Февраля 1977 года, Пуна, Индия. Когда Ле-цзы закусывал на обочине дороги по пути в Вэй, он увидел столетний череп

Когда Ле-цзы закусывал на обочине дороги по пути в Вэй, он увидел столетний череп. Подняв прутик, он указал на череп и, повернувшись к своему ученику Пай Феню, сказал: «Только он и я знаем, что ты никогда не рождался и никогда не умрешь. Он ли подлинно несчастен? Мы ли подлинно счастливы?»

Я наслаждаюсь Ле-цзы, он — одно из совершеннейших выражений невыразимого. Истину нельзя выразить, невыразимость — глубинное свойство истины. Тысячи людей пытались выразить её, но очень немногим удалось дать хотя бы её отражение. Ле-цзы один из этих немногих; таких, как он, очень мало.

Прежде чем вступить в его мир, надо кое-что понять в нем... его подход. Его подход — подход художника: поэта, рассказчика, — а рассказчик он первоклассный. Когда кто-то проживает жизнь, его опыт расцветает в притчах; кажется, это самый простой способ намекнуть на то, что нельзя передать словами. Притча — это инструмент, могучий инструмент, она не похожа на обычную историю; её цель не развлечь, её цель — сказать о чем-то, о чем никак иначе сказать нельзя. Жизнь нельзя вместить в теорию: она столь необъятна, столь безгранична.

Теория ограничена по самой своей природе, теория неизбежно ограничена, если только это теория: она не может быть безгранична, иначе она будет бессмысленна. Притча безгранична: что-то она говорит и все же много оставляет несказанным, — это только намек. То, о чем нельзя сказать, можно показать. Это палец, указывающий на луну. Не цепляйтесь за палец, не он важен; взгляните на луну. Эти притчи прекрасны сами по себе, но их цель не в этом... они идут дальше, за пределы, они трансцендентальны. Если препарировать саму притчу, мало что будет понято.

Это подобно пупку на теле человека. Спросите хирурга, для чего у человека пупок? Если он разрежет человеческое тело, то он не поймет предназначения пупка — он кажется бесполезным. Какая от него польза? Он был нужен, когда ребенок был во чреве: он связывал ребенка с матерью, он связывал мать с ребенком; но ребенок уже не в утробе: мать умерла, ребенок состарился, — зачем пупок теперь? Он имеет трансцендентальный смысл; смысл не в нем самом. Надо искать везде, повсюду, чтобы найти; на что он указывает? Он указывает на то, что человек был когда-то во чреве матери, что ребенок был связан с матерью. Это отметина, оставленная прошлым.

Так же, как пупок указывает на нечто в прошлом, притча указывает на нечто в будущем: она указывает возможность роста, возможность связи с существованием. Сейчас это пока только возможность, этого еще нет. Если отпрепарировать притчу, она станет просто рассказом; если не препарировать, а просто впитывать её смысл, её поэзию, её музыку, — забыть притчу и оставить её смысл, вы вскоре увидите, что она указывает на будущее, на нечто, чего еще нет, но что может быть. Она трансцендентальна.

На Западе, кроме притч Иисуса, нет ничего подобного Ле-цзы, Чжуан-цзы, Будде... ничего подобного их притчам, — только Иисус. А притчи Иисуса очень похожи на восточные. Только басни Эзопа, но они тоже отражение великой восточной книги притч, Панчатантры. Притча — изобретение Востока, причем изобретение огромной важности.

Итак, это первое, что надо понять в Ле-цзы: он не теоретик, он не предлагает никаких теорий, он предлагает притчи.

Теорию можно препарировать: её смысл в ней самой, в ней нет ничего трансцендентального, значение является существенным её свойством. Притчу нельзя препарировать: рассеките её, и она умрет. Смысл трансцендентален: он не в ней, он где-то еще. Притчу нужно пережить, тогда можно придти к её смыслу. Она должна стать вашим сердцем, вашим дыханием; она должна стать вашим внутренним ритмом. Эти притчи необычайно искусны, но это не только искусство: в них сокрыта великая религия.

Однако Ле-цзы не теолог, он не говорит о Боге. Он говорит словами Бога, но не говорит о Боге. Все, что он говорит, исходит из источника, но он не говорит об источнике; хорошо поймите это. Есть два типа людей: говорящий о Боге — теолог, и говорящий словами Бога — мистик. Ле-цзы — мистик. Человек, говорящий о Боге, Бога не знает, иначе зачем ему «говорить о»? «О» показывает его незнание. Когда человек говорит словами Бога, он испытал; тогда Бог не теория, которую надо доказывать или опровергать, — тогда Бог сама его жизнь: его надо прожить.

Чтобы понять такого человека, как Ле-цзы, надо жить подлинной жизнью; только тогда, через свой собственный опыт, сможете вы почувствовать, что он говорит своими притчами. Это не значит, что вы узнаете какую-нибудь теорию и станете информированным: информация не поможет. Если эти притчи создадут в вас жажду, великое желание знать, великий голод знать; если они поведут вас в неведомое странствие, путешествие, — только тогда, только ступая по пути, вы узнаете путь.

Ле-цзы, Чжуан-цзы, Лао-цзы — три Учителя Дао — говорят только о Пути: «Дао» означает «Путь», а о цели они не говорят вовсе. Они говорят: цель сама о себе позаботится, не стоит беспокоиться о цели. Если ты знаешь Путь, ты знаешь цель, потому что цель не в самом конце Пути, — цель на всем Пути: в каждый момент и на каждом шагу она здесь. Это не так, что когда Путь кончается, вы достигаете цели; каждое мгновение, где бы вы ни были, вы у цели, если вы на Пути. Быть на Пути значит быть у цели, поэтому они не говорят о Боге, не говорят о цели, не говорят о мокше, нирване, просветлении. Их проповедь очень проста: «Вы должны найти Путь».

Все становится несколько сложнее, когда они добавляют: «У Пути нет карты. Путь не обозначен, Путь нельзя найти, следуя за кем-то. Путь не похож на столбовую дорогу; Путь больше похож на полет птицы в небе: он не оставляет за собой следов. Птица пролетела, но не осталось никаких следов, никто не может по ним следовать, поэтому Путь — это путь без пути. Путь есть,, но это путь без пути. Он не известен заранее; нельзя просто решить идти по нему — его надо найти. И найти его надо по-своему, ничей чужой путь не подойдет. Прошел Будда, прошел Лао-цзы, прошел Иисус, но эти пути не помогут: вы не Иисус, не Лао-цзы, не Ле-цзы; вы — это вы, уникальная индивидуальность. Только идя, только живя своей жизнью, вы найдете Путь — нечто необычайно ценное.

Вот почему даосизм — не организованная религия: он не может быть организованной религией. Это религия органическая, но не организованная. Можно стать даосом, если просто жить своей жизнью: подлинно, естественно. Если у вас есть мужество устремиться в неизвестное самому, индивидуально, ни на кого не опираясь, ни за кем не следуя, просто выходя в темную ночь, не зная, достигнете вы чего-нибудь или погибнете. Риск остается, это опасно, даже если у вас есть мужество.

Христианство, индуизм, ислам — столбовые дороги: никакого риска, вы просто идете за другими, идете вместе с толпой. В Дао приходится идти одному, приходится быть одному. Дао уважает индивидуальность, но не общество. Дао уважает уникальное, но не толпу. Дао уважает свободу, но не конформизм. У Дао нет традиций. Дао — это бунт, величайший бунт из всех возможных.

Вот почему я называю Дао «путь без пути». Это действительно путь, но не такой, как другие. Его черты неповторимы: это свобода, это анархия, это хаос. Дао говорит: если ты налагаешь на себя учение, ты раб. Учение должно возникнуть из твоего понимания, тогда ты хозяин, господин. Налагая порядок на всю жизнь, вы только создаете видимость: в глубинах вашего существа остается беспорядок; на поверхности будет порядок, а в глубинах все не так. Так ничего не получится: подлинный порядок приходит не снаружи, а из глубочайшей сердцевины вашего существа. Допустите беспорядок, не подавляйте его, встретьте его лицом к лицу, примите его вызов; принимая вызов беспорядка, проживая его, живя опасно, вы создаете в себе порядок. Это порядок из хаоса, не по каким-то образцам. Это совсем другое: он родился в вас и он свеж, не традиционен, девственен; он пришел не из вторых рук. Дао не верит в религию из вторых рук, в Бога из вторых рук. Принимая Бога Иисуса, вы становитесь христианином, принимая Бога Кришну, вы становитесь индуистом, принимая Бога Мухаммеда, — мусульманином. Но пока вы не найдете своего Бога, говорит Дао, вы не на Пути.

Так что все эти пути только отвлекают вас от настоящего Пути. Следуя за другими, вы уклоняетесь. Следуя любому образу жизни, вы становитесь слугой. Следуя любому образу жизни, вы заключаете себя в тюрьму. А Бог, или Дао, или дхарма, или истина возможны только для того, кто абсолютно свободен, кто свободен при любых условиях.

Конечно, свобода опасна: в ней нет никакой безопасности, никакой защищенности. Велика защищенность в следовании за толпой: толпа защищает, в самом присутствии такого количества людей защита от одиночества. Из-за этой защищенности вы теряете себя, из-за этой защищенности вы не стараетесь искать сами, не стараетесь стремиться сами, не стараетесь спрашивать сами. А истину нельзя найти, пока вы сами не мучаетесь вопросом, пока вопрос не исходит из вас самих. Если вы принимаете заимствованную истину, вы многое узнаете, но обладать знаниями — не значит знать.

Дао очень настроено против знания, осведомленности.

Дао говорит, что даже если ты невежда, то это невежество — твое, это хорошо; по крайней мере оно твое, оно содержит в себе невинность. Но если ты нагружен накопленными знаниями, священными текстами, традициями, то ты живешь псевдожизнью, тогда ты не живешь на самом деле, а только притворяешься, что живешь. Ты делаешь пустые, бессодержательные движения, в твоей жизни нет интенсивности, нет страсти. В ней не может быть страсти: страсть возникает только тогда, когда ты движешься сам, в одиночестве, движешься в необъятном небе существования.

Почему вы не можете идти в одиночку? Потому что вы не доверяете жизни. Вы идете с мусульманами, индусами, евреями, потому что не верите жизни, а верите только толпе. Чтобы идти одному, нужна великая вера в жизнь — в деревья, в реку, в небо, в вечность всего этого; надо доверять всему этому, а вы верите человеческим концепциями, человеческим системам, человеческим учениям. Как человеческие учения могут быть верными?

Человек создал эти учения просто для того, чтобы скрыть, что он не знает, скрыть, что он невежда. Человек хитер, умен, он может дать всему разумное объяснение, но эти разумные объяснения — подделки, с ними нельзя войти в истину, их надо отбросить. Барьер для истины не невежество, а знание, говорит Дао.

Позвольте рассказать вам несколько историй.

В великом творении Самуэля Беккета «В ожидании Годо» есть такой эпизод. Подумайте о нем.

На сцене двое бродяг: Владимир и Эстрагон. Они ждут; ждут, как ждет всякий в этом мире, — никто точно и не знает, чего он ждет. Каждый ждет, каждый надеется: что-то должно произойти — если не случилось сегодня, случится завтра. Таков ум человека: сегодняшний день теряется, но есть надежда, что завтра что-то может произойти. И эти двое бродяг сидят под деревом и ждут... Ждут Годо.

Никто точно не знает, кто такой Годо. По звучанию Годо (Godot) похоже на слово «бог» (God), но только по звучанию. На самом деле, все боги, которых вы ждете, — это Годо. Вы их создали, потому что человеку нужно чего-то ждать, — как иначе вынести существование? Для чего? Как иначе можно отсрочить жизнь? Как вам надеяться? Если нечего ждать, жизнь станет невыносимой, невозможной. Один ждет денег, другой власти, некоторые ждут просветления, кто-то еще чего-нибудь, но каждый ждет, а ждущий — это тот, кто упускает.

Эти двое бродяг просто ждут. Они ждут прихода человека, Годо, который, как они полагают, накормит их и даст прибежище, а пока они стараются убить время на разговорчики, шуточки, игры, мелкие ссоры...

Это есть и ваша жизнь: пока что все занимаются пустяками. Великое должно случиться завтра. Годо придет завтра, а сегодня ссорятся: жена с мужем, муж с женой. Пустяки, разговорчики, шуточки, игры... «Делать нечего» — припев, повторяющийся снова и снова... Снова и снова они говорят: «Делать нечего», а потом утешают себя: «Но завтра он придет». На самом деле он им вовсе ничего не обещал, они никогда его не видели, — это все придуманное. Приходится придумывать: когда страдаешь, приходится придумывать завтра и что-то, за что можно зацепиться. Ваши боги и небеса, ваш рай, ваша мокша — все это придумано. Дао не говорит об этом.

Пьеса Беккета «В ожидании Годо» близка к сущности Дао.

... В середине первого акта на сцену врываются двое неизвестных: Позо и Лука. На сцене смятение. Позо, по-видимому, богат и ведет своего слугу, Луку, на веревке, чтобы продать на ближайшем рынке. Позо расписывает бродягам достоинства Луки, самое важное из которых то, что он умеет думать. Для демонстрации Позо дергает за веревку и командует: «Думай!», после чего следует длинный истерический монолог, состоящий из вырывающихся в хаотической спешке отрывков из теологии, науки, спорта, классического образования и пустопорожней эрудиции; это продолжается до тех пор, пока все трое не наваливаются на него и не заставляют замолчать.

Что такое ваше мышление? Что вы имеете в виду, говоря: «Я думаю»? Это «истерический бессвязный монолог из обрывков теологии, науки и пустопорожней эрудиции» — пока не придет смерть и не заставит вас замолчать. Что есть все ваше мышление? О чем вы можете думать? О чем вообще можно думать? И как можно, думая, достигнуть истины? Мышление не может принести истину, истина — это переживание, а переживание приходит, когда мышления уже нет.

И Дао говорит: теология не поможет, философия не поможет, логика не поможет, разумные рассуждения не помогут. Можно продолжать думать, но все будет лишь придуманным, всего лишь придуманным человеком, чтобы скрыть свою глупость. А тут широкое поле деятельности; думать можно без конца; один сон ведет в другой, а этот другой — в еще другой сон во сне в некотором другом сне — вот что такое вся философия и теология.

Я слыхал одну даосскую притчу.

Некто из страны Чень собирал однажды хворост, как вдруг встретил оленя ослепительной красоты; он погнался за оленем и убил его. Боясь, что кто-нибудь его увидит, он поспешно спрятал тело оленя в яме и прикрыл её листьями подорожника, ликуя и радуясь своей удаче. Но вскоре он забыл место, где спрятал оленя; думая, что все это ему приснилось, он отправился домой, бормоча что-то под нос по поводу случившегося.

Тем временем рядом случился человек, подслушавший его бормотание; следуя его словам, он пошел и нашел оленя. Вернувшись, он сказал жене: «Дровосеку приснилось, что он припрятал оленя, но он не знал, где именно, а я нашел оленя, значит его сон был действительностью».

«Это ты спал, — отвечала его жена, — и тебе приснился дровосек. Убил ли он оленя? И есть ли вообще такой человек? Это ты убил оленя, иначе как бы его сон стал действительностью?»

«Да, ты права, — согласился муж. — Это я убил оленя, поэтому не так уж важно, дровосеку ли приснился олень или мне приснился дровосек».

Когда дровосек вернулся домой, то стал досадовать о потерянном олене и ночью ему приснилось место, где был спрятан олень, и тот, кто унес его. Утром он отправился на виденное во сне место: все подтвердилось. Он предпринял шаги, чтобы вернуть свое имущество в законном порядке; по окончании слушания дела судья вынес следующее решение: «Истец начал с подлинного оленя и мнимого сна. Далее он заявляет о подлинном сне и мнимом олене. Ответчик подлинно овладел оленем, который приснился, по его словам, истцу, и теперь ответчик пытается удержать добычу. Согласно же мнению его жены, и олень, и сам дровосек — только часть его сна, поэтому оленя не убивал никто. Все же, поскольку убитый олень лежит перед нами, то вам ничего не остается, как поделить его между собой».

Когда император государства Чень услыхал об этом происшествии, он воскликнул: «Судье, верно, самому приснилось все это дело».

Сон во сне в другом сне... вот так и крутится ваш ум. Раз вы начали видеть сон, то этому нет конца; и то, что вы называете «думать», лучше назвать «видеть сны», «грезить» — это не мышление.

Помните: для истины не надо думать, её нужно пережить. Когда вы видите солнце и свет, вы не думаете о них, вы их видите. Беря в руки розу, вы не думаете о ней, вы её видите. Когда до вас доходит их аромат, вы вдыхаете его, а не думаете о нем. Я здесь, — вы смотрите на меня, вам нет нужды обо мне думать.

Всегда, когда вы близки к реальности, в мышлении нет нужды, —тогда достаточно реальности, достаточно переживания. Вы думаете, когда далеки от реальности: вы заменяете реальность мыслями. Сытно поевшему человеку не приснится ночью, что его пригласили на ужин; сексуально удовлетворенному не станут сниться сексуальные объекты. В этом психоанализ Фрейда: вам снится то, чего не хватает в жизни, ваш сон служит компенсацией, заменой. Таков же и подход Дао. То, что Фрейд говорит о мыслях и снах, Дао говорит о мышлении как таковом, ведь сны — только часть мышления.

Мысли — это сон в словах, сон — это мысли в картинках, вот и вся разница. Сновидения — примитивный способ мышления, а мысли — более развитый, более цивилизованный, более культурный, более интеллектуальный, но на самом деле это одно и то же, только картинки заменены словами. И, на самом деле, оттого, что картинки заменены словами, это стало еще дальше от реальности: реальность ближе к картинкам, чем к словам.

Ле-цзы не мыслитель, хорошо это поймите, это поможет вам понять его притчи. Ле-цзы не мыслитель, а поэт; поэтом я называю того, кто верит переживанию, а не рассуждениям.

Поэт в поиске, в поиске красоты, но красота — это проблеск истины. Истина, когда она сверкнет вам на мгновение, воспринимается как красота. Когда истина осознана полностью, тогда красота является только функцией истины. Когда истина существует, существует и красота — она является тенью истины. Когда истину воспринимаешь посредством некоторого экрана — это красота; обнаженная красота — это истина.

Так что разница между поэтом и мистиком не так уж велика: поэт — подошедший близко, мистик — достигший. У поэта — только проблески истины, у мистика истина стала самой его жизнью. Поэт лишь иногда возносится v мир истины, а затем падает обратно, у мистика истина стала его пристанищем, он живет там — он живет как истина.

Поэт ближе всех подходит к религии. Мыслители, философы, логики, богословы, ученые — очень далеко. Их подход — словесный. Подход поэта более экзистенциальный, подход мистика экзистенциален прежде всего, он абсолютно экзистенциален.

Дао означает быть на Пути и пребывать так, чтобы не быть отличным от Пути. Это существование едино: мы не отделены от него. Отделение, идея отдельности весьма иллюзорны. Мы соединены вместе, мы единое целое, мы не острова, а единый континент. Вы во мне, я в вас. Деревья в вас, вы в деревьях: это взаимосвязанное целое.

Басе говорит об этом: «Это подобно огромной паутине». Вы замечали? Дотроньтесь пальцем до паутины в любом месте, и вся паутина задрожит, завибрирует: целое вибрирует. Троньте лист на дереве, и вы заставите звезды вибрировать вместе с ним. Может быть, сейчас вы еще этого не видите, но все так глубоко связано, что невозможно не коснуться звезд, дотронувшись до листа — до маленького листика на дереве.

Целое едино, отдельность невозможна. Сама идея отдельности — барьер. Идея отдельности — это то, что мы называем эго. Если вы с эго, вы не на Пути, вы не в Дао. Когда эго отброшено, вы в Дао. Дао означает бытие без эго, жизнь как часть безграничного целого, а не жизнь как отделенная сущность.

Нас как правило учат жить, как отдельную сущность; нас учат иметь свою волю. Ко мне приходят и спрашивают: «Как мне развить силу воли?» Дао против воли, Дао против силы воли, потому что Дао за целое, а не за часть. Когда часть существует в целом, вы в гармонии. Когда часть начинает быть сама по себе, все становится дисгармоничным: это диссонанс, конфликт, сумбур. Если вы не растворены в целом, наступает неразбериха. Если не произошло слияние с целым, сумбур неизбежен. Как только вы не с целым, вы несчастны.

Пусть это будет определением счастья: быть с целым — значит быть счастливым. Быть с целым значит быть здоровым. Быть с целым значит быть непорочным. Быть отдельно значит быть нездоровым. Быть отдельно значит быть невротиком. Быть отдельно значит отпасть от благодати.

Падение человека не в ослушании Бога, падение от мысли, что он есть; падение человека от мысли, что он — отдельная сущность. Это глупо: вас не могло бы быть, если бы не было ваших родителей, и родителей ваших родителей, и родителей родителей родителей... и так до Адама и Евы. Если бы не было Адама и Евы, не было бы и вас, так что вы связаны со всем прошедшим.

Но Адам и Ева — только миф. У прошедшего нет начала, не может быть никакого начала, сама идея начала абсурдна. Как все это могло вдруг начаться? Процесс происходящего безначален. Вы связаны со всем прошедшим, и вы связаны со всем будущим: без вас будущее было бы другим. Пусть вы никто и ничто, но вы оставите свой след. Все будущее, все вечное будущее приобретает особое качество оттого, что были вы. Может быть, вы жили только семьдесят лет и в эти семьдесят лет сознательно существовали только семь секунд, но все равно вы оставили след: целое уже не может остаться прежним. Если бы вас не было, все было бы совсем по-другому; все будет уже по-другому оттого, что вы были. Вы останетесь. Может быть, вы не сделали ничего особенного, ничего большого и великого: обычная жизнь, но все же вы повлияли на судьбу всего существующего.

Прошлое, будущее, — вы связаны с ними, это измерение времени, а в пространстве вы связаны со всем. Эти деревья, солнце, луна, звезды... вы связаны со всем. Если из существующего уйдет солнце или просто остынет, как это должно случиться однажды, потому что его энергия ежедневно расточается... некоторые ученые считают, что оно остынет уже через четыре тысячи лет; четыре тысячи, или сорок тысяч, или четыре миллиона — неважно, когда-нибудь солнце остынет, а, как только солнце остынет, мы тут же замерзнем, мы потеряем жизнь, потому что для жизни нужно тепло. Так что солнце постоянно дает нам жизнь. И запомните: в жизни нет ни одного одностороннего процесса, не бывает. Получение и отдача — все дороги ведут в обе стороны. Если солнце дает вам жизнь, значит и вы даете жизнь солнцу тем или иным способом.

Вот почему Гурджиев говорил ученикам, что луна питается людьми. Весьма возможно: вы питаетесь животными, животные питаются травой — все есть чья-то пища, так почему полагать человека исключением? Гурджиев тут в чем-то прав; все есть чья-то пища, почему же человек должен быть единственным исключением и не служить пищей для кого-то? Это невозможно: все связано. И он придумал прекрасную теорию, что человек — пища для луны: луна питается человеком, человеческим сознанием.

И правда: полнолуние лишает людей рассудка, сумасшедших зовут лунатиками. В океане возникают бури; возможно, и в человеке возникают бури в ночь полнолуния, — ведь человек на 90% состоит из воды, причем такой же, как в океане, поэтому когда океан бушует, буйствует, что-то должно происходить и с нашим телом, в котором 90% океана, — что-то тоже должно буйствовать. В ночь полнолуния поэты пишут прекрасные стихи, влюбленные впадают в романтику. Известно, что в ночь полнолуния сходят с ума чаще, чем в любую другую.

Гурджиев, возможно, прав, говоря, что луна питается нашим сознанием. Может быть, это просто вымысел, но во всяком вымысле есть доля правды, а когда придумывает такой человек, как Гурджиев, в этом должна быть некая правда.

Все связано. Мы едим, нас едят; где-то берем, куда-то отдаем. Вот мы едим яблоко, но когда-нибудь и яблоня будет есть нас: мы станем удобрением. Кушая яблоко, мы не думаем, что вместе с яблоком едим свою бабушку или своего дедушку, а когда-нибудь наши дети будут есть нас,

Все связано со всем. Эту связанность и обозначает слово «Дао»: связь, взаимосвязь, взаимозависимость всего. Никто не отделен, эго является абсурдом. Только целое может сказать «я», части не могут говорить «я». Можно употреблять это как лингвистическую форму, но не утверждать, что «я» есть.

Будучи отделенным от существования, вы живете в страдании: вы оборвали связь, и никто в этом не виноват, кроме вас. Понаблюдайте, что происходит с вами, когда вы счастливы: у вас нет никакого эго. В эти мгновения счастья, радости, благодати эго внезапно исчезает: вы более растворены в целом, границы менее ясны, границы размыты. Когда границы совершенно размыты, — как бывает, когда река исчезает в океане, — когда границы смыты и вы едины, пульсируя со всем целым, это и есть счастье.

Говорят, что когда-то жил один царь. У него было все, чего можно желать; богатство, власть, даже здоровье; у него была жена и дети, которых он любил, но не было счастья. Печальный и недовольный, сидел он на троне...

Это естественно: чем больше у 'вас от этого мира, тем меньше у вас счастья, потому что, чем больше у вас от этого мира, тем сильнее становится ваше эго — более отвердевшим, а отсюда несчастье. Поэтому что-то не слышно о счастливых царях, очень редко. Не случайно, что и Будда, и Махавира оставили свои царства и стали нищими, и, став нищими, воскликнули: «Теперь мы стали императорами», — они стали счастливы.

Санньясин — это тот, кто познал Путь Дао; он говорит: «Меня больше нет, есть только целое». В этом смысл сказанного Иисусом: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное». «Нищий духом» — это тот, у кого нет эго: такой нищий, что у него нет даже мысли о «я». Но, с другой стороны, он богаче всех, вот почему Иисус говорит: «Последний из вас станет первым в Царствии Небесном». Самый бедный станет самым богатым. Учтите, «бедный» не означает материальное положение, «бедный» — это тот, кого нет, кто есть ничто. Становясь ничем, вы становитесь частью целого.

Царь, должно быть, был очень несчастен, и он сказал: «Я должен быть счастлив». Позвали царского врача. «Я хочу быть счастливым, — сказал царь. — Сделай меня счастливым, и я сделаю тебя богатым, а если не сделаешь меня счастливым, я отрублю тебе голову».

Врач был в растерянности: что делать? Как сделать кого-то счастливым? Никто не знает как, никому никогда не удавалось сделать счастливым другого, но царь обезумел, он может убить! «Я должен подумать, государь, — ответил медик, — заглянуть в древние тексты. Я приду к вам завтра утром». Он продумал всю ночь и наутро нашел решение: все очень просто.

Он перерыл множество книг, но в медицинской литературе ничего не говорилось о счастье. Задача была трудной, но наконец он придумал и описал требуемое средство. «Ваше величество, — сказал он, — нужно достать рубашку счастливого человека, тогда у вас будет счастье и вы узнаете, что это такое». Простое средство: найти рубашку счастливого человека и носить её.

Услышав это, царь очень обрадовался: так просто? Он велел первому министру: «Иди, найди счастливого человека и принеси его рубашку как можно скорее».

Министр вышел. Прежде всего он отправился к самому богатому человеку и попросил у него рубашку, но тот ответил: «Можешь взять сколько угодно рубашек, но я не назову себя счастливым. Рубашки бери, сколько хочешь, но я сам несчастлив и тоже пошлю своих слуг искать счастливого человека и его рубашку. Благодарю за твое средство».

Министр обошел множество людей, но никто не был счастлив. Каждый изъявлял полную готовность: «Чтобы царь был счастлив, мы отдадим жизнь, что там рубашки. Мы отдадим свои жизни, но мы не счастливы, наши рубашки не подойдут».

Министр очень расстроился: что же делать? Теперь вина на нем, врач ловко выкрутился; и он почувствовал себя очень несчастным, но кто-то сказал ему: «Не печалься, я знаю счастливого человека. Может быть, и ты его когда-нибудь слышал: по ночам он играет на флейте прямо на берегу реки. Ты, должно быть, слышал его».

«Да, — ответил министр, — иногда посреди ночи я бывал очарован дивными звуками. Кто этот человек? Как найти его?»

«Мы придем ночью и найдем его. Он приходит каждую ночь».

И вот они пришли ночью. Человек играл на флейте, было так хорошо, удивительно хорошо. Звуки были исполнены такой благодати, что министр почувствовал себя совершенно счастливым. «О! — воскликнул он, — я нашел того, кто мне нужен».

«Ты счастлив?» — спросил министр.

«Да, — ответил он, — я счастлив. Я и есть счастье. Что вам угодно?»

Министр заплясал от радости: «О, мне нужна всего лишь твоя рубашка!»

Но человек ничего не ответил. «Почему ты молчишь? Дай свою рубашку, она нужна царю».

«Это невозможно: у меня нет никакой рубашки. Темно, и ты не видишь, но я сижу совершенно голый. Я бы отдал рубашку; я бы отдал жизнь, но у меня нет никакой рубашки».

«Отчего же ты счастлив? — спросил министр. — Как же ты тогда счастлив?»

«В тот день, когда я потерял все — рубашку и все остальное, — я стал счастливым... В тот день, когда я потерял все. На самом деле у меня ничего нет, у меня нет даже себя самого. Не я играю на этой флейте, — целое играет через меня. Меня нет, я ничто, никто...»

В этом смысл слов «нищий духом»; тот, у кого ничего нет, кто ничего не знает, кто и есть ничто. Когда ты ничто, ты становишься всем, говорит Дао. Раствори себя, и ты станешь целым. Утверждай, что ты есть, и будешь несчастен.

Этому Дао, этому погружению в целое, этому исчезновению в космосе невозможно выучить. Этому можно научиться, но научить невозможно, поэтому Ле-цзы и другие Учителя Дао ни о чем не просят: им не о чем просить. Они говорят притчами. Можно послушать притчу, и, если услышать её по-настоящему, что-то... что-то откроется в вас, так что все зависит от того, как вы слушаете.

Сам Ле-цзы много лет пробыл со своим Учителем, просто сидя тихо, ничего не делая, просто учась быть тихим, учась быть восприимчивым, учась быть женственным, — так становятся учеником. Узнайте: нет Учителей, есть только ученики. Этому нельзя научить, как же можно называть их Учителями? Вас не может научить Будда, вас не может научить Лао-цзы, зачем же называть их Учителями? Но если есть ученик, он учится.

Так что Учитель не тот, кто вас учит; Учитель тот, в чьем присутствии вы можете учиться. Почувствуйте разницу: Учитель не тот, кто вас учит, — учить нечему; Учитель тот, в чьем присутствии вы можете учиться.

Идущий пришел к суфийскому мистику Джалаледдину Руми и сказал: «Согласишься ли ты учить меня, Учитель?»

Джалаледдин посмотрел на него и сказал: «Позволишь ли ты мне учить?»

«Как же я не позволю тебе учить? — спросил тот. — Я пришел, чтобы учиться».

«Дело в том, что это самое главное: позволишь ли ты мне учить, — ответил Джалаледдин. — Иначе я не могут учить: ведь на самом деле учить невозможно, возможно только учиться. Если ты позволишь, учение расцветет».

Ле-цзы пробыл со своим Учителем многие годы, просто сидя молча, ничего не делая, лишь становясь все пассивнее и пассивнее. И пришел день, когда молчание его стало полным: ни малейшего дуновения мысли во всем его существе, ни шороха, полное присутствие всей его энергии — резервуар, спокойное озеро, ни ряби, ни ветерка. И он понял.

Это случилось в единое мгновение. Истина не процесс, это событие. Она не постепенна, ей не нужно времени, чтобы свершиться. Если и нужно время, то только для вас, потому что вы не можете замолчать прямо сейчас. Она всегда приходит в безмолвии.

Что же случается в безмолвии? Когда вы молчите, вас нет: границы растворяются, вы едины с целым.

В чем же роль Учителя? Его роль только в том, чтобы быть рядом с вами, чтобы вы могли ощутить того, кто ощутил целое: он может стать посредником. Вам трудно ощутить целое: вы слишком заполнены своим эго. Тот, кто свободен от эго, в ком свободно струится Бог, кто струится вместе с Богом, струится с его энергией... просто рядом с ним, сидя молча, ожидая, — однажды он переполнится.

С вашего позволения я расскажу вам одну даосскую историю.

Ученик сказал Лао-цзы: «Учитель, я пришел». «Если ты говоришь, что пришел, — ответил Лао-цзы, — ты наверняка еще не пришел».

Ученик ждал еще несколько месяцев и однажды сказал: «Вы были правы, Учитель, — теперь оно пришло».

Прежде он сказал: «Я пришел», и Учитель не принял это. Затем, через несколько месяцев, он внезапно раскрылся и сказал: «Оно пришло».

Лао-цзы взглянул на него с величайшим участием и любовью и потрепал по голове: «Теперь все в порядке, расскажи, что произошло. Теперь я с удовольствием послушаю. Что случилось?»

Ученик сказал: «До того дня, как вы сказали: " Если ты говоришь, что пришел, то наверняка не пришел", я прилагал усилия, я делал все, что мог, я старался изо все сил. В день, когда вы сказали: " Если ты говоришь, что пришел, ты наверняка не пришел", до меня дошло. Как " я" могу прийти? " Я" — это барьер, я должен уступить дорогу».

Оно может прийти; даосы так и называет это — «Оно»: не называют «он», не называют «она», не говорят «Бог-Отец», не называют никаким личным именем, а просто говорят «оно». «Оно» безлично, это имя целого: оно значит Дао.

«Дао пришло, — сказал он. — Оно пришло лишь тогда, когда меня не стало».

«Расскажи остальным ситуацию, в которой это произошло», — попросил Лао-цзы, и тот ответил: «Я могу сказать только, что я не был хорошим, не был плохим, не был грешником, не был святым, не был ни тем ни этим, я не был чем бы то ни было, когда оно пришло. Я был лишь пассивностью, глубочайшей пассивностью, лишь дверью, отверстием. Я даже не звал: ведь и зов шел бы с моей подписью. Я даже не звал... Честно говоря, я совершенно забыл о нем, я просто сидел, я даже не стремился, не рвался, не горел. Меня не было, — и внезапно оно преисполнило меня».

Так и бывает: оно может прийти к вам только в том случае, если вы становитесь все пассивнее и пассивнее. Дао путь женственности. Другие религии агрессивны, другие религии с более мужской ориентацией — Дао более женственно. Помните: истина приходит только тогда, когда вы в женственном состоянии сознания — иначе не бывает. Истину нельзя завоевать, это глупость; глупо даже думать, что можно завоевать истину. Часть завоевывает целое! Часть может только позволить, часть может только попустить, все принять.

Всеприятие это случится только в том случае, если вы сделаете следующее: перестанете цепляться за знания, перестанете цепляться за философии, учения, догматы. Перестаньте цепляться за церкви и организованные религии, иначе вы останетесь при ложных взглядах и эти ложные взгляды не позволят истине войти в вас.

Есть прекрасная притча...

Вдоль всего плетня, окружавшего птичий двор, расселись ласточки, беспокойно щебеча друг с другом, говоря о многом, но думая только о лете и юге, потому что осень стояла уже у порога: ожидался северный ветер.

Однажды они улетели, и все заговорили о ласточках и о юге.

«Пожалуй, на следующий год я сама слетаю на юг», — сказала курица.

И вот минул год, ласточки вернулись; минул год, и они снова расселись на плетне, а весь птичник обсуждал предстоящее отбытие курицы.

Ранним утром подул северный ветер, ласточки разом взлетели и, паря в небе, почувствовали, как ветер наполняет их крылья; к ним прилила сила, странное древнее знание и нечто большее, чем человеческая вера. Высоко взлетев, они оставили дым наших городов.

«Ветер, пожалуй, подходящий», — сказала курица, распрямила крылья и выбежала из птичника. Хлопая крыльями, она выбежала на дорогу, сбежала вниз с насыпи и попала в сад.

К вечеру, тяжело задыхаясь, она вернулась обратно и рассказала обитателям птичника, как летела на юг, до самого шоссе, и видела величайший в мире поток машин, мчащихся мимо. Она была в землях, где растет картофель и видела питающие людей злаки. И, наконец, она попала в сад. В нем были розы, прекрасные розы, и там был сам садовник.

«Потрясающе, — сказал весь птичий двор. — И как живописно рассказано!»

Прошла зима, прошли тяжелые зимние месяцы, занялась весна нового года, и опять вернулись ласточки.

Но птичий двор ни за что не соглашался, что на юге — море. «Послушайте нашу курицу!» — говорили они.

Курица теперь стала знатоком. Она-то знала, как там, на юге; хотя она даже не ушла из городка — просто перешла немного через дорогу.

Интеллект — такая же курица... ему не уйти далеко, но как только курица что-то узнает, это сразу же становится помехой, препятствием.

Отбросьте интеллект -— вы ничего не потеряете. Останьтесь с интеллектом — и потеряете все. Отбросьте интеллект — вы потеряете только тюремную камеру, свою фальшивость; отбросьте интеллект — и внезапно ваше сознание воспарит высоко, обретет свои крылья... вы полетите на крайний юг, к открытому морю, к которому вы принадлежите. Интеллект — обуза для человека.

И последнее, прежде чем углубиться в притчу: Дао начинает со смерти. Почему? Есть что-то знаменательное в таком начале. Если вы понимаете смерть, говорит Дао, вы понимаете все, потому что в смерти ваши границы размоет; в смерти вы исчезнете; в смерти ваше эго будет отброшено; в смерти ума больше не будет; в смерти будет отброшено все несущественное и останется только существенное.

Если вы понимаете смерть, вы поймете Дао, поймете, что такое путь без пути, потому что религия — это тоже путь смерти, любовь — тоже путь смерти, молитва — тоже путь смерти. Медитация — это добровольная смерть. Смерть — величайшее явление, это кульминация жизни, крещендо, высочайший пик. Вы знаете только один пик — пик секса, но это самый маленький пик в Гималаях. Да, это пик, но самый маленький; смерть — пик высочайший.

Секс — это рождение, это начало Гималаев, пик низкий. В самом начале высочайший пик невозможен: постепенно, постепенно пики поднимаются все выше и выше и, наконец, доходят до предела. Смерть — это вершина, а секс в самом начале. Между сексом и смертью проходит вся жизнь.

Психология Запада начинает с понимания секса, психология Востока, психология Будды начинает с понимания психологии смерти. Понять секс — самое начало, понять смерть — это все.

Поняв смерть, можно умереть сознательно. Если вы умрете сознательно, то не родитесь вновь — этого больше не нужно: вы поняли урок, вас больше не сбросить назад, снова и снова, в колесо жизни и смерти. Вы научились, вы поняли — вас больше не нужно снова посылать в школу: вы трансцендировали. Если вы не познали смысл смерти, вам придете вернуться назад. Жизнь — это ситуация для познания того, что такое смерть.

Теперь притча:

Когда Ле-цзы. закусывал на обочине дороги по пути в Вэй, он увидел столетний череп. Подняв прутик, он указал на череп и, повернувшись к своему ученику Пай Феню, сказал: «Только они я знаем, что ты никогда не рождался и никогда не умрешь. Он ли подлинно несчастен? Мы ли подлинно счастливы?»

Таинственная фраза, шифр, который надо раскрыть: «Только он и я знаем, — говорит Ле-цзы, указывая на череп, пролежавший сотню лет, — что ты никогда не рождался и никогда не умрешь». Почему он сказал: «Только он и я...»? Хозяин черепа умер не добровольной смертью, Ле-цзы умер добровольной смертью — оба, так или иначе, умерли.

Ле-цзы умер через медитацию. Ле-цзы умер, потому что он больше не эго, потому что он больше не отделен от целого, потому что его больше нет. Это настоящая смерть, более глубокая, чем смерть черепа. Понял ли смерть человек, чей череп пролежал тут больше ста лет? Уверенности нет: может быть, он понял, может быть — нет. Ле-цзы познал, его смерть сознательна, но он воспользовался ситуацией. Притча использует ситуацию. Рядом сидел его ученик Пай Фэнь, тут же был череп, и Ле-цзы указал на него.

«Только он и я знаем, что ты никогда не рождался и никогда не умрешь».

Кто умирает, кто рождается? Эго рождается, и эго умирает. В глубине, где никакого эго больше нет, вы никогда не рождаетесь и никогда не умираете. Вы вечны, вы — вечность, вы главное, что есть, самая основа этого существования, её важнейший субстрат — как вы можете умереть? Но эго рождается, и эго умирает.

Вы никогда не рождались и не можете умереть, но как познать это? Может быть, подождать, пока придет смерть? Это очень рискованно; если вы прожили бессознательно всю свою жизнь, то невелика вероятность, что вы станете сознательны, будучи при смерти. Это невозможно: если вся ваша жизнь прошла бессознательно, вы и умрете бессознательно, вы не сможете перенести её осознанно. Вы умрете в коме и не сможете наблюдать и видеть, что происходит. Вы не смогли даже увидеть жизнь, как же вы сможете увидеть смерть? Смерть еще более трудноуловима.

Если вы на самом деле хотите знать, то начните сознавать, начните пробуждаться, живите сознательно, учитесь осознанности, накапливайте сознание, станьте великим пламенем сознания, тогда в момент, когда придет смерть, вы сможете стать её наблюдателем, сможете увидеть и понять: «Тело Умирает, эго умирает, но я не умираю, я наблюдающий, я свидетель». Этот свидетель и есть самая сердцевина существования, этот наблюдающий и есть то, что другие религии называют «Богом», и то, что Ле-цзы и Чжуан-цзы называют «Дао»: знающий, познающий элемент, сознание, осознанность, бдительность.

Начните жить сознательной жизнью. Делайте все, что вы делаете, но делайте так, как если бы вы были наблюдателем происходящего: смотрите, молчаливо продолжайте наблюдать, не теряйтесь в происходящем, оставайтесь в состоянии бдительности, оставайтесь вне того, что наблюдаете. Начните с малого: когда вы идете по улице, едите, принимаете ванну, жмете руку другу, говорите, слушаете — все самое будничное, — сохраняйте бдительность. Снова и снова вы будете терять её, снова и снова будете забывать, но вновь ухватывайтесь за нить, вновь находите, вновь вспоминайте. Это то, что Будда называет «внимательностью», а Гурджиев — «вспоминанием самого себя».

Продолжайте вспоминать, что вы наблюдатель. Сначала это мучительно, трудно, потому что очень долго мы спали: мы проспали много жизней, мы так привыкли ко сну, мы метафизически похрапываем. Это трудно, но, если вы попытаетесь, постепенно луч бдительности проникнет в ваше существо. Это возможно — трудно, но возможно, не невозможно. Это самое ценное в жизни.

«Только он и я знаем, что ты никогда не рождался и никогда не умрешь».

Я знаю, что вы никогда не умрете, потому что никогда не рождались, но вы этого не знаете. Мое знание вам не поможет

— вам надо узнать это самим. Это должно стать вашим собственным пониманием — «светом в самом себе».

«Он ли подлинно несчастен? Мы ли подлинно счастливы?»

Теперь он спрашивает ученика: «Кто же счастлив: тот, кто жив, или тот, кто мертв? Кто подлинно несчастлив: мертвый или живой? И кто подлинно счастлив?» Он оставляет вопрос нерешенным. Это коан, предмет медитации для ученика.

Притча ничего не сообщает, она внезапно обрывается. Теперь ученику надо над ней потрудиться, теперь ему время медитировать, он должен понять смерть, жизнь, любовь, все самое главное. И он должен подумать над тем, кто же счастлив? Счастливы ли вы только оттого, что живы? Нет: весь мир в таком страдании. Так что одно ясно несомненно: человек не обязательно счастлив только оттого, что жив; быть живым еще не достаточно для счастья: для счастья нужно что-то еще, что-то «плюс». Жизнь плюс осознанность... тогда возникает счастье, потому что при осознанности, в свете осознания исчезает темнота эго.

Теперь, когда к жизни прибавилась осознанность, происходят великие события. Первое: исчезает эго, и вместе с эго исчезает смерть, — ведь умирает только эго, ведь это оно родилось. Вместе с эго исчезает рождение, исчезает смерть; вместе с эго исчезает ваша отдельность от существования.

В этом смысл распятия: распинается эго. Когда Иисус распинается, рождается Христос, Мессия — в этом смысл воскресения. По одну сторону — распятие, по другую — воскресение.

Умрите, если хотите жить на самом деле; это истина парадоксальная, но огромной важности, это абсолютная истина. Такие, какие вы есть, вы не живы и не мертвы, вы висите посредине, значит в убожестве, напряжении, страдании. Вы расщеплены: не мертвые и не живые. Или будьте полностью живы, и тогда вы узнаете, что такое жизнь; или будьте полностью мертвы, тогда вы тоже узнаете, что такое жизнь, потому что полнота открывает двери Дао.

Будьте полны, тотальны во всем. Тот, кто спит, не может быть тотален ни в чем. Вот вы едите, но вы не полностью здесь; вы думаете о сотне вещей, вы механически насыщаетесь. Даже в постели с любимой или любимым вы не полностью здесь: быть может, вы думаете о другой женщине — наслаждаетесь со своей женой и думаете о другой женщине или думаете о покупках, о ценах, о том, что нынче все так дорого — сотни мыслей, а вы наслаждаетесь механически.

Будьте полным в своих поступках, и если вы полны, вы Должны осознать: никто не может быть полным без осознания. Быть полным значит не иметь никаких других мыслей: если едите, то просто едите — вы полностью здесь и сейчас. Вы весь в еде: вы не только насыщаетесь, вы наслаждаетесь: тело, ум, душа — все сонастроено, когда вы едите, — струится гармония, глубинный ритм, между всеми тремя уровнями вашего существа. Тогда еда становится медитацией, ходьба становится медитацией, несение воды из колодца становится медитацией, приготовление еды становится медитацией. Будничное и незначительное преображается, все становится лучезарным действием, и каждое действие становится столь полным, что имеет свойство Дао.

Когда вы полны, вы уже не действующее лицо, — тогда действует Бог или действует эта полнота, а вы просто колесико, средство. Но стать этим средством такая благодать, такое благословение.