Часть 9. Минсок осознает, как трудно смешивать личную жизнь и учебу-которая-как-работа, когда выходит из помывочной мокрым и раздраженным

Минсок осознает, как трудно смешивать личную жизнь и учебу-которая-как-работа, когда выходит из помывочной мокрым и раздраженным, а Сехун – абсолютно сухим и довольным. Находиться с предметом своего обожания почти целые сутки невыносимо с точки зрения слабенькой с юношества выдержки и сдающего терпения. Минсоку иногда хочется дернуть Лухана за ворот его белого халата, вжать спиной в стену и зашипеть в лицо: «Какого черта ты такой невероятный?».

Рядом с Луханом не думается о болезнях, травмах и способах решить возникшую на столе смотровой проблему. Рядом с ним вообще никогда ни о чем не думается, мозги перестают функционировать, перетекая куда-то вниз по грудной клетке к поясу джинсов. Сам мыслительный процесс чисто гипотетически невозможен – поздно, примитивно, но так приятно.

И пирсинг этот, который так классно посасывать, цеплять зубами с глухим звуком… у Минсока лицо вспыхивает под цвет красных кедов и из мозгов будто разом вышибают остатки всех адекватных желаний. Нейроны собираются где-то на уровне пряжки ремня и взрываются фейерверком, как на темном небе в жаркую летнюю ночь, стоит Лухану прикоснуться к Минсоку украдкой и просто-так-смотри-я-рядом-я-тебя-вижу.

Это замечают все – даже хозяева животных, если Минсок долго подвисает на профиле Лухана или его руках, игнорируя просьбу подать-вон-тот-шприц-Минсок-быстрее-он-вырывается-ну. Сехуну приходится действовать за двоих и ему, конечно же, это не нравится – привык нахлебничать, пользоваться чужими руками, а теперь эти самые руки заняты кое-чем более интересным и интимным. Когда Сехун представляет это, ему хочется сблевать рядом с ничего не подозревающим Багси и крикнуть «педики паршивые!» с излишней театрализованной неприязнью.

Ну потому что достали. В каком-то смысле это и есть та самая проблема, о которой проболтался Чанель давным-давно.

Все, что было до поцелуев с Луханом, кажется доисторическим периодом существования на одной поляне с динозаврами и полными щеками оборванных с дерева сочных зеленых листочков.

-Я у чистюли Кенсу в кабинете видел еще один халат, - намекает Сехун и подталкивает костлявым и колючим локтем сырого, как земля и воздух после длительного дождя, Минсока дальше по коридору. – Не будешь же ты мокрым тут разгуливать. Опять заболеешь.

Ворчание Сехуна затихает за дверью, когда Минсок все-таки решает всунуть нос в просторное и предельно стерильное помещение зависающего над планшетом До Кенсу.

-Что надо? – спрашивает Кенсу, даже не поднимая головы и удачно заканчивая уровень в какой-то идиотской, будто пиксельной игре. Как после них глаза вообще живы?! Минсок, как истинный ценитель красоты не только спрятанной глубоко внутри, но визуальной, не понимает. А Кенсу вдруг радостно вскакивает, хлопает в ладоши и оборачивается к мнущемуся на пороге Минсоку, оттягивающему мокрые халат с рубашкой на груди. – Какой-то ты… потрепанный.

-Можно халат одолжить? Мой вымок.

Кенсу в два шага на своих мелких ножках оказывается рядом, щупает влажную ткань и недовольно цокает.

-Бери. Но будешь должен.

-Конечно, - Минсок уже собирается ретироваться отсюда, чтобы лишний раз не раздражать рецепторы на сетчатке глаз Кенсу своим явно неприятным присутствием, как тот останавливает за шиворот, наклоняется к уху и странным голосом спрашивает:

-А правда, что вы с Луханом… это… то самое?

-Нет? – Минсока припечатывают к двери и любопытно заглядывают в глаза, выворачивая через них самую душу. Распространяться о только начинающихся отношениях со сногсшибательным – в прямом смысле – ветврачом Минсок не планировал и вряд ли когда-либо захочет.

-Но мне рассказывали, - настаивает на своем Кенсу и улыбается как-то дико – и Минсоку отсюда точно живым и донельзя загадочным не выбраться. – Сехун неплохой приятель, оказывается.

-Не понимаю, о чем вы.

-Брось, Минсок, - Кенсу разглаживает мокрые складки халата на груди Минсока, противно прижимая прохладную ткань к коже. – Я всегда хотел подружиться с геем. Но Луханни для этих целей не очень подходит. Другое дело – ты.

-Я не…

Но попытку Минсока сказать «я не гей!» и капризно топнуть ножкой в который раз бесцеремонно обрывают приложившимся к губам пальцем. Весь мир против уже утраченной бисексуальности и натуральности.

-Я понимаю, трудно признать, когда общество настроено столь категорично. Но ты же хороший мальчик и справишься, да? – Кенсу с глухим стуком вжимает Минсока в дверь, больно придавливая лопатками, и лишает возможности отказаться от последующего предложения – выжимает из несчастного и пойманного в ловушку Минсока покорность и смирение. – Сейчас мы пойдем к Чанелю, попьем чая, расслабимся. И ты нам все расскажешь.

Когда на Минсока выжидающе смотрят две пары глаз, а перед носом стоит большая дымящаяся чашка с изображением женской груди в маленьком купальнике, дверь отлетает к стене и вопль Лухана заставляет всех попрощаться с мечтами о идеальном рабочем дне за бездельем и душевными разговорчиками о лицах нетрадиционной сексуальной ориентации:

-Какого хрена?!

-Я все объясню, - мямлит Минсок и встает, но Лухан даже не смотрит в его сторону, указывая длинным скрюченным пальцем в сторону спокойных Чанеля и Кенсу.

-Насколько я знаю, до обеда еще два часа. Расслабились, да? Я вам устрою сладкую жизнь, лентяи и тунеядцы!

-Мы тут твоего котенка приютили – мокрого и беспомощного, - Чанель кивает на Минсока и потом толкает Кенсу локтем, чтоб спасал ситуацию.

-О, точно, ты забыл переодеться, - Кенсу кидает Минсоку халат и подмигивает. – Ну, заходи еще, мы тебе всегда рады, котенок.

Минсок соскребает халат с лица и кожей чувствует раздражение и возмущение Лухана, готового рассыпаться истинным негодованием и выплеснуть накопившееся через несколько болезненных пинков под печень и ребра.

-Можете забыть о премии за этот месяц, - Лухан показывает вообще-то-друзьям-нагло-пользующимся-своим-положением средний палец и тащит Минсока подальше от этого развращающего логова бесстыдников и бездельников. Дружба дружбой, а за любимую работу Лухан порвать готов.

Людей перед приемной не наблюдается, Лухан заглядывает в кабинет и удовлетворенно вздыхает, заталкивает Минсока внутрь, заперев дверь на ключ, и собирается тоже в общем-то нарушить личный рабочий устав нетерпеливым поцелуем, в котором ни грамма готовности прекратить это приятнее безобразие, и крепкими объятиями с такой силой, что впору лишь смириться с положением дел и получать свое маленькое пидорское удовольствие. Пальцы замирают где-то на влажной груди, Лухан отстраняется и недовольно тянет с придыханием, почти раздевая блестящими темными глазами:

-Снимай.

Минсок испуганно пятится назад и упирается задницей в край заваленного стола, сжимая вспотевшими от волнения ладонями несчастный смявшийся окончательно халат. Раздеваться при Лухане он пока не готов по двум причинам: как-то все быстро, смущающе и…

Вообще-то у Минсока есть постыдный маленький секретик – ошибка, так сказать, юности, совершенная – что тоже удивительно – на нетрезвую голову. Об этой тайне до сих пор знает лишь Сехун, всегда заразительно похихикивая над совместными воспоминаниями о бурной в некотором смысле молодости и проступающим на пухлых щеках смущением.

Когда Минсок ощущает пирсинг Лухана в языке, ему становится безбожно стыдно за себя, ведь…

-Ладно, я помогу тебе, - у Лухана заметно севший голос и уверенные руки, ловко вынимающие маленькие пуговички из петель. Халат покорно съезжает со вздрогнувших плеч и собирается на локтях, а потом Лухан берется за края светлого джемпера, тянет вверх и нехорошо, судорожно сглатывает, зависает, как по голове пришибленный, моргает медленно и открывает рот что-то сказать, благополучно забывая все языки мира, смешавшиеся в голове одной непонятной жужжащей кучей.

У Минсока правый сосок проколот.

И миленький животик втягивается из-за прохладного комнатного воздуха.

Это уже конец для Лухана.

-Прекрати, - жалобно стонет Минсок и пытается обтянуть джемпер, но Лухан упрямо задирает его чуть ли не до подбородка и наклоняется ближе, чтобы разглядеть это нежное, маленькое и не слишком темное пятнышко с блестящим холодным пирсингом. Непонятная нежность и любовь заливают Лухана с головой, бросают от одного нестерпимого желания к другому и совершенно точно поворачивают на трогательно стеснительном Минсоке без шанса вернуться к прежней жизни.

Потому что вот так сходить с ума по другому человеку, когда есть только он, его глаза, губы и руки, ничего больше, не-нор-маль-но.

Потому что вот так смотреть на проколотый сосок, нервными подрагивающими пальцами трепетно обнимая умилительную припухлость правой груди, не-нор-маль-но.

Потому что выцеловывать запредельно красивую мужскую грудь – такой вообще у мужчин быть не должно – с безграничным обожанием, торопливо подбираясь губами к самому интересному и твердому, не-нор-маль-но.

-Лух-мвхн…

Минсок планировал вытащить пирсинг до того, как их заигрывания перетекут в горизонтальное положение. Но Лухан уже обхватывает сосок губами, засасывает, будто Минсок гребаная женщина, получающая от этой незамысловатой ласки возбуждающее удовольствие, играется с холодным пирсингом, стучащимся о его собственный в юрком влажном языке.

Минсок опять чувствует себя мокрым, когда Лухан отстраняется ненадолго, чтобы вдохнуть и погладить затвердевший напряженный сосок кончиком пальца.

И запредельно пристыженным.

-Дай... я сниму.

-Нет, - Лухан отрицательно качает головой и широкими движениями языка лижет потемневший сосок, едва ли не взрываясь от идиотского, разливающегося по венам высоковольтного, потрескивающего в воздухе удовлетворения от прикосновения к чему-то настолько отзывчивому и изнеженному.

-Но он же бабский! – Минсок цепляется пальцами за волосы Лухана, выпуская халат из рук, змейкой опускающийся на пол между ними, и гнется в спине до боли – все-таки когда тебя так сосут где-то, невозможно оставаться безучастным. Минсок и правда ерзает задницей по краю стола от щекочущего сосок и низ живота чувства подбирающегося экстремального возбуждения.
Их могут прервать, увидеть, понять по глазам и сбившемуся дыханию.

И Минсок зачем-то разрешает Лухану наклонить себя назад, упереть в стол руками, опять задрать джемпер до подмышек и подставить грудь под непрекращающиеся поцелуи.

-Только попробуй, - Лухан обдает влажную от слюны кожу своим дыханием и смотрит снизу вверх такими глазами, что у Минсока сердце обрывается в желудок вместе со здравым осознанием происходящего. А потом опускает голову, щекоча волосами голую чувствительную кожу, под которой плавятся те самые взрывающиеся сбежавшие нейроны, и выдыхает рядом с соском: – Минсокки… они такие… прелестные…

-М-м-м, остан…

-Ребят? – неожиданно – даже для улетевшей со стола фигурки собаки с болтающейся головой из-за неловкого движения руки – Бэкхен дергает закрытую дверь за ручку. – Вы там что, трахаетесь?!