петер.

Несмотря на значительную разницу в возрасте, можно было подумать, что старший из этих двоих именно Петер.

В магазин вошел какой-то мужчина. Он на ходу поздоровался с продавцом и быстрым шагом направился к пивному отделу. Там он взял три упаковки пива Budweiser и вернулся к кассе, походя толкнув Саймона, отчего тот уронил упаковку печенья.

— Ты, чучело! Смотри, куда идешь! — раздраженно крикнул мужчина.

Растерявшись, Саймон опустил голову и застыл, не в силах выговорить ни слова. Однако Петер успел перехватить его затравленный взгляд.

— Простите, — начал Петер, — но если бы вы были аккуратнее, этого бы не случилось.

Мужчина резко повернулся на каблуках.

— У тебя проблемы, парень? — смерив Петера злым взглядом, пробурчал он. — Охота с кем-нибудь поссориться? Здесь с пришлыми…

Петер попятился.

— Митч, — прогрохотал продавец, — оставь в покое моих клиентов!

Мужчина сгреб свое пиво, заплатил и вышел, что-то бормоча себе под нос.

Когда они вернулись к машине, Валерия еще не проснулась. Саймон, не в силах сдержать нетерпение, набросился на печенье. Его обутые в туфли ноги болели. За это время он успел отвыкнуть и от обуви. Штефан вел машину, на ходу жуя сэндвич. Петер же мыслями все время возвращался к инциденту в магазине.

Молча, с напряженным лицом он мысленно прокручивал сцену ссоры, не в силах найти ответ на мучивший его вопрос. Это был первый раз, когда в критической ситуации Гасснер не подсказал ему, как нужно реагировать. Почему? Голос внутри него промолчал. И Петер отреагировал как обычный двадцатилетний парень, столкнувшийся с превосходившим его по силе противником. Более того — он испугался…

Штефан сдернул большую белую простыню, под которой оказалась двуспальная кровать.

— Дамферсон давно здесь не был, — сказал он, рукой разгоняя облако пыли.

— Нам в этом доме будет хорошо, — ответил Петер, с силой распахивая единственное окно. — Мы давно не жили с таким комфортом.

Комната наполнилась свежим воздухом. Из двух комнат на втором этаже эта была чуть больше по размеру. Из окна открывался вид на красивую лужайку, на которой росло несколько берез.

На первом этаже, в кухне, Валерия расставляла по полкам продукты, а Саймон открывал ставни. Дом располагался довольно далеко от городка. От дороги его отделяли красавцы каштаны, под пологом которых разрослись непроходимые заросли колючего кустарника и шелковицы. Немного в стороне, между домом и стареньким гаражом, угадывались остатки огорода.

Саймон встал на цыпочки и закрепил последнюю ставню на окне кухни. Он выдохнул, обернулся к Валерии и замер, глядя на нее.

— Что-то не так? — весело спросила она. — Вы никогда не видели, как разбирают покупки?

— Уже много лет я не видел, чтобы кто-нибудь занимался обычным делом.

— Вот, держите! Будете мне помогать. Поставьте жидкость для мытья посуды и мочалку на раковину, она у вас за спиной.

Валерия суетилась, испытывая радость от того, что делает что-то привычное. Это помогало ей ощутить связь с жизнью, которая была у нее раньше. Саймон неотрывно следил за ней глазами. Поймав его взгляд, Валерия сказала:

— Вы — удивительный человек.

— Почему?

— Там, в центре, вы были похожи на патриарха — мудрый, внушающий доверие… А теперь вы ведете себя почти как ребенок.

— Восприятие в значительной мере зависит от обстоятельств. Вначале вы знали меня как медиума, и в том плачевном состоянии, в котором вы находились, даже моих скромных сил хватило, чтобы вам помочь. Но поверьте, я — не патриарх и не вместилище безмятежности и мудрости. В центре меня уважали за мои способности, но в том, что касалось обычной жизни, все прекрасно обходились без меня, наоборот, это мне нужна была их помощь. Я слишком долго жил взаперти и разучился жить самостоятельно. Я даже решил, что уже никогда не буду жить нормальной жизнью. И я до сих пор с удивлением вспоминаю о том, что случилось со мной вчера вечером. Но есть еще кое-что…

Саймон соединил пальцы рук. Валерия уже видела этот жест там, в центре, во время их первой беседы.

— Знаете, сначала, когда вы предложили бежать вместе с вами, я испугался.

— Чего испугались? — удивилась молодая женщина. Она замерла, забыв о пакетах с продуктами.

— Я знаю, вы удивитесь, но я испугался вас. Вас троих. Я был пленником, которому предложили свободу. Это оказалось для меня слишком неожиданным. Но было и еще кое-что — то, что я ощутил, контактируя с вами.

Саймон задумался, подбирая слова, потом продолжил:

— Я больше пятидесяти лет общаюсь с людьми, но раньше никогда с таким не сталкивался.

Он колебался, стоит ли продолжать.

— Что именно вы почувствовали? — спросила заинтригованная Валерия.

— Силу. Ужасающую, необычайную силу, которая не имеет ничего общего с излучением, свойственным обычным людям.

— Но я ничего такого не чувствую.

— Я знаю. Но поверьте, это впечатляет. Представьте: вы сталкиваетесь с силой, которая затрагивает вас самым непосредственным образом, но вы не может влиять на нее, вы даже не понимаете ее сути. И все, чем вы являетесь, все, что вы чувствуете, оказывается под сомнением. Как если бы вам в руки вдруг попал ключ к удивительной тайне, ответ на вопрос, который вы не решались себе задать. Такие вещи находятся за пределами нашего понимания. Вы вдруг получаете ответ, хотя даже не созрели до того, чтобы сформулировать вопрос! Это потрясает. Но вместе с восторгом в душе рождается страх. Вы, такая, как вы есть, перевернули мое представление о мире, которое формировалось у меня годами. Я думал, что знаю о свойствах души больше, чем другие, но благодаря вам я понял, как скромны мои познания.

Мысль, что она в значительной мере отличается от большинства людей, Валерию не обрадовала.

— Вы чувствуете это и в Петере со Штефаном? — спросила она.

— Петер… Он самый сильный из вас. Его сознание, как бы это сказать… постоянно на связи, получает и передает информацию.

— Вы чувствуете это… излучение?

— Нет. Я могу только сказать, работает радио или нет и как далеко слышен его сигнал, но саму передачу я не слышу. Я ощущаю активность. Самое большее, что я могу сделать, если нахожусь очень близко к человеку и он не против моих действий, это настроиться на его волну. Но даже провести такую узко локализированную настройку для меня — подвиг.

— А Штефан?

— Он такой же, как и вы. Ваше излучение имеет нерегулярный характер. Иногда создается впечатление, будто вы посылаете сигналы наугад. Отправляете послания туда, где обитают души. Ваш передатчик работает, но ответ пока не приходит по причине помех на линии. Словно длина волны выбрана неправильно… Но я не знаю, как настроить передатчик. Я могу узнать радио, но не умею им пользоваться. Когда профессор попытался воздействовать на ваше сознание, я решил, что в результате он все разрушит, и вас тоже.

— Как видите, этого не произошло. Вы тоже участвовали в их экспериментах в качестве подопытного животного?

— Нет. Они прекрасно знали, что не получат от меня больше того, чем и так пользовались. Я страшился за вас, потому что меньше года назад в центре появился пленник, с которым они провели эксперимент, похожий на ваш.

— Дженсон упомянул об этом, когда меня укладывали в этот жуткий саркофаг.

— Он сказал, что потом случилось с тем человеком?

— Он сошел с ума и убил себя, верно?

— К несчастью, правда еще страшнее. Этот бедняга… Он был немцем по национальности, его звали Юлиус… Фамилию я забыл. Я встречался с ним вскоре после его приезда. Мне поручили оценить его потенциал. Он был очень напуган, цеплялся за меня… Его увели в какое-то помещение, куда нам не было доступа, и сделали то же самое, что и с вами. Когда на следующий вечер его перенесли в его комнату, он бредил. Без конца что-то бормотал — о каком-то пианисте, о часовне… И все время плакал. Меня привели к нему, чтобы я проверил, насколько возросла его способность транслировать сигнал. Но она не только не усилилась. Она оказалась нулевой. Его уничтожили. Его мозг был… — выражение ужасное, но точно передает суть — поджарен. Потом он целую ночь кричал. Наши комнаты были разделены многочисленными коридорами, но я и другие медиумы, мы слышали эти крики. Через несколько часов стало тихо. Мы решили, что он заснул. Лорен решила навестить его утром, но, придя к нему, увидела, что люди Дженсона устроили в комнате большую уборку. Работа была не закончена, и она заметила, что все стены забрызганы кровью. О случившемся они говорили только намеками, но мы поняли, что бедняга сломал ночной столик и ножкой проломил себе череп…

Валерия почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота.

— Его фамилия была Керштайн? — спросила она.

— Да, именно Керштайн. Теперь, когда вы сказали, я вспомнил. Но откуда вы его знаете?

— Это университетский профессор, к которому обращался Штефан. Этот Керштайн расспрашивал его под гипнозом, а потом вдруг бесследно исчез.

— Наверное, он рассказал о случае вашего друга не тому человеку, и этот рассказ долетел до центра…

— Возможно. Но, может быть, он сам бросился в пасть волку… — задумчиво предположила Валерия.

— Через центр прошло множество людей, но ни с кем, кроме него, такого ужаса не случилось.

— Я понимаю, что он чувствовал. Я провела взаперти несколько дней, но в голову мне уже начали лезть мысли одна черней другой. Думаю, что прошло бы какое-то время, и я, как и вы, убедила бы себя, что никогда оттуда не выйду. Я бы тоже всерьез задумалась о самоубийстве.

— Так думают многие, — сказал Саймон. — Но, к счастью, у большинства желание жить оказывается сильнее. Особенно у тех, кто наделен даром.

— Все пленники центра — медиумы?

— Не совсем. Но у каждого своя специализация. За пять лет я составил себе представление о деятельности центра. Всем заправляет Дженсон. Он изучает неизвестные науке способности человеческого мозга. Проводит исследования, проверяет гипотезы, но большую часть работы составляет изучение конкретных случаев и попытки вывести из полученной информации законы или принципы доселе неизвестные. Мне приходилось оценивать уровень способностей вновь прибывших. Хорошее в этом было то, что я мог общаться с этими людьми. Иногда, даже если встреча проходила под строгим наблюдением, мне удавалось установить контакт. Я встречался с телепатами, с людьми, наделенными даром предвидения, с теми, кто владеет телекинезом… Помню женщину, которая меня просто поразила, — она могла озвучить химический состав предмета, просто прикоснувшись к нему. Она вступала в контакт с веществом… Определяла компоненты любого сплава. Представляла список ингредиентов с адской точностью. Это было что-то. Скоро у Дженсона был уже целый список экстраординарных способностей и каталог случаев, требующих тщательнейшего изучения. Иногда он прибегал к помощи одних, чтобы оценить потенциал других, как в моем случае. На моих глазах происходили невообразимые вещи, в которые даже разум очевидца отказывается верить. Я видел людей, которые могут общаться, хотя их разделяют стены, гипнотизеров, тех, кто двумя пальцами поднимает груз весом в несколько тон, и тех, кто может читать ваши воспоминания, просто глядя вам в глаза… Я жил в другом мире, где понятия нормы не существовало. Люди, наделенные удивительными способностями, не были рассеяны по планете, а жили под одной крышей — в центре. Не только я — многие обитатели центра стали видеть мир по-другому, не так, как обычные люди. Думаю, то же самое случилось и с Дженсоном. Он потерял связь с реальностью. Не знаю, случалось ли ему уезжать из центра. Чтобы вы поняли, насколько сильным было психологическое давление, скажу, что одно время я думал, что Дженсон нарочно накаляет обстановку, чтобы выжать из меня больше. Он мог дать мне заведомо ложную информацию, но никак не мог повлиять на мои ощущения. Мало-помалу я научился устанавливать прямую связь между своими ощущениями и потенциалом людей, с которыми я работал. Я разработал собственную шкалу оценки, и через какое-то время мне достаточно было встретиться с человеком, чтобы определить, сможет он нас поразить своими способностями или это пустая трата времени.

— Вам было достаточно ощутить их психические потоки?

— Да. И я ни разу не ошибся. Понемногу даже увлекся этой игрой. Каждый раз мне было интересно узнать, к какой области относится дар человека. Приведу пример: представьте, что вы пришли на стадион и увидели атлета. Вы оцениваете его, рассматриваете его фигуру в целом, его руки и ноги, прикидываете, насколько он силен и вынослив. Просто глядя на него, вы с уверенностью можете сказать, есть ли у него потенциал для того, чтобы стать еще сильнее, чувствуете, искусственно ли накачаны его мускулы или перед вами настоящий титан. Но самое интересное впереди: вы должны определить, на что он направляет свои усилия, каким видом спорта занимается — бегает, прыгает с шестом или в длину, толкает ядро? Теперь вы представляете, чем я занимался в центре.

— Что стало с теми, с кем вы встречались?

— Некоторые оставались в центре против своей воли, как я. Но большинство через какое-то время исчезало, и я больше их никогда не видел.

— Их отпускали на волю?

— Не знаю. Дженсон собрал огромные массивы данных, проводил какие-то эксперименты, но большинство направлений его работы были засекречены. Мы часто задавались вопросом, что происходит, когда человек покидает центр. Многие медиумы были уверены, что тех, в ком отпала надобность, попросту убивают. И эта уверенность вносила свою лепту в создание атмосферы страха, которую вы тоже ощутили. Чтобы жить, нужно было быть полезным Дженсону.

— Вы жили, как в аду…

— Да и нет. Даже живя в вечном страхе в этом проклятом месте, я увидел потрясающие вещи. Знаете, что странно? Вы — последняя, с кем я познакомился в центре, и в то же время встреча с вами — самое удивительное, что случилось со мной в жизни. Я сразу ощутил, что ваш потенциал превосходит мои критерии, но мне понадобилось много дней, чтобы осознать всю его мощь. Вы не телепат и не способны совершить ничего паранормального, и все-таки с такими сильными потоками, как у вас и у ваших друзей, я никогда не сталкивался. Даже не ощущал ничего похожего. Я знал, что для Дженсона вы представляете особый интерес, как и для меня самого. Я — мужчина, и меня не могла не тронуть ваша уязвимость, но как медиуму мне не терпелось понять, что вы собой представляете. Наблюдая за вами, я понял главное ваша мощь проистекает от прямой связи с духами, в особенности с одним из них. Эта связь и наделяет вас особой силой. Поток настолько чист, что становится почти ощутимым. Я верю, что придет день, когда вы научитесь им управлять, так же как я научился управлять своим, но на моем скромном уровне. И этот день станет величайшим в жизни всего человечества…

В кухню вошел Петер, и Саймон замолчал.

— Готово, — сказал он. — Мы привели дом в порядок. Для вас обоих наверху нашлось по комнате. Мы со Штефаном устроимся в гостиной на канапе и переносной кровати.

По задумчивым глазам своих собеседников молодой человек понял, что до его прихода они говорили о чем-то важном.

— Все в порядке?

— Да, — ответила Валерия. — Мы говорим о тонкостях восприятия.

— А я вам помешал, простите. Я ухожу. Скоро шесть, и мне пора звонить Дамферсону.

Единственная телефонная будка в городке находилась перед фасадом заправки, между стендом с запыленными шинами и холодильником с напитками. Владелец заправки в грязном комбинезоне, который копался в двигателе автомобиля на другом конце насыпной земляной площадки, глянул на Петера и поспешил вернуться к своей работе.

Дамферсон снял трубку после второго звонка.

— Слушаю!

— Это Петер. Как условились.

— Вы сама пунктуальность. Дом нашли?

— Без проблем. Он просто чудо. Мы отвыкли жить в такой роскоши. Еще раз большое вам спасибо. А как у вас?

— Врачи говорят, Мортон свихнулся. Действие лекарств давно закончилось, но он до сих пор не говорит. По их мнению, велика вероятность, что он останется в этом состоянии навсегда. Диагноз — психологический травматический шок. Слава богу, никому не пришло в голову поинтересоваться, каким чудом генерал оказался у нас.

— А что с центром?

— Можно сказать, они удивились. Никогда не видел правительственных экспертов в таком бешенстве. Никак не могут понять, как исследовательский комплекс таких масштабов можно было построить и управлять им у них за спиной! По этому поводу шуметь будут еще очень долго. Белый дом направил в центр своего уполномоченного представителя и целую армию советников с заданием оценить обстановку. Они там все перероют. А пока программу приостановили, а персонал уволили.

— Как они поступили с Дженсоном?

— Забрали, чтобы хорошенько порасспросить. Этот мерзавец, судя по всему, решил сопротивляться до конца, Но его никто не слушает. В глазах чиновников он, прежде всего, соучастник преступления — расхищения государственных средств в особо крупных размерах. Кроме того, он злоупотребил доверием своего руководства, поскольку, как я понял, изначально государственный департамент взял его на должность консультанта АНБ. В общем, дело запутанное, и поскольку они не могут взяться за Мортона, Дженсон примет удар на себя. И удивительное дело — он ни слова не сказал о вас…

— Решил приберечь этот рассказ напоследок.

— Конечно, делать прогнозы рано, но, думаю, позиция у Дженсона проигрышная. Мортона нет, и защищать его некому. Без поддержки сверху что он сможет сделать? Ну, теперь хорошие новости. Заявки на розыск аннулированы. С помощью приятеля из ФБР мне удалось стереть информацию из центрального банка данных. Информация о том, что вы когда-либо подвергались полицейскому преследованию, уничтожена. С документами Саймона тоже все в порядке. Я отправил их с пометкой «до востребования» срочной почтой сегодня утром. Вы сможете получить их завтра утром на почте в Бингхэме.

— Здорово! А вы?

— В смысле?

— Что будет с вами?

— Я не особо об этом беспокоюсь. В таких случаях на второстепенных персонажей обращают мало внимания. Моя линия защиты проста: я выполнял приказы командира. Для военных это закон, и никто не может меня за это осудить. Поэтому меня подержат какое-то время на горящих угольях, а потом отстранят. Но на этот раз я, не задумываясь, буду валить все на своего начальника.

— Я могу пожелать вам успеха?

— Спасибо. Не беспокойтесь обо мне. Я выкручусь.

И после короткой паузы Дамферсон добавил:

— Знаете, я еще не до конца осознал, что со мной случилось за последние двадцать четыре часа, и, думаю, это не грозит мне и в будущем. Но я очень рад, что мы встретились. Странная штука, но, когда Гасснер умер, все мы, парни из его команды, жалели, что не успели сказать ему то, что хотели сказать.

— Это для вас так важно?

— Он был невыносимым, несговорчивым, неутомимым, но вместе с тем самым честным и справедливым человеком из всех, кого нам довелось встречать. Думаю, что, помогая вам, я заплатил часть моего долга Гасснеру. Если бы он не умер, я был бы рад стать его другом. Надеюсь, когда-нибудь мы встретимся и у нас будет достаточно времени, чтобы поговорить об этом.

— Договорились!

— А пока мне нужно еще кое-что успеть. Хочу пересмотреть пожитки Дженсона, пока он у федералов.

— Удачи! Завтра ждите моего звонка в это же время.

— Отдыхайте и позаботьтесь о девушке, ей это нужно. До завтра!

Сидя перед домом на куче поросших мхом поленьев, Валерия наслаждалась последними лучами вечернего солнца. Задумчиво глядя на небо, которое из голубого постепенно становилось пурпурным, она играла с кулоном, который наконец вернулся на привычное место. Оправленный в серебро маленький изумруд она вертела между пальцами.

Старенький «бьюик» рыча съехал на грунтовую дорогу и вскоре остановился у деревянного гаража. Петер вышел из машины и заметил девушку.

— Посидишь здесь еще немного — и станешь ужином для комаров, — сказал он, захлопнув дверцу.

Ясный взгляд Валерии задержался на Петере. Он подошел поближе. Внезапно на него нахлынула робость, и он сделал вид, что рассматривает стенку старого гаража. Он даже заглянул в окошко с разбитым стеклом.

— Внутри почти пусто, — сказал он. — Какие-то ржавые железки…

— Наверное, он служит убежищем для всех местных мальчишек, — отозвалась Валерия, не сводя с него глаз.

Он показался ей таким, каким она впервые его увидела. При взгляде на него создавалось впечатление, что это не его собственные ноги, а ходули, на которых ему приходится балансировать. Поскольку она сидела, он показался ей еще более высоким. Он стоял против света, и на его растрепанных белокурых волосах играли блики. Наконец он подошел и сел с ней рядом.

— Какие новости от Дамферсона?

— Наводит порядок. Все идет хорошо.

— Тем лучше.

— А ты? Как ты себя чувствуешь? — спросил Петер.

— На удивление хорошо. Вот только постоянно хочется спать.

— Не удивительно! Тебя долго пичкали наркотиками, и теперь организм восстанавливается. Тебе не снятся кошмары?

— Нет. Мне вообще ничего не снится. Думаю, таким образом мозг защищается от пережитого. Воспоминания о последних нескольких днях становятся все более расплывчатыми. Единственное, что не уходит, — это глухой страх и полное отторжение.

— Нужно перевернуть страницу. Теперь мы свободны.

— Это так. Ты прав.

Валерия отвернулась.

— Мы говорили с Саймоном… — начала она. — Он удивительный человек. И у нас с ним много общего. Он тоже унаследовал дар, который перевернул его жизнь. Он много об этом думал. Мне кажется, Саймон может нам помочь понять то, что с нами происходит.

— Ты уверена, что хочешь вернуться к этому?

— Скажу так: нам предстоит с этим жить, поэтому будет правильно узнать как можно больше. Мы должны понимать, что со всем этим делать. Нас это касается в первую очередь.

— А мне нужно хоть немного пожить спокойно. Саймон сказал, что он планирует сделать, когда получит документы?

— Он хочет вернуться в Индию, заново наладить свою жизнь. Но окончательно еще ничего не решил. Точно знает, что хочет уехать из Штатов, а потом… Пока смутные планы. Возможно, несколько его далеких родичей все еще живут недалеко от Калькутты. Ему трудно будет забыть о том, что довелось пережить.

— Не так-то легко стереть из памяти пять лет сидения в клетке, пусть и оборудованной по последнему слову техники!

— Он говорит, что не сидение взаперти произвело на него самое большое впечатление.

— А что же?

— То, что ему довелось узнать. Чему он стал свидетелем… Его способности проявлялись и раньше, до центра, но он не ощущал того, что он не такой, как все, особенный. А оказавшись в центре Дженсона, — он понял, насколько сильно отличается от других людей. Он говорит, что теперь не может жить, как раньше. В настоящее время единственное, что он может, — это воспринимать потоки, оценивать их. Все его существо нацелено на выполнение этой задачи. Еще он говорит, что встреча с нами стала для него самой большой неожиданностью. Когда он ощутил наше излучение, особенно твое, его мир изменился бесповоротно. И теперь он не верит в смерть.

В наступающих сумерках Петер украдкой рассматривал профиль Валерии.

— Я тоже пришел к этому выводу, — сказал он. — Но могу сказать тебе вот что: скоро мое излучение перестанет казаться Саймону особенным.

Валерия с удивлением посмотрела ему в лицо.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что мне кажется, что Гасснера со мной больше нет.

Произнеся эти простые слова, он вдруг ощутил значительное облегчение.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Благодаря ему у меня появились способности, знания и черты характера, которых раньше не было. Еще вчера я понял, что все это исчезает. Словно Гасснер покидает мое сознание, его сознание уходит, забирая с собой все то, чем он со мной поделился.

Валерии захотелось взять приятеля за руку, но она не решилась.

— Тебя это тревожит? — спросила она.

— Мне это мешает. Его личность до такой степени смешалась с моей, что моментами я уже не мог понять, где я, а где — он. И вдруг у меня появилось ощущение потери чего-то важного. Словно постепенно исчезает часть меня… Парадоксально, но факт.

— Не думаю, что ты сильно изменился. Знаешь, с того самого времени, как эта история свалилась нам на голову, я часто думаю о том, кто я есть, о жизни. Когда я была в центре, то думала, что уже никогда не выйду. Они умеют навязать человеку чувство безысходности… Саймон тоже не надеялся, что его отпустят. Они делали все, чтобы человек отчаялся. Это ужасно. Когда думаешь, что все потеряно, ты перестаешь себе лгать, осознаешь истинную ценность вещей и их место в жизни. Я боялась, что никогда не вернусь к нормальной жизни. И мое отношение ко всему пережитому изменилось. В такие моменты начинаешь понимать, что тебе по-настоящему необходимо. Ночью я не могла спать: ужас, что в любую секунду появится Дженсон или его ужасная ассистентка, был сильнее усталости. И я размышляла. Мысли путались в голове, порождая сплошной хаос. Страшно сказать, но я вдруг осознала, что большинство того, что я делала в последние годы, для меня совершенно не важно. Я вспоминала свое детство, моих родителей, родственников, с которыми пережила много удивительных минут и с которыми меня связывали настоящие чувства. Но начиная с подросткового возраста моя жизнь стала более запутанной, неоднозначной… Взрослея, мы учимся притворяться, играем в жизнь, как в игру, подавляем интуицию, заботимся о соблюдении приличий. Если задуматься хорошенько, понимаешь, какое огромное количество поступков мы совершаем не потому, что считаем это необходимым для себя, а для того, чтобы быть как все, соответствовать требованиям общества. Если убрать все наносное, в такой жизни почти ничего не останется. В течение долгого времени единственно личной и очень важной для меня была одна вещь — этот сон, наш сон. А потом я познакомилась с тобой, и случилась странная штука: хотя мы совсем не знали друг друга, ты стал единственным человеком, с которым я никогда не притворялась. Наверное, из-за наших снов, из-за вечной спешки, из-за страха и постоянно висящей над головой угрозы с тобой я всегда была самой собой. Осознание этого простого факта стало для меня настоящим потрясением, но и освобождением тоже. Я вдруг ощутила себя цельной, понимающей, кто я и что мне нужно. В центре надежда вернулась ко мне один-единственный раз, когда, к своему стыду, я подумала, что вас со Штефаном тоже поймали. От одной только мысли, что я снова увижу вас, увижу тебя, пусть даже в этом аду, мне стало намного легче…

Молодая женщина вздохнула и добавила:

— Штефан рассказал, что тебе приходилось несладко в моменты, когда в тебе просыпалась память Гасснера. Но о подробностях он умолчал. Сам того не желая, он меня немного напугал, но теперь ты снова рядом, и я чувствую себя счастливой, как никогда.

Наступила ночь. В доме включили свет. До них донеслись приглушенные отголоски музыки — по радио передавали старую песню. В небе одна за другой зажигались звезды. Было тепло.

— Ты вернешься в Испанию? — спросил Петер.

— Не знаю. Дамферсон пообещал позвонить моим родителям, чтобы их успокоить. Я не захотела звонить сама, потому что не знаю, как отвечать на их вопросы. Мне нужно пару дней, чтобы во всем разобраться. А ты? Какие у тебя планы?