Глава тринадцатая. В приёмной предсказательницы посетителей встречал огромный портрет крошечной скрюченной старушки, закутанной в пёструю индийскую шаль и сидящей в инвалидной

В приёмной предсказательницы посетителей встречал огромный портрет крошечной скрюченной старушки, закутанной в пёструю индийскую шаль и сидящей в инвалидной каталке. За спиной старушки были изображены самые яркие представители российской элиты, перечислять которых уже с души воротило — потому что они и так мельтешат везде, тогда как мы с вами практически нигде.

Элитные рыла сияли: видимо, бабуля только что всем им предсказала долгую счастливую жизнь — то есть ещё дольше и счастливее, чем они уже имели. Новые назначения, новые месторождения, новые ангажементы, новые гранты, новые откаты…

Вдоль нижнего края полотна шли буквы:

РУССКАЯ ВАНГА ВИДИТ ТЕБЯ!

И помельче:

«Фотографировать запрещается».

Очеса у старушки были не нарисованные — в полотно художник-новатор смело вставил стеклянные глазные протезы, отчего зрителю становилось страшновато.

Печкин отметил про себя, что для последнего визитёра на картине нет места. Интересно, кого-нибудь придётся замазать? И кого именно?

Ковёр под ногами — повышенной ворсистости, по нему даже ступать было неловко. С потолка свисала роскошная хрустальная люстра из семи ярусов. Пройти под люстрой мог бы разве что Киндер, и то пригнувшись, поэтому её обходили.

Зато вдоль стен тянулись ряды простых деревянных откидных кресел — как в старых кинотеатрах. Оттого вновь приехавшие випы вынуждены были сидеть плечом к плечу — даже те, кто в жизни бы не присел с вынужденным соседом на одном гектаре. Русская Ванга стремилась уравнять всех. Посетителю должно быть неудобно, как сказал один литературный персонаж, иначе какое от него удовольствие?

Кое-кого из бомонда журналист знал лично и даже хотел подойти, но Майор показал ему кулак.

Они скромно присели на последних местах, зажав между собой Черентая. Черентай вертел головой, словно подросток, обманом пробравшийся в берлинский музее порнографии на станции Цоо.

Из колонок лилась музыка для релакса, и женский голос то и дело наставлял:

— Соблюдайте тишину. Не повышайте голоса. Не курите. Не лузгайте семечки. Отключите мобильную связь. Прекратите жевать. Не бросайте на пол жевательную резинку. Не прилепляйте её к поручням кресел и сиденьям. Не разваливайтесь. Не закидывайте ногу на ногу. Сосредоточьтесь на вашем вопросе. Верная формулировка — залог адекватного ответа…

Первая посетительница всё не выходила. Остальные мало-помалу стали переговариваться полушёпотом. До Печкина, сидевшего на отшибе, доносились обрывки фраз:

— …может прервать беременность по фотографии биологического отца ребёнка…

— …заговорила его от положительного результата пробы на допинг…

— …предсказала отставку мэра Москвы, когда он был ещё простым прорабом…

— …дала ему оберег от угорания с любовницей в гараже и от триппера заодно…

— …и его мочой, говорит, побрызгай вокруг особняка — тогда туда даже с ордером никто не сунется…

— …и если через эти очки на людей глядеть, то головы у всей семёрки покажутся собачьи…

— …нет, говорит Домнушка, знак твой теперь не Козерог, а Вилы. И точно — застрелили его через три месяца…

— …ясен пень — бабка в теме…

— …нужно в полнолуние, в самую полночь, взять из дубового ящика много денег и принести председателю суда в узелке из некрашеного индийского льна…

— …только пули, сказала, возьми не простые, а со смещённым центром тяжести — тогда крепко присохнет к тебе суженый…

— …белому петуху на Ивана Купалу отруби голову на еловом пне — и в три дня разорится твой Фицуотер…

Широк, видно, был диапазон у русской Ванги!

Наконец вышла первая посетительница, прижимая к носу мокрый платок. На все негромкие вопросы она только отмахивалась. Кто-то сказал ей вслед:

— Если на каждые «поющие трусы» столько времени тратить, то нам тут неделю сидеть!

— В следующий раз вас выведут, гражданка, — сказали колонки. — Настоятельно рекомендую всем воздерживаться от комментариев. В туалет выходить только по одному в сопровождении служителя…

— Строго у неё тут, — сказал Печкин и замахал рукой служителю — наверняка тот был здешний санитар.

Майор кивком одобрил его затею. В конце концов, они не к бабке пришли.

Туалет, как и всё прочее, был шикарный — сияющая его чистота как-то не вязалась с низменным предназначением…

— Покурим? — сказал Печкин санитару. — Настоящий «Кент», не Молдавия…

— Тут датчики кругом, — сказал санитар, и Печкин потащил пачку обратно в карман.

— Только мы их, конечно, отключили, — успокоил санитар и взял сигарету.

Они уселись в массажные кресла чёрной кожи. Под спиной журналиста задвигались валики. Почему в туалете такая роскошь, а важных людей держат в чёрном теле?

— Давно служишь? — сказал Печкин.

— Как с армии пришёл, — сказал служитель.

Судя по лицу, из армии он пришёл еще тогда, когда она была действительно армией.

— Слышал я, — сказал Печкин, — что была у вас лет семь назад какая-то заварушка. Зарезали кого-то… Это правда?

— Брехня, — сказал санитар. — Никого у нас не резали. Главврач пропал — это да, это было. Пациенты сбегали — было. А резать никого не резали… Угрожали, правда, нервы портили…

— Вот и славно, — сказал Печкин. — Собственно, меня пока библиотека интересует…

— Библиотека сегодня не работает, — сказал санитар. — Потому что работает Домнушка. Не до чтения.

— Много работы? — сочувственно сказал Печкин.

— Сегодня — да, — сказал санитар. — Такие заполошные в очереди попадаются — куда нашим буйным. Одного депутата даже зафиксировать пришлось… Ну ты понял кого.

— Однозначно, — согласился Печкин.

Он хотел спросить про библиотекаршу, но голос незримой надзирательницы достал их и в этом укромном месте:

— Спецперсоналу собраться в холле!

— Ещё один психопат, мать его дивизию! — сказал санитар и спешно заплевал окурок. — Не-ет, с нашим контингентом спокойнее…

И устремился к выходу.

Печкин тоже встал и пошёл — всё-таки он журналист, должен быть в гуще событий…

В холле орали, причём все.

Два санитара пытались удержать невысокого мужичка в дорогом сером костюме и в очках в золотой оправе на одутловатом лице. Двое других амбалов пытались помешать служителям санатория.

Печкин узнал дебошира и саркастически улыбнулся.

— Аферистка! — кричал мужичок. — Старая дура! Провокаторша! Небось с немцами сотрудничала! Я всю вашу лавочку выведу на чистую воду! Арестовать её! Истремистка! Это моральный теракт против нашего директората!

Тут встал Майор и молча ткнул крикуну в лицо свое липовое удостоверение — до сих пор помогало.

— Напишите заявление, — сказал он. — При мне. Будут приняты соответствующие. Разберёмся. Без паники. Ваши документы.

Дебошир посмотрел на дерзкого и заорал ещё громче:

— Этого тоже арестовать! Погонами ответишь за пособничество! Деньги назад! Это не предсказание, а разжигание!

Амбалы-телохранители вельможного крикуна достали пистолеты, но Майор стремительно и ловко подскочил сзади и ударил их лбами друг о друга. Для этого ему даже пришлось подпрыгнуть.

Оставшись без охраны, мужичок сник и заткнулся. Кто-то достал фотоаппарат, и холл озарила вспышка. Скандалист закрыл лицо руками.

Остальное довершили санитары, выбросившие всех троих из приёмной.

— Не бейте его, мы и так живём в аду. Но ему запрещено впредь появляться здесь, — запоздало провозгласили колонки.

Печкин вздрогнул.

Оставшиеся посетители вздохнули и почувствовали даже некую солидарность: уж мы-то не станем себя так безобразно вести, уж мы-то с великим уважением отнесёмся к словам русской Ванги, без базара…

И действительно — очередь пошла быстрее, и хотя не все выходили из кабинета с весёлыми лицами, но вели себя вполне прилично.

— Пойдём, — сказал Печкин, когда подошла их очередь. — Неужели тебе не интересно?

— Нет, — сказал Майор. — Но пойдём.

— Вы что — все трое? — сказал знакомый санитар.

— Мы, брат, конвой, — сказал Печкин. — Хорошо бы Домнушка помогла нам этого злодея раскусить…

Он кивнул на Пашу и с ужасом увидел, что бомжик беспечно играется с жемчужным колье. На минуту нельзя было оставить Пашу Черентая!

— Домнушка раскусит, — сказал санитар. — Не таких разоблачала. Значит, вы не для себя, а для дела… Уважаю!

Он отодвинул рукой бархатную портьеру и пропустил троицу в помещение, где принимала Домнушка.

Здесь было не так роскошно, как в предбаннике, — журнальный столик со свежим номером «Эсквайра», простые венские стулья, иконы в красном углу…

Домнушка оказалась в точности такой, как на картине, — только за инвалидным креслом не випы стояли, а одна молодая женщина в белом халате.

— Послушаю вас, — сказала Домнушка. — Небось бандиты? От пули заговорить? Так это не по моей части…

— Мы, — сказал Майор. — Наоборот.

— А какая разница? — сказала Домнушка. Голос у неё был низкий и не соответствовал маленькому телу. — Аура у вас одинаковая, карма аналогичная, цвет радужки схожий, напряжение биополя сопоставимое…

— Матушка, — проникновенно сказал Печкин. — Едино Фемиде служим слепошарой, без гнева и пристрастия. Не сочти за труд, идентифицируй нам этого злодея…

И указал на Черентая, съёжившегося перед пронзительным взором русской Ванги.

Домнушка сняла круглые очки, протёрла их шалью и снова воззрилась на воришку.

— Вижу… — грозно сказала она. — Вижу, что… Что вы с ним сделали, негодяи? Мальчик мой, что они с тобой сделали?

Она вскочила, и оказалось, что тщедушное тельце было всего лишь манекеном, а ростом Домнушка была повыше Печкина.

— Это не он, — сказал журналист. — А тот, кого вы имеете в виду, шлёт вам поклон, Кира Петровна…