Протекционизм и свободный обмен в Соединенных Штатах: успех не был результатом чуда

В 1865 г., когда Тройственный союз заявлял, что скоро покончит с Парагваем, генерал Улисс Грант праздновал в Аппоматоксе капитуляцию генерала Роберта Ли. Гражданская война в США закончилась триумфом промышленных центров Севера, придерживавшихся строгого протекционизма, над владельцами хлопковых и табачных плантаций Юга, где господствовал свободный обмен.

Война, окончательно закрепившая неоколониальную судьбу Латинской Америки, начиналась одновременно с завершением войны, в результате которой США смогли утвердиться как великая мировая держава.

Незадолго до своего избрания на пост президента Соединенных Штатов Грант заявил: «В течение двух веков Англия следовала политике протекционизма, доведя ее до крайних пределов, и результаты этой политики были вполне удовлетворительны. Нет никаких сомнений, что своим теперешним /281/ могуществом она обязана именно этой системе. Но затем, после двух веков такой практики, Англия сочла уместным перейти к доктрине свободной торговли, поскольку, по ее мнению, протекционизм уже ничего ей не дает. Так вот, господа, насколько я знаю свою страну, через двести лет, когда Америка извлечет из протекционизма все, что он ей может дать, она также будет настаивать на свободной торговле»[57].

А двумя с половиной столетиями раньше молодой английский капитализм экспортировал в североамериканские колонии своих людей, свои капиталы, свой образ жизни, свои стремления и замыслы. Тринадцать колоний, ставшие клапанами, через которые выпускалось избыточное население Европы, быстро извлекли пользу из такого недостатка как скудость их почв и недр, и с самого начала прониклись сознанием необходимости индустриализации, развитию которой метрополия особенно не препятствовала. В 1631 г. колонисты, поселившиеся в Бостоне, спустили на воду парусное судно «Блэссинг оф зе бэй» водоизмещением в 30 тонн, построенное их руками, и с тех пор судостроение начало развиваться бешеными темпами. Белый дуб, в изобилии произраставший в местных лесах, давал хорошую древесину для изготовления нижней части корпуса и внутренней обшивки судов; из сосны делали палубу, бушприты и мачты. Массачусетс субсидировал производство пеньки для канатов и тросов, а также парусины. На побережье к северу и югу от Бостона выросли и процветали корабельные верфи. Администрация колоний выдавала субсидии и премии всем мануфактурам. Всячески стимулировалось производство льна и шерсти, сырья для изготовления тканей из суровой нити, которые, не обладая особой элегантностью, были, однако, прочными и, главное, собственного производства. Для использования на месте залежей железа в Линне в 1643 г. была построена первая плавильная печь; вскоре Массачусетс снабжал железом весь край. Стимулирование текстильного производства показалось недостаточным, и колония решила прибегнуть к принудительным мерам: в 1655 г. был принят закон, согласно которому каждой семье под угрозой сурового наказания вменялось в обязанность, чтобы хотя бы один из ее членов был /282/ прядильщиком. Каждое графство Вирджинии в этот же самый период должно было отбирать детей для обучения на текстильной мануфактуре. Одновременно был запрещен экспорт кож, для того чтобы сапоги, ремни и седла изготовлялись на территории колонии.

«Трудности, с которыми приходится бороться колониальной промышленности, происходили из чего угодно, но только не от колониальной политики Англии», — писал Кеклэнд[58]. Напротив, сложность сообщения между колонией и метрополией приводила к тому, что все законодательные запреты, издававшиеся за 3 тыс. миль, теряли, по сути, свою силу, а тенденция к самообеспечению становилась все отчетливей. Северные колонии не посылали в Англию ни серебра, ни золота, ни сахара, а растущий в них спрос на товары требовал такого роста импорта, что с этой тенденцией надо было покончить любой ценой. К тому же торговые связи со Старым Светом были не особенно развиты; чтобы выжить, нужно было развивать местное мануфактурное хозяйство. В XVIII в. Англия все еще так мало уделяла внимания своим северным колониям, что даже и не пыталась помешать освоению ими ее новейших по тому времени технических достижений. Этот реальный процесс сводил на нет существовавшие только на бумаге запреты колониального пакта.

Иным было положение латиноамериканских колоний, дававших растущему капитализму Европы все жизненно необходимое и импортировавших из-за океана самые изысканные и дорогие изделия мануфактур, которые исчезали в бездонной бочке потребностей господствующих классов. В Латинской Америке развитие получали только те отрасли, которые были ориентированы на экспорт; положение не изменилось и в последующие столетия: экономические и политические интересы владельцев рудников и латифундистов никогда не совпадали с потребностями экономического развития их страны, а торговцев интересовала в Европе только возможность продать ценные металлы и пищевые продукты, чтобы купить изделия заграничных мануфактур.

В момент провозглашения независимости Соединенных Штатов численность их населения была такой же, как в Бразилии. Португальская метрополия, не менее отсталая, /283/ нем Испания, экспортировала свою слаборазвитость в колонию. Бразильская экономика была сориентирована так, что на протяжении всего XVIII в. удовлетворяла потребности Англии в золоте. Классовая структура колонии отражала выполняемую ею функцию поставщика. Господствующий класс в Бразилии не был сформирован, как в Соединенных Штатах, из фермеров, предприимчивых фабрикантов и коммерсантов, занимающихся внутренней торговлей. Александр Гамильтон и виконт ди Кайру, главные выразители идеалов господствующих классов соответственно в США и Бразилии, четко определили разницу между ними[59]. Оба они учились в Англии, были учениками Адама Смита. Однако Гамильтон стал рыцарем индустриализации и настаивал на стимулировании национальной мануфактуры государством и политике протекционизма по отношению к ней, тогда как Кайру верил в чудеса, якобы присущие магии либерализма: позволяйте делать, позволяйте проходить, позволяйте продавать.

К концу XVIII в. Соединенные Штаты располагали уже вторым по значению в мире торговым флотом, полностью состоящим из кораблей, построенных на национальных верфях. Стремительно росли текстильные и металлургические предприятия. Вскоре появились и первенцы машиностроения. Теперь фабрикам не приходилось вкладывать капиталы в покупку машин за границей. Экзальтированные пуритане с судна «Мэйфлауэр» заложили в окрестностях Новой Англии основы новой нации; на берегах глубоких бухт и в устьях больших рек беспрепятственно процветала и обогащалась промышленная буржуазия. Торговля с Антильскими островами, включая работорговлю, сыграла, как мы уже видели, важнейшую роль в этом процветании, и все же успехи североамериканских колонистов невозможно объяснить, если не учитывать, что они с первых же шагов придерживались самого ревностного национализма. Джордж Вашингтон именно его имел в виду в своем прощальном послании, когда завещал: Соединенные Штаты должны идти своим особым путем[60]. В 1837 г. Эмерсон заявил: «Мы слишком долго внимали утонченным музам Европы. По мы пойдем сами по себе, ибо у нас есть свои ноги, чтобы шагать /284/ вперед, свои руки, чтобы работать на себя, собственные убеждения, которых будем придерживаться»[61].

Благодаря общественным фондам расширялись масштабы внутреннего рынка. Государство прокладывало дороги, в том числе и железные, строило мосты и каналы[62]. В середине века штат Пенсильвания участвовал в делах более 150 предприятий со смешанным капиталом, не считая того, что распоряжался капиталовложениями в общественных предприятиях на сумму в 100 млн. долл. Военные действия, приведшие к победе над Мексикой и лишившие ее половины территории, также придали заметный импульс развитию страны. Государство участвовало в этом не только путем вкладывания капиталов и оплаты военных расходов, направленных на экспансию; на Севере оно следовало строгому протекционизму в таможенной политике. Землевладельцы Юга, напротив, были сторонниками свободной торговли. Производство хлопка увеличивалось вдвое каждые 10 лет, и, хотя давало большую коммерческую прибыль всей стране и обеспечивало новые ткацкие мануфактуры Массачусетса, в основном оно все-таки зависело от европейского рынка. Аристократия Юга в первую очередь была связана с мировым рынком, совсем на латиноамериканский манер. Рабский труд южных штатов давал 80% хлопка, поступавшего на прядильные мануфактуры Европы. Когда Север соединил требование об отмене рабства с протекционизмом в промышленности, противоречие между Севером и Югом настолько обострилось, что вспыхнула война. Противники действительно олицетворяли два противоположных мира, две различные исторические эпохи, две взаимоисключающие концепции будущего нации. XX век выиграл эту войну у века XIX:

Пусть каждый свободный человек поет...

Старый король Хлопок умер и зарыт! — /285/

призывал поэт победоносной армии[63]. После разгрома генерала Ли таможенные пошлины, повышенные в период конфликта как средство обеспечить военные расходы, а впоследствии поддерживавшие промышленность победителей, стали понятием чуть ли не священным. В 1890 г. конгресс принял так называемый ультрапротекционистский тариф Мак-Кинли, а в 1897 г. закон Дингли вновь увеличил таможенные пошлины. Вскоре промышленно развитые страны Европы были вынуждены в свою очередь воздвигнуть таможенный заслон, преграждавший путь натиску североамериканских мануфактур, ставших опасными соперниками. Слово «трест» вошло в употребление в 1882 г.; нефть, сталь, продукты питания, железные дороги и табак находились в руках монополий, которые двигались вперед семимильными шагами[64].

До Гражданской войны генерал Грант участвовал в ограблении Мексики. После Гражданской войны генерал Грант, будучи президентом, отстаивал идеи протекционизма. Все это было составной частью процесса национального самоутверждения. Промышленность Севера встала у штурвала национальной истории, а захватив политическую власть, при помощи государства охраняла свои интересы. Границы сельскохозяйственных областей отодвигались все дальше нa запад и на юг за счет земель индейцев и мексиканцев, но вместо латифундий на вновь освоенных территориях появлялись мелкие фермерские /286/ хозяйства. Земля обетованная влекла к себе из Европы не только крестьян; мастера, владевшие самыми разнообразными ремеслами, рабочие-механики и металлурги тоже ехали в Америку и участвовали в ее бурной индустриализации. В конце прошлого века Соединенные Штаты уже превратились в главную промышленную державу мира; за 30 лет, прошедших после окончания Гражданской войны, производительность их фабрик увеличилась в семь раз. По производству угля США догнали уже Англию, а по производству стали превысили английские показатели в два раза; железные дороги были по протяженности в девять раз больше английских. Центр капиталистического мира начал перемещаться в Соединенные Штаты.

Подобно Великобритании, США после второй мировой войны выдвинули доктрину свободной торговли, свободного товарообмена и свободы конкуренции, но не для себя, а для других. Международный валютный фонд и Международный банк реконструкции и развития родятся на свет одновременно, чтобы лишить развивающиеся страны права защищать свою национальную промышленность и затруднить деятельность молодых государств в этом направлении. Частная инициатива будет превозноситься как средство от всех недугов. Однако сами Соединенные Штаты не откажутся от строго протекционистской экономической политики и будут внимательно прислушиваться к урокам собственной истории: в Северной Америке никогда не путали болезнь с лекарством. /287/