Глава двадцать восьмая. Он вышел из машины, немного прогулялся и теперь стоял в тенистом углу зеленого сквера

Он вышел из машины, немного прогулялся и теперь стоял в тенистом углу зеленого сквера. Отсюда открывался хороший вид. Волчок часто бывал здесь в прошлые приезды и прекрасно знал это место. Многие писатели, с которыми он состоял в многолетней переписке, собирались в скромном издательстве на северо‑ западном углу площади. Отсюда вышли поэты, голос которых стал голосом целого поколения, чье творчество определило целый век. Для Волчка это было почти местом паломничества. Он приходил сюда, когда мог, и вдыхал ту же послеобеденную духоту, что и далекие обожаемые персонажи. Конечно, он никогда не бывал внутри. Его никогда не приглашали, а он никогда не напрашивался на приглашение. Другие могли и напроситься, но Волчок был не из этой породы. Напротив, он терпеливо ждал короткой приписки в конце одного из многочисленных писем, которыми он обменивался с поэтами, учеными и писателями. Короткая приписка, пара слов: «Заходите, когда будете в наших краях». И все. Но ничего подобного не происходило. Он неизменно получал сердечные, полные самых добрых пожеланий ответы. И ничего больше. Поэтому Волчок так и не переступил порога за этой темной дверью в глубине арки из бело‑ голубого камня. А вот Момоко удалось. Ему оставалось лишь наблюдать за ней.

Через час она все еще не вышла, и Волчок начал беспокоиться. На улице стало людно – время обеда. Момоко вошла в ту самую дверь беззаботно, как ни в чем не бывало, – получается, она была неслучайным человеком в этом доме. Она почти влетела внутрь, небрежно распахнула дверь одним движением руки и вошла, как люди входят, скажем, к себе в офис.

«Почему бы и нет? Почему, черт возьми, нет», – подумал Волчок и тотчас содрогнулся от другой мысли. Если Момоко здесь работала, причем работала не первый день, то не исключено, что она, возможно, прикасалась к бесчисленным письмам, которые он посылал на этот адрес для передачи интересовавшим его авторам. Волчок повернул лицо к теплому июльскому солнцу, но не жаркие лучи, а эта мысль заставила его поморщиться. Затем сердце радостно забилось, он вспомнил, что штамп на обратной стороне конверта всегда указывал только его университетский адрес и никогда – имя. А потом упало, когда он представил, что кто‑ то по ошибке открывает одно из его писем и зачитывает его вслух – насмешливо, как эти люди обычно делают. Мысль о том, что Момоко слышит что‑ нибудь подобное, слышит его имя – его настоящее имя – и потом бегло просматривает письмо, сдавила сердце Волчка, и все его тело сжалось; он так и стоял, пристально рассматривая дверь, за которой она исчезла.

Конечно, этого никогда бы не произошло. А с другой стороны, такого рода совпадения чаще случаются в жизни, чем в литературе. Он просто мог стать мишенью для глупой офисной шутки – холодным, дождливым, скверным утром, когда всем нужна встряска. Стоя на согретой солнцем траве, он наконец убедил себя в том, что она со злорадством вскрывала его письма. Он видел, как Момоко хладнокровно читает его слишком вежливые вопросы, его маленькие просьбы. И в тот момент он увидел себя, низведенного до уровня постоянно заискивающего профессора, восхищенного провинциального критика с другого конца света; какого конца – не имеет значения. Любитель, боже мой. Или еще хуже – как их называют теперь? – поклонник.

Он уже собирался уходить, когда дверь медленно открылась и в проем упал солнечный луч. Хотя он никогда не встречал стоявшего на ступеньках низенького человечка в темном костюме, с жесткими, как проволока, волосами, он тут же узнал его. Волчок знал его по книгам, эссе и критике, по его фотографиям и по краткой переписке. Он всегда подписывался «искренне Ваш» и т. д. Нет, он никогда не встречался с ним, но Ч.Э. Морриса знали все. Это было настоящим потрясением – увидеть его вот так, на ступеньках, улыбающегося в лучах солнца, со взглядом, устремленным на небо. Он указывал на улицу, и Волчок сначала не заметил, к кому он обращался. Затем он увидел, что Момоко оглянулась, подняла голову. Даже с того места, где он стоял, сквозь шум толпы и рев автобусов и машин, он мог поклясться, что тотчас узнал ее мелодичный смех, как будто с тех пор, как он слышал его в последний раз, прошло всего несколько дней, а не целая жизнь.

А знаменитый Ч.Э. Моррис взял ее за руку и повел по тротуару. Они исчезли за ближайшим углом. Волчок наблюдал за ними из своего укрытия. С виду – обычный турист в светлом летнем пиджаке и спортивной рубашке с открытым воротом.

Он почти слышал, как стучат игральные кости за стеной его казармы в Йойоги, как галдят местные мальчишки и вяло переговариваются тоскующие по дому солдаты. Ничего не изменилось. Волчок всегда будет ждать Момоко, ждать до конца своих дней.

Через окно номера доносился уличный шум вместе с редкими гудками автомобилей. Было поздно. Поток машин поредел, а из прохожих остались только бредущие домой крикливые пьяницы. Но и эти звуки раздавались все реже и реже. Волчок лежал на кровати, его мысли были далеко. Он снова видел, как Момоко выходит из двери в глубине сине‑ белой арки, как она глядит на своего спутника, а тот шепчет ей на ухо что‑ то невнятное, как ее смех опять заполняет небо. Зачем мгновенно узнаваемый Ч.Э. Моррис взял ее за руку. Он взял ее за руку так, как будто ему не раз приходилось это делать, думал Волчок, медленно вертя в руках сигарету. Другой рукой Моррис коснулся ее плеча и повел ее по тротуару. В каждом его жесте сквозила хозяйская уверенность. Было видно, что он хорошо знает ее тело и умеет с ним обращаться. Этот человек действовал привычно и спокойно, как давний любовник. А ее тело охотно отвечаю ему. Она двигалась послушно, как маленькая лодка в руках опытного моряка. Она повиновалась рулю и позволяла ему вести себя сквозь наводнившую улицу толпу.

О да, то были руки опытного человека, но опытного не в морском деле. Эти руки знали толк в платьях и пуговицах, блузках и блуде. Эти руки всю жизнь были при деле. О романах Морриса ходили легенды. Его любовницами были кухарки и герцогини, старые и молодые. Он был ненасытным любовником, как раньше говорили, ловеласом. Волчок соскочил с постели и закурил, поглядывая на извивавшуюся под его окном улицу. Как она хихикала в объятиях этого Морриса – глупая лодочка, которой ничто не остается, как только качаться на волнах по его желанию.

И без сомнения, он знал их дочь. Знал ее на протяжении многих лет. Видел, как она растет. Наоми. Волчок еще с трудом мог заставить себя произнести ее имя, даже наедине с самим собой, в тишине своей комнаты. Однако оно стало для него дорогим. Даже священным. Он сам дивился тому, что произносил его, пускай ценой немалых усилий, четко и по слогам, совсем как некогда – другое любимое имя. Мо‑ мо‑ ко. На‑ о‑ ми. Мо‑ мо‑ ко. Он повторил имя вслух и тотчас увидел, как играет с дочкой. В те самые игры, в которые мог бы играть с ней другой Волчок, в другой жизни. И снова почувствовал невыносимую беспомощность оттого, что, как вечный дублер, обречен только стоять и смотреть на жизнь, которую мог бы прожить.

Столько лет Волчок провел в неведении, даже не подозревая об этой текущей в тысячах милей от него жизни. А между тем обходительный любовник с искусными руками изображал заботливого отчима: давал Наоми советы, присматривал за ней, когда мать была нездорова, делился с ней своими мыслями – в общем, лепил ее характер. Эдакий почтенный скульптор. И уж конечно, не упускал случая бросить на девочку похотливый взгляд, когда, как он думал, она этого не видела. Или, что гораздо хуже, когда думал, что она видела, а Момоко нет. Это было невыносимо. Брошенный окурок вспыхнул оранжевой точкой и описал короткую, но идеальную дугу в прохладной темноте летней ночи.

А потом окурок погас, и до Волчка вдруг дошло, что все это бред. Бред юноши, который некогда позволил демону поселиться в своей голове и делать черное дело. Нет, он через это уже проходил. Хватит. Стоило ли отправляться в путь для того, чтобы снова оказаться в той яме. Взявшись под ручку, Момоко и знаменитый Ч.Э. Моррис направились в маленький ресторанчик. Волчок знал это, потому что следил за ними. Там они сели за столик, который, несомненно, считался их столиком. На нем стояла табличка «заказано», и их провели туда, словно во всем заведении было больше некуда сесть. Конечно, это был определенно их столик. И конечно, они обедали вместе регулярно, может быть, даже каждый день.

Его план был прост. Настолько прост, что мог сработать. Случайная встреча среди большого города. Стоя у окна с видом на темную улицу, Волчок, казалось, слышал полные неподдельного удивления возгласы давно не видевших друг друга друзей, торопливые и радостные приветствия. «Надо же, – сказали бы они, – надо же, встретиться вот так, столько лет спустя…» Путались бы в словах, снова и снова пожимали бы друг другу руки через бездну минувшего. Понимала ли она, что математически вероятность такой встречи бесконечно мала, – продолжал бы он, внутренне ликуя, но внешне сохраняя спокойствие, – пожалуй, хорошо, что никто из них не силен в математике, иначе они бы здесь не оказались. Они бы рассмеялись, а он бы молча гордился: наконец ему удалось ее насмешить – пока они были вместе, такого не случалось. Так бы и пошло, одно за другим, – весело, беззаботно, естественно в самой своей абсурдности. Почему бы нет? Разве они этого не заслужили?

Волчок почти уже и сам поверил в это удивительное совпадение, как будто его пригласили на предварительный показ того, что ему уготовлено судьбой. Завтра он не меньше других удивится, увидев ее за соседним столиком.