Главная страница Случайная страница Разделы сайта АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Раздел 2. Алое Почему так много алого? ⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 5
Глава Алое... Почему так много алого? Что это? Кровь? Дрожащие, измазанные пылью и испещрённые грубыми царапинами пальцы тянутся к красной пелене. Трепещет вздрогнувший молодой стебель. Нет, не кровь. Цветы. Кровавые ликорисы - цветы мёртвых. Храм Инари - единственное место в округе, где их было настолько много, что пейзаж превращался в кровавое море, застилающее глаза. Это осознание было последним, о чём успел подумать воспалённой рассудок девушки прежде, чем покинуть её тело, которое обмякло на грубом камне просевших, замшелых ступеней. Здесь уже давно не ступала нога человека. Веря старинным сказаниям, местные жители старались обходить это место и советовали поступать приезжим так же, дабы те своим невежеством не разгневали дух священного белого лиса, что согласно легенде дремал в этих стенах. И, казалось, лишь по велению высших сил храм всё ещё жил, а в конце августа и до самых холодов утопал в буйстве цветения ликориса. Он притягивал взгляды, но им любовались лишь издалека. Девушка, что тихо угасала на каменных ступенях, изнывая в бессознательном бреду, попала сюда и вовсе случайно. Она дошла туда, куда хватило сил и, израненная, канула в забытье. Её одежда больше напоминала одеяние мужчин, грубое и без излишеств, но и оно сейчас было превращено в изодранные, грязные лохмотья. Длинные тёмно-каштановые волосы, что сплетались с мелким мусором, были затянуты в тугой пучок на затылке, который уже давно растрепался. Единственной целой вещью был колчан со стрелами и искусный лук за спиной, но даже эти вещи, как и всё её тело, были покрыты гарью и следами крови.
Жизнь проходила своим чередом в скуке и одиночестве, что таились в глубине леса. Минору действительно спал, но лишь до тех пор, пока его покой не нарушила шайка тинэйджеров, наслушавшихся историй о заброшенном храме, что таит в себе дух белого лиса, столь грозного и опасного ёкая. В тот день подростков нашли глубоко в горах, поседевших и дрожащих от страха, словно осиновый лист на ветру. Местные еще долго замаливали грехи неопытных глупцов, принося дары к небольшому алтарю, не смея ступить на землю лиса слишком близко. Алтарь находился в нескольких метрах от подножья храма, изображая подобие небольшого деревянного колодца. С тех пор прошло лет тридцать, и страх медленно увял, но подношения время от времени все же совершались ближе к тому времени, когда молодая луна только начинала свой ход. Минору больше не впадал в сон, предпочитая охранять храм от наглых людишек, посмевших отломать ухо каменной статуе Инари. Минору никак не отреагировал на пробуждение незваного гостя, продолжая занимать свой пост. Ночь становилась все холоднее, отдавая летние позиции осени, что смела окрашивать все в оттенок алого заката. Храм давно потерял свой уют, оставаясь оболочкою былого величия. Когда-то сюда приходили прихожане, просить о плодородии и удачном посеве. Но это было в прошлом и сейчас строение жило только благодаря тайне Минору. Он хранил место захоронение Данияра, как самое сокровенное, не подпуская к нему никого. Побродив ещё немного по пустынным переходам и залам, девушка вышла на крыльцо. Как вернуться в ту комнату, где её оставили чьи-то тёплые руки, она не помнила, поэтому просто сошла вниз по ступеням, босыми ногами ступая на холодный истёртый временем камень. Вечерняя прохлада, пробирающаяся под ткань кимоно, казалась приятной, но какой-то неестественной. Девушка осмотрелась. Её не пугали ни вечерние сумерки, ни глубокая тишина здешних мест, лишь завораживала та неведомая тайна, что хранят эти древние молчаливые стены. Озираясь, она подошла к колодцу, только сейчас осознав, насколько жажда измучила горло. Деревянный ковш окунулся в холодную родниковую воду. Смочив губы, девушка выпила добрую половину, остаток же бережно вылила под кустарник душистого лимонника. После босые ноги направились дальше скитаться по территории храма Инари. Прошло около двадцати минут и девушка забрела в самое старинное крыло, но даже там не чувствовалось должное запустение, какое было присуще заброшенным местам. Она остановилась у каменной арки. Вниз бежали частые ступени, которые напомнили ей лестницу у входа, но, казалось, прожили на несколько десятков лет дольше или же руки того, кто обитал в храме, специально оставляли это место нетронутым, время от времени лишь приводя его в порядок. По обеим сторонам буйствовал всё тот же ликорис. Но, казалось, здесь его было намного больше, ибо красные венцы цветов мелькали даже среди деревьев, убегая в лес. Помедлив, девушка всё же спустилась вниз. Её встретила небольшая поляна, находящаяся в неком углублении, словно природа специально хотела скрыть её от чужих глаз, маленький заросший лотосами пруд, стройный кипарис и холодный могильный камень, засыпанный первыми опадающими листьями. В сердце закралась дрожь. Не тронув увядший венок, девичья рука осторожно смела листья на землю, шепотом прочтя высеченное имя: Жизнь в одиночестве - клеймо пережитого. Минору больше не чтил злодейку-судьбу так, как делал это прежде. Даже Инари, удостаивалась от него скупой веры лишь потому, что этот храм стал местом захоронению Данияра. Возможно, лис не раз задумывался о смерти, но, даже покинув этот свет, он не сможет быть ни с Ней, ни с Ним. У демонов нет будущего в загробной жизни. Они создаются Богами, желающими развеяться или же навести страх на люд, дабы те молились и приносили подношение. Но не только Богам была уготована участь творцов. Многие ёкаи родились из страхов и желаний людей. Даже животные не всегда покидали этот мир, превращаясь в хранителей того, что было дорого. Минору не помнил многого о прошлом. Его воспоминания начинались с появления перепуганного маленького зайца. Данияр стал тем, кто заставил слоняющегося по миру лиса, осесть в буйных лесах, заботясь о том, кто был так похож на него. Минору никогда не рассказывал мальчишке о том, что благодаря ему пустота в его сердце была заполнена недостающим фрагментом, способным унять пустоту памяти. Он не помнил, кем на самом деле был создан и как ранее жил. Впадал ли в ярость как сотню лет назад или же был послан охранять тех, кто пал под гнетом белоснежных лап. На все эти вопросы не было ответов, и лис цеплялся за воспоминания о Данияре и Мидори, как цепляется за трость, погрязший в трясине путник. Ему казалось, что если он отпустит их хоть на мгновение, тут же увязнет где-то в самой темноте. Сколько бы глупцов не забредало в чащу леса, дикий лис более не проявлял и доли милосердия и сострадания, позволяя ёкаям и прочим демонам расправиться с мешающей проблемой, как им заблагорассудиться. Он стал слишком флегматичным к окружающему миру, проявляя рвение только в те мгновения, когда мерзкие людишки желали переступить порог храма Инари. Каждый из них пытался разрушить, осквернить своими грязными ручонками стены храма. Но каждый встречался с демоном внутри самого себя один на один. Кицунэ были теми, кто был способен принять лик того, кого пожелают, пробираясь в самые темные уголки людских сердец вправе выбирать во благо или на зло. Минору редко пользовался подобным, да и не показывался на глаза людям так уж часто. Все это были проделки ёкаев, которые пытались осесть в храме, но прознав о том, кто же на самом деле здесь хозяйничает, убирались прочь. Мэйма - дух усохшей сакуры, бледная девица скрывающая свое лицо под маскою скорби, была единственной, кто в здравом уме ступал на земли храма, терпя гнев его хозяина. Именно она преподносила лису оставленные на алтаре людские дары, будь то персики или же дорогая одежда. Её же истинным подношением было сливовое саке, которое лис изредка все же позволял себе испить. Мэйма, в силу увядшего дерева, была довольно слабым ёкаем, но даже после стольких лет, Минору не позволил ей осесть в храме на ветвях застывшей сакуры, оставляя бутоны ждать снисхождения, дабы раскрыться лишь раз в году, в день смерти Данияра, а после вновь превратиться в бутоны. Такова была жизнь Минору, но разве назовешь жизнью подобное существование? Он тлел, проживая года как мгновение. И собирался жить так и дальше. Но слуха коснулся шум, что прорезал гнетущую тишину клинком разящей стали. Ветер принес шепот его имени... Он отчетливо услышал, как чужие уста произнесли святое для него имя «Данияр». Как же был он беспечен, позволив смертному бродить по храму. Увязший в липкой паутине прошлого, он и не заметил, как незваный гость добрался до самого сокровенного, в силах осквернить чужие покои. Осознание этого окатило ледяною водою, вмиг отрезвляя разум, возвращая присущий холод, напоенный ненавистью и презрением к столь жалким и хрупким существами как люди. Спрыгнув с ветви сакуры, Минору принял облик мальчишки, меняя покрой кимоно на традиционный покрой одеяния служителей храма. Лисьи ушки были прижаты к голове, а хвост - спрятан. Суми поспешил туда, где каждая ступенька являлась отчетом расстояния к холоду могильно камня. Босые ножки шустро перепрыгивали с камня на камень до тех пор, когда к входу на полянку оставалось не больше двадцати ступенек. Шорох ткани лишь усилился со звоном колокольчиков, бережно развешанных на ветвях деревьев, отпугивая ёкаев и демонов. Наверное, если судить с точки зрения человека, это место было самым безопасным в этом храме, способное помочь узреть истину во многом. Суми не спускался ниже, дабы не оголить пушистые уши. Он стоял, и некоторое время просто сверлил взглядом спину человека. Но когда одно неверное движение девушки сломало тонкий стебель еще не раскрывшегося бутона ликориса справа от каменного изваяния, лис заговорил: Действия незнакомки отобразились куда большей хмуростью на кукольном личике мальчишки. Цветок, надломленной человеческою глупостью, вновь вернул себе былой облик, становясь куда прекрасней, чем прежде. Разве человек способный на такое? Вряд ли, если, конечно, он не маг или ведьма, или того хуже - экзорцист. Ни тех, ни других и уж точно ни третьих Суми не любил пуще, чем безмозглых людишек, шастающих где не попади и приносящих с собой разрушение и скорбь. Дикий лис помнил каждого из близ живущих ёкаев, как знал и тех, кто прибыл или же покинул лес. Обо всем ему рассказывала Мэйма в те дни, когда он позволял. Они распивали саке, позволяя друг другу не умереть со скуки. Но в рассказах Мэймы не было и слуху о духе юноше. Но какая ему к слову разница? Быть может это просто самоубийца, появившийся в лесу относительно недавно, так что молва еще дойдет до него, а сейчас следовало избавиться от незваного гостя.Но стоило девушке, покорно склонив голову, сделать шаг к лестнице, как путь ей преградил порыв внезапно поднявшегося ветра. Он обрывал ослабшие листья, играя пробирающие душу мелодии, теребил ветви вековых деревьев и сгибал хрупкие стебле цветов, которые, ища спасения, припадали к земле. На косах ветра летел розовый дождь лепестков плачущей сакуры. Сегодня она вновь расцвела. Сегодня был тот вечер, когда много лет назад, вместе с солнцем, заката достигла жизнь юного сердца Данияра. И цветущее дерево из года в год, роняя слёзы своего убранства, оплакивало эту утрату. Вихрь всё кружился, становился чем-то осязаемым. А когда лепестки рассыпались серебристым свечением, из этой дымки перед лисом возник силуэт высокого юноши. Он был почти прозрачен, но даже это не испортило его лица, которое сияло всё той же проклятой красотой. На фоне молочной дымки его тела, глаза отливали едва различимой голубизной и мягко взирали на лиса. В этом взгляде плескалась глубокая печаль и лёгкий укор. Ничего с тех пор не изменилось в его лике, на поясе висела верная катана, лишь в груди не было той роковой стрелы, которую перед захоронением бережно вытащили дрожащие руки Минору. И ничто не заставило усомниться - это был всё тот же навечно юный Данияр. Девушка, приоткрыв губы, отступила назад и замерла, но, казалось, стоящий к ней спиной, призрак пытается защитить её от гнева хранителя здешних мест. Данияр же сделал короткий шаг к лису. Медленно приложив палец к губам, он едва заметно улыбнулся и отрицательно покачал головой, словно прося не делать того, что роилось в мыслях кицунэ. Рука потянулась к серебру длинных волос. Когда-то Данияр любил перебирать их, пропуская сквозь пальцы. Сейчас же пряди беспрепятственно проскользнули сквозь молочную дымку его руки, от чего улыбка стала ещё печальнее.Суми же в свою очередь быстро сменил удивление на осторожность и, наверное, попытку защитить себя. Стоило созданной его воспаленным сознанием фигуре юноши попытаться прикоснуться к нему, как лисенок зарычал, отступив шага на три-четыре назад по ступенькам. Лисьи уши сначала взметнулись вверх, а после вновь прижались к голове, в то время, как пушистый хвост, так и норовил подмести своей белизною каменные ступени. Сейчас он напоминал взъерошенного дикого лисенка, встретившего что-то непонятное. Суми долго присматривался к размытым, но таким родным чертам. Это был Данияр. Несомненно, именно Данияр. - Б...больно, - подняв влажные от слез глаза, мальчишка больше не сдерживался, позволяя соленой влаге окрасить бледные щеки. Он хотел прикоснуться к нему, прижаться всем телом, но боялся. Боялся, что стоит ему прикоснуться и Данияр исчезнет, растаяв в его перепачканных землею руках. Страх липкой паутиной пробирался в душу, изливаясь горячими слезами.А Данияр... Он так хотел забрать эту боль и подарить то заслуженное успокоение белому лису. Он бы всё отдал, только отдавать уже было нечего. Он лишился жизни и, бьющегося в груди, сердца, а его душа стоила лишь жалкие гроши, которые не могли составить достойную плату. Не зная ответа на такие простые вопросы, Данияр лишь печально смотрел своим прозрачно-водяным взглядом в глаза Минору. Его рука плавно легла на бледную щёку, ласково вытирая струящиеся слёзы. Душа, превращённая в лохмотья, продолжала рваться, ибо меньше всего Данияр желал, дабы плакали эти мозаичные глаза. И, казалось, сейчас они поменялись местами, ведь когда-то давно так же бережно его успокаивал Минору, стараясь не подпустить беду слишком близко. Данияр кинул ещё один безмолвный взгляд на девушку, и вновь она согласно кивнула, словно понимала без слов каждое его желание. Итогом было то, что она выпустила его ладонь, но тут же опустила руку на плечо. О шпильку в собственных волосах, она проколола палец, кровью нарисовав на бледной шее юноши замысловатый знак. После чего отошла, скрываясь в тени. Прикосновение было разорвано, но тело Данияра так и не рассыпалось той призрачной дымкой, лишь на шее ярко-алым светился оставленный символ. Получившая свободу рука медленно опустилась на плечо Суми. Ещё мгновение и Данияр заключил его в крепкие объятия, прижимая к себе, как самое бесценное сокровище. - Ты ведь знаешь, я лишь гость в этом мире. Мне нет места среди живых, - с вязкой грустью в притихшем голосе произнёс Данияр. Наверное, действительно было бы лучше, если бы он остался всего лишь давно ушедшим прошлым, но юноша, что будучи духом, лелеял все воспоминания о былом, не мог не прийти. Он появлялся здесь каждый год, когда для него расцветала сакура. Бесцельно бродил по округе, серебрясь в густой чаще и вторя песням уснувшего леса. Иногда он помогал заблудшим путникам, но на рассвете таял в лучах восходящего солнца. Из-за тонкой нити, что связывала его с хранителем даже после смерти, Данияр мог являться этому миру в любое время, но всё же делал это лишь раз в году. Лишь в день своей смерти, словно поддерживая правдивость местных сказаний и легенд. Но за все года он ни разу не показывался на глаза Минору. Знал, что этим причинит боль, ибо он даже неспособен прикоснуться к нему. Не желая ранить его духами прошлого, юноша боролся с искушением и всегда держался в стороне, видя, как изо дня в день белого лиса поглощает тьма. Не желал он такой судьбы для Минору. Не хотел, дабы он прозябал в одиночестве, коротая свой бесконечный век. Потому-то и привёл эту девушку. Не первый раз они встречались с ней, только своё имя Данияр никогда не называл, говоря, что ещё не время. Когда-то давно, когда нынче прекрасная девушка была всего лишь маленькой девочкой, он нашёл её в лесу. Вечерело, гроза ломала ветви и распускала на небе ветвистые трещины молний. Тогда он помог ей выбраться из лесу, но никак не ожидал, что юное дитя после будет искать встречи с ним. С мёртвой тенью прошлого. Она приходила вечером к старому дубу, где он непременно ждал её, серебрясь среди массивных ветвей. А девушка всегда приносила с собой яркий японский фонарик, который по поверьям притягивал чистые души. Это пламя было единственным, что согревало Данияра. Он успокаивался и выслушивал длинные беспокойные истории её детства, а после юности. Девушка, не тая, открывала ему все свои переживания и мелкие, часто никчёмные секреты, которые ей были всё же дороги, и которыми она больше ни с кем не могла поделиться. Слишком странная дружба. Но Данияр был рад этому. Когда же пришло время, он поведал ей и часть своей истории. Ответом ему послужило лишь обещание помочь. Это вызвало лишь мимолётное удивление в его глазах, которое сменилось печальным взглядом и грустной улыбкой. Многое он повидал на своём веку, но всё же, отчаявшись, не верил, что ещё когда-нибудь сможет прикоснуться к Минору, однако помнил это обещание и тайно хранил надежду. Днём он вновь помог ей, а нынче девушка отплатила ему тем же. Подняв Суми на руки, Данияр поднялся, дабы пройти несколько шагов и опуститься на надгробный камень собственной могилы. -Она не нужна мне! - воспротивился Суми, отчаянно мотая головою, от чего шелк алой ленты более не смел сдерживать серебро длинных волос.- Ненавижу людей! - шмыгнув носом, лис едва успокоившись, посмотрел на Данияра, а вернее на то, как шею призрака ласкает алый знак. Столь же насыщенный, как роспись кровавых маков на его, Минору, бедре. Он бы многое отдал, лишь бы Данияр не бросал его. Не заставлял сходить с ума в одиночестве. Данияр не мог оставить его, вновь и вновь позволяя гибнуть, подобно тепличному цветку, оставленному на морозе беспощадной зимы.- Я ненавижу людей! Она... Не хочу! Не буду! Ты вновь бросишь меня, - судорожно шептал Суми, продолжая время от времени шмыгать покрасневшим носом. Под мозаичными глазами давно разлились фиолетовые чернила, становясь куда ярче, чем прежде от пролитых слёз.- Не... бросай меня. Я... Я сделаю все, что надо. Если тебе нужна моя кровь, - поднеся к потрескавшимся губам тонкое запястье, Суми тут же прокусил его, разрывая натянутую кожу, острием клыков, - я дам её тебе! - позволяя кровавым потекам стекать на ткань кимоно, с отчаянием в голосе, прошептал Суми. Он готов был отдать все: и тело, и душу. Будь то плоть или сила - он поделится всем, дабы Данияр больше не бросал его.- Пожалуйста... - Не следует причинять себе боль, - тихо шепнул Данияр, тут же зажимая ладонью алые раны. Его пальцы быстро окрасились кровью, которая капала на кимоно. Белое, как и его любимые ромашки. И душа юноши была благодарна Минору, что тот проводил его в последний путь под знамёнами белого. Данияр протянул руку и девушка, что стояла в тени, вложила в его ладонь широкий тряпичный пояс. Казалось, она понимала его без слов, угадывая желания и выполняя их раньше, чем губы юноши успевали произнести их вслух. Оторвав от пояса длинную ленту, Данияр бережно перевязал рану, поплотнее затягивая узел, и оставил на бледной ладошке ребёнка мягкий, извиняющийся поцелуй. Да, он помнил то время, когда терпеть не мог Суми, но сейчас этот облик Минору был ему так же дорог, как и всё естество лиса. - Ну и пусть! Мне не жалко для тебя сил, - продолжал сетовать мальчишка. На любую попытку девушки подойти ближе, лисенок реагировал крайне агрессивно, вздыбливаясь и крепче прижимаясь к Данияру. Ему было плевать, даже если присутствие Данияра изопьет его до дна, как дешевое вино. Даже если боль будет разрывать тело, ему будет все равно. Лишь быть с ним. Минору никогда не задумывался о том, что сможет настолько привязаться к человеку. Это было невыносимым, но столь же реальным, как холод могильного камня, рядом с которым дикий лис мог просиживать днями, не чувствуя ничего, кроме пустоты. Он был пустым сосудом, чью целостность сначала разбили, выпустив все содержимое, а после попытались склеить, не заботясь о былой конструкции. Все свои чувства лис осознал лишь с потеряй Мидори, а после и Данияра. Он любил их, пускай и каждого по-своему. Но потерять сразу обоих, стало непосильной ношей, что давила, сжимая в тисках чёрной скорби. - Так всегда было и так всегда будет, - согласно кивнул Данияр, медленно выпуская воздух из лёгких. Так казалось, что он действительно жив. Юноша нынче играл свою особую роль, пытаясь превратиться из обычного бестелесного духа в живого и тёплого человека. Только для Минору. Ветер утих. Листья не смели напевать свою шелестящую мелодию жизни. Лишь яркие ликорисы по-прежнему медленно покачивались в своём утопическом вальсе, который был неясен никому из живых. Небо медленно начинало сереть, а бутоны сакуры у храма медленно закрывали свои лепестки, прекращая своё цветение до следующего года. Близился рассвет, а с ним и час горького прощания. Да, Данияр обещал приходить, но всё же не мог остаться рядом навечно, ибо прекрасно понимал, что даже силы священного белого лиса имеют свои ясно очерченные границы.- Суми, можно попросить тебя... Попросить выпустить наружу Минору? - едва шевеля губами, прошептал юноша у самого лисьего уха, словно хотел, дабы его речи слышал только лис. Было слишком больно, дабы так долго оставаться сильным, сдерживая большую часть своих эмоций. Пусть ненадолго, но всё же Данияр вновь хотел ощутить себя тем несмышлёным юнцом, что так часто искал защиты в крепких объятиях лиса. Сердце… жаль Минору не слышал его биения. Что-то подсказывало, что вскоре цветы сакуры унесут его счастье, вновь скрыв свое соцветие в розовых бутонах. Осознание этого приносило очередную порцию боли, вновь заполняя сломленный сосуд горечью разлуки и отчаянья. Он не хотел изменяться, но это было сродни прощальному подарку. - Прости… Глава Эммануэль очнулась лишь к вечеру. Глаза вновь нащупали потолок уже знакомой комнаты, но сейчас тело приятно согревали тёплые ткани, не позволяя вздрагивать от, пробирающегося сквозь приоткрытое окно, сквозняка. Девушка по-прежнему была бледна и выглядела так, словно сама вот-вот превратится в тех бестелесных духов, что являлись её взору с наступлением сумерек. Однако сил, дабы встать, ей хватило. Кое-как она пригладила пальцами спутанные волосы и вновь заколола волнистый водопад ночи простенькой заколкой. Облачившись в чистое кимоно, которое было оставлено лисом у её подушки, Эммануэль покосилась на поднос с персиками, который заметила отнюдь не сразу, хоть он и находился так близко. Взяла один единственный плод, она некоторое время крутила его в пальцах, разглядывая напоенные солнцем бока, о чём-то думая. Уголки её губ дрогнули в призрачной, но печальной улыбке, которую девушка, наверное, успела перенять у Данияра. Всё же, спустя мгновение, Эммануэль откусила кусочек сочной мякоти и босыми ногами прошлёпала к окну. Приложив ладонь к деревянной раме, она немым взором вглядывалась в плотную муфту вечера. Её глаза в паутине ветвей различили бледноликий силуэт юноши. Эммануэль вздохнула. В её сознание всплыли картины ночной встречи, заставляя глаза скрыться под блестящей влагой, которую она тут же смахнула. Прислонившись макушкой к оконной раме, девушка ещё долго всматривалась в неподвижную фигуру. Теперь она знала и понимала, что за тайну столько лет хранил и хранит по сей день храм Инари. Минору так и не спустился с дерева даже тогда, как луна снизошла на небеса. Он мог днями сидеть в роще сакуры, не спускаясь на землю. Вот и сейчас ему нужно было время, дабы прийти в себя и разложить по полкам все, что произошло. Он отчетливо ощущал чужой взгляд, но даже не шелохнулся, а вот в храме дела обстояли иначе. Тишину помещения нарушил скрип половиц, а после и скрежет плохо смазанных ставней. На пороге в комнату стояла девушка с маской печали, что скрывала лицо меловой белизною. Девушка была одета в серо-синее кимоно, отличающееся грубой тканью рабочего покроя. От неожиданности Мэйма выронила из рук яблоки, что доселе держала буквально в охапке, замерев в неестественной позе. Перед ней был человек, так что стоило бы убежать и спрятаться, а вместо этого дух сакуры просто застыла, стараясь не дышать. Эммануэль же вздрогнула и резко повернулась. Её рука в охотничьей привычке, выработанной до жесткого автоматизма, дёрнулась за спину, но не нащупала там верный лук, что всегда был её спутником, разделяя все горести дорог. С опозданием до девушки пришло осознание того, что лук по-прежнему стоит у стены, куда его и поставили руки лиса, поэтому замерла она в не менее неестественной странной позе, во все глаза таращась на то, что нарушило её мечтательный покой. К сожалению, у неё был не самый радужный опыт встреч с ёкаями низшего класса, поэтому она опасалась, изредка бросая взгляды на своё оружие, однако не решалась и шагу ступить, ибо не понимала, что или кто перед ней. Мэйма же некоторое время просто стаяла, подобно статуе, а после наклонилась сначала влево, а после вправо, изображая раскачивающееся дерево, подняв руки вверх. Поняв, что за каждым её движением человек следит, ёкай сначала вздрогнула, а после спряталась за ставнями, олицетворяющими двери в этом храме. Спустя минуту, дух сакуры уже стояла едва выглядывая из-за двери. - Д-да, - заикнувшись, неуверенно проговорила Эммануэль и с запозданием кивнула, подтверждая слои слова, словно побоялась, что звук застрял у неё в горле и прозвучал исключительно в её сознании, которое отчаянно пыталось понять, стоит ли ему опасаться этого пугливого и на вид вовсе безвредного существа. Придя к выводу, что ёкай опасается её, что было странно и заставляло тонкие брови задумчиво хмуриться, девушка сделала шаг к двери. После ещё один. Эммануэль, словно повторяя движения духа, прижалась к ставне, скрываясь за нею, будто столь хрупкая преграда могла подарить ей защиту. - Я думала, здесь больше никого нет, - едва смогла произнести Эммануэль. В её сознании уже давно не было страха, однако то, что её застали врасплох вызывало неприятные ощущения, ибо вместо добродушной и безобидной Мэймы тут могло бродить нечто куда более опасное. Девушка же покинула своё оцепенение лишь тогда, когда дух принялся собирать рассыпанные яблоки. Она наклонилась, подобрав несколько плодов и вложив их в руки Мэймы. После же Эммануэль неотрывно следила за каждым движением ёкая и редкой блёклой вспышкой в её взгляде проскальзывало непонимание и доля любопытство, ибо редко ей встречались столь мирные духи. Отчитав молитву богу Инари, Мэйма, поднявшись, закрыла ставни, а после повернулась к человеку. Её серебристые глаза давно привыкли скрывать свой окрас под тенью маски, но сейчас с явным интересом рассматривали человека. Ёкаи обычно не разделяли друг друга по половым признакам, как, впрочем, и людей. - Белый лис спас меня от погибели, - не тая, призналась Эммануэль, облокачиваясь о стену и прикрывая глаза. Вновь разболелась голова и девушка, медленно массируя виски, попыталась унять эту боль, вызванную слабостью, духовным и физическим истощением. Еще никогда медиуму не приходилось столь долго удерживать дух умершего в этом мире, но, выполняя данное обещание, она приложила все усилия и нынче это давало о себе знать. Немного постояв в тишине, Эммануэль подошла к подносу, дабы налить немного воды. Делая медленные глотки, она продолжила: Каждое слово человека все больше и больше втаптывало рассуждения об её адекватности глубоко в самые недра матушки земли. Мэйма впервые слышала о том, что хозяин здешнего храма впустил человека, да еще обработал раны и одел. Все это заставляло голову буквально дымится от рассуждений, а дух сакуры попросту зависнуть невесть где, в своем маленьком мирке. - То есть ты хочешь сказать, что твой хозяин настолько слаб, что до сих пор не почувствовал моего присутствия, когда так свято долгие годы оберегает это место? - добавляя к терзаниям Мэймы новую тему для рассуждений, спросила девушка и выпила из чаши последний глоток воды.- И неужели ты думаешь, что я настолько дерзкая и лишенная всякого воспитания, что, ведомая лишь собственными суждениями и выгодой, посмела без должного на то разрешения переступить порог чужого дома и хозяйничать здесь? - Эммануэль присела на пол и прикрыла глаза.- Наверное, ты многого не знаешь о священном белом лисе. И вовсе не ведаешь о том, кем он был раньше. Ему был очень дорог один человек. Очень давно. И если я еще здесь, значит ему так нужно. -Хозяин? - то ли удивление, то ли укор сорвался с губ Мэймы. Она не любила людей, тем более таких заносчивых.- Знания расходятся. Мне позволено знать лишь то, что дано. Большее не интересует, - дух сакуры говорила правду. В лесах и по сей день меж ёкаев передавались легенды о Кровавом лисе. О трагедии, унесшей жизни тысячей людей, лишившей домов сотни ёкаев. Она знала многое, но, даже не смотря на это, все равно приходила в храм. - Знаю, - тихое эхо с ощутимым опозданием сорвалось с губ Эммануэль. Оно чёрной едкой кляксой расползалось на нетронутом холсте первозданной тишины, но вскоре впиталось в эту глухую материю и исчезло вовсе, словно никогда не касалось своим звучание иссохших деревянных стен. Девушка вздохнула и как-то бессильно сползла по стене, оседая на ровных истоптанных половицах, которые издали жалобный скрипящий плач и утихли. Иногда она проклинала свой дар. В одних лишь мыслях спрашивая небеса, заслужила ли это проклятие. Но сейчас она была благодарна всем божествам, что ей дарована возможность так бесстыдно касаться мира за гранью. Мира пыльных легенд с привкусом выцветших чернил, затхлых таинств, где размытые лики наперебой спешили поведать ей свои откровенно скучные или же не бывало захватывающие истории. Эммануэль выслушивала каждую. Запоминала. Хотя знала, что к большинству из них больше никогда не прикоснётся её память, оставив тлеть услышанное или же увиденное на задворках сознания. Сейчас, благодаря своему проклятию, она могла оставаться здесь, чувствуя себя хоть немного полезной. А легенды расцветали подобно бутонам алых маков, время от времени разнося свои семена, дабы возродить что-то небывало новое. Минору же был именно тем семенем, что не раз возрождало былые легенды одним лишь своим ликом. Но всякая слава не всегда приносит сладкие плоды, предпочитая хранить горечь. Лис все так же лежал на ветви сакуры, погружаясь в мир собственных иллюзий. Он проигнорировал присутствие Мэймы, как само себе разумеющееся, оставаясь все так же неподвижно пассивным. В храме по-прежнему было тихо. Это, витающее в заточении толстых стен, спокойствие, нарушалось лишь мерным дыханием Эммануэль, которая ещё долго, словно вторя самому Минору, оставалась неподвижной. Её веки вновь тяжелели, наливались липким сиропом манящих снов, которые привлекали отнюдь не цветными и беззаботными картинками из сказки, которая практически всегда превращалась в кровавый кошмар. Нет. Просто сон - это то, что сейчас могло помочь восстановить утраченные силы. Где-то совсем рядом бродил дух Данияра. Она чувствовала его потустороннюю прохладу, казалось, даже видела пару раз проплывший мимо окна смазанный пепельно-молочный силуэт, что выцвел до тонкости незримой паутины. Но покинувшие силу не позволяли наверняка узнать, что это - действительно призрак юноши или же короткие миражи, вызванные усталостью. Эммануэль вздохнула и прикрыла глаза. Сейчас от неё толку было не больше, чем от обычного украшения интерьера. Слишком громоздкого, чтобы не замечать, но слишком красивого, дабы попросту выкинуть. Эммануэль, заставив себя подняться на ноги, всё же вернулась обратно в тёплые объятия одеяла. Спустя несколько минут она уже крепко спала, забывшись своими кошмарами. А та молочная дымка, что чудилась ей, но для всех оставалась незримой, одиноко блуждала по храму, пока не нашла покой на ветви сакуры, рядом с Минору.
|