Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава шестнадцатая. В нормальной пьесе или сценарии, думал Печкин, ближе к финалу приходит королевский посланник






 

В нормальной пьесе или сценарии, думал Печкин, ближе к финалу приходит королевский посланник. Или божество. Или парторг, если пьеса советская. На худой конец, пропавший сын объявляется. И тогда всё становится на свои места. А тут припёрся безумный юрод, который может только всё запутать… И завонять… Шаман, который пришёл с холода…

Но не пахло нынче ничем особенным от безумного Мазафаки, даже небольшое его личико не обметала обычная грязная короста — радиоактивным снегом он, что ли, умывался?

— Мир этому бару — чтобы ни холоду, ни угару! — объявил шаман своим пронзительным голоском.

— Здорово, — сказал Матадор. — С чем пожаловал?

— Так, с вами посидеть, — сказал Мазафака. — Праздничек отпраздновать…

— Обувь обмети, — сказал бармен. — Натащишь грязного снегу…

Под тулупом послышался костяной стук — шаман бил ногой об ногу. Потому что он был босиком. Что и выяснилось, когда Мазафака распахнул тулуп. Кроме того, на шамане ничего не было, кроме новеньких шортиков с весёленьким узором из трахающихся скелетиков.

— Прямо тибетский монах, — сказал Матадор. — Стой, а что это у тебя на груди висит? Батюшки, да ведь это самый что ни на есть настоящий ritterkreuz mit eichenlaub und schwerten!

— Чего? — сказал Киндер.

— Эх ты, — сказал Матадор. — Киндером звать, а немецкий так и не выучил. Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами! Где взял, Мазафака, и что за него просишь?

— Это подарок, — потупился шаман. — Подарки не продаются.

— И кто же его тебе подарил?

— Зомби, — сказал шаман. — Очень старый зомби. Очень-очень.

— Ничего себе, — сказал Печкин. — Оккупанты уже из земли полезли. Скоро, видать, поднимутся псы-атаманы и польские паны, а там, глядишь, и Вещий Олег со своей гадючкой…

Мазафака, не спросив ни у кого разрешения, прошёл к свободному креслу и уселся в него, поджав ноги. При этом спинку кресла он пропустил под полы тулупа и стал походить на средневекового Короля Дураков на троне.

Паша Эмильевич спал как раз напротив Мазафаки и даже заворочался под пристальным взглядом шамана.

— Друга нашёл? — сказал Матадор.

— Нашёл друга, — сказал юродивый. — Мазафака немножко друга нашёл.

— Покормить бедолагу надо, — сказал Печкин. — Вонь-то из него вроде как выморозило… Босой на снегу, бр-р…

— Билого почекать трэба, — сказал Мыло. — Га, ось и вин!

Безымянный сталкер в белом тренировочном костюме плавно спускался с лестницы. Он сел за первый же на пути стол и оглядел собравшихся.

— Спасибо вам, Дэн, и вам, Всеволод Петрович, — сказал он. — Вы сделали для меня очень много.

— Да уж сделали, — сказал Печкин. — Это не тот случай, когда отрицательный результат — тоже результат.

— Нет, — сказал Белый, — лучше быть честным человеком без имени, чем… Это знак, что не нужно мне продолжать поиски. А нужно просто жить и делать своё дело…

Какой пошлый финал, подумал Печкин. Делать своё дело. Возделывать свой сад. Ждать и надеяться. Нет, нет! А как же тайна? Куда тайну дели, изверги? Ведь была же, как сейчас помню…

— Белому прощаться надо, — сказал шаман.

— Почему? — сказал Белый.

— Потому что Белый нашёл «сердце ангела», — сказал шаман. — А «сердце ангела» нашло Белого.

— Где? — сказал Белый.

— Здесь, — сказал шаман. — Только вы его не видите.

— Я у всех спрашивал о нём, — сказал Белый. — Никто не мог сказать мне ничего определённого, кроме того, что «сердце ангела» может поменять судьбу…

Ах да, подумал журналист, ещё и «сердце ангела». Тоже невыстрелившее ружьё… Фильм такой был, помнится… Хороший фильм, с Микки Рурком и Робертом де Ниро в роли дьявола… Постер старый даже помню…

Стоп.

Я его вижу. Я его нашёл.

Печкин поспешно раскрыл папку.

Паша Эмильевич на фотографиях изображён был в профиль и анфас, но присутствовал и ещё один снимок.

Голый торс воришки украшала татуировка на левой стороне груди.

Это было традиционное сердечко, только с крылышками по сторонам. И надпись полукругом внизу: «Angel Heart».

— Я знаю! — закричал Печкин и сорвался с места. Подбежал к спящему Черентаю и начал стаскивать с него свитер через голову. Черентай сквозь сон слабо сопротивлялся…

— Панычок, чи ты з глузду съихав? — поинтересовался Мыло.

— Вот! — торжествующе крикнул Печкин. — Вот оно!

— Какой же это артефакт? — сказал Матадор.

Подошёл Майор, повертел носом:

— Сто раз видел. Фотографию. Подумаешь, порчушка. Без значения. А оказывается. Имеет. Даю справку. Наколото в молодости. По дури. Не на зоне. Там таких не делают.

— Теперь надо прощаться, — сказал шаман.

Белый подошёл к Паше Эмильевичу и долго вглядывался в безыскусное изображение. Все подавленно молчали.

Матадор вытащил сигарету и всё не решался закурить. Мыло что-то неслышно бормотал — то ли молился, то ли ругался.

Киндер держал пустой стакан и время от времени порывался из него выпить.

Топтыгин оставил чаепитие и подошёл поближе, чтобы в случае чего защитить своего связчика.

Неслышно подплыла Синильга и встала, сжимая кулачки.

Даже бармен месье Арчибальд оказался среди своих клиентов, хотя никто не видел и не слышал, как он покинул вечный пост за стойкой: лихо перемахнул её или другим каким способом. Были ноги у бармена, были — просто непропорционально короткие. Другие на таких всю жизнь ходят и не стесняются.

Но даже на это исключительное событие никто не обратил внимания. Все понимали — происходит что-то важное, настолько важное, что может отменить всю прошедшую жизнь.

— Белый вам расскажет, — сказал шаман.

— Да, — кивнул Белый. — Теперь расскажу. Теперь я всё вспомнил. Садитесь, друзья мои. Не будите моего… Не будите это. Пусть спит и ничего не знает…

Печкин вдруг подумал, что все они вот сейчас расселись, как школьники за партами, а учитель расхаживает в проходе, давая свой последний урок: то ли для них, выпускников, то ли для себя, уходящего на покой.

— Был в Зоне один вольный сталкер, — начал Белый. — Ни чем особенным он не выделялся среди прочих бродяг. Двое из вас даже были с ним немного знакомы. Но прозвища его я всё равно не назову.

Как все, он ходил в Зону — в связке, в группе, в одиночку. Как все, добывал хабар. Как большинство из вас, не отыскал ни одного из легендарных артефактов. Был ранен, как многие, обожжён, как многие, неудачлив, как многие. Умел обходить аномалии, бить зомбаков в голову, отстреливаться от бандитов. Думаю, что особенными преступлениями он себя не запятнал, но не блистал и добродетелями — сталкер есть сталкер.

Как все, он мечтал выйти к Монолиту. Но не у всех это было манией. У него было.

И ему повезло. Он вышел к Монолиту.

Какой ценой это было достигнуто — другой вопрос. Скольких спутников он оставил на этой дороге? Скольких бросил умирать в «карусели», заживо гнить в «жадинке», рассыпаться пеплом в «электре»? Наверное, многих. Всю группу. А может, даже одного связчика, который рассчитывал на друга. Обычное дело. Зона жестока, и никто бы его не осудил.

Он вышел к Монолиту — полумёртвый, почти ослепший, без воды и патронов. Хотя стрелять было уже не в кого. Возле Монолита не стреляют.

Монолит услышал его и выполнил все его желания.

Потому что желания никогда не ходят в одиночку. Желания человеческие переплетены в один бесформенный клубок. Тем более у человека, находящегося в предсмертном бреду. А Монолит не различает главных и второстепенных желаний. А уж подсознательных и подавно. Они могут противоречить друг другу, отменять друг друга и в сочетании друг с другом производить совершенно неожиданный результат.

Монолит действительно выполнил ВСЕ желания сталкера.

Он хотел стать молодым — и стал.

Он хотел стать здоровым — и освободился от всех ран и болезней.

Он хотел забыть своё прошлое — и забыл даже своё имя.

Он хотел, чтобы его никто не узнал, — и стало так.

Он хотел богатства — и получил дурацкую машину ручной сборки и кучу денег; но он уже не знал, что это его машина и его деньги. Их судьба его уже не интересовала.

Ещё он хотел стать хорошим, лучше и чище всех людей на земле. Вероятно, это была детская мечта, но сбылась и она. Всё дурное, что было в сталкере, отделилось и воплотилось вот в этом несчастном существе, что забылось в кресле пьяным сном. Сталкер не был значительной личностью, потому и пороки его были мелкими и убогими. Вместо мрачного демона появилась вороватая шантрапа, унаследовавшая глупую татуировку, сделанную ещё в школе.

Теперь эта татуировка послужила ключевым знаком, чтобы вспомнить всё.

Чёрного двойника надо было бы уничтожить, но сталкер уже сделался добрым, он позволил ему жить самостоятельно.

Сталкер хотел стать всемогущим, но эти свойства могли нанести вред другим — и поэтому вся сила досталась его Дурной половине. К счастью, она была глупа и ленива. И проявиться могла только в минуты крайней опасности. Но минуты эти были нечастыми, поскольку трусость не позволяла Дурному лезть на рожон.

Вот чего сталкер не хотел, так это повстречаться когда-нибудь со своей половиной. Но Зона (а может, и вся Вселенная) устроена так, что противоположности непременно должны когда-нибудь сойтись, и никакой Монолит не в силах этому воспрепятствовать.

Много было желаний у того полудохлого сталкера.

Он ненавидел Зону и презирал её. Он считал её невозможной и противоестественной. Он не хотел видеть ни монстров, ни аномалий, ни прочих чудес мёртвой земли. Он бежал от Зоны и тянулся к ней.

И получилось так, что Зона достала его даже в санатории для богатых психов и приволокла к себе, да ещё с чудовищным комплексом вины, который умело навязал ему старый бандит, хотевший вернуться туда за своим кладом. Мерзавцу была нужна отмычка…

Белый замолчал и задумался. Потом сказал:

— Ну вот как-то так… Наверное… Инструкции ведь не прилагались… Излагаю как умею…

— Хорошо, — сказал Матадор. — Значит, Зону ты того… игнорируешь? Так, что ли?

— Не совсем, — сказал Белый. — Просто я могу видеть другую Зону. Ту, которая была до Второй катастрофы. Пустой город Припять, кладбища техники, автобусы с туристами… С радиацией, конечно, со стаями одичавших, но обычных собак, с охотниками за цветными металлами… С самовольными поселенцами… Когда нужно, опасность просто перестаёт для меня существовать, потому что я в неё не верю. По системе Станиславского. Не верю — и всё тут. Хотя могу и ногу сломать, и рентген нахвататься…

— Подожди, — сказал Матадор. — Ну вот ты видишь, что напал на меня кровосос…

— Нет, — сказал Белый. — Я вижу, что ты стреляешь в белый свет как в копеечку, а потом начинаешь пантомиму борьбы и режешь воздух ножом. Но раны у тебя возникают реальные. Как стигматы у фанатиков. А как только я к тебе прикоснусь — никаких монстров…

— Для чего же тебе ветеринарный пистолет со снотворным? — сказал Печкин.

— Да чтобы спасаемый с ума не сошёл, — сказал Белый. — Насмотрелся я на безумную братию, никому подобной участи не желаю…

— Значит, мутанты и «Электры» существуют только в нашем воображении? — сказал Матадор. — А Зона — сплошное психосоматическое поле?

— Да нет, — сказал Белый. — Просто это для меня они нереальны. Ну, это как будто вы под водой захлёбываетесь, а я в акваланге…

— Неточная аналогия, — сказал Печкин. — Или ты живёшь в воображаемом мире, или мы — все остальные. Вот я нос к носу с химерой стоял. Была она или нет?

— Ну, Дэн, — сказал Белый. — Возьми словарь да посмотри все значения слова «химера». И всё поймёшь.

— Ага, — сказал Матадор. — Мы все сумасшедшие, а ты один у нас санитар — следишь, чтобы мы по дури не нанесли себе увечий, чтобы пальцы в розетку не совали, уксус не глотали…

— Нет, — сказал Белый с некоторым даже раздражением. — Всё сложнее. Повторяю, инструкций по эксплуатации Монолита нету. Если я могу использовать какие-то свои способности для всеобщего блага, то я их и использую. Могу спасти человека — спасаю. Могу добраться до раненого бегом и напрямик — добираюсь. А потом у меня и мотоцикл есть, «Урал» с коляской… Мыло, например, ездил в этой коляске с простреленными ногами, только он не помнит ничего…

— Эге ж, — сказал Мыло. — А я-то ще гадав — чому бензином смердить? Тильки де ж ты ций «Урал» ховаешь?

— Да в любом сарае или гараже, которых в этой Зоне уже давно не существует, — сказал Белый. — Таких полно.

— Да заимочка наша, — сказал вдруг Топтыгин. — Я с дива пропадаю, как вы её скрозом проходите… Потому не вьём вам её видеть…

— Погоди, — сказал Матадор. — А кержак-то наш — он что, тоже до Монолита добрался? Он-то почему ходит с тобой наравне?

— Так Иннокентий и для меня загадка, — сказал Белый. — Потому что он от природы такой. Он считает Зону ересью и выдумкой никонианской, и вера его крепка…

— Прямую правду творишь, дядя Белый, — сказал Топтыгин. — Кто в себе треисподнюю таскат — тот в ей и обитат. По грехом своим великим…

— Вот и до религиозного мистицизма договорились, — сказал Матадор. — До солипсизма. Мир как воля и представление. Нет, не поеду я летом ни в какую Памплону, а поеду я прямо сейчас в санаторий «Глубокий сон», пусть меня полечат…

— Белый, — сказал Майор. — А тебя застрелить. Можно. Или нет.

— Можно, — сказал Белый. — Вот сейчас, внезапно или в спину. А если я успею среагировать, то никак. Потому что в моей Зоне никакого бара «Хардчо» нет, а есть полуразрушенный пионерский лагерь. И пока я в этих развалинах стою… А почему вас это так интересует? Это профессиональное?

— Нет, — сказал Майор. — Это на случай. Если кто захочет. Тебя припахать. По артефактам. Он тебе может. Угрожать.

— Дон Педро Зурита тоже собирался припахать Ихтиандра по жемчугу, — сказал Белый. — И ничего у него не вышло. А со мной ещё хуже. Я если и найду артефакт, так тут же его и выведу из строя одним прикосновением… Так что в этом отношении я, скорее, бесполезен и даже вреден…

— Я же вам рассказывал, — возмутился Киндер.

— То ты, — сказал Майор. — А то Белый. Ему веры больше.

— Зря вы мудрите, — сказал Киндер. — Я вот кладу в кармашек рюкзака пару «волчьих слёз», чтобы грыжа не выпала от натуги. Но! Я же не знаю, как именно они работают! Да мне и не важно, лишь бы работали. Так и тут. Белый нам нужен? Да. И Топтыгин нужен. Так вот пусть и продолжают своё дело. Что вы человеку допрос устроили? Один вред от ваших вопросов и головная боль. Это же Зона. Она что хочет, то с людьми и делает.

— Надо Белому прощаться, — напомнил шаман. — Он не будет продолжать здесь. В другом месте будет…

— Мазафака, — сказал Печкин. — А ты-то тут каким боком?

— Нужно так потому что, — сказал Мазафака.

А Белый добавил:

— Он прав. Пусть я и не знаю, кто он такой и зачем. Я многого до сих пор не знаю. Хотя ясно, что такой же человек, как все мы. В отличие, скажем, от Болотного Доктора. Я ведь был в его доме. Никого и ничего я там не увидел — тоска и запустение… Видимо, нам с Доктором встречаться не положено… Извините, я должен проститься с Евдокией…

Он подошёл к Синильге, обнял её и стал что-то шептать ей на ухо. Синильга вздрагивала всем телом, но не рыдала, не голосила…

— Нельзя тебе со мной, милая, — сказал Белый.

— Куда же ты сам-то собрался? — сказал Печкин, и так ему стало муторно, словно подбиралась к дому какая-то чёрная сила.

— Не знаю, — сказал Белый. — Знаю только, что сейчас должна измениться моя судьба. Или ваша. И будет всё по-другому. Не лучше, не хуже — иначе.

Он подошёл к спящему Паше и положил свою ладонь ему на грудь.

Спящий встал, не размыкая глаз. Теперь это снова был двойник Белого.

— Иннокентий, — сказал Белый Сталкер, не оборачиваясь, — прошу вас на этот раз не вмешиваться. Вы остаётесь за меня…

— Сердце не радеет, — сказал Топтыгин. — Но покорюсь. Прощай, дорога душа. Храни тебя Господь.

— Надо разойтись, — сказал Печкин и жестом показал, что надо убрать мебель. В полном молчании растащили столы и стулья, освобождая место для того, что должно было произойти.

Может быть, сейчас и я что-нибудь узнаю, думал журналист. Вот начнётся эта круговерть… Что-то же я видел, что-то мне приоткрывалось…

Повторился давешний безумный танец, только темп его резко ускорился, мерцающий цилиндр возник посередине бара, и по нему снова пробегали тени и знаки, и музыка зазвенела, и кровь прихлынула к лицу, и жарко, до невозможности жарко сделалось…

— Жарко-то как, — сказал кто-то над ухом. — Не надо спать, потом голова будет болеть…

…Дэн Майский открыл глаза.

— А-а, Витя, — сказал он. — Ну как, починили автобус?

— Нет, — сказал невысокий парень в олимпийке. — Накрылся наш ужин в столовой. Но! Марк Давидович предлагает устроить пикник прямо здесь…

— Знаю, как они вторую машину найдут, — сказал высокий седой мужчина в старомодном берете. — До вечера прокукуем. И зачем я только с этой экскурсией связался? Думал — раз уж занесло в Киев, так посмотрю, чего тут мои коллеги наколбасили… Хорошо молодёжи — они пивом затарились…

— А гид наш сбежал, убоявшись ответственности? — сказал журналист.

— Он улетел, но обещал вернуться, — сказал седой. — А шофёр и не обещал: остановил грузовик и умчался. И поп словил попутку, и девчонки… Одни мы, горемычные… Ну что, народ? Не сядем же мы с юностью весёлой под гитару петь? Пошли наружу, устроимся… Да вон! Катушка от кабеля! Лучше не придумаешь!

Автобус был высокий — «мерседес», и даже непонятно было, что в нём могло сломаться столь основательно. Вплоть до кондиционера. Нет, прочь, прочь отсюда…

— А тут не опасно, Марк Давидович? — спросил маленький Витя, когда все экскурсанты постарше расположились вокруг импровизированной столешницы. — В смысле — радиация, нуклиды…

— Так мы их тут же вымоем, — пообещал седой. — У кого что есть?

— Я всегда с собой имею, — сказал Дэн Майский. — Только насчёт закуси — извините. Шоколад «Гвардейский».

— А я привык варёными яйцами закусывать, — сказал Марк Давидович. — Вот дед у нас, возможно, более запасливый…

— 3 мэнэ такий же дид, як с тэбэ, — сказал сухонький мужичок и захихикал. — Не дид, а Степан Олексович…

— Так ты здешний, — сказал седой. — Зачем тебе эта экскурсия?

— Та уси болбочуть — Чорнобыль, Чорнобыль, а я так нэ бачив…

С этими словами Степан Олексович стал доставать из сумки шмат сала, явно домашний хлеб, головки лука, огурцы в полиэтиленовом пакете, и ещё что-то там булькало…

— А ты, сибирака, чому до хлопцев нэ пийшов? С дидамы цыкавее?

Здоровенный парень с пухом на добродушной физиономии сказал:

— Стрикулисты дикошарые. И напевы у них дикие. И девки бесстыжие. Вот у меня тут медвежатина, сохатина, шаньги мамины… Только русская хмель нам не надо, молочко есть…

— Стаканы, — спохватился седой. — Вообще тара…

— Одноразовые у меня, — сказал Дэн Майский. — Зато виски ирландский.

— Лучше с «Хортицы» начнём, — сказал Марк Давидович. — А вискарём заполируем.

Степан Олексович вытащил страшного вида клинок и принялся пластать розовое сало.

— С танкового плунжера перековав, — сказал он. — Ото ж добра сталь!

Разлили. Седой поднял стаканчик:

— Ну, давайте выпьем за эту загубленную землю, — сказал он. — За то, чтобы скорее она забыла свою беду, чтобы никогда больше такое не повторилось — ни здесь, ни где-либо.

Первая прошла как надо.

— Хорошо, что меня тренер не видит, — сказал маленький Витя. — Хоть и закончились соревнования…

— А ты по какому виду спорта? — спросил Майский.

— Жокей, — хохотнул Марк Давидович. — Судя по комплекции.

— Стрелковый спорт, — обиделся Витя. — Я, между прочим, со вчерашнего дня — чемпион Европы по стендовой стрельбе!

— Вот за это стоит выпить, — сказал Майский. — А что же ты со своими не празднуешь, сюда потащился?

— Бабы, — отмахнулся Витя. — Достали они меня…

— Правильно, — сказал седой. — Надо мужикам вот так время от времени, без повода, ради хорошей компании…

— Добре, — сказал Степан Олексович. — Тильки жарко. А ще травень!

Когда всех, кроме сибирского трезвенника, основательно разморило, седой сказал:

— Жуткое зрелище всё-таки — город без людей! Мерещится всякое…

— Не мерещится, — сказал Майский. — Я тоже этого видел, в белом… Аттракцион местный! И гид этот, язык без костей… Вам посчастливилось увидеть Белого Сталкера! Ну да! Штатного, на твёрдом окладе! В Кунгурской пещере — Чёрный Спелеолог, в Чернобыле — Белый Сталкер…

— Я тэж його бачив, — сказал Степан Олексович. — Тильки вин не настоящий. То мара.

— Так мы ж ещё не пили, — сказал Майский. — Но всё равно, когда он в окне показался — впечатляет. Драматургия эпизода.

— А я его двумя персты окстил — он и пропал, — сказал сибиряк.

— А может, сумасшедший какой-нибудь, — сказал стрелок Витя.

— Скаженна земля, — вздохнул Степан Олексович, — и люды скаженны…

— Земля ни при чём, — сказал Марк Давидович. — Это уж мы сами постарались… Как странно мне, что все мы здесь сегодня собрались!

— Каэспэшник бывший? — сказал Дэн.

— Угадал. Бывший, — сказал седой и помахал трёхпалой рукой. — Но зачем-то ведь мы тут совпали! Знать бы, зачем?

— Представляю, — сказал Майский. — Один… Среди пустоты и разрухи… Бегает по крышам, выглядывает в окна… Неплохой символ, надо бы его в дело употребить… Но ты смотри — не отказалась молодёжь от простой гитары! И поют неплохо!

Они поглядели туда, где расположились на яркой апрельской траве парни и девушки в одинаковых чёрных футболках с надписью «s.t.a.l.k.e.r.» на груди, и доносилась песня:

 

Я долю свою добуду,

Я жизнь свою переиначу

И первым пойду в сраженье,

Когда позовёт труба.

Родился — вот это чудо,

Влюбился — вот это удача,

Стал человеком — везенье,

А всё остальное — судьба…

 

 

Эпилог

 

— Не пойдёт такой финал, — сказал редактор. — Не я, так продюсер зарубит. Это что же получается, Данечка, — ты Зону отменить хочешь? Финал должен быть жизнеутверждающий. Теперь принято позитивное мышление… Ты же столько времени в Зоне провёл, неужели не чувствуешь, что попал не в тему?

— Не чувствую, — сказал Дэн Майский. — А ты что — никогда не слышал про открытый финал?

— Что значит — открытый? — сказал редактор. — Открытой может быть форма туберкулёза. А конец должен быть чёткий и конкретный. Реальный должен быть конец… Иначе неформат… Нужно, чтобы артефакт нашли. Деньги нашли. Деньги же куда-то делись? Зритель должен знать, куда именно. И чтобы герой соединился с любимой, а не слинял в другое измерение… Или в параллельный мир…

— Конец в жизни и так реальный, — сказал Майский. — Во всех смыслах. И если ты не понял, куда делись деньги, значит, читал невнимательно, по диагонали. Впрочем, кромсайте как хотите, режьте по живому. Протестовать не буду, по судам не затаскаю. А лучше промотаю я гонорар и вернусь туда. Я теперь сталкер Печкин. Фамилия для комедии…

— Не знаешь ты цену деньгам, Данечка, — вздохнул редактор. — На ветер бросаешь. Надо о спокойной старости думать…

— Владик, — сказал Майский. — Я там всё переоценил. Мне теперь среди вас тошно, как Тарзану на чаепитии у английской королевы. И денег я не пропью, не бойся. Потому что в магазине «VIP-сталкер» на Крещатике присмотрел я себе японскую снарягу. Славная снаряга у меня будет! Отличнейшая!

 

Красноярск, 2010 год

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.