Сахарные замки на выжженных землях Кубы

В 1762 г. англичане внезапно овладели Гаваной. В ту пору небольшие табачные плантации и животноводство были основой сельского хозяйства Кубы. Гавана, эта военная крепость, была одновременно городом, где развиты ремесла и литейное производство, городом, где отливались пушки и — на первой в Латинской Америке корабельной верфи — строились многочисленные торговые суда и военные корабли. За 11 месяцев британские оккупанты ввезли в страну такую массу рабов, какую по тогдашним меркам при других условиях ввозили бы в течение 11 лет, и с той поры кубинская экономика стала формироваться под влиянием спроса на сахар на мировом рынке. Рабы должны были производить этот весьма ходовой товар, /104/ направляемый за границу, а огромные барыши предназначались для местной олигархии и имперской казны.

Морено Фрахинальс рассказывает, подтверждая свои слова красноречивыми данными, об умопомрачительном сахарном буме в годы, последовавшие за британской оккупацией. Испанская торговая монополия развалилась буквально на куски, а вместе с ней исчезли последние препоны, мешавшие ввозу рабов. Сахароварня с плантацией поглощала все — и земли, и людей. Рабочие с верфей и из плавильных цехов, а также бесчисленные мелкие ремесленники, которые могли бы внести весомый вклад в развитие других отраслей хозяйства, шли на сахарные заводы. Крестьяне — мелкие производители табака и фруктов — тоже вливались в сахаропроизводство, ибо становились жертвами поистине дьявольской прожорливости, с какой тростниковые плантации заглатывали людей и землю. Экстенсивное плантационное хозяйство истощало плодородие почв, на кубинских равнинах одна за другой вырастали трубы сахарных заводиков, каждый из них требовал все больше и больше земель. Огонь пожирал табачные посадки и леса, выжигал пастбища. Вяленое мясо «тасахо», которое еще несколько лет назад было статьей кубинского экспорта, в 1792 г. уже ввозилось на остров в больших количествах из-за гранины, и в дальнейшем Куба не прекратила его импорта[20]. Зачахли верфи и литейные мастерские, резко упало производство табака. Рабы трудились на сахарных платациях по 20 часов в сутки. На дымящихся землях консолидировалась власть «сахарократии». К концу XVIII в. эйфория цен достигла /105/ предела, спекуляция процветала: цены на землю в Гуинесе увеличились в двадцать раз, в Гаване деньги девальвировались в восьмикратном размере, на всей Кубе даже оплата похорон, крещений и месс возрастала соответственно безудержному росту цен на негров и быков.

Летописцы былых времен сообщали, что можно было проехать всю Кубу от края до края под сенью гигантских пальм и роскошных лесов, где в обилии произрастали красное дерево—каоба и сосны, черное дерево — эбено и дагаме. До сих пор ценные породы кубинской древесины украшают столы и окна в Эскуриале и двери королевского дворца в Мадриде. А в самой Кубе нашествие тростника сопровождалось пожарищами, испепелявшими безжалостно лучшие девственные леса, некогда покрывавшие ее земли. В те же годы, когда гибли массивы ее собственных деревьев, Куба превращалась в основного закупщика древесины у Соединенных Штатов. Экстенсивная тростниковая культура, культура хищная, не только умерщвляла леса, по и мало-помалу «смертельно истощала весь сказочно плодородный остров»[21]. Там, где леса были преданы огню, эрозия не пощадила незащищенную почву, высохли тысячи речек. Ныне доход с гектара кубинской сахарной плантации в три раза ниже, чем в Перу, и в четыре с половиной раза ниже, чем на Гавайских островах[22]. Кубинская революция поставила перед собой задачу обеспечить орошение и внесение удобрений в земли страны. Множатся большие и малые ирригационные установки, поля взрезаются каналами, в истощенные земли вносится удобрение.

«Сахарократия» выставляла напоказ свое мнимое благополучие как раз в ту пору, когда Кубу все крепче затягивала петля зависимости, когда остров утверждался в роли блистательной фактории с хозяйством, подточенным такой болезнью, как диабет. Среди тех, кто зверски губил богатейшие земли, были люди высокой культуры, с европейским образованием, которые могли отличить /106/ подлинного Брейгеля от подделки и приобрести его картины; они привозили из своих частых путешествий в Париж этрусские вазы и греческие амфоры, французские гобелены и ширмы, разрисованные народными художниками Китая, пейзажи и портреты самых дорогих британских мастеров. Я с удивлением обнаружил на кухне одного гаванского особняка сейф с секретным кодом и узнал, что некая графиня хранила в нем столовый сервиз. До 1959 г. возводили не просто сахарные заводы, а целые сахарные крепости: сахар делал и свергал диктаторов, давал или отбирал работу у бедняков, определял танцевальные ритмы и обрушивал страшные кризисы на миллионы людей. Город Тринидад ныне представляет собой пышно декорированный труп. В середине XIX в. в Тринидаде было более 40 сахарных заводов, производивших 700 тыс. арроб сахара. Крестьяне-бедняки, выращивавшие табак, силой сгонялись с земли, и эта зона, бывшая также и животноводческой, экспортировавшей мясо, стала потреблять мясо, ввозимое извне. Всюду вырастали колониальные дворцы с великолепными порталами, нарядными залами с высоченными потолками, роскошными хрустальными люстрами, персидскими коврами, с задрапированными бархатом стенами, обеспечивавшими тишину, нарушаемую лишь легким менуэтом, с зеркалами в салонах, отражавшими кабальеро в париках и в туфлях с пряжками. Теперь об этом напоминают только огромные мраморные и просто каменные руины, молчание горделивых колоколен, обросшие травой кареты. Тринидад называют сейчас «городом сеньоров бывших», потому что белые потомки, упоминая о своих предках, всегда говорят, что такой-то «был богатым и прославленным». Но разразился кризис 1857 г., цены на сахар упали, и город пал вместе с ними, чтобы никогда больше не подняться[23].

Век спустя, когда партизаны Сьерры-Маэстры пришли к власти, судьба Кубы еще определялась ценами на сахар. Народ, существование которого зависит от одного продукта, сам себя губит, пророчески заметил национальный кубинский герой Хосе Марти. В 1920 г., например, /107/продавая сахар по 22 сентаво за фунт, Куба побила мировые рекорды экспорта сахара на душу населения, превзойдя даже Англию, получив самые высокие доходы на душу населения в Латинской Америке. Но в декабре того же 1920 г. цена на сахар упала на 4 сентаво, и на следующий год над островом ураганом пронесся кризис: остановились многочисленные сахарные заводы, построенные в расчете на североамериканский рынок; лопнули все кубинские и испанские банки, объявил себя неплатежеспособным даже Национальный банк. Выжили лишь филиалы банков США[24]. Такая зависимая и неустойчивая экономика, как кубинская, позже не смогла избежать страшных ударов кризиса 1929 г., разразившегося в США: цена на сахар упала ниже одного сентаво в 1932 г. и за 3 года объем экспорта по стоимости сократился в четыре раза. Уровень безработицы на Кубе в ту пору «едва ли мог бы быть сравним с уровнем в какой-либо другой стране» [25]. Катастрофа 1921 г. была вызвана падением цен на сахар в Соединенных Штатах, и Вашингтон милостиво согласился предоставить Кубе кредит в 50 млн. долл., но верхом на этом кредите въехал в Гавану и генерал Кроудер, которому под предлогом контроля над использованием предоставленных средств было поручено управлять страной. Благодаря его отеческим заботам к власти в 1924 г. пришел диктатор Мачадо, но Великая депрессия тридцатых годов и всеобщая забастовка на Кубе привели к свержению этого жесточайшего кровавого режима.

Падение цен сопровождалось сокращением объема экспорта. В 1948 г. Куба восстановила свою экспортную квоту и стала удовлетворять треть потребностей внутреннего североамериканского рынка в сахаре, продавая его по ценам, которые были ниже цен на сахар, производимый в самих США, но выше и устойчивее цен мирового рынка. При этом Соединенные Штаты создали благоприятные условия для ввоза кубинского сахара в обмен на аналогичные привилегии для североамериканских товаров, ввозимых Кубой. Все эти «любезности» лишь усиливали кубинскую зависимость. Народ, который покупает, — правит, народ, который продает, — подчиняется; надо уравновесить торговлю, чтобы упрочить свободу; /108/ народ, который желает умереть, торгует только с одной страной, а тот, кто хочет спастись, торгует со многими — эту мысль проводил Марти и потом повторял Че Гевара на конференции ОАГ в Пунта-дель-Эсте в 1961 г. Производство в эту пору диктовалось нуждами Вашингтона. Уровень 1925 г. — какие-то 5 млн. тонн — в среднем сохранялся и в пятидесятые годы. Диктатору Фульхенсио Батисте дали захватить власть в 1952 г. после самой обильной сафры за всю историю страны более 7 млн. тонн — с условием нажать на тормоза. В следующем году производство — в соответствии со спросом северного соседа — упало до 4 млн. тонн[26].