Глава одиннадцатая

…Пройдёт много лет, и журналист Дэн Майский-Печкин вспомнит тот день, когда он стоял у выщербленной пулями кирпичной стены в ожидании неминуемой смерти.

…Обстановка за стенами бара изменилась. Солнце скрылось за привычными тучами, тучи нависали сверху и опускались всё ниже, словно кто-то заворачивал над головами людей невидимый пресс. Дождя, правда, ещё не было.

— Вот и кончилось короткое зональное лето, — сказал Коломбо. — Добро пожаловать в Вечную Осень!

— Недолго музыка играла, — вздохнул Паганель.

Последним выходил Батюшка, решивший, видно, приободрить товарищей:

— Утро ныне мудро: птицам на разлёт, добрым молодцам на расход…

И осёкся, увидев окаянную тяжёлую хмарь.

— А как бы добрым молодцам не в расход, — сказал Матадор. — Вы уж будьте поосторожнее. Говорил же — не стоит расслабляться…

Седой гусар подходил к каждому, объяснял, куда идти и что делать, сверял карты и часы. Потому что в Зоне строем не ходят даже военные сталкеры.

— Снайпер может залечь или тут, или тут, или на водонапорной башне, что вряд ли. Наверняка там кто-то нехороший уже обитает. Так, разобрались по группам. Одиночки, ищите временного связчика, не тот случай, чтобы по одному шляться…

— На хрен мне связчик? — взвился Идол, паренёк весьма истеричный и конфликтный. Удивительно, что в Зоне он ходил уже довольно долго.

— Всё-таки я иногда жалею, что мы не военкеры, — сказал Матадор. — Там не уговаривают. Пойдёшь с Коломбо — он такой же отлюдник, зато стреляет хорошо… Печкин, с кем свяжешься — с Киндером или с Мастдаем? Паганель пойдёт с нами, есть для него дело…

— Да я с тобой привык и с Мылом, — сказал Печкин.

— Отвыкай! — сказал Матадор. — Ты уже большой… Кстати о Большом: Киндер, что слышно от твоего шефа?

— Ничего не слышно, — сказал Киндер. — Нету его нигде — ни в офисе, ни в Москве. Секретарша говорит, он где-то с генералами перетирает. Твердолаптева-то сняли, а новая метла собралась чисто мести…

— Плохо, — сказал Матадор. — Как бы опять нам с сапогами не схлестнуться… Вот же не вовремя!

— Я лучше с Мастдаем пойду, — сказал Печкин. — Он вон какой здоровый!

— Ладно, — сказал Матадор. — Значит, Киндер безработный снова с нами… Слушайся Мастдая, как меня, и даже лучше, потому что у него плюха тяжелее…

— Да уж знаю, — сказал Печкин.

— По уму, нам бы лучше отсидеться, — сказал Матадор. — Но это будет не по совести. Нарушил этот гадский снайпер всё наше хрупкое равновесие — кто стрелял? Чей стрелок? Ах, не ваш? Не выдумывайте про какого-то майора… Дуче, «долговцы» в курсе?

— В курсе-то в курсе, — сказал мордастый Дуче. — Но все равно грешат на «Свободу»… Да ещё какая-то комиссия из «Гринписа» примчалась на базу миротворцев. Расследовать, кто бедных мутантов газами травит…

— Удружил майор, — сказал Матадор. — Незаметно просочился через Периметр… Видите, бродяги, как всё смешалось в доме Облонских?

— Это которые Облонские? — встрепенулся миномётчик Умная Маша. — Это которые на хуторе Хвойная Поляна каннибализмом занимаются? Я бы им всё в доме перемешал… Дал бы бог прицелиться…

— Э, нет! — вскричал Матадор. — Партизанщину свою не берите! Хватит с нас вашего дружественного огня…

— Ладно, — сказал Умная Маша. — А я-то думал: забомбим балочку и проскочим… Была бы честь предложена…

— Ну, голова он у вас, — сказал Печкин, когда вожак миномётчиков поволок опорную плиту Колчаку на сохранение. — Как он с такой головой по Зоне ходит?

— Не у вас, а у нас, — сказал Матадор. — Привыкай. А ходит он в Зоне получше меня. Он любую «воронку» или «карусель» обойдёт без всяких гаечек. Как бы в компенсацию за умственное калечество…

Наконец разобрались, Батюшка перекрестил каждого персонально — и разошлись группы по разным намеченным маршрутам к одной Михалёвке. В Зоне прямых путей не бывает.

Печкин пошёл с Мастдаем не потому, что всерьёз обиделся на Киндера. Просто захотел усложнить себе жизнь. Надо с любым человеком уметь наладить отношения.

— До насыпи дойдём свободно, — учил Мастдай по дороге. — Не пялься на тех из наших, кто в зоне видимости. Перед насыпью остановимся…

Насыпь была свежая, как будто Его Величество Выброс взял и смял равнину громадными ручищами… Как будто игрок воспользовался редактором карт и поменял рельеф местности.

— Вот, смотри на ПДА, — сказал Мастдай. — Да не в этом режиме! Вы что, с Матадором и хохлом только водку жрали? На насыпи вроде ничего нет, зато за ней схарчит нас «вороночка»… Что значит не видно? Я сказал — есть, значит — есть. Поэтому Пройдём влево метров пятьдесят…

— С большим походом будет, — сказал Печкин, желая продемонстрировать, что он не только водку жрал со своими наставниками. — Двадцати бы хватило…

— Поход костей не ломит, — сказал Мастдай. — Топай.

За насыпью местность была открытая и пустая, только лежал полузакопанный грейдер.

— Ну вот, а ты говорил, — сказал Мастдай. — Техники всегда бойся! Там сидит штука посильнее «вороночки», и мы бы в неё прямёхонько скатились…

— Неуютно здесь как-то, — сказал Печкин. — Один как на ладони, все пули в одного…

— В Зоне уютно не бывает, — сказал Мастдай. — Но такие места я особенно не перевариваю. Поэтому постараемся проскочить как можно скорее… Не бегом!

— Вообще-то у меня ПДА прямо в шлеме, картинка перед глазами, — сказал Печкин.

Его дорогостоящая снаряга пообтрепалась, но служила исправно. Только вместо капризной швейцарской ружбайки Матадор вручил ему удобный «абакан», добавив при этом:

— Не выёживайтесь с вашим Шнитке, Иван Петрович, слушайте русскую народную песню «Валенки»!

— Так а хрюли ты молчишь? — сказал Мастдай.

— Так а хрюли выёживаться? — сказал Печкин. — Если я полный дуб по Зоне…

Шлем журналиста был предметом зависти всех вольных сталкеров. Подобные есть у военных, но только у старших офицеров, которые в Зону не ходят. Но для страховки Матадор всё же велел Печкину взять и стандартный ПДА — им-де хоть гвозди заколачивай, вещь проверенная. А со шлемом мало ли что может случиться…

— Там ещё куча опций, — сказал Печкин. — Потом Марконя мне их поотключал почти все. Там и голосовое предупреждение было — «эномэли райт», «эномэли лефт»… Но Матадор сказал-что так я ничему не научусь, а вляпаться могу… А вот SOS в случае чего передаётся автоматом…

— Хорошая штука, — сказал Мастдай. — Но я её ни за какие коврижки не напялю. Уж если куда вляпаешься, так сам виноват, а не японец, который контакт не допаял…

— Японцы уж давно ничего не паяют, — сказал Печкин. — Лазер ещё там хороший — и осветить, и ослепить…

— Хорошо, — сказал Мастдай. — А в деле-то его испытывали? Отзывы какие?

— Это опытная модель, — сознался Печкин. — Боюсь, что как раз я её и испытываю… Подарок Большого!

— Нельзя в Зоне надеяться на электронику, — сказал молдавский грузчик. — Вон она Радар-то как переделала! Может, это она, Зона, тебя и ведёт…

— Отключено всё, — сказал Печкин. — А композит шлема очень прочный…

Над пожухлой травой выставился одинокий тушканчик — тварь забавная, но зубастая, как Стич из мультфильма.

— Патроны береги, — сказал Мастдай. — Зашевелились, твари, почуяли… Эх, простояла бы ясная погода подольше — может, и передохла бы вся мутня…

— Зона родила бы новых, — сказал Печкин. — Наделала из нашей же протоплазмы…

— Так, — сказал Мастдай. — Стоп. Вон лежит опора… Что тебе картинка говорит?

— Вроде чисто, — сказал Печкин.

— Такого быть не может, — сказал Мастдай. — Опоры безнаказанно не валяются. «Электры» их любят. Видишь слева — там другая опора, стоячая, хоть и перекосилась. Значит, между ними могут оставаться провода. Их могли и мародёры оприходовать ещё в советское время, а могли они и остаться…

— И что тогда?

— А тогда они до сих пор под напряжением, — сказал Мастдай. — «Электры» по ним как бы растекаются, вот прибор и не видит… Только напруга там помощней…

Всё, что служило человеку, Зона постаралась переделать ему во вред, думал Печкин. Это надо будет подчеркнуть в сценарии. Или в романе. Нынче ведь романы так и пишут — эпизодами, экспликациями, ретроспективами да флэшбэками… Хоть и дико звучат такие слова в Зоне…

Проржавевший комбайн, почуяв человека, может начать двигаться, давить и резать. Высохшая вчистую бензозаправка может выбросить внезапный протуберанец. Из силосной ямы на центральной усадьбе колгоспа «Червоный незаможник» может подняться псевдогигант. На сельском кладбище в Лубениках могут выбраться из склепа Ходкевичей вполне активные носители славной гетманской фамилии…

— А живого от зомби твой шлем отличает? — сказал Мастдай.

— Не знаю, — сказал Печкин. — Я кое-кого повидал и даже пострелял, а с зомбаками пока не сталкивался… Ты это к чему?

— А к тому, что идёт за нами кто-то, — сказал Мастдай. — Далеко, но кажется, что по следу…

Печкин оглянулся.

По далёкой насыпи двигалось нечто, вздымало пыль…

— Давай-ка живей, — сказал Мастдай. — Не хочу я сегодня встречаться с кем попало. Допустим, что проводов нет, а я тебя пугал. Но нет моих сил дожидаться. Бегом! Вон к тем развалинам! Хоть в Зоне и не бегают…

Проводов, на счастье, не оказалось, но…

— Аномалия! — крикнул Печкин. — Прямо передо мной!

— Молодец, — сказал Мастдай и ловко разбросал несколько гаек с ленточками, обозначив границы «плеши». — Теперь пошли…

Строение, судя по кирпичам, было очень старое, без крыши, с узкими окнами.

— Батюшка говорил, тут часовня была, — сказал Мастдай. — Капличка по-здешнему. Ну-ка, глянь в свою оптику — кто там по нашу душу? А я здесь осмотрюсь…

Печкин вытащил бинокль. Никто живой за ними не шёл просто пылевой вихрь мотался туда-сюда по насыпи, словно решая — стоит с неё сходить или ну его? — Это ветер, — сказал Печкин. — Ветер поднимается перед грозой…

— Ну и у меня чисто, — сказал Мастдай. — А мог бы и кровосос притыриться… Иди сюда.

— Печкин! — рявкнуло в ушах. — Вы что там, спите? Где вы?

— Прости, Матадор, — сказал Печкин. — Я про связь-то забыл…

— Где вы?

— Мы у этой… У каплички кукуем…

— Знаю, — сказал Матадор. — Подежурьте там пока, я скажу… Мастдай меня слышит?

— Теперь слышит, — сказал Печкин. — Белого нашли?

— Нашли, — сказал Матадор. — Только не Белого и не майора. Снайпера мы нашли, судя по винтовке. Как я и предполагал, в районе водокачки. Там, собственно, одна винтовка и осталась от киллера — она собакам ни к чему…

— Вот и ладно, — сказал Мастдай. — Вот только непонятно мне, почему же винтарь-то бросили…

— Так снайпера, наверное, псы порвали ещё до того, как до него майор добрался, — сказал Матадор. — Или никуда наш служака не добрался… Так что на всякий случай посидите, место тихое, если без ума не шарахаться… До связи!

— До связи, — сказал Печкин. И спросил: — Мастдай, а как же они так быстро дошли? Ну, сколько мы там двигались — полчаса от силы…

— Это Зона, — сказал Мастдай. — Тут бывает.

И рассказал о том, как сталкер Софрон, вознамерившись переночевать на хуторе Барсуки, целую неделю перебирался через город, заросший бурьяном. Он шёл и шёл, останавливался для отдыха и сна, а к дому всё никак не мог подойти.

Кончился у Софрона провиант, кончилась вода, радиофаг кончился, и двигался Софрон уже ползком, а перед глазами торчали всё те же высохшие будылья, и не было им краю. Хотя хата была уже совсем близко, и на подоконнике стоял старый патефон с раструбом, и бесконечно лился оттуда гнусавый лирический голос:

Я понапрасну ждал

Тебя в тот вечер, дорогая,

Ещё не знал я, что чужая

Ты для меня.

Мне бесконечно жаль

Твоих несбывшихся мечтаний,

И только боль воспоминаний

Гнетёт меня…

Хотелось счастье мне

С тобой найти,

Но, к сожаленью, нам

Не по пути…

И на связь не мог выйти злосчастный сталкер, потому что враз разрядились все батареи в ПДА. Он и в воздух палил в надежде привлечь хоть чьё-нибудь внимание, а потом отключился. И привели его в сознание не иные кто, как Мастдай и Дуче, ещё не рассорившиеся. И спросили, в кого же он все рожки разрядил…

— А назад он не мог повернуть? — сказал Печкин.

— Тогда ещё хуже было бы, — сказал Мастдай, но почему, уточнять не стал. — Уж такое там место. А песенка эта все мозги ему выжгла не хуже Радара…

Печкин свернул за угол по малой нужде и воскликнул:

— Ура! Здесь и покемарить можно!

Мастдай встал за его спиной, схватил за плечи:

— Назад, дебил! Оружие к бою!

Перед ними высилась куча свежих опилок. Мастдай дал по опилкам очередь.

— В башку бей!

Кого в башку, хотел спросить Печкин, но тут опилки взлетели в воздух, и метнулась к сталкерам здоровенная тварь…

«Абаканы» стреляли и стреляли, пока тварь не затихла.

Печкин ничего не соображал, а Мастдай ничего не объяснял. Он пнул облепленную опилками тушу и сказал наконец:

— Оба мы дураки. Я — потому что здание не обошёл. Ты — потому что не подумал: откуда в Зоне свежим опилкам взяться? А кровосос третий с нами дурак, хоть и говорят, что кровососы умные. Он невидимым стал, а опилки-то его обрисовали! Хорошо бы ты покемарил!

И добавил:

— Кровососа всегда бей в башку! Хрен с ними, со щупальцами! Пусть их учёные сами добывают!

Печкин был спокоен, но знал, что страх придёт позже.

— Как-то уж больно быстро мы с ним управились, — сказал он. — В кино-то поединки вон какими долгими бывают… Регенерация, говорят, и прочее…

— Мы не в кино, — сказал Мастдай. — И не в книге. Бей в башку — и вся регенерация…

— Всё равно придётся расписывать схватку на три страницы, — сказал Печкин. — А то скажут — неубедительно…

— Те, которые пишут да снимают, — сказал Мастдай, — к Зоне и близко не подходили, развлекались в Зомбилэнде по профсоюзной путёвке. Конечно, в чучело можно до посинения стрелять, а оно всё ещё рыпаться будет…

— Зато можно теперь поваляться на опилках, — сказал Печкин, но быстро спохватился: — Откуда же опилки взялись? Привезли овощеводы полный кузов из ближайшего леспромхоза — рядки мульчировать?

— Вот об этом, — сказал Мастдай, — ты и напишешь в своей книге. Что-нибудь придумаешь. Что Батюшка решил восстановить капличку, нанял Техаса с пилой…

— А где он свежий лес взял?

— Тоже придумаешь. Ты же писатель. В принципе можно с белорусской стороны пригнать хоть лесовоз. Но кому оно надо?

— Будем считать, что опилки самозародились, — сказал Печкин — Или какие-то особые древоточцы завелись…

— От шашеля опилок не бывает, — сказал Мастдай. — Одна труха. Хреновая у тебя фантазия, писатель. Вот показывал тебе Матадор новенький грузовик на автобазе в Пирожках? Все остальные ржавчина съела, а он как с конвейера.

— Показывал, — согласился Печкин. — У него ещё вроде двигатель работает до сих пор…

— Вот видишь, а ты говоришь, — сказал Мастдай. — Если мог сохраниться со времён Союза грузовик на ходу, так куча опилок и подавно…

— Вот уж нет, — сказал Печкин. — Вот уж часовню восстанавливать при советской власти никто бы не стал. Небось не памятник архитектуры…

— Давай-ка кровососа обратно в опилки запихаем, — сказал Мастдай. — Чтобы собаки не сразу учуяли, а то набегут…

— И всё-таки кровососы умные, — сказал Печкин, когда закончилась грязная работа. — Он всё правильно рассчитал. Непременно нормальный человек свежими опилками в Зоне заинтересуется, подойдёт… Идеальная ловушка!

— Нет, — сказал Мастдай. — В Зоне нормальный человек сначала очередью шарахнет, а уж только потом заинтересуется. И то не всякий…

Они присели у кирпичной стены на дождевике, который расстелил Мастдай, набили автоматные рожки, положили оружие рядом. Печкин закурил…

— А вот это ты зря делаешь, — сказал Мастдай. — Нет, ты кури, кури, но в Зоне лучше бросить табачок…

— Почему? Чтобы дым никто не почуял?

— Не-а, — сказал Мастдай. — Чтобы самому чутья не терять. Я когда бросил, так на меня столько запахов обрушилось! Двадцать лет курил и не знал, что мир на самом деле такой вонючий! Теперь ко мне никакой зомби не подкрадётся — издалека услышу…

— Так многие же тут курят, — сказал Печкин. — Практически все.

— Курят — значит меньше моего жить хотят, — сказал Мастдай.

И только тут Печкина начало колотить.

— Выпей. — Мастдай протянул ему флягу. — Это домашний коньяк.

Печкин хлебнул, выдохнул:

— Да-а…

— Вот видишь, а ты говоришь… Присылают мне из дома…

Некоторое время они сидели молча, потом Печкин спросил:

— А почему ты в Зону подался?

Вообще-то такие вопросы здесь считаются неприличными — так же, как про заработки, интимную жизнь или вероисповедание. А все журналисты почему-то задают именно такие! Но Мастдай не возмутился и сказал:

— Неохота мне было становиться румыном. Какой из меня румын?

Тут только Печкин расслышал, что говорит известный головорез с приятным таким акцентом, как цыган Будулай в сериале.

— Кто тебе коньяк присылает? Жена?

Мастдай махнул рукой.

— Дед присылает. А жена — она в румынки подалась: Штефан чел маре, Романиа маре… И дочка вся в неё… А сын — в меня… У нас ведь тоже писатели есть, вот они-то и сбили народ с толку… Потомки даков и римлян… А я считаю, что румыны — это те же итальянцы, только made in China…

Печкин рассмеялся. Мастдай всё больше ему нравился. Вот он как раз подходит для киногероя — простой, да не очень-то простой парень, семейная драма, хрен-перец…

— Ой, — спохватился он. — Я же Матадору не докладывал…

Но так и не доложил он Матадору ничего…

— Так гроза же будет, — сказал Мастдай. — Потому и трещит…

— Тогда сидим, скучаем, — сказал Печкин.

— В Зоне не соскучишься, — сказал Мастдай.

И оказался, к сожалению, прав.

Всю округу потряс такой громовый раскат, что, мерещилось, застукали друг об дружку кирпичи часовенки, намертво скреплённые хитрым раствором давно похороненных каменщиков.

— Это, кажется, не гроза, — сказал Мастдай. — Это, кажется…

— Выброс? — спросил Печкин одними губами.

— Не знаю, — сказал Мастдай. — Только капличка нас не спасёт…

— Он идёт к нам… — сказал журналист.

— Кто?

— Тот, который на насыпи…

— Мама-мама, — сказал Мастдай и добавил несколько слов по-своему. И речь его действительно походила на итальянскую.

То, что взметало вдали пыль, приближалось…

— Таких больших «воронок» не бывает, — сказал Мастдай. — И «каруселей» не бывает… Разве что специально для нас…

— Обыкновенный смерч, — сказал Печкин. — Хотя тоже ничего хорошего… Придётся укрыться за стенами. Ладно, что ему на пути ничего серьёзного не попалось… Я видел торнадо в Канзасе — коровы летают, комбайны, брёвна… Коттеджи их картонные…

Огромная воронка без кавычек поднимала в воздух только выдранную траву, мелкие камешки да тельца неудачливых тушканчиков.

— За стенами не надо, — сказал Мастдай.

— Почему?

— Нехорошо там… И мы уже не в Канзасе, Тотошка…

И Печкин снова удивился ему.

— Прёт прямо на «плешь», — сказал Мастдай. — Она его и прикончит… Схлопнет…

— А так бывает? — сказал Печкин.

— «Плешь» и «вертушку» с неба сдёрнет, если низко летела, — сказал Мастдай. — Ах ты ж… Падай!!!

Печкин выполнил команду автоматически: упал ничком, обхватив шлем руками, что было уже совсем глупо — японское чудо способно защитить голову куда надёжнее.

Но оказалось, что смерч, захваченный «комариной плешью» весит много больше, чем подхваченная им мелочь. С такой силой грохнуться о землю мог разве что знаменитый Сихотэ-Алиньский метеорит, хоть никто при этом событии и не присутствовал…

Даже несколько кирпичей не выдержали — вылетели и попадали вниз. К счастью, мимо лежащих сталкеров… Прошло секунд примерно десять.

— Крандец котёнку, — с облегчением сказал Мастдай. — Поднимайся, писатель…

Печкин попробовал встать — и не смог.

— Брюхо прилипло, — сказал он. — Ноги не отрываются…

— «Жадинка» образовалась, — сказал Мастдай. — Не вздумай руками оттолкнуться!

— Да я уже, — виновато сказал Печкин. — Но с руками всё в порядке.

— Твоё счастье, — сказал Мастдай. — Хотя, по идее, должно и руки приковать…

— Липучка оказалась быстросохнущая, — сказал журналист. — Передние лапки у мухи свободны, да хрюли толку… А ты тоже?

— За компанию, — сказал Мастдай. — Что Илья — то и я… Плохо, что не видно мне ничего, только земля… Лучше бы я руки под голову положил, да кто ж знал… Спасибо каске, что хоть мордой не впечатался… Словила нас матушка Зона.

— Тогда и руки бы приковало, — сказал Печкин.

— Толку теперь от рук, — сказал молдавский грузчик. — Вот набегут тушканчики и начнут нас объедать с филейных частей… Связь! Связь у тебя работает?

— Связь у меня постоянно работает, — сказал Печкин. — Только в эфире всё тот же шум… Но Матадор ведь знает, где мы…

— Если живой ещё Матадор, — сказал Мастдай. — Если ему Зона тоже какой хитрый бенц не устроила… Накопила зла за солнечные деньки…

— А если…

— Помолчи, — сказал Мастдай. — Поздняк метаться. И не вздумай мне тут истерики устраивать…

— Да я и не собираюсь, — обиженно сказал журналист.

Как глупо, думал он. Какой позорный конец. Не в схватке до последнего патрона, не в «электре», убивающей мгновенно. Как мотыльки в паутине. Я в детстве пробовал освобождать мотыльков. Ничего хорошего не выходило. А теперь сам вот так. Пытка бездействием. Пытка беспомощностью. Пытка ожиданием…

Смерть ведь не знает, что официально меня уже нет. Она бюрократизмом не страдает. Она живого от мёртвого всяко отличит. Вот как позорно кончается мой сценарий. Или роман. Конечно, если сценарий, то непременно после фильма надо издавать роман. А также выпускать футболки, бейсболки, значки, авторучки и флэшки с соответственной символикой. И рекламный слоган: «Он шёл в Зону за вдохновением, а нашёл смерть». Муха шла, шла, шла — и копеечку нашла… Пошлость какая… Постер с красивым героем, автомат наперевес… И косые чёрные буквы: «Остальное — судьба». Тоже претенциозное название…

— Печкин, — подал голос Мастдай. — Ты голову повернуть можешь?

— Голову могу, — сказал Печкин. — Шлем не могу. Не отрывается.

— Хреново, — сказал Мастдай. — Грош цена теперь твоему шлему. У меня-то простая маска, её не жалко. Самая дешёвая.

— Нет, — сказал Печкин. — Грош укрепляет позиции на международных валютных биржах. У меня тут наконечник есть особый, сенсорный, как у Стивена Хокинга. Управлять можно языком и зубами. Так что обзор у меня, считай, круговой. Словно экран перед глазами. Хороший гаджет. А то бы я тоже только в землю пялился. Пока всё справа чисто и даже ветер стих… А слева — стена, там смотреть не на что. Разве что на тебя. А это не способствует оптимизму…

— Если тихо — значит сейчас хлынет, — сказал Мастдай. — Это даже хорошо, когда хлынет как следует, меньше живности будет шастать, попрячется мутня… Кроме зомбаков — тем погода по барабану. Ты верующий?

Журналист подумал.

— Теперь, наверное, да, — сказал он.

Теперь такие вопросы задавать друг другу можно, сказал он себе. Момент истины. Тоже затаскали выражение до полной пошлости. Уно, уно, уно моменто… Думаем готовыми блоками, чужими словами…

А надо мыслить позитивно. Как лягушка в притче. Шалишь, лягушачья смерть!

Он ещё раз попробовал приподняться на руках и только сейчас сообразил, что…

— Мастдай! — крикнул журналист.

— Чего? — тревожно сказал сталкер.

— У нас же только комбезы прикованы! И берцы! Это не «жадинка», это что-то другое, вроде клея «Момент». Надо как-то освободиться…

— Точно, — сказал Мастдай. — Ты от природы умный или в институте хорошо учился?

— Да уж за экзамены не платил, — сказал Печкин.

Мастдай повозился, покряхтел и сказал:

— Хорошая была мысль. Только у меня все ножи на груди, не подлезешь… И комбез на правой руке прикован… Э-э-эх!

Послышался треск. Такого желанного звука Печкин давно не слышал…

— Остальное хрен оторвёшь, — сказал Мастдай. — А я-то ещё Сидоровича ругал, что старьё подсовывает! Если бы старьё!

— Мне и думать не стоит, чтобы отлепиться, — сказал Печкин. — Столько бабок впалил в снарягу! Броня крепка! Зато руки свободны, и я ножичек как-нибудь добуду…

Именно что как-нибудь — кармашек-то был на левой руке. Только бы нож не улетел далеко…

Но сумел журналист сделать всё правильно и зажал в правом кулаке кривой клиночек модели «десперадо». Очень подходит к случаю такое название…

— Ты бросишь его мне очень точно, — сказал Мастдай. — Потому что я ничего не вижу. Брось так, чтобы он коснулся моей руки, но не отскочил. Не торопись. Рассчитай всё.

Печкина пробил пот. Он никогда в жизни ни к чему не прилипал, разве что к девушкам. У него не было такого опыта. Журналист представил, что он калека. Как упомянутый Стивен Хокинг. Но этот замечательный человек держит в голове всю Вселенную. А ему нужно держать только ножичек. Тогда всё и получится…

Тогда всё и получилось.

А в фильме герой непременно бы промахнулся, думал Печкин. И тянулся бы за лезвием тщетно и долго, для пущего драматизма…

— Хорошая заточка, — сказал Мастдай. — Только за обстановкой не забывай наблюдать, чего на меня пялиться… Начнём с подбородного ремешка…

После чего затеял живую беседу с собственным комбезом, причём изъяснялся исключительно матом. Наконец дело дошло до берцев и шнурков… Потом Мастдаева глотка издала торжествующий рёв…

Печкин не выдержал, перевёл обзор вправо, повернул картинку на девяносто градусов…

Грузчик винзавода выглядел как чудом уцелевший пассажир после авиакатастрофы. Босой. В изрезанном солдатском белье, с которого свисали остатки камуфляжного комбинезона, закреплённые на плечах. Бронежилет был нараспашку, потому что сгоряча Мастдай перерезал и застёжки-липучки. На непокрытой голове сверкала залысина — пришлось отхватить и часть собственных волос. Мастдай гордился своими чёрными цыганскими кудрями и упорно не стригся под нулёвку, как прочие, хоть оно и причиняло неудобства…

— Балдеешь, падла? — сказал он. — Посмотрим, как ты-то сам предстанешь…

И прошлёпал по земле к связчику.

— Нет, — сказал он. — Не берёт твоя сталь такую кожу. Ну-ка я своим поковыряю… Тоже не берёт. Тут «ниточка» в сборке нужна, да не по карману она нашему брату. Но ты не печалься. Я тебя не брошу. Покуда край обоим не наступит… Обещаю пристрелить из твоего дамского пистолетика раньше, чем… Ну ты понял.

— Ты с детства такой гуманный или хорошо учился? — сказал Печкин. — Не возьмёт моя «беретта» этот композит, даже бронестекло у шлема не пробьёт… Девичья игрушка… Не вьём ей, как сказал бы Топтыгин…

— Тогда у нас проблема, — сказал Мастдай. — Потому что стволы тоже прикованные. Но с зачехлёнными стволами в Зоне не ходят… А гуманизму… Гуманизму меня Белый научил.

— Я идиот, — торжественно сказал Печкин. — Мне же надо просто отключить защиту. Она автоматически активизируется, когда мне опасно становится. Когда датчики сработают — ну, адреналин там и всё такое… Вот теперь попробуй…

Мастдай попробовал — совсем другое дело.

— Молодцы японцы, — сказал он.

— Умная материя, — сказал Печкин. — Сперва как сталь, потом как лёд, потом как воск, потом как мёд… Правда, это про женщину поётся, но к нашему случаю как раз в тему… Да ты не режь по живому!

— Берцы жалко, — вздохнул Мастдай. — Наверное, тоже умные?

— Увы, — вздохнул журналист.

— А эту хрень зачем таскаешь? От хулиганов защищаться?

— Это Синильга от меня хотела защититься, — сказал Печкин. — Надо ей вернуть с глубочайшими извинениями…

Потом Мастдай ухватил его за бока и вытащил, как личинку из кокона.

— Орёл и сокол, — сказал он. — Король Зоны.

— Поглядел бы ты, товарищ, на себя со стороны, — сказал Печкин. И расхохотался потому что на груди у Мастдая красовалась татуировка:

«Ars longa — vita bre…»

Ай да Мастдай!

Хотя было не до веселья. Без комбеза человек в Зоне просто голый. Без обуви — вообще покойник. Или пройдёт по радиоактивной земле, или наступит на кого-нибудь ядовитого. Воистину — «vita bre…».

Берцы пришлось долго пилить ножами. Получились странные обутки, из которых торчали пальцы.

— Как перчатки у велосипедистов, — сказал Мастдай. — Хорошо, что я с собой ношу инструмент и держу во внутренних карманах… А вот упасть бы нам на плащ, так и проблем бы не было…

Он быстро выкроил из обрезков кожи, оставшихся на Печкине, что-то вроде мысков или союзок на сапогах-бурках.

— Вот, запихай, потом пальцами прижмёт, — сказал Мастдай. — В Зоне любому ремеслу научишься, если выживешь…

Оружия у них считай что не было, ножи и «беретта» разве только против людей годились, да и то на Материке.

— Может, повезёт нам и до «Хардчо» доберемся? — сказал Печкин. — Проскочим?

— Нет, — сказал Мастдай. — Уже не проскочим. К нам собаки бегут.