Маурер: тревога и теория научения 3 страница

² Ср. Д.М. Леви (Levy): «Наиболее мощный фактор, влияющий на соци­альное поведение, зарождается на основе первичного социального опыта об­щения со своей матерью». — Материнская гиперопека, Psychiatry, 1, 561 и последующие страницы. Гринкер и Шпигель, чьи взгляды являются развити­ем фрейдизма, в своем исследовании военных летчиков указывают, что страх и тревога не возникают, если ценность или объект, которому угрожают в процессе сражения, не представляет собой «нечто, что очень любят, высоко ценят и считают очень близким». Это может быть человек (сам субъект или любимый человек) или ценность, в том числе абстрактная идея. — Люди под действием стресса, Филадельфия, 1946, с. 120. Выскажем предположение, которое соответствует изложенным выше взглядам Фрейда, что первым вы­соко ценимым человеком является мать и что способность высоко ценить Других людей и ценности развивается на основе этого первоначального про­тотипа.

о тревоге, мы кратко обозначим некоторые направления, в которых развивалась его мысль, от более ранних к более позд­ним работам¹. Во-первых, коснемся роли либидо. В этом отно­шении взгляды Фрейда сильно сместились в сторону от его первоначальной позиции. В то время как более ранняя теория тревоги почти полностью представляла собой описание транс­формаций либидо (это было «исключительно экономическое описание», как замечает Фрейд), в более поздних работах он говорит о том, что судьба либидо теперь его не очень интере­сует. Во второй, поздней теории Фрейда, однако, либидо ос­тается: энергия, которая принимает форму тревоги, — это все еще либидо, отнятое у катексиса подавленного либидо; эго выполняет функцию подавления посредством «десексуализа-ции» либидо, и опасность, с которой сталкивается человек (и вследствие которой возникает тревога), — это «экономическое нарушение, вызванное увеличением стимуляции, взывающей к тому, чтобы некое психическое качество было из нее сфор­мировано»².

Хотя во всех работах Фрейда отражена его привержен­ность концепции либидо, в них прослеживается переход от описания тревоги как автоматического изменения формы ли­бидо к описанию индивида, который воспринимает опасность и использует либидо (энергию) для того, чтобы справиться с этой опасностью. Наличием такого перехода отчасти объяс­няется то обстоятельство, что вторая теория Фрейда дает бо­лее адекватное описание механизма тревоги. Но нам хотелось бы знать, не запутывает ли проблему акцент на теории либидо в более поздних работах Фрейда, посвященных тревоге, ведь индивид в этой теории рассматривается как носитель ин­стинктивных или либидозных потребностей, взывающих к

¹ Такой подход — сделать набросок основных направлений мысли Фрей­да — важен потому, что представления Фрейда изменялись и развивались в течение всей его жизни. Поэтому догматизм в отношении его взглядов явля­ется неприемлемым; впрочем, изменение взглядов Фрейда с течением време­ни способствует некоторой неопределенности его представлений, как они изложены в его работах. Например, время от времени Фрейд излагает свои мысли так, будто полностью отвергает собственную первую теорию тревоги; в других местах как будто считает, что ранняя и более поздняя теории в ка­кой-то мере совместимы.

² Проблема тревоги, с. 100.

тому, чтобы их удовлетворяли¹. Точка зрения, которая приня­та в данном исследовании (см. главу 6, ниже), помимо проче­го, развивает излагаемое направление мысли Фрейда дальше: либидо, или энергетические факторы, представляется не в ви­де количественной величины, баланс которой динамичен и которая стремится выразить себя, а понимается как функция ценностей или целей, к которым стремится индивид в про­цессе взаимодействия с окружающим миром.

Другое направление изменений видится в подходе Фрейда к формированию симптомов тревоги. Это направление про­является особенно ярко, когда Фрейд полностью отказывает­ся от своего раннего представления о том, что подавление вы­зывает тревогу, в пользу более позднего представления, что тревога вызывает подавление. Этот сдвиг во взглядах Фрейда означает, что тревога и ее симптомы понимаются не как след­ствие некоторого простого интрапсихического процесса, но как возникающие на основе стремления индивида избежать опасной ситуации в пространстве социальных отношений.

Еще на одно направление развития указывает попытка Фрейда преодолеть дихотомию «внутренних» и «внешних» факторов, связанных с тревогой. В то время как в более ран­ней теории невротическая тревога рассматривалась как страх человека перед собственными побуждениями либидо, позже Фрейд понял, что либидинозные побуждения являются опас­ными, поскольку их удовлетворение угрожает внешней опас­ностью. В первой теории внешняя опасность играла весьма незначительную роль; тревога возникала как следствие авто­матической интрапсихической трансформации либидо. Позд­нее внешняя опасность стала для Фрейда значимой пробле­мой — после ряда проведенных в последний период анализов он увидел, что внутренняя опасность — опасность, исходящая от своих собственных побуждений, — возникает потому, что индивиду противостоит «внешняя и реально угрожающая си­туация». Та же линия большего внимания к борьбе тревожно-

¹ Автор согласен с теми критиками фрейдовской теории либидо, кото­рые утверждают, что эта теория является пережитком физико-химических представлений девятнадцатого века. В качестве примера физико-химических представлений Фрейда переводчик его последней работы приводит аналогию между либидо и «электрическим разрядом». (Очерк психоанализа, перевод Дж. Стрэчи (Strachey), Нью-Йорк, 1949, с. 23.)

го индивида со средой (прошлой или настоящей) просматри­вается во все более частых упоминаниях в поздних произведе­ниях Фрейда словосочетания «опасная ситуация» и все менее частых — слова «опасность». В ранних работах Фрейда гово­рится о том, что целью появления симптома является защита индивида от потребностей его собственного либидо. Но, из­лагая свою вторую теорию, Фрейд пишет: «Можно сказать, что симптомы образуются с целью избежать появления трево­ги, но такое утверждение поверхностно. Более точно то, что симптомы образуются с целью избежать опасной ситуации, о которой сигнализирует тревога»¹. Далее в той же работе он за­мечает: «Мы также пришли к выводу, что инстинктивные по­требности часто становятся (внутренне) опасными только по­тому, что их удовлетворение приводит к возникновению внешней опасности — потому что внутренняя опасность ука­зывает на наличие внешней опасности»². Поэтому симптом — это не просто защита от внутренних импульсов: «По нашему мнению, взаимоотношения между тревогой и симптомом ока­зались менее непосредственными, чем ожидалось, что являет­ся следствием, по нашему мнению, размещения между двумя феноменами возможности опасной ситуации»³. В некоторых интерпретациях теории Фрейда все еще делается акцент на его ранней точке зрения. Как пишут Хили, Броннер и Бауэре: «Формирование симптома... теперь рассматривается как за­щита или бегство от тревоги»⁴. На первый взгляд кажется, что мы слишком подробно освещаем вопрос, не имеющий боль­шого значения, когда делаем упор на переходе от «опасности» к «опасной ситуации». Но мы считаем, что это ни в коей мере не малозначимая проблема или терминологический вопрос. Главное в том, рассматривать ли тревогу как в основном ин-трапсихический процесс, с одной стороны, или считать, что тревога возникает вследствие стремления индивида устано­вить связь со своей средой, с другой. Согласно позднему под-

¹ Проблема тревоги, с. 86. Мы присоединяемся к; этой точке зрения, ко­гда описываем функции симптомов (см. главы 3 и 8).

² Там же, с. 152.

³ Там же, с. 112.

⁴ Структура и значение психоанализа, с. 411. Ср. точку зрения, выдвину­тую в гл. 3, выше, о том, что симптом — это защита от ситуации, вызываю­щей тревогу.

ходу Фрейда, интрапсихические процессы являются важны­ми, так как это реакции на проблемы, возникающие в меж­личностных отношениях, и средства решения этих проблем. Мысль Фрейда развивалась в сторону более организмического взгляда на явления — под организмическим здесь имеется в виду представление о человеке во всех его межличностных от­ношениях. Но хорошо известно, что Фрейд никогда не дово­дил эту линию до логического конца, не становился на пози­цию, полностью соответствующую организмическому взгляду на вещи, или представлению об определяющем влиянии куль­туры. Мы полагаем, что Фрейд не мог этого сделать из-за сво­ей приверженности теории либидо, так же как и топологиче­скому представлению о личности. Последнее в развитии воз­зрений Фрейда на тревогу сказалось на усилении внимания к топологическому представлению психики — следствию его раз­деления личности на суперэго, это и ид. В результате Фрейд стал больше заниматься функцией тревоги, посредством ко­торой индивид, используя эго, воспринимает и интерпретиру­ет опасную ситуацию. Фрейд замечает, что словосочетание, использованное им в более ранней теории, «тревога ид», не­удачно, так как ни о ид, ни о суперэго нельзя сказать, что они ощущают тревогу.

Хотя эволюция взглядов Фрейда сделала его более позд­нюю концепцию более адекватной и с психологической точки зрения более понятной, мы хотим задаться вопросом, не за­темняет ли упомянутая топологическая метафора проблему тревоги, если понимать ее буквально? Например, Фрейд гово­рит в своем позднем сочинении, что эго «подавляет», воспри­нимая опасную ситуацию. Но разве подавление не включает в себя также и бессознательные («ид» с позиции топологии) функции? В самом деле, любое эффективное формирование симптома должно включать в себя элементы, исключенные из сознания, что признал бы прежде всего сам Фрейд, несмотря на приверженность топологическим представлениям. Мы по­лагаем, что подавление и симптомы лучше всего рассматри­вать как средства, используемые организмом для приспособ­ления к опасной ситуации. Хотя в определенных случаях по­лезно и необходимо наблюдать за тем, как определенные элементы осознаются, а другие исключаются из сознания,

точное следование топологическому принципу ведет не толь­ко к запутанности теории, но также отвлекает внимание от реально существующей проблемы, а именно от рассмотрения организма в опасной ситуации¹.

Еще один вывод из топологического подхода Фрейда мож­но обнаружить, следуя за его мыслью при обсуждении беспо­мощности при тревоге. Он утверждает, что при невротиче­ской тревоге эго становится беспомощным из-за конфликта с ид и суперэго. Хотя автор данной книги и согласен с тем, что при всякой невротической тревоге индивид вовлечен в интрапсихический конфликт, возникает вопрос, состоит ли сущ­ность этого конфликта в отсутствии согласия между эго, су­перэго и ид, или в противоречии между ценностями, а также целями, которых индивид стремится достичь в процессе взаи­модействия с миром людей. Следует считать доказанным, что какой-то материал этих конфликтов будет осознаваться, а ка­кой-то подавляться, как и то, что при невротической тревоге предыдущие конфликты индивида вновь актуализируются. Но, по нашему мнению, как настоящие, так и прошлые кон­фликты следует рассматривать не как существующие между различными «частями» личности, а как существующие между несовместимыми целями; такие конфликты ведут к тому, что индивид вынужден тем или иным способом приспособиться к опасной ситуации.

Нет необходимости подробно рассматривать глубокий вклад, который внес Фрейд в понимание тревоги. Основная заслуга Фрейда — в освещении всех сторон формирования

¹ Следствия фрейдовской топологии, которые запутывают решение про­блем, можно наблюдать, если рассмотреть стремление Фрейда подходить к эго и ид буквально как к географическим районам личности. В своей послед­ней работе Очерк психоанализа (Нью-Йорк, 1949) Фрейд ссылается на «топо­логическую» точку зрения и говорит, что эго «появляется из коркового слоя ид» (с. 100), и использует такие словосочетания, как «области психики» (с. 15) и «части коры, наиболее слабо соприкасающиеся с эго» (с. 41). Мы счита­ем, что приписывание различным областям нервной системы психологиче­ских функций может быть сделано только очень приблизительно... (см. главу 3). Стремление локализовать «функции эго» напоминает автору этой книги утверждение Декарта и других мыслителей семнадцатого века о том, что ме­сто, где расположена человеческая душа, это шишковидная железа у основа­ния мозга. И опять-таки, лучше всего процитировать самого Фрейда: психологические явления следует объяснять психологически.

симптома, в принципиально новой идее о первичном источ­нике тревоги — отделении ребенка от матери, и в изучении субъективных и эндогенных аспектов невротической тревоги.

5. Ранк: тревога и индивидуация

Точка зрения Отто Ранка на тревогу логически вытекает из его представления о том, что основная проблема человече­ского развития — это индивидуация. История жизни человека представляется Ранку как бесконечный ряд впечатлений об отделении, и каждое такое впечатление предоставляет инди­виду большие возможности для автономного выбора. Рожде­ние — это первое и наиболее волнующее событие в череде от­делений, но аналогичный психологический опыт имеет место, когда ребенка отнимают от груди, когда он начинает ходить в школу, когда взрослый отделяется от своего одиночного со­стояния и женится, и все это представляет собой этапы разви­тия личности, до тех пор пока не происходит последнее отде­ление, смерть. По Ранку, тревога — это опасения, которые со­провождают такого рода отделение. Тревога возникает, когда перестает существовать ситуация относительного единства личности со средой и зависимость от нее, это тревога перед лицом потребности индивида жить автономно. Но тревога также возникает, если индивид отказывается отделить себя от позиции, которая дает непосредственное чувство безопасности: человек тревожится, что потеряет свою автономию. (Концеп­ция «отделения индивида от целого» имеет длинную историю в философии, начиная от Анаксимандра в доклассический период античной Греции. Не подлежит сомнению, что это пло­дотворная концепция как в психологии, так и в философии, и что у Ранка было много эмпирического, экспериментального материала, который послужил основой его концепции.)

На представления Ранка о тревоге повлияли его знамени­тые исследования травмы рождения¹.

Рождение, как событие и как символ, по мнению Ранка, из всех психологических событий на жизненном пути инди-

¹ Травма рождения, Нью-Йорк, 1929; первоначально опубликовано в Германии, 1924.

вида имеет главное значение. В то же время его представле­ния о том, что ребенок воспринимает тревогу во время рожде­ния, является спорным. Ранк утверждает, что «ребенок впер­вые ощущает страх во время рождения», и это ощущение Ранк называет «страхом перед лицом жизни»¹. Эта первичная тре­вога является тревогой, обусловленной отделением человека от целого, в котором он был един со своей матерью, и-резким переходом в совершенно другое состояние взаимодействия индивида с миром.

В настоящее время можно согласиться с тем, что опыт ро­ждения открывает перед младенцем множество потенциаль­ных возможностей, и наш разум взрослого, окажись он на месте детского, мог бы это воспринять. Но то впечатления мла­денца, его восприятия, то, что можно назвать «чувством», это другой вопрос. Как кажется, точнее говорить, что в момент рождения тревога существует «потенциально», чем что она су­ществует реально, и рассматривать рождение как символ. В самом деле, из более поздних работ Ранка становится ясно (хотя это не относится к приведенным цитатам), что он отно­сился к опыту рождения, как к символу². На чем настаивает Ранк, так это что тревога существует у младенца до того, как она наполняется каким-то конкретным содержанием. «Инди­вид входит в мир со страхом, — говорит он, — и этот страх су­ществует независимо от внешних угроз, имеют ли эти угрозы сексуальную или иную природу». Затем в процессе развития ребенка «внутренний страх» связывается с внешним воспри­ятием угроз, и этот процесс «объективирует и конкретизирует неконкретный внутренний страх»³. Таким образом, Ранк раз­личает первичные недифференцированные опасения, кото­рые в данной работе мы называем «тревогой», и более позд-

1 Отто Ранк, Волевая терапия; представление терапевтического процесса как взаимоотношений; Нью-Йорк, 1936, с. 168.

² Например, Ранк утверждал, что больной проходит через опыт рож­дения, отделяясь от аналитика на последних стадиях психотерапии. — Там же.

³ Там же, с. 172—173. Такое связывание первичной тревоги с конкрет­ным опытом, принимающее форму страха, Ранк называет «терапевтичным», имея в виду, что индивиду легче иметь дело с конкретной угрозой.

ние конкретные, объективированные формы опасений, кото­рые мы называем «страхами»¹.

Как говорит Ранк, первичная тревога младенца на протя­жении жизни индивида принимает две формы — а именно страх жизни и страх смерти. Этими двумя терминами, на первый взгляд неконкретными, Ранк называет два аспекта индивидуации, которые могут проявляться в бесконечном мно­жестве форм в опыте любого человека. Страх жизни — это тревога по поводу любой новой возможности автономной ак­тивности. Это «страх жить как изолированный индивид»². Подобная тревога имеет место, как утверждает Ранк, когда человек воспринимает свои творческие возможности; актуа­лизация этих возможностей означает создание новых сущно­стей; это не только работа в области искусства (например, ху­дожника), но также новые формы взаимоотношений с други­ми людьми и непрерывное построение самого себя. Такие творческие возможности несут угрозу уже сложившимся фор­мам взаимоотношений. Конечно, не случайно, что концеп­цию тревоги в процессе творческой активности предлагает психолог, который провел, возможно, наиболее плодотворное исследование в психологии искусства. С подобной концепци­ей мы сталкивались у Кьеркегора, она представлена и в клас­сической литературе, в греческом мифе о Прометее³.

Страх смерти, по Ранку, противоположен описанному стра­ху жизни. В то время как страх жизни — это тревога по поводу «движения вперед», приобретения индивидуальных черт,

¹ Тут может быть путаница, так как Ранк использует термин «страх» для обозначения и страха, и тревоги. Но из контекста его работ, из того, что он сам писал по поводу «страха перед жизнью», «внутреннего страха» и «первич­ного страха» появившегося на свет человека, как кажется, ясно, что он имеет в виду то, что другие авторы — Фрейд, Хорни, Гольдштейн и другие — назы­вают тревогой. Например, Ранк описывает первичный страх как «недиффе­ренцированное чувство отсутствия безопасности», и это словосочетание является логичным определением ранней тревоги. Мы считаем, что такие об­щие термины, как «страх жизни» и «страх смерти», бессмысленны, если они не обозначают тревогу. Можно бояться того, что тебя застрелит сосед, но по­стоянный «страх смерти» — это нечто иное. Читатель лучше поймет высказы­вания Ранка, если будет в большинстве случаев читать «тревога» там, где Ранк пишет «страх».

² Ранк, цитируемое произведение, с. 175.

³ Ср. Кьеркегор, гл. 2, и Фромм, гл. 5.

страх смерти — это тревога по поводу «уклонения от своего пути», страх потерять индивидуальность. Это тревога челове­ка из-за возможности присоединения к целому, или, на пси­хологическом языке, тревога человека, опасающегося симбио-тических межличностных отношений, страх зависимости и невозможности развития.

Ранк считает, что человек воспринимает обе формы трево­ги одновременно. «Между этими двумя страхами, которые могут возникнуть, этими двумя полюсами страха индивид ме­чется туда и сюда в течение всей жизни, и это объясняет, по­чему мы не способны охватить взглядом весь прошлый путь, чтобы понять, из какого единственного корня произрастает страх, или преодолеть его в процессе терапии»¹. Невротик — это такой человек, который никогда не способен удерживать две формы тревоги в состоянии баланса: его тревога перед ли­цом индивидуальной автономии мешает утверждению его собственных возможностей. А тревога перед лицом зависимо­сти от других людей делает невротика неспособным устанав­ливать дружеские и любовные отношения с другими людьми. Поэтому у многих невротиков наблюдается сильная потреб­ность казаться независимыми, тогда как в действительности для них характерна значительная зависимость. Из-за своей аномально сильной тревоги невротик стремится во всем сдер­живать свою импульсивную и спонтанную активность; и в ре­зультате своей сдержанности, пишет Ранк, у невротика появ­ляется сильное чувство вины. Здоровый, творчески действую­щий-индивид, с другой стороны, успешно преодолевает трево­гу и реализует свои индивидуальные возможности, устраняя кризисы психологического отделения, что необходимо для роста, и образует единство с другими людьми на новых, более плодотворных, началах.

Хотя Ранка прежде всего интересовала индивидуация, он хорошо понимал, что индивид может реализовать себя, толь-

¹ Терапия волей, с. 175. Ранк явно имеет в виду, что невозможно спра­виться со всей тревогой в процессе терапии; он ясно указывает на то, что нев­ротическая тревога может быть преодолена. Что касается нормальной тревоги, то Ранк утверждает, что ее можно преодолеть, в том смысле, что здо­ровый индивид движется вперед, несмотря на тревогу. С помощью творчест­ва можно преодолеть нормальную тревогу и победить невротическую тревогу.

ко взаимодействуя с культурой, или, как он говорил, разделяя «коллективные ценности». Действительно, свойства преобла­дающего невротического типа в нашей культуре, свойства, которые Ранк описывает как «наличие чувства неполноцен­ности и неадекватности, наличие страха ответственности и чувства вины, а также чрезмерная совестливость» следует рас­сматривать как результат влияния культуры, в которой «кол­лективные ценности, включая религию, были отброшены, и на передний план выдвинулась индивидуальность»¹. Уничто­жение коллективных ценностей в нашей культуре (или, как мы говорим, хаос социальных ценностей) не является единст­венной причиной невротической тревоги, но представляет для индивида особенно трудную проблему, когда он стремит­ся преодолеть невротическую тревогу.

Многие читатели сочтут, что терминология Ранка и его дуалистический способ мышления чужды им. Но, по мнению автора данной книги, никогда ничего не пытался так глубоко изучить один из основных аспектов проблемы тревоги, а именно соотношения между тревогой и формированием ин­дивидуальности.

6. Адлер: тревога и чувство неполноценности

Альфред Адлер не представил систематического исследо­вания тревоги, частично из-за того, что его мышление в це­лом не было систематичным, частично из-за того, что пробле­ма тревоги была поглощена анализом центрального и вклю­чающего в себя тревогу понятия чувства неполноценности. Когда Адлер говорит о «чувстве неполноценности» как о глав­ной причине появления неврозов, он использует этот термин так же, как почти каждый психолог использовал бы термин «тревога». Поэтому, чтобы рассмотреть представления Адлера о тревоге, мы должны исследовать понятие неполноценно­сти — понятие, которое является важным, но, к несчастью, неопределенным и ускользающим от целостного анализа.

Каждый человек, согласно Адлеру, начинает свою жизнь в

¹ Пирс Бейли (Pearce Bailey), Теория и терапия: введение в психологию Отто Ранка, Париж, 1935. Излишне говорить о том, что, использовав тер­мин «коллективные ценности», Ранк предвосхитил появление в Европе фа­шизма, невротической формы коллективизма.

состоянии биологической неполноценности и отсутствия безопасности. Да и все человечество когда-то было неполно­ценным, господствовал принцип око за око, зуб за зуб, как у животных. По Адлеру, цивилизация — появление орудий тру­да, искусства, символов — является следствием стремления человека компенсировать свою неполноценность, которой он обладал как природное существо¹. Каждый конкретный ребе­нок начинает свое существование в состоянии беспомощно­сти, и он не выжил бы без социальной поддержки со стороны родителей. В норме ребенок преодолевает свою беспомощ­ность и достигает состояния безопасности через все большее утверждение себя в социальных отношениях — через утвер­ждение «многочисленных связей, которые соединяют челове­ка с человеком»². Но нормальному развитию угрожают как объективные, так и субъективные факторы. Объективными факторами могут быть органическая недостаточность, которая может усилить чувство неполноценности ребенка (и которую человек даже во взрослом состоянии может не осознавать); социальная дискриминация (например, человек может родиться в группе, стоящей в низу социальной иерархии, или быть жен­щиной в обществе, где считается, что мужчина должен гос­подствовать); неблагоприятное положение в семейных отноше­ниях (по Адлеру, это происходит, в частности, когда ребенок только один в семье). К объективной неполноценности, одна­ко, можно приспособиться, используя разум, несмотря на то что она создает препятствия, которые приходится преодоле­вать в процессе развития.

Наиболее важный фактор в развитии невротического ха­рактера — это субъективное отношение к своей собственной

¹ В данном пункте Адлер негативно оценивает культуру (утверждая, что цивилизация развивается с целью компенсировать слабость), что противоре­чит его общей положительной оценке культуры. Изложенная точка зрения близка представлениям Фрейда о том, что цивилизация — это следствие че­ловеческой тревоги (точнее, тревога заставляет человека сублимировать свои природные импульсы в определяемые культурой потребности). Такой общий взгляд является истиной только отчасти, и из него следует тот вывод, что вся творческая деятельность есть защита от тревоги. Тут не учитывается то об­стоятельство, что человек может действовать на основе спонтанно возникаю­щих стремлений и любопытства, имеющих положительное значение, или, как говорит Гольдштейн, на основе «радости от актуализации собственных возможностей». Ср., что писали Хорни, Фромм и Гольдштейн, чтобы пра­вильно оценить и скорректировать для себя изложенную точку зрения.

² В. Беран Вольф (W. Beran Wolfe), Структура жизни, Нью-Йорк, 1930.

слабости, что приводит нас к осознанию важности различе­ния Адлером неполноценности как объективного обстоятель­ства и неполноценности как «чувства». Человеческому мла­денцу, по мнению Адлера, свойственно восприятие своей не­полноценности задолго до того, как он может что-либо исправить. Его самоосознание развивается в контексте срав­нения себя с более старшими братьями и сестрами, а также со взрослыми, которые обладают гораздо большим могущест­вом, чем ребенок. Это может привести к оценке себя как не­полноценного человека («я слабый человек» — это иное пред­ставление о себе, чем «у меня есть слабость»). Такое чувство неполноценности, основанное на упомянутых выше объек­тивных слабостях, устанавливает фон, на котором развивает­ся невротическое компенсаторное стремление получить безо­пасность с помощью достижения превосходства¹.

Невротическое чувство неполноценности (или, как сказа­ли бы мы, тревога) является движущей силой, формирующей невротический характер. Невротический характер, пишет Ад­лер, «является продуктом и инструментом осторожной психи­ки, которая усиливает его руководящий принцип (невротиче­скую цель) для того, чтобы избавиться от чувства неполно­ценности, и попытка достичь этого обречена на неудачу из-за внутренних противоречий, столкновения с препятствиями,

1 Введенное различие между неполноценностью как объективным фак­том и «чувством» неполноценности позволяет понять, почему одни люди мо­гут принять свои слабости, и при этом у них не возникает тревоги, тогда как для других существование слабостей всегда является причиной невротиче­ской тревоги. Из чтения работ Адлера не ясно, какие факторы определяют это совершенно разное отношение к слабостям, исключая полезное указание на то, что главное, оценивает ли человек себя как слабого. Адлер, конечно, подчеркнул бы, что подобного рода самооценка определяется взаимоотно­шениями ребенка с родителями, и, особенно, родительскими установками по отношению к ребенку. Мы идем дальше и предполагаем, что самооценка определяется природой «любви» родителей к ребенку. Является ли их «лю­бовь» по преимуществу эксплуатацией (как у родителей, которые рассматри­вают детей как компенсацию собственных слабостей или как продолжение самих себя, и т. п.), при которой ребенок, оценивая самого себя, идентифи­цирует себя с силой или, наоборот, со слабостью? Или любовь родителей ос­нована на восприятии ребенка как личности и совершенно не принимает во внимание конкретные проявления силы или слабости, присущих ребенку. В подобном случае самооценка ребенка не будет обусловлена его силой или слабостью. Мы надеемся, что при чтении дальнейших разделов книги обсуж­даемое различие предстанет для читателя в более ясном и конкретном свете (см. разд. 7 и 8).

которые ставит цивилизация, или с тем, что у других людей есть собственные права»¹.

Под «внутренними противоречиями» Адлер имеет в виду, что человек в своей основе социален, биологически и психо­логически он во всех отношениях связан с другими людьми, и поэтому неполноценность может быть преодолена конструк­тивно с помощью утверждения и увеличения социальных свя­зей. Сущность невротической попытки преодолеть неполно­ценность состоит в стремлении получить превосходство и власть над другими людьми, стремлении лишить других пре­стижа и власти, чтобы возвысить самого себя. Поэтому невро­тическое поведение в действительности подрывает единст­венную основу безопасности, которая есть у индивида. Как показали более систематизированные, чем у Адлера, исследо­вания, проведенные Хорни и другими, стремление к господ­ству над другими людьми усиливает вражду внутри общества и, в конце концов, приводит к большей изоляции индивида.