I. Проблема

ПРЕДИСЛОВИЕ

Хрестоматия является учебным пособием по курсу «Зоо­психология и сравнительная психология» для студентов фа­культетов и отделений психологии университетов.

Работы, включенные в нее, подобраны в соответствии с программой дисциплины «Зоопсихология и сравнительная психология для бакалавров по направлению — «Пси­хология» и дипломированных специалистов по специально­сти «Психология» и специальности — «Клиническая психология».

Подбор материала осуществлялся с учетом особенностей предмета и задач данной научной дисциплины.

Зоопсихология изучает психику в процессе филогенеза от простейших форм отражения до интеллекта, а также развитие ее в онтогенезе животного.

Огромный вклад в разработку данной проблемы внесли А. Н. Леонтьев и К. Э. Фабри. Их работы, включенные в дан­ную хрестоматию, дадут студентам возможность проследить, как осуществился в эволюции переход от допсихических форм отражения к психическим, какие этапы в своем развитии про­шла психика, от простейших до высших форм, и каким обра­зом были созданы необходимые предпосылки для зарождения психики человека.

Работа зоопсихологов 3. И. Зориной и И. И. Полетаевой дает прекрасную возможность значительно расширить суще­ствующее представление о психике животных, в частности об их индивидуально приспособительной деятельности и особен­ностях мышления.

Более значительную часть в хрестоматии занимают рабо­ты по сравнительной психологии. Это, прежде всего работа В. А. Вагнера, основоположника сравнительной психологии в России, его последователей — Н. А. Тих и Ю. Г. Трошихиной, которые развивали его идеи и создали ленинградскую шко­лу сравнительной психологии на факультете психологии Ленин­градского университета. Из работ зоопсихологов К. Лоренца, Д. Мак-Фарленда, К. Прайор отобраны те материалы, в которых авторы стремились синтезировать данные зоопсихологии и психологии человека с целью выявления в его поведении об­щих с животными факторов.

Главная задача сравнительной психологии как специально­го научного направления — решение проблемы биологическо­го и социального в психике человека, конкретных форм их вза­имодействия, взаимовлияния.

Сейчас уже ни у кого не вызывает сомнение, что в структуру психики человека входят различные функции, свойства, обра­зование которых отличаются по своему происхождению, раз­витию и осуществлению. Одни из них даны нам природой в готовом виде и осуществляются вне зависимости от воспита­ния и обучения, в них наиболее жестко проявляется генетичес­кая связь психики человека и животного.

Но вместе с тем и качественные различия между человеком и животным особенно актуальны в плане психики. Обществен­но-трудовая деятельность и членораздельная речь обуслови­ли формирование у человека таких психических образований, в основе которых лежит сознание, наличие которых определя­ет глубину этих различий.

Еще в начале ушедшего века В. А. Вагнер в своих работах сделал попытку всесторонне проанализировать взаимоотно­шение природных и социальных факторов в жизни человека. Отмечая наличие общих элементов в психике человека и жи­вотных, он подчеркивал важность выявления и учета качест­венных различий между человеком и животным.

Спустя более полувека другой выдающийся ученый К. Ло­ренц в процессе создания западноевропейской этологической школы и обобщения ее достижений (за что был удостоен Нобе­левской премии в 1973 году) пришел к выводу, что структура взаимодействий природных и социально обусловленных спо­собов поведения человека является сложнейшей системой из всех известных человечеству (К. Лоренц. Агрессия. 1994).

Не случайно знаменитая работа К. Лоренца занимает в хре­стоматии одно из центральных мест. В настоящее время она яв­ляется самым выдающимся явлением в сравнительной психо­логии. Несмотря на то, что объектами его изучения были жи­вотные, стоящие не на самых высоких ступенях эволюционной лестницы, К. Лоренцу удалось и на таком уровне сравнения выявить общие закономерности. Он пытался их обнаружить не в конкретных поведенческих проявлениях, а в мотивации, отмечая во многих человеческих поступках природную об­условленность.

Большое место в хрестоматии отведено работам, посвящен­ным закономерностям формирования животными индивиду­ального опыта путем научения. Монография Зориной 3. А. и Полетаевой И. И. дает тщательный анализ этого процесса у животных, в ней приводится подробнейшая классификация индивидуально-приспособительной деятельности.

Работа Прайор К. представляет собой развитие теории оперантного обучения Скиннера. Она доказывает возможность и необходимость применения его положений в процессе обуче­ния и переобучения детей и взрослых, пропагандирует более широкое использование в психологических тренингах приемов бихевиоризма.

Отдельный раздел хрестоматии посвящен проблеме филонтогенеза психических функций. Этот термин ввела Н.А. Тих, он отражает наличие общих закономерностей в развитии пси­хических функций в процессе филогенеза и онтогенеза как част­ный случай действия законов взаимодействия вида и индивида.

В хрестоматии также представлены работы по широкому перечню психических функций — от сенсорных до мышления: прежде всего самой Н. А. Тих, а также ее дочери и последова­теля Ю. Г. Трошихиной; фрагменты из недавней монографии 3. И. Зориной и И. И. Полетаевой.

Г. В. Калягина,

кандидат психологических наук, доцент ка­федры психологии развития и дифферен­циальной психологии Санкт-Петербург­ского Государственного университета

А. Н. Леонтьев

ПРОБЛЕМА ВОЗНИКНОВЕНИЯ ОЩУЩЕНИЯ [1]

I. Проблема

Проблема возникновения, т. е. собственно генезиса, психи­ки и проблема ее развития теснейшим образом связаны меж­ду собой. Поэтому то, как теоретически решается вопрос о воз­никновении психики, непосредственно характеризует общий подход к процессу психического развития.

Как известно, существует целый ряд попыток принципиаль­ного решения проблемы возникновения психики. Прежде всего, это то решение вопроса, которое одним словом можно было бы обозначить как решение в духе «антропопсихизма» и кото­рое связано в истории философской мысли с именем Декарта. Сущность этого решения заключается в том, что возникновение психики связывается с появлением человека: психика существу­ет только у человека. Тем самым вся предыстория человеческой психики оказывается вычеркнутой вовсе. Нельзя думать, что эта точка зрения в настоящее время уже не встречается, что она не нашла своего отражения в конкретных науках. Некоторые исследователи до сих пор стоят, как известно, именно на этой точке зрения, т. е. считают, что психика в собственном смысле является свойством, присущим только человеку.

Другое, противоположное этому, решение дается учением о «панпсихизме», т. е. о всеобщей одухотворенности природы. Такие взгляды проповедовались некоторыми французскими материалистами, например Робине. Из числа известных в пси­хологии имен можно назвать Фехнера, который тоже стоял на этой точке зрения.

Между обоими этими крайними взглядами, с одной сторо­ны, допускающими существование психики только у человека, с другой — признающими психику свойством всякой вообще материи, существуют и взгляды промежуточные. Они поль­зуются наибольшим распространением. В первую очередь это тот взгляд, который можно было бы обозначить термином «био­психизм». Сущность «биопсихизма» заключается в том, что психика признается свойством не всякой вообще материи, но свойством только живой материи. Таковы взгляды Гоббса и многих естествоиспытателей (К. Бернара, Геккеля и др.). В чис­ле представителей психологии, державшихся этого взгляда, мож­но назвать В. Вундта.

Существует и еще один, четвертый, способ решения данной проблемы: психика признается свойственной не всякой вооб­ще материи и не всякой живой материи, но только таким орга­низмам, которые имеют нервную систему. Эту точку зрения можно было бы обозначить как концепцию «нейропсихизма». Она выдвигалась Дарвином, Спенсером и нашла широкое распространение, как в современной физиологии, так и среди пси­хологов, прежде всего психологов - спенсерианцев.

Можем ли мы остановиться на одной из этих четырех по­зиций как на точке зрения, в общем, правильно ориентирую­щей нас в проблеме возникновения психики?

Последовательно материалистической науке чуждо как то утверждение, что психика является привилегией только чело­века, так и признание всеобщей одушевленности материи. Наш взгляд состоит в том, что психика — это такое свойство материи, которое возникает лишь на высших ступенях ее развития — на ступени органической, живой материи. Значит ли это, однако, что всякая живая материя обладает хотя бы простейшей психи­кой, что переход от неживой к живой материи является вместе с тем и переходом к материи одушевленной, чувствующей?

Мы полагаем, что и такое допущение противоречит совре­менным научным знаниям о простейшей живой материи. Пси­хика может быть лишь продуктом дальнейшего развития жи­вой материи, дальнейшего развития самой жизни.

Таким образом, необходимо отказаться также и от того утвер­ждения, что психика возникает вместе с возникновением жи­вой материи и что она присуща всему органическому миру.

Остается последний из перечисленных взглядов, согласно которому возникновение психики связано с появлением у животных нервной системы. Однако и этот взгляд не может быть принят, с нашей точки зрения, безоговорочно. Его неудовлет­ворительность заключается в произвольности допущения пря­мой связи между появлением психики и появлением нервной системы, в неучете того, что орган и функция хотя и являются неразрывно взаимосвязанными, но вместе с тем связь их не является неподвижной, однозначной, раз и навсегда зафиксирован­ной, так что аналогичные функции могут осуществляться раз­личными органами.

Например, та функция, которая впоследствии начинает вы­полняться нервной тканью, первоначально реализуется про­цессами, протекающими в протоплазме без участия нервов. У губок (stylotella), полностью лишенных собственно нервных элементов, установлено, однако, наличие настоящих сфинкте­ров, действие которых регулируется, следовательно, не нерв­ными аппаратами (М. Паркер). Мы не можем, поэтому при­нять без дальнейшего конкретного рассмотрения, как это де­лают многие современные физиологи, также и тот взгляд, со­гласно которому возникновение психики ставится в прямую и вполне однозначную связь с возникновением нервной сис­темы, хотя на последующих этапах развития эта связь не вы­зывает, конечно, никакого сомнения.

< …> Как теоретические, так и чисто фактические основа­ния заставляют нас рассматривать жизнь, прежде всего как процесс взаимодействия организма и окружающей его среды. Только на основе развития этого процесса внешнего взаи­модействия происходит также развитие внутренних отноше­ний и состояний организма; поэтому внутренняя чувствитель­ность, которая по своему биологическому значению связана с функциональной «коадаптацией органов, может быть лишь вторичной, зависимой от проталлаксических» (А. Н. Северцов) изменений. Наоборот, первичной нужно считать экстра­чувствительность, функционально связанную с взаимодействи­ем организма и его внешней среды.

Итак, мы будем считать элементарной формой психики ощу­щение, отражающее внешнюю объективную действительность, и будем рассматривать вопрос о возникновении психики в этой кон­кретной его форме как вопрос о возникновении «способности ощущения», или, что то же самое, собственно чувствительности.

Что же может служить критерием чувствительности, т. е. как можно вообще судить о наличии ощущения, хотя бы в са­мой простой его форме? Обычно практическим критерием чув­ствительности является критерий субъективный. Когда нас ин­тересует вопрос о том, испытывает ли какое-нибудь ощущение данный человек, то, не вдаваясь в сложные рассуждения о ме­тоде, мы можем поступить чрезвычайно просто: спросить его об этом и получить совершенно ясный ответ. Мы можем, да­лее, проверить правильность данного ответа, поставив этот вопрос в тех же условиях перед достаточно большим числом других людей. Если каждый из спрошенных или подавляю­щее большинство из них будет также отмечать у себя нали­чие ощущения, то тогда, разумеется, не остается никакого со­мнения в том, что это явление при данных условиях действи­тельно всегда возникает. Дело, однако, совершенно меняет­ся, когда перед нами стоит вопрос об ощущении у животных. Мы лишены возможности обратиться к самонаблюдению жи­вотного, мы ничего не можем узнать о субъективном мире не только простейшего организма, но даже и высокоразвитого животного. Субъективный критерий здесь, следовательно, со­вершенно неприменим.

Поэтому когда мы ставим проблему критерия чувствитель­ности (способности ощущения) как элементарнейшей формы психики, то мы необходимо должны поставить задачу отыска­ния не субъективного, но строго объективного критерия.

Что же может служить объективным критерием чувстви­тельности, что может указать нам на наличие или отсутствие способности ощущения у данного животного по отношению к тому или иному воздействию?

Здесь мы снова должны, прежде всего, остановиться на том состоянии, в котором находится этот вопрос. Р. Иеркс указы­вает на наличие двух основных типов объективных критериев чувствительности, которыми располагает или якобы распола­гает современная зоопсихология. Прежде всего, это те крите­рии, которые называются критериями функциональными. Это критерии, т. е. признаки психики, лежащие в самом поведении животных.

Можно считать — и в этом заключается первое предполо­жение, которое здесь возможно сделать, — что всякая подвиж­ность вообще составляет тот признак, по наличию или отсут­ствию которого можно судить о наличии или отсутствии ощуще­ния. Когда собака прибегает на свист, то совершенно естественно предположить, что она слышит его, т. е. что она чувствительна к соответствующим звукам.

Итак, когда этот вопрос ставится по отношению к такому животному, как, например, собака, то на первый взгляд дело представляется достаточно ясным; стоит, однако, перенести этот вопрос на животных, стоящих на более низкой ступени раз­вития, и поставить его в общей форме, как тотчас же обнаружи­вается, что подвижность еще не говорит о наличии у животного ощущения. Всякому животному присуща подвижность; если мы примем подвижность вообще за признак чувствительности, то мы должны будем признать, что всюду, где мы встречаемся с явлениями жизни, а, следовательно, и с подвижностью, суще­ствует также и ощущение как психологическое явление. Но это положение находится в прямом противоречии с тем бесспор­ным для нас тезисом, что психика, даже в своей простейшей фор­ме, является свойством не всякой органической материи, но при­суща лишь высшим ее формам. Мы можем, однако, подойти к самой подвижности дифференцированно и поставить вопрос так: может быть, признаком чувствительности является не всякая подвижность, а только некоторые формы ее? Такого рода огра­ничение также не решает вопроса, поскольку известно, что даже очень ясно ощущаемые воздействия могут быть вовсе не связа­ны с выраженным внешним движением.

Подвижность не может, следовательно, служить критери­ем чувствительности.

Возможно, далее, рассматривать в качестве признака чув­ствительности не форму движения, а их функцию. Таковы, на­пример, попытки некоторых представителей биологического направления в психологии, считавших признаком ощущения способность организма к защитным движениям или связь дви­жений организма с предшествующими его состояниями, с его опытом. Несостоятельность первого из этих предположений заключается в том, что движения, имеющие защитный харак­тер, не могут быть противопоставлены другим движениям, представляющим собой выражение простейшей реактивнос­ти. Отвечать так или иначе не только на положительные для живого тела воздействия, но, разумеется, также и на воздей­ствия отрицательные есть свойство всей живой материи. Ко­гда, например, амеба втягивает свои псевдоподии в ответ на распространение кислоты в окружающей ее воде, то это дви­жение, несомненно, является защитным; но разве оно сколько-нибудь больше свидетельствует о способности амебы к ощуще­нию, чем противоположное движение выпускания псевдоподий при схватывании пищевого вещества или активные движения «преследования» добычи, так ясно описанные у простейших Дженнигсом?

Итак, мы не в состоянии выделить какие-то специальные функции, которые могли бы дифференцировать движения, свя­занные с ощущением, и движения, с ощущением не связанные.

Равным образом не является специфическим признаком ощу­щения и факт зависимости реакций организма от его общего состояния и от предшествующих воздействий. Некоторые ис­следователи (Бон и др.) предполагают, что если движение свя­зано с опытом животного, т.е. если в своих движениях живот­ное обнаруживает зачаточную память, то тогда эти движения связаны с чувствительностью. Но и эта гипотеза наталкивает­ся на совершенно непреодолимую трудность: способность из­меняться и изменять свою реакцию под влиянием предшеству­ющих воздействий также может быть установлена решитель­но всюду, где могут быть установлены явления жизни вообще, ибо всякое живое и жизнеспособное тело обладает тем свойством, которое мы называем мнемической функцией, в том широком смысле, в котором это понятие употребляется Герингом или Семеном.

Говорят не только о мнемической функции применитель­но к живой материи в собственном смысле слова, но и приме­нительно к такого рода неживым структурам, которые лишь сходны в физико-химическом отношении с живым белком, но не тождественны с ним, т. е. применительно к неживым колло­идам. Конечно, мнемическая функция живой материи пред­ставляет собой качественно иное свойство, чем «мнема» кол­лоидов, но это тем более дает нам основание утверждать, что в условиях жизни всюду обнаруживается и то свойство, которое

выражается в зависимости реакций живого организма от преж­них воздействий, испытанных данным органическим телом. Значит, и этот последний момент не может служить критери­ем чувствительности.

Причина, которая делает невозможным судить об ощуще­нии по двигательным функциям животных, заключается в том, что мы лишены объективных оснований для различения, с одной стороны, раздражимости, которая обычно определяет­ся как общее свойство всех живых тел приходить в состояние деятельности под влиянием внешних воздействий, с другой стороны — чувствительности, т. е. свойства, которое хотя и представляет собой известную форму раздражимости, но яв­ляется формой качественно своеобразной. Действительно, вся­кий раз, когда мы пробуем судить об ощущении по движе­нию, мы встречаемся именно с невозможностью установить, имеем ли мы в данном случае дело с чувствительностью или с выражением простой раздражимости, которая присуща вся­кой живой материи.

Совершенно такое же затруднение возникает и в том случае, когда мы оставляем функциональные, как их называет Иеркс, критерии и переходим к критериям структурным, т. е. пытаем­ся судить о наличии ощущений не на основании функции, а на основании анатомической организации животного. Морфоло­гический критерий оказывается еще менее надежным. Причи­на этого заключается в том, что, как мы уже говорили, органы и функции составляют единство, но они, однако, связаны друг с другом отнюдь не неподвижно и не однозначно. Сходные функ­ции могут осуществляться на разных ступенях биологического развития с помощью различных по своему устройству органов или аппаратов, и наоборот. Так, например, у высших животных всякое специфическое для них движение осуществляется, как известно, с помощью нервно-мускульной системы. Можем ли мы, однако, утверждать на этом основании, что движение суще­ствует только там, где существует нервно-мускульная система, и что, наоборот, там, где ее нет, нет и движения? Этого утверж­дать, конечно, нельзя, так как движения могут осуществляться и без наличия нервно-мускульного аппарата. Таковы, например, движения растений; это турторные движения, которые совер­шаются путем быстро повышающегося давления жидкости, прижимающей оболочку плазмы к клеточной оболочке и на­прягающей эту последнюю. Такие движения могут быть очень интенсивны, так как давление в клетках растений иногда дос­тигает величины в несколько атмосфер (Г. Молиш). Иногда они могут быть и очень быстрыми. Известно, например, что листья мухоловки (Dionaea muscipula) при прикосновении к ним насе­комого моментально захлопываются. Но подобно тому, как от­сутствие нервно-мускульного аппарата не может служить при­знаком невозможности движения, так и отсутствие дифферен­цированных чувствительных аппаратов не может еще служить признаком невозможности зачаточного ощущения, хотя ощу­щения у высших животных всегда связаны с определенными органами чувств.

Известно, например, что у мимозы эффект от поранения од­ного из лепестков конечной пары ее большого перистого листа передается по сосудистым пучкам вдоль центрального черен­ка, так что по листу пробегает как бы волна раздражения, вы­зывающего складывание одной пары за другой всех остальных лепестков. Является ли имеющийся здесь аппарат преобразо­вания механического раздражения, в результате которого на­ступает последующее складывание соседних лепестков, орга­ном передачи ощущений? Понятно, что мы не можем ответить на этот вопрос, так как для этого необходимо знать, чем отли­чаются аппараты собственно чувствительности от других ап­паратов — преобразователей внешних воздействий. А для это­го, в свою очередь, нужно умело различать между собой про­цессы раздражимости и процессы чувствительности.

Впрочем, когда мы переходим к структурным критериям, т. е. к анализу анатомического субстрата функций, то на пер­вый взгляд может показаться, что здесь открывается возмож­ность воспользоваться данными сравнительно-анатомичес­кого изучения и исходить не только из внешнего сравнения органов, но и из исследования их реальной генетической пре­емственности. Может быть, именно изучение преемственности в развитии органов поможет сблизить органы, функция которых нам хорошо известна у высших животных, с органами, совсем не похожими на них, но связанными с ними генетически, и таким образом прийти к установлению общности их функций? Если бы открылась такая возможность, то для решения проблемы генезиса чувствительности следовало бы просто двигаться по этому пути: кропотливо изучать, как данный орган развива­ется и превращается в орган, имеющий другую структуру, но выполняющий аналогичную функцию. Но и на этом пути мы наталкиваемся на неодолимую трудность. Она заключается в том, что развитие органов подчинено принципу несовпадения происхождения органа, с одной стороны, и его функции — с другой.

Современная сравнительная анатомия выделяет два очень важных понятия — понятие гомологии и понятие аналогии. «В аналогии и гомологии, — говорит Догель, — мы имеем пе­ред собой две равноценные, хотя и разнородные, категории явлений. Гомологии выражают собой способность организ­мов исходя из одного и того же материала (идентичные орга­ны) в процессе эволюции под влиянием естественного отбо­ра применяться к различным условиям и достигать различного эффекта: из плавников рыб вырабатываются органы плавания, хождения, летания, копуляции и т. д. В аналогиях сказывает­ся способность организмов исходя из различного основного материала приходить к одному и тому же результату и созда­вать образования, сходные как по функции, так и по строе­нию, хотя и не имеющие между собой в филогенетическом от­ношении ничего общего, например глаза позвоночных, голо­воногих и насекомых».

Таким образом, путь прямого сравнительно-морфологичес­кого исследования также закрыт для разрешения проблемы воз­никновения ощущения благодаря тому, что органы, общие по своему происхождению, могут быть, однако, связаны с различ­ными функциями. Может существовать гомология, но может не существовать аналогии между ними, причем это несовпаде­ние, естественно, будет тем резче, чем больший отрезок разви­тия мы берем и чем ниже мы спускаемся по ступеням эволюции. Поэтому если на высших ступенях биологической эволюции мы еще можем по органам достаточно уверенно ориентировать­ся в функциях, то, чем дальше мы отходим от высших животных, тем такая ориентировка становится менее надежной. Это и со­ставляет основное затруднение в задаче различения органов чувствительности и органов раздражимости.

Итак, мы снова пришли к проблеме чувствительности и раз­дражимости. Однако теперь эта проблема встала перед нами в иной форме — в форме проблемы различения органов ощуще­ний и органов, которые раздражимы, но которые, тем не менее, не являются органами ощущения.

Невозможность объективно различать между собой процес­сы чувствительности и раздражимости привела физиологию последнего столетия вообще к игнорированию проблемы этого различения. Поэтому часто оба эти термина — чувствительность и раздражимость — употребляются как синонимы. Правда, фи­зиология на заре своего развития различала эти понятия: поня­тие чувствительности (sensibilitas), с одной стороны, и понятие раздражимости (irribilitas) — с другой (А. фон Галлер).

В наши дни вопрос о необходимости различения чувстви­тельности и раздражимости снова стал значимым для физио­логии. Это понятно: современные физиологи все ближе и бли­же подходят к изучению таких физиологических процессов, которые непосредственно связаны с одним из высших свойств материи — с психикой. Не случайно, поэтому у Л. А. Орбели мы снова встречаемся с мыслью о необходимости различать эти два понятия — понятие чувствительности и раздражимос­ти. «Я буду стараться пользоваться понятием «чувствитель­ность»... только в тех случаях, когда мы можем с уверенностью сказать, что раздражение данного рецептора и соответствую­щих ему высших образований сопровождается возникновени­ем определенного субъективного ощущения... Во всех других случаях, где нет уверенности или не может быть уверенности в том, что данное раздражение сопровождается каким-либо субъ­ективным ощущением, мы будем говорить о явлениях раздра­жительности и возбудимости.

<...> Что же в таком случае представляет собой процесс вза­имодействия, в котором раскрывает себя то высшее свойство материи, которое мы называем психикой? Это определенная форма жизненных процессов. Если бы не существовало перехо­да животных к более сложным формам жизни, то не существова­ло бы и психики, ибо психика есть именно продукт усложнения жизни. И наоборот, если бы психика не возникала на опреде­ленной ступени развития материи, то невозможны были бы и те сложные жизненные процессы, необходимым условием ко­торых является способность психического отражения субъек­том окружающей его предметной действительности.

Итак, основной вывод, который мы можем сделать, заклю­чается в том, что для решения вопроса о возникновении пси­хики мы должны начинать с анализа тех условий жизни и того процесса взаимодействия, который ее порождает. Но такими условиями могут быть только условия жизни, а таким процес­сом — только сам материальный жизненный процесс.

Психика возникает на определенной ступени развития, жиз­ни не случайно, а необходимо, т. е. закономерно. В чем же заклю­чается необходимость ее возникновения? Ясно, что если психи­ка не есть только чисто субъективное явление, не только «эпи­феномен» объективных процессов, но представляет собой свой­ство, имеющее реальное значение в жизни, то необходимость ее возникновения определяется развитием самой жизни, более сложные условия, которой требуют от организмов способности отражения объективной действительности в форме простей­ших ощущений. Психика не просто «прибавляется» к жизнен­ным функциям организмов, но, возникая в ходе их развития, дает начало качественно новой высшей форме жизни — жизни, связанной с психикой, со способностью отражения действи­тельности.

Значит, для того чтобы раскрыть процесс перехода от жи­вой, но еще не обладающей психикой материи к материи жи­вой и вместе с тем обладающей психикой, требуется исходить не из самих по себе внутренних субъективных состояний в их отделенности от жизнедеятельности субъекта и не из поведе­ния, рассматриваемого в отрыве от психики или лишь как то, «через что изучаются» психические состояния и процессы, но нужно исходить из действительного единства психики и деятельности субъекта и исследовать их внутренние взаимосвязи и взаимопревращения.