Телесный канон и гендерная иерархия

Главный принцип гегемонной маскулинности — мужчина не должен ни в чем походить на женщину — распространяет­ся и на репрезентацию мужского и женского тела. Как бы ни варьировались религиозно-философские метафоры маску­линности и фемининности, оппозиция мужского и женского строится по одним и тем же осям: субъект — объект, сила — слабость, активность — пассивность, жесткость — мягкость. Дело тут не столько в анатомии, сколько в том, что «мужчи­на создается своими деяниями, а женщина — своими свойст­вами» (Schehr, 1998. Р. 79).

Одной из главных функций телесного канона издревле бы­ла демаркация мужского и женского. Переодевание мужчин в женскую одежду и наоборот, за исключением особо огово­ренных случаев (ритуальное переодевание, карнавал), вос­принималось как нарушение божеских и человеческих зако­нов и строго наказывалось. Различными были и способы худо­жественной репрезентации мужского и женского (Кон, 20036). В архаическом искусстве изображения мужчин под-

черкивают прежде всего их властные функции, мужчина ас­социируется то с фаллосом, то с социальным статусом. Ан­тичная Греция гуманизирует мужское тело, видя в нем вопло­щение божественной красоты, грубый фаллицизм сменяется элегантной эротикой. Средневековое христианство отрицает античную поэтику телесности, пренебрегая красивым телом ради одухотворенного лица. Возрождение пытается сочетать обе традиции, утверждая гармонию плоти и духа. В искусст­ве классицизма тело снова идеализируется, подчиняется фор­мальному эстетическому канону красоты. Романтизм поло­жил начало исследованию мужской субъективности, показав, что мужское тело может быть не только красивым и сильным, но и ранимым. Реализм и натурализм деконструируют идеа­лизированную красоту в пользу естественности; изображе­ние обычных мужчин в обычных ситуациях способствует ин­дивидуализации и психологизации мужского тела. Развитие физической культуры и спорта создает новые возможности телесной самореализации, но мускулистое атлетическое тело легко превращается в военизированное, становясь символом антиинтеллектуализма и фашизма. Модернизм и постмодер­низм деконструируют все и всяческие каноны мужественно­сти; благодаря текучести, съемности и множественности тен­дерных идентичностеи, мужское тело теперь может быть и не совсем мужским, и не вполне телом. Гомоэротический взгляд и женский взгляд на мужское тело еще больше усиливают эти тенденции. В противовес им снова возникает тоска по «на­стоящему мужскому телу», и мечта о нем реализуется не столько в элитарном искусстве, сколько в массовой культуре. Соответственно менялись и формы одежды. До наступле­ния буржуазной эпохи стереотип маскулинности не исклю­чал многоцветья и разнообразия. Знатные и богатые мужчи­ны старались не уступать своим женам в роскоши и изощрен­ности нарядов, и это не воспринималось как недостаток мужественности. Мужское «украшательство» нисколько не противоречит законам эволюционной биологии и, возмож­но, даже вытекает из них; у многих видов самцы обладают более яркой и привлекательной внешностью, чем самки (хвост у павлина, грива у льва, рога у оленя и т. п.).

Капитализм во многом изменил привычную систему цен­ностей. Сочетание пуританской этики с крестьянским прак­тицизмом породило новые представления о мужском теле. Главные буржуазные добродетели — бережливость, скром­ность, практичность, деловитость и самодисциплина. В отли­чие от выставляемого напоказ эротического женского тела, мужское тело — это работающая машина, которая прежде всего должна быть исправна. «Настоящий мужчина» должен быть грубоватым и сдержанным. Соблазнительность, изяще­ство и стремление нравиться ассоциируются если не с жен­ственностью, то с недостатком мужественности и гомосексу­альностью. Описывая бывшего каторжника Вотрена/Колена, Бальзак подчеркивает его грубую силу. Напротив, элегантный молодой красавец Дюсьен де Рюбампре, в кото­рого безоглядно влюбляются и женщины, и мужчины, отли­чается женственной внешностью: «Взглянув на его ноги, можно было счесть его за переодетую девушку, тем более что строение бедер у него... было женское» («Утраченные иллю­зии». Т. 8. С. 310*). Вообще, Люсьен «был неудавшейся жен­щиной» («Блеск и нищета куртизанок». Т. 10. С. 493). Телес­ная женственность предопределяет и психологическую сла­бость Люсьена: он слабоволен, берет деньги у проституток, продает собственный талант, уступает домогательствам Ко­лена и в конечном итоге кончает с собой. Такое противопос­тавление характерно не только для Бальзака.

Гендерная революция XX в. подорвала оппозицию муж­ского и женского, сделала ее менее глобальной и жесткой. Это отражается как в потребительских стандартах, так и в эстетике. Старый буржуазный канон эффективности сводил мужские телесные потребности и заботы к миниму­му, многие мужчины даже гордились этим. Теперь положе­ние изменилось. Под давлением моды и социальных обсто­ятельств — плохо выглядящий, неухоженный мужчина не найдет ни приличной работы, ни жены — современные мужчины тратят все больше времени и денег на уход за те-

* Здесь и далее произведения О. Бальзака цит. по: Бальзак Оноре. Собр. соч. в 24 т. М.: Правда, I960.

лом, косметику и т. д. Это сильно повлияло на бытовую практику.

Современную массовую культуру не без основания назы­вают культурой стриптиза, причем изменение отношения к наготе распространяется и на мужчин. Обнаженное и по­луобнаженное мужское тело все чаще демонстрируется пуб­лично (многочисленные голые марши и велосипедные гонки при участии тысяч людей). Нью-йоркский фотограф Спен­сер Тьюник срежиссировал и заснял многотысячные голые шествия и сцены под экологическими лозунгами в Риме, Мельбурне, Барселоне, Монреале и Мехико; в последнем та­ком шествии в мае 2007 г. участвовали 18 тысяч обнаженных мексиканцев. Это не коммерческие шоу, а социальные ак­ции.

Обнажению мужчин весьма способствовало кино. В США полностью обнаженное мужское тело впервые появилось в фильме Джона Хастона «Библия... В начале» (1966), где кра­савец-блондин Майкл Парке сыграл Адама. К 1971 г. число голливудских фильмов, содержащих сцены с обнаженными мужчинами, уже перевалило за сто. Изменилась и зрительская реакция на наготу. Если в 1960— 1970-х годах поражал сам факт ее демонстрации: «Вы можете поверить, он был го­лым?!», то в 1980-х удивление вызывало другое: «Вы только подумайте, какое у него тело!» Обнаженные тела таких акте­ров, как Арнольд Шварценеггер, Сильвестр Сталлоне и Жан Клод Ван Дамм, стали эталонами маскулинности и примерами для подражания. Затем фабрика грез начала раздевать и менее мускулистых, но весьма привлекательных актеров, таких как Брюс Уиллис, Мел Гибсон, Кевин Костнер и Том Круз (Dotson, 1999).

Репрезентация полуодетого или полностью обнаженного мужского тела в потребительской культуре — одновременно и раскрепощение, и «новый способ капиталовложения, когда контроль осуществляется не столько путем подавления, сколько путем стимулирования: " Раздевайся, но будь строй­ным, красивым, загорелым! "» (Foucault, 1980. Р. 57). Не слу­чайно тон в этом деле задает реклама. Сравнение рекламных полос в женских журналах «Glamour» и «Cosmopolitan» по-

казало, что доля объявлений с изображением более или менее раздетых женщин с 1950 г. до 1990-х оставалась относитель­но стабильной, тогда как количество объявлений, изобража­ющих неодетых мужчин, выросло с менее 5 до 35% (Pope et al., 2000). Такие тенденции заметны и в российской рекламе. Мужское тело особенно широко эксплуатируется в рекламе косметики, парфюмерии, кофе, сигарет и спортивных това­ров, хотя степень обнажения и сексуальности мужских и женских образов остается разной (Бутовская, 2004).

Особенно агрессивна реклама мужского белья, настоя­щую революцию в которой совершил Калвин Клайн. Его зна­менитый рекламный плакат, выполненный фотографом Брю­сом Вебером (1983) и представлявший идеально сложенного молодого мужчину в плотно облегающих белых трусах, был, по мнению специалистов, не только самой удачной рекламой мужского белья, но и величайшим изменением телесного об­лика мужчины со времен Адама: «Адам стал закрывать свои гениталии, а Брюс Вебер выставил их напоказ»; «Бог создал Адама, но только Брюс Вебер дал ему тело» (Doty, 1996. Р. 288). С тех пор реклама ушла далеко вперед. Как сказал ге­рой повести Януша Гловацкого «Последний сторож», создав­ший новую модель облегающих мужских трусов, «трусы мо­гут рассказать о своем владельце гораздо больше, чем его тело, куда больше, чем целая библиотека трудов доктора Фрейда. Тело может быть несовершенным. А трусы — это камуфляж, протест против несовершенства наших ягодиц. В том же слу­чае, когда они плотно облегают ягодицы, это диктатура абсо­лютного совершенства» (Гловацкий, 2004).

В конце 2002 г., отмечая 20-летний юбилей «нагой» рекла­мы, в которой обнаженным позировал сам Ив Сен-Лоран, зна­менитый дизайнер Том Форд выпустил рекламный плакат ду­хов «М7». На нем бывший чемпион Франции по воинским единоборствам Самюель де Кюббер, сидя в непринужденной позе лицом к зрителю, демонстрирует все свои мужские досто­инства (в смягченном варианте их заменяет крупный план красивого лица, волосатой груди и подмышек). Комментируя этот плакат, Форд сказал: «Духи наносят на кожу, так зачем скрывать тело? Реклама " М7 " очень целомудренна, это акаде-

мическая нагота. Я хотел показать мужчину, представляюще­го естественный и непринужденный образ мужской красоты».

Изменился и социальный статус мужской фотомодели. В 1990-х годах эта профессия, как некогда роль балетного танцовщика, стала престижной не только для женщин, но и для мужчин, а доходы успешных манекенщиков приблизи­лись к гонорарам звезд Голливуда. Эти парни уже не просто рекламируют одежду: их изображения, в том числе полуна­гие, печатаются в самых престижных журналах и даже изда­ются отдельными альбомами. Правда, некоторые мужчины по-прежнему относятся к манекенщикам пренебрежительно, считая их занятие немужским и ассоциируя его, зачастую необоснованно, с гомосексуальностью. Обтянутое тонким трико напряженное тело штангиста или борца показывает себя не менее откровенно, чем тело классического танцовщи­ка или манекенщика, но в первом случае демонстрируется ра­бота и сила, а во втором — изящество и грация, которые «на­стоящему мужчине» по штату не положены, и любоваться ими невместно. Мощные ноги и торс футболиста — это свя­тое, а стройное тело танцора — нездоровый соблазн.

Но и этот стереотип подрывается. В августе 2003 г. на де­монстрации мужской моды в Милане в качестве моделей в полном составе выступала футбольная команда знаменито­го «Интера», причем они демонстрировали всё — от вечер­них костюмов до трусов и плавок. Это значит, что знамени­тому футболисту отныне не зазорно демонстрировать не только свое мастерство, но и свое тело, а само его тело отве­чает не только спортивным, но и эстетическим критериям.

Значительно более свободной и индивидуализированной стала мужская одежда, к которой современные мужчины проявляют гораздо больше внимания, чем прежние поколе­ния. По подсчетам американских специалистов, в 1985 г. только четверть всей мужской одежды и аксессуаров покупа­ли сами мужчины, три четверти покупок за них делали жен­щины. В 1998 г. эта цифра выросла до 52, а в 2004 г. до 69% и продолжает расти. В эпоху Интернета мужчины могут по­купать одежду там, куда они не решились бы зайти лично, а сама одежда утратила жесткое деление на «геевскую»

и «натуральную». Сегодня даже эксперты, например продав­цы мужской одежды, не могут различить сексуальные пред­почтения своих клиентов (Colman, 2005). Разумеется, даже самый тщеславный американский натурал не рискнет поя­виться на публичном пляже в плавках «спидо», но таких раз­личий становится все меньше. Серьги и кольца, по которым раньше распознавали геев или хиппи, теперь встречаются практически в любой социальной среде. Резко расширились границы дозволенного в сфере художественной репрезента­ции мужского тела в «высокой» культуре и т. д.

Те же самые тенденции, хотя бедность населения и кон­сервативные установки старших поколений их притормажи­вают, существуют и в России. «Молодежь уже почувствовала вкус и силу стиля и все больше отрывается от навсегда от­ставших стариков. Появляется первое поколение стилисти­чески озабоченных русских, получающих кайф от стиля. Включающихся в стиль. Отрыв будет болезненным, как и всё в русской истории, но он не просто необходим. Это путь рус­ского человека к себе» (Ерофеев, 1999. С. 16).