Осень 2008 года. Он не мог точно сказать, сколько времени они лежали на кровати

Он не мог точно сказать, сколько времени они лежали на кровати. Час, два, четыре, десять? А может, всего минуту? Но этого хватило, чтобы перед мысленным взором пронеслось все его детство. Лежать рядом с ней было очень приятно. Может, он влюблен?

Макс смотрел в испещренный пятнами потолок спальни и вспоминал. Каждая из полустертых картинок была так драгоценна, будто сделана из тончайшего хрусталя или чистейшего шелка.

У него тогда были другие родители. Отец – моложе. Моложе по той силе, которая позволяла ему с легкостью поднять Макса под самый потолок. Он любил, когда отец щекотал его, а потом перекидывал через плечо и нес в сад играть в футбол.

А теперь – теперь его сильные руки в основном держали сигареты или ощупывали стену на пути в ванную или кухню. Еще, если Макс приходил к отцу на работу, он видел, как отец бешено жестикулировал этими руками, споря с коллегами или Фионой.

Вспомнить, какой была в те дни мать, было сложнее. Возможно, потому, что из них двоих она изменилась больше, хотя это ведь отец ослеп.

Он никогда не думал, что ее руки дают чувство защищенности, или могут развеселить его, или испугать. Она никогда его не шлепала, но нельзя сказать, чтобы она часто обнимала его, или играла с ним, или… Она кормила, купала и одевала его. Давала ему все необходимое. Конечно, она им не пренебрегала, этого бы никто не мог сказать. Их дом был уютным и гостеприимным, мать была радушной и веселой хозяйкой, у нее все шло по заведенному порядку.

– А у тебя дома бывают… ну, ссоры? – спросил Макс. Руке, которая все еще лежала на колене Дэйны, стало жарко.

Она рассмеялась.

– Спроси лучше, когда их не бывает. Да такого времени просто нет. Разве что когда Кев напивается и засыпает, а мама уходит играть в бинго. Тогда мы с Лорелл играем или я ей читаю. Вот это настоящий покой.

– Знаешь, покоя тоже может быть слишком много. Когда все…

– Слишком хорошо? – закончила она.

– Нет… даже не хорошо. – Макс задумался. – Слишком идеально.

Дэйна удивленно хмыкнула. Она не понимала, о чем он говорит. А он говорил о матери. О своей идеальной матери.

Он поклялся, что никогда их не познакомит.

– Мне нужно идти. – Дэйна села.

Рука Макса соскользнула с ее колена. Пальцы покалывало, тепло волнами поднималось к груди. Макс подумал о том, что сейчас, рядом с ней, он пережил пусть и короткий, но по-настоящему идеальный момент.

Макс не захотел оставаться в квартире отца. К счастью, на обратной дороге они не встретили тех подростков, а Дэйна ничего не сказала о дыре, в которой живет его отец. Возможно, у нее дома было не лучше. Макс сознавал, что, приглашая сюда Дэйну, он брал на себя ответственность за ее безопасность. Если они еще когда-нибудь здесь окажутся, он обязан показать, что он настоящий мужчина. Да, в следующий раз он будет готов.

Выйдя за пределы Вестмаунта, они расстались. Дэйна пошла по направлению к школе, неподалеку от которой жила, а Макс сказал, что встречается с друзьями. Вот только никаких друзей у него не было. Просто он не хотел, чтобы она знала, куда он направляется. А направлялся он домой, в Хэмпстед. В дом стоимостью восемь миллионов фунтов.

Макс быстро шагал, сунув руки в карманы и не отрывая взгляда от носков кроссовок. В Дэннингеме, его прошлой школе, все отлично знали, кто его мать: шоу Кэрри Кент смотрели миллионы, о ней регулярно писали глянцевые журналы. Она была знаменита, как Опра, и одиозна, как Джерри Спрингер. С другой стороны, родители прочих учеников Дэннингема были миллионерами, лордами, иностранными принцами. Если бы его мать не была знаменитой, он все равно выделялся бы – но тогда уже своей обычностью.

Охранная система в доме была трехуровневой. Сначала – распознающие лица камеры. Затем решетка с кодовым замком. Если ввести код неверно трижды, приезжала полиция. Затем вторая дверь, тоже с кодом. Пройдя через нее, он крикнул: «Я дома!» Потом повторил это еще раз, в холле. Он никогда не знал, застанет ли кого-нибудь. Матери чаще всего не было, и его встречала прислуга. Или охранники, или домработница.

– Привет, – услышал он с другого конца огромного, облицованного мрамором холла. Марта. – Я приготовила тебе еду, солнышко. Твоя мама уехала в Чарлбери. Вернется в воскресенье.

Макс прошел на кухню. В этом громадном помещении он чувствовал себя муравьем. Мать снесла заднюю стену и заменила ее стеклом. Это зрительно увеличивало пространство раз в двадцать. Все было белым – аж глаза болели.

– Спасибо. – Макс сел за стол, и Марта тут же поставила перед ним тарелку.

Неужели она весь день ждала, пока он вернется домой? Ему нравилось думать, что так оно и есть. Пожалуй, с Мартой он разговаривал чаще, чем с собственной матерью. Он ел с жадностью, чтобы показать, как вкусно она стряпает. Он любил Марту. Она всегда была добра к нему.

Чарлбери. Он не был там с Нового года, когда мать закатила коктейльную вечеринку. Он тогда напился и блевал в каменную вазу. Он знал, что очень разочаровал и подвел мать. Она предоставила прислуге с ним разбираться. Велела увести его и запереть в одной из дальних спален, чтобы он больше не позорил ее перед гостями.

– Объедение. Спасибо, Марта.

Она радостно улыбнулась. Жаль, что Марта не его мать. Эта неожиданная мысль застала его врасплох, но в то же время от нее почему-то сделалось тепло.

– Ты давно видел своего гениального папу? – Марта вытерла руки. Кухня сияла чистотой.

– Он тоже уехал, – ответил Макс. – Конференция. Похоже, я сирота. – Он ухмыльнулся.

– Ну, я пробуду тут до семи. Крикни, если тебе что-то понадобится, дорогой.

Макс подумал, что, выходя из кухни, Марта погладит его по голове, но она этого не сделала. Он нажал кнопку на пульте. В стене открылась панель, за которой прятался телевизор. Телефонный конкурс. «Сколько дней в неделе? Ваш шанс выиграть пять тысяч фунтов наличными. А) Один. Б) Семь. В) Триста шестьдесят пять».

Во рту у Макса пересохло, руки вспотели, сердце заколотилось. Он тут же набрал номер и прослушал длинное сообщение. Когда оно закончилось, он назвал свое имя, адрес и правильный ответ. Затем проделал это еще с десяток раз. Быстро доев обед, он оставил тарелку рядом со сверкающей белой раковиной и вышел из кухни. По сравнению с окружавшей его белизной он чувствовал себя грязным. И еще он почему-то чувствовал, что в этот раз не выиграет.

Максу отчаянно хотелось снова увидеть Дэйну. Он не мог забыть того ощущения близости, которое испытал, прикасаясь к ее ноге через ткань джинсов. И еще он не мог выбить из головы мысль, что, возможно, он и впрямь ей нравится. Он перебирал в памяти подробности их встреч: пикник, свидание в хижине, как он сделал ей подарок у школы, их поход в кино и то время, что они провели, лежа на кровати его отца. Не так уж мало.

Он ни с кем не разговаривал с тех пор, как вчера ушла Марта. С утра лил дождь. Прихватив еду, Макс отправился в гостиную, где мать принимала своих гостей и устраивала коктейли. Он плюхнулся в дорогущее кресло, на обивку упало несколько капель шоколадного молока, и Макс быстро размазал их рукавом банного халата.

До чего же скучная комната. Ни телевизора, ни книг. Он принялся разглядывать картины, которые выбирала мать. Огромные абстрактные полотна, словно пульсирующие яркими красками, висели в каждом углу и каждой нише. Интересно, что они изображают? Может быть, обнаженное тело? На самом большом полотне, над камином, ярко-голубой и шоколадный цвета резко контрастировали друг с другом и представляли собой… неизвестно что. Макс знал, сколько стоили все эти картины. И он совершенно не понимал мать.

Он вернулся на кухню, открыл холодильник. Ничего вкусного. Салаты, разное мясо, завернутое в вощеную бумагу, сыры, какие-то паштеты, рыба, фрукты. Здорово было бы съесть сейчас пирог с мясом или сосиски с картошкой.

Макс достал телефон из кармана халата.

Хочешь встретиться?

Ответ пришел через пару секунд.

Да. Где?

Закусочная около школы.

ОК. X

X означает поцелуй. Поцелуй. Это сообщение он ни за что не удалит. Макс кинулся к себе и быстро натянул джинсы, футболку и свитер на молнии. Почистил зубы, пригладил волосы с помощью геля, прыщ на подбородке решил не трогать и, перепрыгивая через ступеньку, спустился обратно на кухню.

У него кружилась голова, как будто сегодняшний день должен был стать лучшим в его жизни.

Они поедят жареной картошки, возможно, спустятся к ручью и станут смотреть на проезжающие поезда. Потом он предложит пойти в хижину, они сядут вместе в автомобильное кресло, их плечи будут соприкасаться, а потом… Он так отчаянно хотел поцеловать Дэйну, что у него заныло в груди.

Он был так поглощен этими мыслями, своим волнением, желанием, страхом все испортить, сказать что-нибудь не то, что сам не заметил, как открыл шкаф в кухне. Впрочем, он не удивился, поймав себя на том, что любуется деревянной панелью с ровными прорезями, в которые были вставлены десять ножей самого лучшего качества. Мать покупала только лучшее.

Возьму самый маленький, подумал он. Если что, пригодится для разрезания коробок с призами.

Он провел пальцами по рукоятке каждого ножа. Сердце забилось быстрее, как будто он играл на некоем смертельном музыкальном инструменте.

Вот этот.

Он вытащил нож из прорези.

Провел большим пальцем по лезвию. Такой острый, черт возьми.

Он бедром толкнул дверцу шкафа, чтобы она закрылась, а сам все не отрывал взгляда от пятнадцати сантиметров сверкающей стали. Он уже чувствовал себя лучше. Защищеннее.

Макс положил нож в застегивающийся на молнию карман коричневой кожаной сумки и вышел из дома. Он не мальчик, а настоящий мужчина.