Глава 2. Желтый Предок

Десять и еще пять лет стоял на престоле Желтый Предок и радовался, что Поднебесная его поддерживала. Он наслаждался жизнью, всем, что радовало слух и зрение, обоняние и вкус до тех пор, пока от беспокойства кожа у него не высохла и не потемнела, пять чувств не притупились и не омрачились.

Процарствовал он еще десять и пять лет и опечалился, что в Поднебесной нет порядка. Истощая слух и зрение, прилагая всю силу ума, распоряжался он народом до тех пор, пока от беспокойства кожа у него не высохла и не потемнела, пять чувств не притупились и не омрачились.

— Ах! — вздохнул тогда Желтый Предок. — Как погряз я в пороке! Наслаждался сам, и одолела такая напасть. Стал управлять тьмой существ, и снова одолела такая напасть!

Тут он бросил все дела, оставил дворец, отослал свиту, убрал колокола, ограничил число яств на кухне, отошел от дел и стал жить в праздности в подворье для приезжающих при дворце. Очищал свое сердце, подчинял себе тело. После того как три луны не вникал в дела правления, заснул днем и увидел сон, будто бродит по стране Всеобщее процветание. А страна Всеобщее процветание лежит на запад от Яньчжоу, на север от Тайчжоу, а в скольких миллионах ли от Серединных царств — неведомо. До нее не добраться ни на лодке, ни на колеснице, ни пешком; странствовать по ней можно лишь мыслью.

В этой стране нет ни начальников, ни старших, каждый сам по себе; у народа нет ни алчности, ни страстей, все естественно. Там не ведают радости, когда кто-то родится, не ведают горя, когда кто-то умирает, поэтому не гибнут юными, преждевременно; не редеют, что значит любить себя, чуждаться других, поэтому нет ни любви, ни ненависти; не ведают ни измены, ни покорности, поэтому нет ни выгод, ни убытков. Ни к кому нет у них ни любви, ни ненависти, никто ничего не боится, не опасается; входят в реку — не тонут; входят в огонь — не обжигаются; от ударов у них нет ни ран, ни боли; от укусов они не чувствуют зуда. Ступают по воздуху, точно по тверди, спят в пустоте, точно в постели. Облака и туман не мешают им смотреть, грохот грома не мешает слушать; красота и безобразие не смущают их сердца. Они не споткнутся ни в горах, ни в долинах, передвигаясь лишь мыслью.

Проснулся Желтый Предок, прозревший и довольный, призвал Небесного Старца, Пастыря Силача, Мыслителя с Горы Великой и им сказал:

— Я провел в праздности три луны, очистил сердце, подчинил тело, надеялся обрести учение о том, как заботиться о себе и управлять другими, но ничего не придумал, устал и заснул. И вот увидел такой сон. Ныне я понял, что настоящее учение нельзя найти чувством. Я его познал разумом, я его обрел, но не могу о нем вам рассказать.

Прошло еще двадцать и восемь лет. В Поднебесной воцарился полный порядок, почти такой же, как в стране Всеобщее процветание. А когда Желтый Предок поднялся ввысь (умер), народ оплакивал его не переставая, более двухсот лет.

Гора Охотниц-прорицательниц находится на острове на Океанской реке. Там живут чудесные люди. Вдыхают ветер, пьют росу, а зерном не питаются. Сердце у них — словно глубокий родник, тело — словно у девственницы. Не ведомы им ни ласка, ни любовь, служат им престарелые старцы и мудрые люди. Не ведая ни страха, ни гнева, служат им искренно и верно; нет ни подачек, ни милостей, а у всех всего достаточно; не собирают, не накопляют, а недостатка не терпят. Там постоянно сменяют друг друга жар и холод, светят солнце и луна, следуют друг за другом четыре времени года, равномерно дует ветер и идет дождь, рожают и выкармливают своевременно, урожай зерна всегда в изобилии, а почва не гибнет, не портится. Люди не знают ни зла, ни ранней смерти, у тварей нет ни пороков, ни свирепости, от душ предков нет чудесных откликов.

Учителем Ле-цзы был старый Шан, а другом — Дядя Высокий. Ле-цзы усвоил учение обоих и вернулся домой, оседлав ветер.

Об этом услышал ученик Инь, последовал за Ле-цзы и несколько лун не уходил домой. Он просил учителя рассказать на досуге о его искусстве, но десять раз учитель не говорил, и десять раз Инь возвращался ни с чем. Ученик Инь возроптал и попросил разрешения попрощаться. Ле-цзы и тут ничего не сказал. Инь ушел на несколько лун, но мысль об учении его не оставляла, и он снова вернулся.

— Почему ты столько раз приходишь и уходишь? — спросил его Ле-цзы.

— Прежде я, Чжанцзай, обращался к тебе с просьбой, — ответил Инь. — Ты же мне ничего не сказал, и я на тебя обиделся. Ныне забыл обиду и поэтому снова пришел.

— Прежде я считал тебя проницательным, ныне же ты оказался столь невежественным. Оставайся! Я поведаю тебе о том, что открыл мне учитель, — сказал Ле-цзы. — С тех пор как я стал служить учителю и другу, прошло три года, и я изгнал из сердца думы об истинном и ложном, а устам запретил говорить о полезном и вредном. Лишь тогда удостоился взгляда учителя. Прошло пять лет, и в сердце родились новые думы об истинном и ложном, устами по-новому заговорил о полезном и вредном. Лишь тогда удостоился улыбки учителя. Прошло семь лет и, давая волю своему сердцу, уже не думал ни об истинном, ни о ложном; давая волю своим устам, не говорил ни о полезном, ни о вредном. Лишь тогда учитель позвал меня и усадил рядом с собой на циновке. Прошло девять лет, и как бы не принуждал я свое сердце думать, как бы ни принуждал свои уста говорить, уже не ведал, что для меня истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно; не ведал, что для других истинно, что ложно, что полезно и что вредно; уже не ведал, что учитель — мой наставник, а тот человек — мой друг. Перестал различать внутреннее от внешнего. Й тогда все мои чувства как бы слились в одно целое: зрение уподобилось слуху, слух — обонянию, обоняние — вкусу. Мысль сгустилась, а тело освободилось, кости и мускулы сплавились воедино. Я перестал ощущать, на что опирается тело, на что ступает нога, и, следуя за ветром, начал передвигаться на восток и на запад. Подобный листу с дерева или сухой шелухе, я в конце концов не сознавал, ветер ли оседлал меня или я — ветер. Ты же ныне поселился у ворот учителя. Еще не прошел круглый срок, а ты роптал и обижался дважды и трижды. Ни одной доли твоего тела не может воспринять ветер, ни одного твоего сустава не может поддержать земля. Как же смеешь ты надеяться ступать по воздуху и оседлать ветер?

Ученик Инь устыдился, присмирел и долго не решался задавать вопросы.

Ле-цзы спросил Стража Границы:

— Настоящий человек идет под водой и не захлебывается, ступает по огню и не обжигается, идет над тьмой вещей и не трепещет. Дозвольте спросить, как этого добиться?

— Этого добиваются не знаниями и не ловкостью, не смелостью и не решительностью, а сохранением чистоты эфира, — ответил Страж Границы. — Я тебе об этом поведаю. Все, что обладает формой и наружным видом, звучанием и цветом, — это вещи. Различие только в свойствах. Как же могут одни вещи отдаляться от других? Разве этого достаточно для превосходства одних над другими? Обретает истину тот, кто сумел понять и охватить до конца процесс создания вещей из бесформенного, понять, что процесс прекращается с прекращением изменений. Держась меры бесстрастия, скрываясь в не имеющем начало времени, тот, (кто обрел истину), будет странствовать там, где начинается и кончается тьма вещей. Он добивается единства своей природы, чистоты своего эфира, полноты свойств, чтобы проникать в процесс создания вещей. Природа у того, кто так поступает, хранит свою целостность, в жизненной энергии нет недостатка. Разве проникнут в eго сердце печали?!

Ведь пьяный при падении с повозки, даже очень резком, не разобьется до смерти. Кости и сочленения у него такие же, как и у других людей, а повреждения иные, ибо душа у него целостная. Сел в повозку неосознанно и упал неосознанно. Думы о жизни и смерти, удивление и страх не нашли места в его груди, поэтому, сталкиваясь с предметом, он не сжимался от страха. Если человек обретает подобную целостность от вина, то какую же целостность должен он обрести от природы! Мудрый человек сливается с природой, поэтому ничто не может ему повредить.

Ле, Защита Разбойников, стрелял на глазах у Темнеющего Ока: он натянул тетиву до отказа, поставил на предплечье кубок с водой и принялся целиться. Пустил одну стрелу, за ней другую и третью, пока первая была еще в полете. И все время оставался неподвижным, подобным статуе.

— Это мастерство при стрельбе, но не мастерство без стрельбы, — сказал Темнеющее Око. — А мог бы ты стрелять, если бы взошел со мной на высокую гору и встал на камень, висящий над пропастью глубиной в сотню жэней?

И тут Темнеющее Око взошел на высокую гору, встал на камень, висящий над пропастью глубиной в сотню жэней, отступил назад до тех пор, пока его ступни до половины не оказались в воздухе, и знаком подозвал к себе Защиту Разбойников. Но тот лег лицом на землю, обливаясь потом с головы до пят.

— У настоящего человека, — сказал Темнеющее Око, — душевное состояние не меняется, глядит ли он вверх в синее небо, проникает ли вниз к Желтым источникам, странствует ли ко всем восьми полюсам. Тебе же ныне хочется зажмуриться от страха. Опасность в тебе самом!

У Фаня был сын по имени Процветающий, который умело создал себе славу. Перед ним преклонялось все царство. Войдя в милость цзиньского царя, Процветающий не служил, а место занимал направо от трех старших сановников. Того, кто удостоился благосклонного взгляда Процветающего, в царстве Цзинь жаловали титулом; того, кто заслужил бранное слово Процветающего, из царства Цзинь изгоняли. Посещение дома Процветающего приравнивалось к приему у царя.

Процветающий приказывал своим удальцам завязывать драки: умные обижали глупых, сильные подавляли слабых. Он не беспокоился, даже оставались раненые и избитые. Дни и ночи проходили в таких забавах, которые чуть ли не вошли в обычай во всем царстве.

Однажды первые удальцы Фаня — Хэшен и Цзыбо — отправились за город и заночевали в хижине старика землепашца Кая с Шан-горы. В полночь Хэшэн и Цзыбо заговорили друг с другом о славе и могуществе Процветающего: он-де властен погубить живого и оживить мертвого, богатого сделать бедняком, а бедного — богачом.

Кай с Шан-горы, давно уже страдавший от голода и холода, притаился у северного окна и подслушал их беседу. Затем он занял зерна, сложил в корзину, взвалил её на спину и отправился к воротам Процветающего.

В свите Процветающего состояли родовитые люди. Одетые в белый шелк, они разъезжали в колесницах или не спеша t прохаживались, посматривая на всех свысока.

Заметив Кая с Шан-горы, старого и слабого, с загорелым дочерна лицом, в платье и шапке отнюдь не изысканных, все они отнеслись к нему презрительно и принялись издеваться над ним, как только могли: насмехались, обманывали его, били, толкали, перебрасывали от одного к другому. Но Кай с Шан-горы не сердился, прихлебатели устали, и выдумки их исчерпались.

Тогда вместе с Каем все они взошли на высокую башню, и один из них пошутил:

— Тот, кто решится броситься вниз, получит в награду сотню золотом.

Другие наперебой стали соглашаться, а Кай, приняв все за правду, поспешил броситься первым, точно парящая птица, опустился он на землю, не повредив ни костей, ни мускулов.

Свита Фаня приняла это за случайность и не очень-то удивилась. А затем кто-то, указывая на омут в излучине реки, снова сказал:

— Там — драгоценная жемчужина. Нырни — найдешь её. Кай снова послушался и нырнул. Вынырнул же действительно с жемчужиной.

Тут все призадумались, а Процветающий велел впредь кормить Кая вместе с другими мясом и одевать его в шелк.

Но вот в сокровищнице Фаня вспыхнул сильный пожар. Процветающий сказал:

— Сумеешь войти в огонь, спасти шелк — весь отдам тебе в награду, сколько на вытащишь!

Кай, не колеблясь, направился к сокровищнице, исчезал в пламени и снова появлялся, но огонь его не обжигал и сажа к нему не приставала.

Все в доме Фаня решили, что он владеет секретом, и стали просить у него прощения:

— Мы не ведали, что ты владеешь чудом, и обманывали тебя. Мы не ведали, что ты — святой, и оскорбляли тебя. Считай нас дураками, считай нас глухими, считай нас слепыми! Но дозволь нам спросить: в чем заключается твой секрет?

— У меня нет секрета, — ответил Кай с Шан-горы. — Откуда это — сердце мое не ведает. И все же об одном я попытаюсь вам рассказать.

Недавно двое из вас ночевали в моей хижине, и я слышал как они восхваляли Процветающего: он-де властен умертвить живого и оживить мертвого, богатого сделать бедняком, а бедного — богачом. И я отправился к нему, несмотря на дальний путь, ибо поистине у меня не осталось других желаний. Когда пришел сюда, я верил каждому вашему слову. Не думая ни об опасности, ни о том, что станет с моим телом, боялся лишь быть недостаточно преданным, недостаточно исполнительным. Только об одном были мои помыслы, и ничто не могло меня остановить. Вот и все.

Только сейчас, когда я узнал, что вы меня обманывали, во мне поднялись сомнения и тревоги, я стал прислушиваться и приглядываться к вашей похвальбе. Вспомнил о прошедшем: посчастливилось не сгореть, не утонуть — и от горя, от страха меня бросило в жар, охватила дрожь. Разве смогу еще раз приблизиться к воде и пламени?

С той поры удальцы Фаня не осмеливались обижать нищих и коновалов на дорогах. Встретив их, кланялись, сойдя с колесницы.

Узнав об этом, Цзай Во сообщил Конфуцию. Конфуций же сказал:

— Разве ты не знаешь, что человек, полный веры, способен воздействовать на вещи, растрогать небо и землю, богов и души предков, пересечь вселенную с востока на запад, с севера на юг, от зенита до надира. Не только пропасть, омут или пламя — ничто его не остановит. Кай с Шан-горы поверил в ложь, и ничто ему не помешало. Тем паче, когда обе стороны искренни. Запомни сие, юноша!

У чжоуского царя Сюаньвана начальником над пастухами был раб Жердочка Для Птиц. Он умел обращаться с дикими зверями и птицами и, собирая их, кормил во дворе и в саду. Он укрощал и приручал любого хищника, даже тигра и волка, орла и скопу (рыболова). В его присутствии самцы и самки спаривались и размножались, образуя целые стада. Разнообразные виды зверей паслись рядом, не царапая и не кусая друг друга.

Обеспокоенный тем, как бы секрет искусства раба не умер вместе с ним, царь приказал ему обучать Садовода с Мао-горы.

Он же сказал Садоводу:

— Я, Жердочка, — презренный раб. Какое искусство могу тебе передать? Но боюсь, как бы государь не обвинил меня в том, что я утаил от тебя секрет, и скажу вкратце, как обращаться с тиграми.

Радоваться, когда потакают, и сердиться, когда перечат, — в природе каждого, в ком течет кровь. Но разве радость и гнев проявляются случайно?! Гнев зверя вызывают, когда идут против его воли. Во время кормежки не решаюсь давать тигру живого зверя: убивая его, тигр придет в ярость; не решаюсь давать целую тушу: разрывая её придет в ярость. Своевременно кормлю голодного и постигаю, что приводит его в ярость. Тигр и человек принадлежат к различным видам. Человек потакает тигру, и тигр к нему ласкается; перечит — и тигр его убивает. Но разве решусь я перечить тигру, чтобы привести его в гнев! Не решусь также и потакать ему, чтобы вызвать у него радость. Ведь от радости вернется непременно к гневу, а от гнева вернется снова к радости; ни тем, ни другим способом не достигну цели.

Ныне, когда у меня нет мысли ни потакать им, ни перечить, птицы и звери принимают меня за своего. Действую |по закону природы — предоставь каждого самому себе, поэтому они бродят по моему саду, не вспоминая о высотах горных лесов и просторах болот; засыпают на моем дворе, не стремятся в глубину гор и в тишину долин.

Янь Юань рассказал Конфуцию:

— Когда я переправлялся через пучину Глубина кубка, Перевозчик правил лодкой, как бог. Я спросил его: «Можно ли научиться управлять лодкой?» «Да, — ответил он, — можно обучить того, кто умеет плавать; у прекрасного пловца к этому особые способности, а если это водолаз, то он примется управлять лодкой, даже не видав её прежде в глаза». Я спросил еще, но он более не отвечал. Дозвольте задать вопрос: «Что это означает?».

— Гм! — сказал Конфуций. — Я давно уже забавлялся с тобой тем, что лежит на поверхности, но никогда не доходил до сущности. Теперь все же скажу.

«Можно обучить того, кто умеет плавать» — означает, что он легко обращается с водой; «У прекрасного пловца к этому особые способности» — забывает про воду; «А если это водолаз, то он примется управлять лодкой, даже не видав её прежде в глаза» — для него пучина подобна суше, а опрокинутая лодка — скользящей назад повозке. Пусть перед ним опрокидывается и скользит тьма вещей, это даже не привлечет его внимания; куда бы ни направился, все станет делать играючи.

Мастер игры со ставкой на черепицу станет волноваться при игре на серебряную застежку и потеряет рассудок при игре на золото. Искусство одно и то же, но стоит появиться ценному, и внимание перейдет на внешнее. Внимание же к внешнему всегда притупляет внимание к внутреннему.

Конфуций любовался в Люйляне водопадом: струи спадают с высоты в тридцать жэней, пена бурлит на тридцать ли. Его не могут преодолеть ни кайманы, ни рыбы, ни черепахи — морские или речные. Заметив там пловца, Конфуций подумал, что тот с горя ищет смерти, и отправил своих учеников вниз, чтобы его вытащить. Но тот через несколько сот шагов вышел из воды с распущенными волосами, запел и стал прогуливаться у дамбы.

Конфуций последовал за ним и ему сказал:

— Водопад в Люйляне высотой в тридцать жэней, пена бурлит на тридцать ли. Его не могут преодолеть ни кайманы, ни рыбы, ни черепахи — морские и речные. Заметив, как ты внего вошел, я подумал, что с горя ищешь смерти, и отправил своих учеников вниз, чтобы тебя вытащить. Когда ты вышел сраспущенными волосами, запел и стал прогуливаться, я Принял тебя за душу утопленника, но вгляделся: ты — человек. Дозволь задать вопрос: владеешь ли секретом, как следует людям ходить по воде?

— Нет, — ответил пловец. — У меня нет секрета. От рождения — это у меня привычка, при возмужании — характер, в зрелости — это судьба. Вместе с волной погружаюсь, вместе с пеной всплываю, следую за течением воды, не навязывая ей ничего от себя. Вот мой секрет.

— Что означает: «от рождения — это привычка, при возмужании — характер, в зрелости — это судьба»? — спросил Конфуций.

— Я родился среди холмов и удовлетворен жизнью среди холмов — такова привычка; вырос на воде и удовлетворен жизнью на воде — таков характер; это происходит само собой и я не знаю почему — такова судьба.

Направляясь в Чу, Конфуций вышел из леса и заметил Горбуна, который ловил цикад, будто просто их подбирал.

— Как ты искусен! — воскликнул Конфуций.— Обладаешь ли секретом?

— Да! У меня есть секрет, — ответил ловец цикад. — В пятую-шестую луну кладу на коконы цикад шарики. Из тех, на которые положу два шарика и шарики не упадут, теряю не многих; из тех, на которые положу три шарика и не упадут, теряю одну из каждых десяти; те же, на которые положу пять шариков и не упадут, ловлю всех просто, будто подбираю. Я стою, словно старый пень, руки держу, точно сухие ветви. Как бы ни велика была вселенная, какая бы тьма тварей в ней не существовала, мне ведомы лишь крылатые цикады. Почему бы мне их не ловит»., если ничто другое не заставит меня шевельнуться, ни на что в мире я не сменяю крылышки цикады!

Конфуций обернулся к своим ученикам и воскликнул:

— Вот каковы речи того Горбуна! Воля у него не рассеивается, а сгущается в душе.

А Горбун в ответ:

— Вы, длиннополые ученики! Откуда вам знать то, о чем спрашиваете? Заботитесь о собственном поведении да потом еще утруждаете себя такими речами!

Один приморский житель любил чаек. Каждое утро отправлялся в море и плыл за чайками. Чайки же слетались к нему сотнями.

Его отец сказал:

— Я слышал, что все чайки следуют за тобой. Поймай-ка мне нескольких на забаву.

На другое утро, когда любитель чаек отправился в море, чайки кружились над ним, но не спускались.

Поэтому и говорится: «Высшая речь — без речей, высшее деяние — недеяние». То знание, которое доступно всем, — неглубоко.

Некий колдун, по имени Цзи Сянь, переселился из Ци в; Чжэн. Точно бог, узнавал он, кто родится, а кто умрет, кто ': будет жить, а кто погибнет, кого ждет счастье, а кого — беда, (кого — долголетие, а кого ранняя смерть, и назначил каждому ' срок: год, луну, декаду, день. Завидев его, чжэнцы уступали г дорогу.

Ле-цзы встретился с Колдуном и попал под его чары. [Вернувшись же, обо всем рассказал учителю с Чаши-горы:

— Ваше ученье я считал высшим, а теперь познал более; совершенное.

— Я не открывал тебе внешнего, пока ты не постиг сущности, — сказал учитель. — Как же тебе судить об учении? Если рядом с курами не будет петуха, откуда возьмутся цыплята? Думая, что постиг учение и можешь состязаться с современниками, ты возгордился, поэтому он и прочел все на твоем лице. Приди-ка вместе с ним сюда, пусть на меня посмотрит.

Назавтра Ле-цзы явился к учителю вместе с Колдуном. Когда они вышли, Колдун сказал Ле-цзы:

— Увы! Твой учитель скоро умрет, не проживет и десяти: дней. Я видел странное — пепел, залитый водой.

Ле-цзы вошел к учителю, зарыдал так, что слезами; оросил одежду, и передал ему слова Колдуна.

— В тот раз я показался ему поверхностью земли, без побегов, без движения. Ему, видимо, почудилась какая-то преграда в источнике моей жизненной энергии. Приди-ка снова с ним сюда.

На другой день Ле-цзы снова явился с Колдуном. Когда они вышли, Колдун сказал Ле-цзы:

— Счастье, что твой учитель встретился со мной. Ему ' лучше. В пепле появилась жизнь. Я заметил, что энергия | проникает через преграду.

Ле-цзы вошел к учителю и передал ему все.

— На этот раз я показался ему в виде неба и земли, куда; нет доступа таким понятиям, как «имя» или «сущность». Но: источник энергии исходил из пяток. Вот ему и почудилось, что [[«энергия проникает через преграду», что мне лучше. Приди-ка снова с ним сюда.

На другой день Ле-цзы снова явился с Колдуном к [учителю. Когда они вышли, Колдун сказал Ле-цзы:

— Твой учитель в тревоге. Трудно читать на его лице.; Успокой его, и я снова его навещу.

Ле-цзы вошел к учителю и передал ему все. Учитель же Молвил:

— На этот раз он узрел во мне великую пустоту без малейшего предзнаменования чего-либо и принял её за признак равновесия жизненных сил. Существует всего девять глубин: глубина водоворота и стоячей воды, проточной воды и бьющего источника, родника, текущего с горы, и источника, вытекающего из ямы, реки, вернувшейся в русло после прорыва дамбы, реки, растекающейся по болоту, и нескольких ручьев, вытекающих из одного источника. Приди-ка с ним снова сюда.

На другой день Ле-цзы вместе с Колдуном снова явился к учителю. Не успел Колдун занять свое место, как в растерянности пошел прочь.

— Догони его, — велел учитель.

Ле-цзы побежал, не смог его догнать, вернулся и доложил учителю:

— Не догнал. Он куда-то исчез! Потерялся!

— Я показался ему зародышем, каким был еще до появления на свет. Я предстал перед ним пустым, слабым, покорным. Он не понял, кто я, какой я, видел то увядание, то стремительное течение. Вот и сбежал.

Тут Ле-цзы решил, что еще не начинал учиться, вернулся домой и три года не показывался. Готовил пищу для своей жены, свиней кормил, будто людей. В резьбе и полировке вернулся к безыскусственности. В других делах не принимал участия. Лишь телесно, словно ком земли, возвышался он среди мирской суеты, замкнутый, целостный, и поэтому познал истину до конца.

Ян Чжу на юге достиг местности Пэй, и когда Лао-цзы, странствуя на запад, пришел в Цинь, встретил его на подступах — в Лян.

Посредине дороги Лао-цзы подъял взор к небу и вздохнул:

— Прежде думал, что тебя можно научить, ныне же вижу, что нельзя.

Ян Чжу промолчал. Когда же вошли в харчевню, Ян Чжу подал Лао-цзы воду для умывания и полоскания рта, полотенце и гребень. Оставив туфли за дверями, подполз к нему на коленях и заговорил:

— Недавно учитель подъял взор к небу, вздохнул и сказал: «Прежде думал, что тебя можно научить, ныне же вижу, что нельзя». Мне, ученику, хотелось попросить объяснения, но не осмелился, ибо учитель сказал и продолжал путь без отдыха. Ныне же у учителя есть свободное время. Дозвольте мне задать вопрос: в чем моя вина?

— У тебя самодовольный взгляд, у тебя хвастливый взгляд. С кем сумеешь жить вместе? Ведь и «чистейшая белизна кажется запятнанной, совершенное достоинство кажется недостаточным!» — ответил Лао-цзы

— Почтительно слушаюсь! — сказал Ян Чжу со всем уважением, изменившись в лице.

Прежде Ян Чжу в харчевне приветствовали жильцы, хозяин приносил ему циновку, хозяйка подавала полотенце и гребень, сидевшие уступали место на циновке, гревшиеся давали место у очага. Когда же он вернулся, постояльцы стали спорить с ним за место на циновке.

Проходя через Сун, на востоке, Янцзы зашел на постоялый двор. У хозяина двора были две наложницы: красивая и безобразная. Безобразную хозяин ценил, а красивой пренебрегал. На вопрос Янцзы, какая тому причина, этот человек ответил:

— Красавица сама собою любуется, и я не понимаю, в чем её красота. Безобразная сама себя принижает, и я не понимаю, в чем её уродство.

— Запомните это, ученики, — сказал Янцзы. — Действуйте достойно, но гоните от себя самодовольство, и вас полюбят всюду, куда бы не пришли.

В Поднебесной есть путь к постоянным победам и путь к постоянным поражениям. Путь к постоянным победам называется слабостью, путь к постоянным поражениям называется силой. Оба этих пути легко познать, однако люди их не знают. Поэтому в древности и говорили: «Сильный старается опередить тех, кто слабее его; слабый — тех, кто сильнее его». Идущему впереди тех, кто слабее его, грозит опасность от равного ему; идущему впереди тех, кто сильнее его, не грозит опасность. Так побеждают собственное тело, будто раба, так служат Поднебесной, будто рабы. Это и называется: победой без побед, службой без служения.

Вскармливающий Медведя сказал:

— Хочешь быть твердым, сохраняй твердость с помощью мягкости; хочешь быть сильным, береги силу с помощью слабости. Кто собирает мягкое, станет твердым; кто собирает слабое, станет сильным; наблюдай за тем, что собирается, чтобы узнать, что придет: счастье или беда. Сильный побеждает тех, кто слабее его, а от руки равного себе — гибнет. Слабый побеждает тех, кто сильнее его, его сила — неизмерима. Лао-цзы сказал:

«Войско могущественное погибнет.

Дерево крепкое сломается

Мягкое и слабое — спутники жизни.

Твердое и сильное — спутники смерти».

Подобные по уму могут быть различны обликом; подобные обликом могут быть различны по уму. Мудрый сближается с подобным себе по уму, но отдаляется от подобного себе обликом; дюжинный сближается с подобным себе обликом, но отдаляется от подобного себе по уму. С подобными себе обликом мы сближаемся и их любим; от отличающихся от нас обликом мы отдаляемся и их боимся. Того, кто обладает ростом в семь чи, руками, отличными от ног, волосами на голове и зубами во рту, бежит, наклонясь вперед, — называем человеком; но человек может обладать сердцем зверя. Однако, несмотря на звериное сердце, видим в нем подобного себе. Того, кто обладает крыльями по бокам, рогами на голове, способен обнажать клыки и выпускать когти, летать в воздухе или бегать на четырех ногах, называем птицей или зверем. А у птицы или зверя может быть сердце человека. Однако, несмотря на человеческое сердце, мы видим в них чуждых себе обликом.

У Готовящего Жертвенное Мясо и Нюйва, у Священного Земледельца и Великих Вождей были змеиные тела и человеческие лица или бычьи головы и тигриные морды. Они обладали не обликом человека, а свойством великих мудрецов. Ся Разрывающий на Части и Инь Бесчеловечный, Луркий Хуань и Чуский My внешне, семью отверстиями в голове были подобны человеку, но сердцем обладали звериным. Дюжинный человек, держась лишь облика в поисках истины, её истины не найдет. Желтый Предок, сражаясь с Предком Огня на поле брани при Баньцюань, повел в авангарде медведей и медведиц, волков и барсов, пантер и тигров, а знаменосцами сделал орлов и фазанов, кречетов и коршунов. Таково подчинение птиц и зверей силой. Высочайший поручил Кую ведать музыкой. Ударяя одной каменной пластинкой о другую, тот повел всех зверей танцевать; сыграл на свирели девять тактов песни «Великое цветение», и пара фениксов явилась совершить обряд, Таково привлечение птиц и зверей музыкой. Разве этим сердца у птиц и зверей отличаются от человеческих? К тем, кто по облику и голосу отличается от человека, мы не знаем, как подойти. Мудрый же все знает, всех понимает, поэтому умеет их привлечь и ими распоряжаться. Ведь у птиц и зверей знания естественные, подобные человеческим. Не заимствуя знаний у человека, все они стремятся сохранить свою жизнь. Самец и самка спариваются, мать и детеныш любят друг друга. Они избегают местности ровной, держатся неприступной, уходят от холода, стремятся к теплу, останавливаются, собираясь в стадо; передвигаются рядами, юные помещаются в середине, сильные — по краям. Когда есть вода, ведут к ней друг друга, когда есть пища, призывают друг друга. В древности они жили вместе с людьми и передвигались вместе с людьми, а во времена вождей и царей стали пугаться и бросаться врассыпную. В последнее же время они таятся, прячутся и спасаются бегством, чтобы избежать беды. Ныне на востоке в стране рода Посредников люди понимают язык шести видов животных и с ними говорят. Эти знания они, наверно, приобрели случайно. В древнейшие же времена священные мудрецы различали по виду и по характеру мириады тварей и понимали язык каждого из видов; созывали их и собирались вместе с ними, учили их и принимали, как людей. Поэтому сначала встречались с душами предков и духами, оборотнями, горными и лесными, затем общались с народами всех восьми сторон и, наконец, собирали птиц и зверей, насекомых и пресмыкающихся. Они говорили: «У существ, обладающих кровью и жизненной энергией, нет большого различия в сердце и знаниях». Священные мудрецы это знали и поэтому, обучая и наставляя, никого не упускали.

В царстве Сун жил Обезьяний Царь, который любил обезьян и кормил их целую стаю. Он умел разгадывать их желания, обезьяны также его понимали. Чтобы ублаготворить обезьян, он меньше кормил свою семью.

Но вдруг он обеднел, и пришлось ему уменьшить корм обезьянам. Боясь, что вся стая выйдет из повиновения, сначала их обманул:

— Хватит ли, если стану давать вам по утрам по три каштана, а вечером по четыре?

Тут все обезьяны поднялись в гневе.

— Хватит ли, если стану давать вам по утрам по четыре каштана, а по вечерам по три? — сразу же переспросил он.

И все обезьяны, обрадованные, легли на землю.

Так же точно заманивают в клетку тварь более глупую. Мудрец с помощью своих знаний заманивает толпу дураков так же, как перехитрил обезьян с помощью своих знаний Обезьяний Царь. Оставив название и сущность неизменными, он сумел вызвать у обезьян то гнев, то радость.

Цзи Синцзы тренировал бойцового петуха для чжоуского царя Сюаньвана. Через десять дней царь спросил:

— Готов ли петух к бою?

— Еще нет. Пока самонадеян, попусту кичится. Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.

— Пока нет. Еще бросается на каждую тень, откликается на каждый звук.

Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.

— Пока нет. Взгляд еще полон ненависти, сила бьет через край.

Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.

— Почти готов. Не встревожится, пусть даже услышит другого петуха. Взгляни на него — будто вырезан из дерева. Полнота его свойств совершенна. На его вызов не посмеет откликнуться ни один петух — повернется и сбежит.