Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Фалло- и левоцентризм






Маскулинность везде отождествляется с сексуальной потенцией. «Мужская сила» — прежде всего сексуальная сила, а «мужское бессилие» — это сексуальное бессилие (импотенция). Как гласит Каббала, в яичках «собрано все масло, достоинство и сила мужчины со всего тела» (Onians, 1951). Многие народы считали кастратов не только биологически, но и социально неполноценными. Оскопить мужчину значило лишить его власти и жизнен­ной силы. По Ветхому Завету, «у кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в обще­ство Господне» (Второзаконие 23: 1). Вопрос о тендерном статусе кастратов — можно ли вообще считать их мужчи­нами? — оживленно дебатировался в Средние века.

Мужская сексуальность всегда была предметом куль­та. Фаллос — символическое обозначение мужского поло­вого члена, которого у женщин по определению нет и быть не может. Отсюда такие понятия, как фаллокра-тия (социальное господство мужчин) и фаллоцентризм (универсальное положение фаллоса как культурного обо­значающего).

В отличие от пениса, который обозначает реальную часть мужской анатомии и поэтому может иметь разные

размеры и формы, фаллос нематериален — это обобщен­ный символ маскулинности, власти и могущества. Он все­гда большой, твердый и неутомимый. Как и женские гени­талии, фаллос имеет репродуктивное, детородное значе­ние, в том числе — космическое (оплодотворение всей природы). Например, древнегреческий бог Приап, кото­рый сначала почитался в виде сучка или осла, в Древнем Риме был включен в число богов плодородия и стал стра­жем садов. Пережитки таких верований сохранились во многих народных обычаях вплоть до XX в. Например, у болгар в Добрудже хозяин, подготавливая телегу и се­мена для первого посева, должен был держаться за свой член — иначе не дождаться хорошего урожая. В некото­рых регионах России мужики сеяли лен и коноплю без штанов или вовсе голышом, а на Смоленщине голый му­жик объезжал на лошади конопляное поле. Белорусы Ви­тебской губернии после посева льна раздевались и ката­лись голыми по земле. В Полесье при посадке огурцов мужчина снимал штаны и обегал посевы, чтобы огурцы стали такими же крепкими и большими, как его пенис, и т. д. (Агапкина, Топорков, 2001; Кабакова, 2001).

Фаллические культы символизируют не столько пло­дородие и сексуальное желание, сколько могущество и власть. Фаллосу приписывается охранительная сила. В Древнем Риме маленькие дети носили на шее фалличе­ские амулеты как средство защиты от сглаза и всякого иного зла. В Скандинавии фаллические статуи ставили рядом с христианскими церквами вплоть до XII в. Мно­жество фаллических изображений можно по сей день встретить в Сибири и странах Азии.

Истоки фаллического культа старше человеческого ро­да. У некоторых обезьян и приматов демонстрация эреги­рованного пениса другим самцам (так называемый пенильный дисплей) — жест агрессии и вызова, который служит для обозначения иерархии внутри стада (кто ко­му имеет право показывать) и для защиты от внешних врагов. Например, у обезьян саймири если самец, которо­му адресован такой жест, не примет позы подчинения, он

тут же подвергнется нападению, причем в стаде сущест­вует жесткая иерархия: вожак может показывать свой член всем, а остальные самцы — строго по рангу. Пенильный дисплей обозначает статус и ранг отдельных особей даже точнее, чем порядок приема пищи. Сходная система ритуалов и жестов существует у павианов, горилл и шим­панзе. Отпугивающая сила эрегированного члена приме­няется не только для обозначения иерархии внутри стада, но и для защиты от внешних врагов.

Фаллическая ментальность пронизывает и обыденное сознание. С размерами пениса мужчины связывают не только и не столько сексуальные, сколько статусные, ие­рархические различия. На древних наскальных рисунках мужчины более высокого ранга изображались с более длинными и, как правило, эрегированными членами. По верованиям маори (Новая Зеландия), у племенного вож­дя обязательно должен быть большой и постоянно, осо­бенно во время битвы, эрегированный член. Титул вер­ховного вождя одного из островов Южной Полинезии — «урету», что в переводе буквально означает «стояк», а один из эвфемизмов пениса у жителей Маркизских ост­ровов — «вождь» (Duerr, 1993. В. 3. S. 213). То есть пе­нис, власть и маскулинность как бы совпадают, а облада­тель самого большого пениса подчиняет себе не только женщин, но и, что гораздо важнее, других мужчин. «За­висть к пенису», которую Фрейд приписывал женщинам, на самом деле обуревает самих мужчин. Озабоченность размерами половых органов существует и у современных мужчин, которые склонны к переоценке средних разме­ров воображаемого чужого и недооценке собственного пениса. Это постоянная тема мужских забот и разгово­ров.

«Мужская сила» требует доказательств не только в ви­де высокой сексуальной активности, но и соответствую­щего количества детей. У многих народов это требование формулируется четко и открыто (Гилмор, 2005). Напри­мер, у жителей одного из Каролинских островов мужчи­на должен обладать высокой потенцией, иметь много лю-

бовниц и каждый раз доводить их до оргазма. Эта способ­ность не имеет ничего общего с любовью, это вопрос фи­зической выносливости. Если мужчина не в состоянии удовлетворить женщину, его осмеивают и стыдят за не­эффективность. Половой акт часто сравнивается с сорев­нованием, и тот из партнеров, который первым достигает оргазма, считается проигравшим. Мужчины говорят, что женщина может осмеять мужчину, если он оказывается неспособным удовлетворить ее. Неудача мужчины вызы­вает насмешки и оскорбления. Юношей папуасского пле­мени ава учат, что их обязанность — заниматься сексом и зачинать детей. У племени баруйя престиж мужчины растет с рождением каждого нового ребенка, он стано­вится «настоящим» мужчиной, лишь став отцом, по край­ней мере, четверых детей.

Подобные представления существовали и во многих странах Европы, где задачей мужчины считаются не только бесчисленные любовные завоевания, но и деторо­ждение. На Сицилии и в Южной Испании «настоящий мужчина» — это «мужчина с большими яйцами». Однако его потенция должна быть подтверждена. В Южной Ита­лии только беременность жены может подтвердить маску­линность супруга. Честь мужчины состоит в том, чтобы создать большую и сильную семью. Беспорядочные сексу­альные приключения — всего лишь юношеское испыта­ние, закладывающее основы для взрослой жизни. Бездет­ный супруг вызывает всеобщее презрение, вне зависимо­сти от того, насколько сексуально активным он был до женитьбы. Вина за бесплодие возлагается на мужа, по­скольку именно ему полагается'зачинать и завершать лю­бое дело. «Разве он мужчина?» — насмехаются соседи. Возникают оскорбительные слухи о его предположитель­ных физиологических дефектах, про него говорят, что он сексуальный неумеха, что его гениталии «не работают».

Даже мужская профессиональная лексика нередко об­лекается в сексуальные формы. Некоторые программи­сты говорят, что трахаются с компьютером, а известный пианист Николай Петров с удовольствием «лишает не-

винности» новый рояль: «К роялю отношусь как к живо­му существу. А поскольку люблю женщин, то он для ме­ня — женского рода» (цит. по: Щепанская, 2001. С. 93).

Однако мужчина должен быть силен не только сексу­ально. Второй универсальный конституирующий прин­цип маскулинности — разум/логос, духовное, рациональ­ное начало, противопоставляемое женской эмоциональ­ности и экспрессивности; отсюда — логократия и логоцентризм.

Соотнесение «ума» с мужским началом (Холодная, 2004) прослеживается уже в этимологии слова «муж», которое через тагах— (древнеинд. «человек, мужчина») восходит к теп — «мыслить, думать» (Этимологический словарь славянских языков, 1994. С. 160). Русское слово «мужукать» значит «думать, раздумывать, соображать, толковать, рассуждать»; «мужевать» — «обдумывать, раз­мышлять, соображать» (Словарь русских народных гово­ров, 1982. С. 332). Даль связывает значение слова «муже­вать» со свойственной мужчине способностью «рассуж­дать, раздумывать, соображать, толковать здраво, как должно мужу». Отсюда пословицы типа «У бабы волос долог, да ум короток».

Распространенное мифопоэтическое противопостав­ление маскулинности и фемининности видит в женщине тело, чувство, инстинкт, природу, а в мужчине — дух, ра­зум, культуру, голову. Дабы сформулировать обобщен­ную метафору мужской власти, французский психоана­литик Жак Лакан объединил фалло- и логоцентризм в единое понятие «фаллогоцентризм», которое широко употребляется в феминистской литературе. Однако эти два начала, на которых мужчины основывают свою власть над женщинами, находятся в постоянной борьбе друг с другом. Хотя мужчина должен быть сексуальным, от него ждут господства разума над чувствами, головы над телом, а самый сложный объект самоконтроля — его собственная сексуальность.

Житейскую мудрость типа «когда член встает, разум остается ни при чем» можно найти в фольклоре всех вре-

мен и народов (Duerr, 1993. S. 188—193). О «своеволии» пениса, который «имеет собственный разум и встает по собственной воле», американскому антропологу Гилберту Хердту в 1980-х годах говорили папуасы самбия. Бук­вально то же самое — что пенис имеет собственные жела­ния и не зависящий от человека рассудок — писал Леонар­до да Винчи. По словам арабского философа XI в. Аль-Газали, эрекция — «сильнейшее орудие дьявола против сыновей Адама». Аль-Газали цитирует двух арабских мудрецов, один из которых сказал: «Когда пенис встает, мужчина теряет две трети своего рассудка», а другой — что в этом случае «мужчины теряют треть своей веры». Средневековый теолог Альберт Великий (XIII в.), писал, повторяя слова Августина, что Бог наказал людей именно тем, что лишил их власти над половыми органами, а Фома Аквинский (XIII в.) утверждал, что «своеволие» собст­венного пениса вызывает у мужчины стыд даже перед же­ной.

Несовпадение фалло- и логоцентризма делает единый непротиворечивый канон маскулинности принципиально невозможным, порождая альтернативные образы маску­линности в рамках одной и той же культуры (Кон, 2003 б).

В древнегреческой культуре, включая изобразитель­ное искусство, это проявляется в виде конфликта между чувственно-оргиастическим «дионисийским» и рацио­нально-созерцательным «аполлоновским» началами (это­му посвящена обширная философская и культурологиче­ская литература). Во многих обществах фаллическое на­чало персонифицируется в образе воина, а логократия — в образе жреца.

Средневековые маскулинности

В христианской культуре Средних веков фаллоцент-рической маскулинности рыцаря противопоставляется логоцентрическая маскулинность связанного обетом без­брачия духовенства. Эта оппозиция проявляется и в те­лесном каноне, и в правилах повседневного поведения

(см.: Hausvater, 1998; Conflicted Identities, 1999; Masculinity in Medieval Europe, 1999; Karras, 2003). На­пример, на английских мужских надгробиях XIII в. ры­цари и клирики изображаются по-разному: в статуях и рельефах рыцарей подчеркивается прежде всего физи­ческая сила, сильные руки и мощные ноги этих мужчин передают ощущение телесности и витальности, а на над­гробиях духовных лиц больше внимания уделяется благо­стному выражению лиц (Dressier, 1999).

Бытовая культура Средневековья всячески культиви­ровала доминантную и агрессивную маскулинность. В мужской среде, будь то рыцари, крестьяне или студен­ты, процветали грубость, драчливость, пьянство («Кто не пьет, тот не мужчина»), сквернословие, даже бого­хульство. Для духовного сословия такие нормы неприем­лемы. Монах, который не должен никого убивать и не смеет заниматься сексом, выглядел «ненастоящим» муж­чиной и был постоянным объектом шуток и насмешек. Достаточно перечитать Рабле.

Интересно, что эти сюжеты не потеряли своей акту­альности и по сей день. В Journal of Men's Studies недавно опубликована статья «Мы монахи или мы мужчины?», в которой на примере устава святого Бенедикта (VI в.) серьезно обсуждается вопрос, является ли монах мужчи­ной или же он обладает каким-то особым, уникальным тендерным статусом (Raverty, 2006).

Но умение владеть собой, без которого здоровый муж­чина не смог бы выполнить обет воздержания, — самое что ни на есть «мужское» качество. Сила духа, позволяю­щая мужчине победить собственную плоть, не менее важ­ный признак маскулинности, чем бесстрашие.

Несовпадение исходных ценностей нисколько не ме­шало средневековым мужчинам выстраивать властные иерархические отношения друг с другом.

Исследовав образы маскулинности у молодых рыца­рей, ученых и ремесленников, Рут Каррас нашла, что во всех трех группах конституирующим признаком муж­ской идентичности были отношения не с женщинами,

а с другими мужчинами. Необходимое условие притяза­ний на мужской статус — превосходство и доминирова­ние над другими мужчинами. Однако этого можно было добиться по-разному. Если в рыцарском и придворном обществе молодой человек достигал высокого статуса и до­казывал свою маскулинность воинскими подвигами и лю­бовными успехами у женщин, то духовные лица и ученые (которые тоже принадлежали к духовному сословию) де­монстрировали свое превосходство над другими мужчи­нами, побеждая их в интеллектуальных диспутах, само­обладании и мудрости.

Характерно, что одним из способов поддержания доминантной маскулинности везде и всюду является девирилизация и феминизация подчиненных мужчин, будь то физическая кастрация пленников и соперников в борьбе за власть или символическое уподобление ино­земцев и иноверцев женщинам. В христианской тради­ции враги, «неверные», например мусульмане и евреи, часто изображаются женственными или зависящими от женщин, чему может способствовать их повышенная сексуальность. Сходная символика существует и в ис­ламе.

Впрочем, поляризацию фалло- и логоцентризма не сле­дует абсолютизировать. Рыцарские добродетели включа­ли не только физическое мужество, но и религиозные цен­ности, а многие монашеские ордена строились по образцу закрытых мужских воинских союзов. Дисциплина в них была строже армейской, а их члены назывались «солдата­ми Господа». По уставу ордена цистерцианцев, даже услы­шанные монахами голоса с Неба должны были звучать как мужские, а не как женские. В 1199 г. один монах был стро­го наказан за сочинение стихов (Roth, 1998).

К тому же социальная структура феодального общест­ва не ограничивалась рыцарями и духовенством. В раннем Средневековье мужчины функционально делились на тех, кто сражается, тех, кто молится, и тех, кто работает, при­чем последних было гораздо больше. Развитие городской культуры и общественного разделения труда усложняет

гендерный порядок. Растущее разнообразие городских профессий, естественно, порождает споры о том, какие из них больше подходят мужчинам и т. п. (McNamara, 1994). Мужская иерархия в среде ремесленников создается и поддерживается не воинской доблестью и благочестием, а мастерством и трудовыми (а следовательно, и экономи­ческими) достижениями. То есть каждое сословие имеет свой собственный канон (каноны?) маскулинности. Поз­же из этого вырастет протестантская этика, с которой Макс Вебер связывал возникновение капитализма.

Связь социального статуса мужчины с его трудовой специализацией (пастух, кузнец, мельник и т. п.) сущест­вовала и в русской деревне (Щепанская, 2001). Но сразу возникает вопрос: более сложный и индивидуализиро­ванный труд повышал социальный статус мужчин, или высокий статус давал им право на более индивидуализи­рованную и престижную работу?

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.