Герой ее романа

Сестры Воробей

– Так, мне бы хотелось знать, что там у вас под партой происходит?

Вопрос математички Клавдии Петровны Санаевой, которую старшеклассники за глаза называли просто Клавой, вывел Белого из благодушной полудремы. Он лениво проследил за взглядом учительницы и краем глаза уловил, как Волков с Малышевой нервно расцепили под партой руки.

На губах Сергея появилась небрежная улыбка, сонливость вмиг слетела с него. Нормально ребята устроились! Времени даром не теряют:

Ванька-то левша, Анька – правша, сидит как раз справа, так что ничто не мешает им списывать с доски формулы, держась за белы ручки.

– Да, да! Я к вам, Волков с, Малышевой, обращаюсь! – подтвердила Клава.

В классе оживленно завозились. Белый собрался было перемигнуться с Алиской, обменяться, так сказать, мнениями, но вовремя вспомнил, что ее в классе нет. Она почти неделю в школу не ходит, простудилась слегка, ну и решила «поболеть».

– А в чем фишка-то? – подал голос Вовка Неделя, приятель Белого, сидевший с ним за одной партой.

– Неделькин, закрой рот! – тут же потребовала Клава.

– А я ничего, я молчу, – проворчал тот.

Но вместо него, действуя из самых лучших побуждений, возник Шустов:

– Да не берите в голову, Клавдия Петровна.

Это у них привычка такая, рефлекс Павлова, типа «возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Они же по пещерам лазают со своим экстрим-клубом, им без страховки нельзя.

– Шустов, и ты туда же! – завелась Клава, согнав с лица Белого улыбку. – Воспользовались моментом, что вас контролировать некому? Нет, что за класс? Стихийное бедствие, а не класс!..

«Ну, это надолго!» – подумал Сергей. Клавдия Петровна Санаева появилась в школе три года назад, и старшеклассники сразу же, особо не напрягая мозги, прозвали математичку Клавой. Прозвище это прижилось, как прижилась и его кличка Белый, потому что у него фамилия такая подходящая – Белов. А могли бы звать Серый, он ведь Сергей.

Короче, выбор всегда есть, особенно в школе, где практически каждый второй имеет прозвище. Вон его дружок Неделькин Вовка, а кличка у него Неделя. Виталика Комарова все Комаром называют. Опять-таки фамилия свою роль сыграла, хотя Виталик и внешне на комара чем-то смахивает: такой же худой, нос длинный и вечно зудит у Белого над ухом. Понятное дело, в друзья набивается, а своего дружка Вадима по боку. Сергей этого не одобряет. У Вадима Ольховского почему-то прозвища нет. Стоит над этим подумать. А может, и не стоит. Борьке Шустову, к примеру, пробовали кличку Шут приклеить – любит тот побалагурить на уроке, – да номер не прошел. Шустов только на Боряна откликался, а на остальные не реагировал. Правильный пацан. Было между ними одно недоразумение в недавнем прошлом, было, да сплыло. Разобрались что к чему, после того как кулаками помахали.

А Клаву нужно было Мегерой прозвать вечно она чем-то недовольна. Вот и сейчас решила свое дурное настроение на Волкове с Малышевой сорвать. Устроила им разбор полета, в сущности, по копеечному поводу. Волков сидит весь красный как рак, услышав про «очумелые ручки». Аня глаза опустила, в парту уставилась, ресницы дрожат, того и гляди разревется от обиды. За что страдают? Ответ прост: за любовь.

И вдруг в голову пришла мысль: «А ведь на месте этой провинившейся парочки запросто могли мы с Алиской оказаться, если бы не договорились сидеть по-старому: я – с Неделей, она – с Дашкой Свиридовой».

«Ты будешь меня отвлекать и сам не сможешь нормально учиться», – сказала Алиса нравоучительным тоном накануне первого сентября. Он не стал возражать по двум причинам:

Во-первых, всем парням вскоре и так станет ясно, что Алиска – его подружка. Весной Сергей об этом мог только мечтать, а сегодня это уже свершившийся факт. И с ним любому придется считаться. Он об этом позаботится.

А во-вторых, а может, даже и во-первых, Белый клятвенно заверил директора, что исправит хромающее на обе ноги поведение и будет следить за успеваемостью, особенно за химией, одним словом, за ум возьмется. Ему ведь без аттестата никак нельзя. Он в Высшую школу милиции собрался поступать, по стопам геройски погибшего отца. За это обещание Федор Степанович выдал Сергею путевку в десятый «Б». И не ему одному. Вместе с ним из девятого «В» перешло еще восемь человек, остальные отправились в десятый «А». Среди них еще один его друг по прозвищу Скрипач – Левин Илья. Вот такая занятная картинка нарисовалась. Учились ребята вместе столько лет, учились, шишки вместе набивали, характерами притирались, а потом развели их по разным классам и привыкай заново к коллективу, завоевывай авторитет. Сергею это, конечно, все равно, он в любом месте на месте. Как это получается, ему и самому непонятно, но с его мнением всегда считаются.

Тут Белый досадливо поморщился: нет, ничего не помогает на этот раз! Чем он ни пытается себя отвлечь, а визгливый голос Клавы, будто шрапнель, по нервам бьет.

– Распустил вас Михал Михалыч своим либерализмом и мягкотелостью! Три недели прошло после каникул, а вы все никак не соберетесь! Забыли, где находитесь? Так я напомню: это школа, между прочим, а не дом свиданий! Вы пришли сюда знания получать, а не за ручки держаться!

Волков скрипел зубами, скрипел, но последнего наезда не вытерпел, будто какая-то невидимая сила подняла его со стула.

– Я не понимаю, в чем вы нас с Аней обвиняете, Клавдия Петровна, – произнес он, старательно скрывая раздражение. – Что мы такого ужасного совершили? Подумаешь, за руки взялись. Это ведь учебному процессу не мешало, может, еще и помогало. А насчет дома свиданий... – Его губы тронула усмешка. – Я понятия не имею, что это за дома такие, так что придется вам на слово поверить.

Клава изумленно округлила глаза, подведенные ярко-синими тенями:

– Волков, ты соображаешь, что говоришь?

– А что я говорю? Я всего лишь повторил ваши слова, что школа не Дом свиданий.

Произошло то, что и должно было произойти. Клавин перст негодуюше указал на дверь:

– Вон из класса! Немедленно!

Коренастый Волков спорить не стал. Под напряженный шумок одноклассников собрал свои вещички, шепнул что-то Ане: мол, держись, альпинистка моя, скалолазка моя, и направился к двери – невозмутимый, уверенный в своей правоте.

– После шестого урока зайдешь в учительскую! Там и договорим! – выкрикнула ему в спину Клава.

Казалось, на этом все и закончится. Так нет. Как выяснилось чуть позже, все только начиналось. В кабинете, где было без малого двадцать пять человек, раздался грохот. Аня Малышева подхватила сумку, вскочила и бросилась вслед за Волковым, на бегу размазывая слезы.

– Малышева, не дури! Сядь на место! – попыталась вразумить ее математичка.

Аня в ответ резко хлопнула дверью. На парте остались ее учебники и тетради. По рядам прокатилась волна ропота, впервые за последние десять минут.

– Тихо! А ну прекратить разговоры! – Клава стукнула ладонью по столу. Темные глаза буравчики вперились в Юльку-старосту: – Туполева, передай Малышевой, что без родителей я ее на свой следующий урок не допущу, и Волкова тоже.

Решив, что конфликт исчерпан, Клава в режущей слух тишине направилась к доске, взялась за мел:

– Итак, чтобы доказать тождество...

– Клавдия Петровна, но ведь так же нельзя! Вы же не правы! – неожиданно услышал Белый и резко, всем корпусом, развернулся назад, чтобы взглянуть на Дашку, Алискину подружку, потому что это был ее голос. – Вы так о любви говорили, будто это что-то неприличное. А ведь любить – это самое естественное в мире состояние, – не унималась девчонка. – Любить себя, любить людей, любить жизнь. Торнтон Уайлдер, американский писатель, сказал, что есть страна живых и есть страна мертвых. И мост между ними – любовь... Единственный способ выжить... – И после короткой паузы Дашка, взглянув прямо в глаза математичке, произнесла звонким голосом: – Я думаю, что вы, Клавдия Петровна, напрасно обидели Аню и Ваню. И мне кажется, что вы должны перед ними извиниться.

«Вот это номер! Как Дашка нас всех сделала! Умыла по полной программе!» – искренне восхитился Белый, хотя и почувствовал легкую досаду: все, и он в том числе (и неважно из-за чего), проглотили это дерьмо. Все, кроме Дашки!

Что это с ней приключилось? Молчала, молчала столько лет, и вдруг – нате вам – выдала! Или эта тема ее так взволновала? Сергей прищурился и, пожалуй, впервые за эти три учебные недели присмотрелся к Дашке. Вроде бы все такая же худенькая, как тростиночка, личико по-детски нежное, все та же медово-каштановая коса почти до пояса, гладкие волосы на прямой пробор расчесаны. Сколько он себя помнит, у нее всегда либо коса, либо «хвост».

И все же что-то в ней изменилось за лето какая-то она другая стала Дашка. Может, все дело в розовой кофточке? Такие все девчонки носят – на два размера меньше, чем нужно. С некоторых пор Белый стал замечать такие вещи, да и другие парни тоже вдруг прозрели в этом году, на одноклассниц совсем другими глазами смотрят. Короче, проснулся конкретный интерес к противоположному полу.

«Нет, наверное, все дело в золотистом загаре, – решил Белый. – Она ведь на Волге отдыхала, а там солнце не чета кипрскому, за неделю не смоешь».

Словно почувствовав его взгляд, Дашка посмотрела на Сергея, их глаза встретились всего лишь на миг, а потом оба почти одновременно взглянули на Клаву.

– Значит, ты, Свиридова, считаешь, что я незаслуженно оскорбила эту парочку? – спросила Клава. – И должна принести им свои извинения?

– Да, я так считаю, – не отступала Даша.

– Тогда, думаю, тебе будет что обсудить с ними за дверью! Есть еще в классе такие, кто считает, как Свиридова? – Клава сурово посмотрела на класс.

Белый уже давно разобрался, что к чужому мнению математичка относится, как полному недоразумению, не выдерживающему никакой критики. Но больше молчать не было сил. Все! Его терпение не беспредельно. И плевать ему на то, что он дал слово Федору Степановичу быть на уроках тише воды ниже травы и что у него в журнале уже стоит двойка по химии и еще одна на подходе.

Сергей встал:

– Я так считаю. – И, не дожидаясь учительского распоряжения, он стал запихивать вещи в рюкзак.

– Правильно, Белов. Прошу на выход вслед за Волковым, Малышевой и Свиридовой.

– Что и требовалось доказать! – язвительно заметил Белый.

Ничего не поделаешь, когда он срывался с катушек, его трудно было вразумить.

Лицо Клавы мгновенно побагровело, почище чем у Волкова несколько минут назад, а глаза превратились в злобные узкие щелки. Она обвела ими класс и, чеканя слова, произнесла:

– Учтите, десятый «Б», я никого не держу на своих уроках, но, прежде чем кто-то из вас уйдет в знак глупой солидарности или еще по каким-то там соображениям, советую учесть все последствия своего поступка!

Услышав эту неприкрытую угрозу, Неделя задергался:

– Белый, чего делать-то? – Он тоже был у завуча на заметке.

– Сам решай. Тут я тебе не командир, – тихо ответил Сергей.

Хороший у него друг, одно плохо – соображалка у Недели туго работает. Правда, и расстраиваться из-за этого особого повода не было: природа так справедливо устроена, что, обделив человека в чем-то одном, непременно компенсирует недостаток. Неделя был здоров как бык, косая сажень в плечах – не обхватишь и кулачищи пудовые. Он часто пускал их в ход, но не просто так, а всегда по делу. Сколько они с Белым наездов плечом к плечу выстояли – не сосчитать! Они ведь дворовые парни, не отморозки какие-нибудь, но с уличной жизнью знакомы и знают: если на тебя накатили, то не сопли нужно распускать, не разговоры на пустом месте разводить, а отвечать ударом на удар.

В коридоре Белый сразу заметил Дашу и направился к ней широким шагом. Она стояла у дальнего окна одна и старательно выводила что-то тоненьким пальцем на пыльном стекле.

– Вот ты, оказывается, какая! Шумная, да умная! – проговорил Белый, подходя к ней.

Даша, заслышав его голос, вздрогнула и быстро размазала ладонью буквы на стекле.

– Чего молчим? – Сергей усмехнулся и незаметно покосился на размытое пятно. – Поздно овечкой прикидываться, когда такое замутила! – продолжил он автоматически, думая о стертых буквах на стекле.

– Ну, положим, не я замутила. – Даша наконец-то обернулась, вытерла ладонь об ладонь и неожиданно сказала: – А я знала, что ты следом за мной выйдешь.

– Неужели? – Он прислонился спиной к стене.

– Да, знала, – без всякого кокетства ответила девушка и посмотрела на него своим строгим, чуть задумчивым взглядом. – Только зря ты это сделал, Сереж. На тебе ведь за всех нас отыграются.

– А-а, не бери в голову, прорвемся! Не впервой! – Белый сверкнул открытой белозубой улыбкой.

Он знал ее силу. Она ему от отца досталась вместе с фамилией. А так Сергей больше на мать походил: смуглый, волосы черные как ночь, на воротник небрежно спадают, глаза синие, нос прямой – не большой, не маленький, короче – обычное лицо, нормальное. Вот роста ему явно не хватает. Чуть выше среднего и в плечах не широк. По сравнению с Неделей он пацан. Но это только так кажется: силы ему не занимать, удар резкий и быстрый, реакция отменная, и она иногда выручает лучше, чем мускулы приятеля.

Словно отзываясь на его мысли, скрипнула дверь, и из кабинета вышел Неделя, а следом за ним... целая толпа: Лиза Кукушкина, Туся Крылова, Васек, точнее сказать, Василиса Остапенко, которую все с ее молчаливого одобрения называли Васьком за мальчишеские замашки, за ней Марина Голубева по прозвищу АББА. Она была без своей сестры-подружки Юльки Туполевой, второй половинки АББА. Оно и понятно: та староста, отличница, ей по штату не положено, не то что Маринке. Шествие замыкал Борька Шустов.

– Ой, что это? – удивленно прошептала Свиридова.

– Думаю, наше подкрепление. Нехилое, между прочим, – пошутил Белый, заметив, что одноклассники двинулись к ним, шумно переговариваясь, и уже когда ребята оказались рядом, он на полном серьезе произнес: – Молодца, перцы, своих в обиду не даете.

– А как же потом на себя в зеркало глядеть? – охотно отозвалась Туся, обожающая свое киношное отражение: недаром она на телевидении снималась в молодежном сериале.

– Я тоже перед собой отчитываюсь, – поддакнула Маринка. – Родители приучили.

– А я вот где-то прочитала, что нужно проживать каждый свой день как последний, потому что когда-нибудь он наступит, – подхватила эстафету Лиза Кукушкина, тряхнув рыжими кудряшками. – Но ведь действительно, если вдуматься...

– Любите вы, девчонки, свою начитанность проявлять, особенно ты; Лизка. Сразу видно, будущая литераторша. Сказала бы просто: совесть заела, – бесцеремонно оборвал ее Борька и без всякого перехода обратился к Дашке: А где эта парочка «ручных»голубков, из-за которых мы здесь митингуем?

– Не знаю. Наверное, упорхнули. Я, во всяком случае, их в коридоре не застала, – спокойно и даже как-то меланхолично отозвалась Даша.

И Белый не удержался от мысли: «Неужели эта девчонка только что поставила по стойке смирно Клаву?» Перед ним была прежняя Даша: тихая, серьезная, строгая. И он вдруг задумался: «А какая из них настоящая? Та или эта? Эта или та? А может, обе?» Выходит, он ее совсем не знает. А что он вообще о ней знает? Знает, что она живет с отцом, без матери, что он у нее бывает в частых разъездах и Дашка в это время одна справляется дома, вот, пожалуй, и все. Он даже не знает, что случилось с ее матерью? Как -то раньше ему не приходило в голову задавать себе подобные вопросы.

В этот момент дверь кабинета математики в очередной раз со скрипом отворилась, и оттуда вывалился Виталик Комаров.

– О, классно, что вы еще не ушли! Ну чума, во-о-ще! – Он зашагал к ребятам, подтягивая на ходу свободные джинсы с огромным количеством карманов. На губах Комара играла бесшабашная улыбка рубахи-парня: – Прикинь, Белый, Клава совсем разума лишилась. Я пока вещички на выход собирал, она самостоятельную врубила по новой теме. Задание на доске написала, сказала, что в конце урока тетрадки соберет, а отметки в журнал пойдут.

Борька присвистнул в ответ на эту новость. Васек выразилась яснее:

– Еха-моха.

Неделя поскреб в затылке. Белый равнодушно пожал плечами, как бы говоря: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось. А Туся с лихой беспечностью заявила:

– Ну характеры мы свои проявили, двойки за самостоятельную нам от Клавы обеспечены. Спрашивается, что дальше делать будем?

– А пошли в кафешку на углу? – предложила Маринка. – Там сейчас народу почти нет.

– У меня денег шиш с маслом, – вывернул карман потрепанных джинсов Неделя.

– Ничего, на круг скинемся, – успокоила Лиза.

– А что? Это мысль, раны по дешевке залижем, а заодно Клаве косточки перемоем, пусть поикает, – беспечно отозвался Борька, взглянув на часы.

Часы у него были командирские, классные часы, дедовские. Все парни, и Белый среди них, завидовали Борьке, когда он вот так выбрасывал руку вперед и смотрел на круглый, плоский циферблат размером с походный компас. У этих часов, поговаривают, была своя история. Борька вроде как отдал их Алене Серовой, когда та уезжала летом к вновь обретенному отцу погостить. В общем, они стали чем-то вроде залога, чтобы Ленка вернулась в Москву, потому что Борька ее любил и не хотел потерять. Часы он обратно получил, а вот Алена его вместе бабушкой и сестренкой насовсем к отцу на Алтай перебралась. Любовь – любовью, а жизнь-жизнью, она диктует свои законы, и никуда от этого не денешься. Но Борька держится, виду не показывает, как ему тошно.

– Без двадцати два, – озвучил время Борька и, перевернув черную бейсболку с надписью «Nike» козырьком назад, сказал: – Ну что, двинули, а то через двадцать минут здесь пройти будет негде.

Все почему-то взглянули на Белого, словно ожидая его одобрения. Все, кроме Даши. Она смотрела под ноги.

– Нет, ребят, у меня дело одно неотложное.

А насчет стратегии и тактики завтра перед уроками покумекаем. Утро вечера мудренее.

– А-а, ясненько, к Алиске своей болящей побежишь! – Васек подмигнула Белому: – Привет ей от нас передай, пусть лечится как следует.

– Ага, пусть поправляется. Ты как там, соблюдаешь положенные меры предосторожности? – сострил Шустов.

– Заканчивай, Борян! – Белый слегка, без замаха, ткнул его в корпус кулаком.

– Ой! – отреагировал тот, но не замолчал: – Чего заканчивай! Я серьезно. – Тон его говорил об обратном. – Может, у нас в классе вирус бродит. Второй случай как-никак.

– А кто еще болеет? – наморщила лоб Лиза, вспоминая.

– Как же, Варька Дробышева в школу уже неделю не ходит, – подсказал Борька.

– А ведь верно, – подтвердила Туся. – Я ей на днях домашку диктовала по телефону.

Варя Дробышева была настолько незаметна в классе, что о ней редко вспоминали. Вот и сейчас, едва вспомнив, практически сразу же забыли. Шумно переговариваясь, ребята отправились к выходу.

– Ну чо, я с ними? – просигналил Неделя. Белый едва кивнул:

– Конечно, – и, взглянув на притихшую Дашку, неохотно предложил: – Не хочешь составить мне компанию?

Честно говоря, его не радовала перспектива оказаться у Алиски вместе с Дашкой – это перечеркнуло бы все его радужные планы на ближайшие часы, – но не предложить ей этого Белый не мог. Все же они подружки.

Даша отрицательно покачала головой:

– Нет, иди один. Передай Алиске, я ей вечером позвоню, часов в девять.

Все так же не глядя на него, она закинула пестрый рюкзачок на плечо и поспешила за остальными.

Проводив взглядом ее тонкую фигурку, Белый почувствовал что-то вроде укола совести и покосился на окно, стараясь разглядеть в расплывчатых очертаниях намек на какие-то буквы. Нет, ничего разглядеть невозможно, но что-то внутри подсказывало ему, что там, на стелке, было написано его имя – Сергей. Иначе зачем так поспешно уничтожать следы?

Белый знал, что нравится Дашке. Очень нравится. Во всяком случае, прошлой весной дело обстояло именно так. Но вроде никто об этом не догадывался, кроме него самого. Похоже, даже Алиска была не в курсе, что однажды Дашка подловила его одного на перемене и позвала в кино. Пролепетала что-то насчет убойного фильма, которым все парни восторгаются, а он ей ответил:

– Извини, Даш, мне некогда. Сегодня «Спартак» с «Аланией» играет. Принципиальный матч, никак пропустить нельзя.

И услышал:

– А можно мне с вами на стадион? Васек ведь пойдет.

– Ты что! – растерялся Сергей, что редко с ним случалось. – Васек – это Васек, свой парень. А тебе там не место. Там же кругом... ну это... ненормативная лексика...

О разборках после матчей, когда у самых безбашенных фанатов в ход шли камни, ремни, бутылки и прочий вспомогательный материал, он вообще не заикнулся. Как промолчал и о том, что происходит на трибунах во время самой игры. Это с экранов телевизоров все выглядит чистенько, честь по чести, флажки там: «Оле-оле! Россия, вперед!»А в реальности все намного круче. Потасовки, петарды, перебранка с милицией – обычное дело. Нередко до мордобоя доходит. Сам Белый относил себя к сравнительно миролюбивым болельщикам, но это вовсе не означало, что он не дорожил честью «Спартака». Приходилось и ему «махаться», когда наезжали.

Короче, Белый никак не мог представить Дашку на стадионе и вообще не мог представить ее рядом с собой. Однако она проявила упорство.

– А завтра? – спросила Дашка, нещадно теребя косу. – Может, завтра сходим в кино? Завтра ведь нет игры.

Тут Сергей понял, что нужно действовать напрямую. Ну действительно, зачем обнадеживать девчонку понапрасну?

– Понимаешь, Даш, – сказал он ей как можно мягче, – ты, конечно, хорошая девчонка, и я к тебе нормально отношусь, но давай сразу пробьем ситуацию – у нас; с тобой ничего не получится. Характер у меня шебутной, не всякая с ним справится.

Это он на Алиску намекал, на бойкую да красивую. Между ними как раз в то время искорки начали проскакивать.

Дашка не глупая, поняла, о ком идет речь. Ни слова не говоря, она как-то странно улыбнулась, словно не ему, а своим мыслям, и ушла. Ушла как сейчас, не взглянув на него, и на следующий день Белый даже усомнился: а был ли между ними тот разговор или ему это только почудилось? Потому что Дашка вела себя с ним как обычно: разговаривала, давала списывать домашку, по-прежнему неодобрительно поджимала губы, когда он что-нибудь откалывал. И на их с Алиской дружбе это никак не отразилось. Вообще вроде бы ничего не изменилось: Алиска по-прежнему сидела за одной партой с Дашей, гуляла по вечерам с Игорем Самохиным из одиннадцатого «А» и изредка поглядывала на Белого, как бы между прочим напевая при нем:

Все, что тебя касается,

Все, что меня касается,

Все только начинается,

Начинается....

Ну и началось этим летом, точнее, с выпускного вечера... Белый ее тогда в первый раз домой проводил. Теперь он у Алиски часто бывает: чай пьет, телик на удобной тахте смотрит, с родителями вежливо здоровается и прощается, когда такой случай выпадает. Они к нему нормально относятся. Отец Алискин его в шутку женихом называет. Сергей не возражает, только про себя посмеивается: «Прямо как у нас в дачном поселке. Взялся за руки – женись!» Может, он когда-нибудь и женится, и возможно, на Алиске, но это все в далеком будущем, куда не заглянешь. Хотя, что скрывать, отношения у них не совсем гладко складываются. Любит Алиска покапризничать, на своем настоять. Дня не может прожить без того, чтобы ею не восхищались. Ну так есть чем восхищаться. Алиска классная девчонка, все при ней, хоть сейчас на конкурс красоты выставляй: льняные волосы ниже плеч, глаза прозрачно-зеленые, с этакой лукавой хитринкой: мол, ты меня не догонишь и от меня не убежишь...

«О, кстати, пора к ней бежать», – подумал Белый, прикидывая, сколько у него в кармане денег и что он на них сможет купить.

Жили они с матерью не особо шикарно, но и не бедствовали. Мать работала в магазине, и еще пенсия за отца. В общем, на жизнь хватало. Квартира у них была двухкомнатная в обычной башне, машина хоть и старая, но на ходу. Теперь ее мать водила, а иногда и он за руль садился, хотя до прав было далеко. В обносках Серега не ходил, а из всех шмоток отдавал предпочтение джинсовому костюму, свежей футболке и удобным бутсам. Зимой он носил матерчатую куртку, весной и осенью – ветровку. Кожу Сергей терпеть не мог. Он в ней задыхался и удивлялся, когда парни выкладывали за это стильное неудобство немалые деньги.

Как ни странно это кому-то покажется, но, возвращаясь домой, Даша Свиридова тоже вспоминала события полугодичной давности. Конечно же она думала о Сережке Белове. Она постоянно о нем думала. Он был особенный, он отличался от всех ребят. Ни один из них не мог с ним сравниться. У него были властные жесты, четкие черты лица, не идеальные, но красивые, уверенная походка. Он всегда был подтянут, ходил с гордо поднятой головой, говорил всегда спокойно, с достоинством. Даже когда он опаздывал на урок или его вызывали в учительскую на разборку, он никогда не оправдывался, не извинялся. Учился Сережка неважно, но не потому, что у него не было способностей, а потому, что ленился лишний раз учебник открыть. Захотел бы, знал ту же самую химию от А до Я. Слов нет, он, конечно, любил похулиганить, но при этом у него было обостренное чувство справедливости. В такого парня трудно было не влюбиться, и Даша сама не заметила, как влюбилась. Но это была тайная любовь. Никто в классе о ней даже не догадывался. Да что там в классе! Алиска и та ничего не подозревала. Как все счастливые люди, она была чуточку эгоистична и беспечна.

А Сережка ходил по школе с приятелями, девчонки для него вроде бы не существовали. Похоже, ему нравился только футбол. Вот что он мог обсуждать с дружками часами, и глаза его синие-пресиние сверкали, как две звезды в темном небосводе. Казалось, Даше радоваться нужно: не она, так ведь и никакая другая его не интересовала. Но нет, не получалось. В каждой улыбнувшейся ему красавице, в каждой пошутившей с ним ровеснице она видела угрозу своему счастью. Сердце ее начинало ныть при мысли: а вдруг он влюбится в одну из них? Что она тогда станет делать? И вообще как тогда дальше жить? Ведь ее любовь к нему не имела границ – как бесконечность. Ей и в голову не приходило подойти к Сергею первой, куда-то его пригласить, в общем, проявить инициативу. Она считала, что девушка должна ждать, когда ее заметят.

Но однажды у нее с Алиской зашел разговор, который заставил ее действовать. Они сидели у Даши дома, делали вместе уроки, и вдруг Алиска, томно вздохнув, произнесла:

– Любви хочется...

– Чего-чего? – переспросила Даша, погруженная в математические дебри.

– Любви! – внятно повторила Алиска, и пришедшее в эту секунду решение уравнения моментально вылетело у Даши из головы.

Ничего себе заявочка!

Уж кому-кому, а подружке грех было на это жаловаться. Мальчишки кружили вокруг нее, как шмели вокруг прелестного благоухающего цветка. С восьмого класса бесконечные романы – длинные и эпизодические. Так Алиска листала страницы скучной и обеспеченной жизни. Один раз Даша пошутила на эту тему: «Ты что, поставила себе программу максимум и уверенно идешь на рекорд?» Алиска шутку не оценила. С тех пор они особо о чувствах не разговаривали. Точнее, Алиска делилась с ней то одной победой, то другой, а Даша внимательно слушала и помалкивала. Ей нечем было похвастаться.

– Это тебе-то, красавица, не хватает любви? – усмехнулась Даша, впрочем невесело.

Сергей Белов по-прежнему видел в ней только одноклассницу, у которой можно легко списать домашнюю работу или сдуть самостоятельную по химии. Тут он всегда выбирал ее, вернее, не ее, а ее вариант.

– Представь себе, не хватает! – Алиска надула пухлые губы, подкрашенные дорогой помадой персикового оттенка, но тут же вышла из образа обиженной: – Вот и ты туда же – «красавица»! Ну, красавица! А толку что? Если бы мне каждый раз по доллару давали, когда это говорили, Я бы давно миллионершей стала.

Дашка, у которой неплохо было с чувством юмора, коротко рассмеялась:

– Я бы на этом не разбогатела.

Теперь Алиска прыснула в ладошку: красотой Даша не отличалась. И знала об этом. Единственная гордость – тяжелая коса. Только кто ее сейчас замечает! Это в старину ценили. И вообще с ней неудобно, хлопот много – мыть, расчесывать, причесывать, а отрезать рука не поднимается. Да и кто его знает, может, только хуже себе сделает?

Хотя Дашин отец утверждал, что она, как и ее мама, красива опасной красотой: скрытой, той, которую не каждому дано разглядеть. «Именно такие лица с несовершенными формами, – любил повторять он, – художники и вообще одухотворенные личности во все времена считали источником притягательности и вдохновения». Дашка не очень-то в это верила. У любящего отца всегда есть в запасе тысячи способов, чтобы успокоить дочь. Но и по поводу собственной внешности особо не комплексовала. Какая есть, такая есть.

– Нет, я серьезно, – сказала Алиска, перестав улыбаться. – Всем парням от нас, девчонок, одно только и нужно. – Тут она многозначительно посмотрела на Дашу, чтобы той стало ясно, о чем идет речь. Даша знала, подружка любила целоваться до самозабвения, но руки распускать не позволяла. – А мне хочется большой и чистой любви. Вон как у Малышевой с ее Волковым. Везде вместе, всегда воркуют, как голубки.

– Ну не везде и не всегда. Иногда и они ссорятся, – возразила Даша.

– Да брось! Волков готов ботинки Анькины лизать, – вздохнула подружка. – Даже в Прагу ее с собой возил, маме родной представлял. А хочешь скажу тебе одну вещь?

– Ну скажи, – рассеянно согласилась Даша. Она вроде бы сообразила, как доказать тождество.

– Мне кажется, что Белый в меня влюбился. Авторучка выпала из Дашиных рук, покатилась по столу и упала на пол:

– А почему ты так думаешь?

– Ну это вообще на подсознательном уровне работает. Сама понимаешь, у меня опыт в этом есть. В общем, похоже, парень повзрослел. Созрел, так сказать, для серьезных отношений. Но главное, мы же спектакль этот затеяли ставить с «бэшками».

– А он-то здесь при чем? – спросила Даша, мучительно соображая, как же от нее укрылось, что между Белым и подружкой что-то происходит.

– А при том, ко мне их Кахобер подошел, попросил, чтобы я с Сергеем поговорила насчет роли герцога. Я заикнуться не успела, а Белый мне: «А ты там будешь играть?» Я отвечаю: «А как же! Перед тобой, солнышко, леди Винтер». А он улыбнулся своей фирменной улыбочкой в тридцать два зуба, ну, ты сама знаешь, как он это делает, и говорит: «Тогда я согласен». Как тебе?

– Мне? – произнесла Даша онемевшими губами. – Мне ничего, – и схватилась за соломинку, как утопающий. – А как же Игорь? Ты же говорила, что на этот раз все серьезно.

Алиска в последнее время с Игорем из одиннадцатого «А» встречалась. Стоило ему появиться в прошлом году в школе, как старшеклассницы прозвали его Томом Крузом. Алиска его у Вики Смирновой отбила, первой красавицы школы, и очень этим достижением гордилась.

– А что Игорь? – помолчав, сказала Алиса. – Я же от него не отказываюсь. Но у нас с ним в последнее время что-то не клеится, призналась она и принялась за решение уравнения.

А Даше стало не до синусов и косинусов; Она решала для себя совсем иную задачку. Гораздо сложнее, не с двумя, а с тремя неизвестными.

В любви, как известно, каждый сам за себя.

И потом, у Алиски ведь ничего серьезного с Сережкой не было. Пока. Нужно было срочно что-то делать, как-то менять ситуацию. И она решила: была не была. Спустя два дня, набравшись храбрости, Даша подошла к Сергею, чтобы пригласить его в кино. А вдруг сработает? Вдруг она привлечет его внимание, когда они будут вдвоем. Запинаясь и краснея, она промямлила что-то о том, что фильм всем парням нравится, убойное такое кино, и получила в ответ: «Извини, Даш, но ты мне не нужна». Нет, Серг: ей, разумеется, так не сказал, все же он неплохо к ней относился, но смысл короткого диалога был именно таков: мне нужна не ты, а Алиска. После этого Даше ничего не оставалось, как уйти. И она ушла. Молча. Без слез. А душа ее при этом кричала на всю Вселенную: «Глупый слепец! Как же ты не видишь – тебе нужна только я! Я одна и никто другой!»

Шли дни. К концу приближалась последняя четверть. Репетиции, экзамены, все будто с ума посходили. Что же касается Даши, то она, как ни странно, продолжала на что-то надеяться. А потом случилось то, что случилось. Сергей сначала приклеил охранника к стулу, а чуть позже подрался с Борькой Шустовым. Как все утверждали, эти подвиги он совершил из-за Алиски. Она к тому времени уже рассталась с Игорем, или он с ней расстался, ну да это неважно. Главное, что Алиска устремилась на поиски новой большой и чистой любви. После выпускного бала, когда Сережка отправился провожать Алиску, Даша окончательно прозрела и поняла – чуда не произойдет. Сергей для нее навсегда потерян.

Она уговаривала себя: «Брось! Он не стоит твоих слез. Ничего в нем особенного нет – это все твои выдумки». Но напрасно Даша занималась самовнушением. Сердцу нельзя приказать разлюбить. Впрочем, и полюбить тоже...

Спустя два дня Даша уехала в Кострому к сестре отца на все лето, а когда вернулась двадцать восьмого августа, то узнала, что Алиска и Сергей теперь вместе. И услышала она об этом не от кого-нибудь, а от самой подруги. На губах Алисы играла гордая улыбка:

– Можешь поздравить, мы с Белым встречаемся. Ты же знаешь, я влюбчивая, но на этот раз все не так. Он то, что мне нужно.

И хотя Даша уже не первый раз слышала от Алиски похожую фразу, она сказала:

– Поздравляю! – и даже нашла в себе силы улыбнуться в ответ.

С первого сентября, когда они собрались в десятом «Б» классе, все пошло по-другому. Как будто появилась новая точка отсчета. Жизнь Даши стала иной. Не лучше, не хуже – просто иной. И сама она изменилась, пережив первое разочарование в любви. Даже Алиска это заметила:

– Что-то с тобой не так. Влюбилась, что ли?

– Влюбилась. Только не спрашивай в кого, у нас с ним все равно ничего не может быть, ответила Даша.

Алиска не стала настаивать, видно, решила, что Дашкино увлечение осталось в Костроме. А может, она горела желанием поскорее рассказать Даше о том, как у нее развивается роман с Сережкой, но Даша ее на первом же слове оборвала:

– Прости, Алис, мне совсем не хочется говорить на любовные темы.

– Ну как знаешь; – пожала плечами Алиска, недовольно нахмурившись.

И хотя они по-прежнему назывались подругами и по-прежнему сидели за одной партой, после того разговора словно трещинка пролегла между ними, малозаметная, но все же... Алиска больше не делилась с ней секретами, как там ее роман продвигается, и Даша была этому только рада. Да и видеться они с Алиской стали реже, все больше в школе. А для Сергея она по-прежнему была просто одноклассница, девчонка, каких вокруг много, и только сегодня он, кажется, заметил ее – Дашу Свиридову. Как принято говорить в таких случаях: не было бы счастья, да несчастье помогло. Только это ничего не меняет...

А в это время Белый стоял перед Алискиной дверью. В одной руке он неловко держал распустившуюся розу на толстом длинном стебле, шипы с которого он предусмотрительно попросил продавщицу срезать, другой нажимал на кнопку звонка. Заслышав легкие Алискины шаги, Белый внезапно прикрыл ладонью глазок. Вдруг захотелось сделать ей сюрприз, а заодно проверить ее бдительность. «В наше время следует соблюдать осторожность. Это во мне будущий милиционер заговорил», – успел подумать Белый, прежде чем услышал:

– Что за дурацкие шутки! Кто там? – Голос за дверью звучал, как и положено, настороженно и раздраженно.

– Это я, твой самый большой друг, – улыбаясь, ответил Белый словами из мультика.

Алиса сразу узнала его и насмешливо отозвалась:

– Ах, друг! Да еще и самый большой! Ну тогда заходи!

Щелкнул замок, дверь открылась, и она предстала перед ним во всей красе. Ну, прямо кукла Барби, доведенная до совершенства: макияж, прическа, наряд.

– Ты куда-то собираешься? – на всякий случай уточнил Белый.

– Только если ты меня куда-нибудь пригласишь, – с лукавой усмешкой сказала Алиска.

Белый промолчал: с деньгами был напряг, и Алиса, сообразив, что ответа на этот вопрос не будет, опустив густые накрашенные ресницы, уточнила:

– Роза мне?

– А-а-а, да... – Сергей протянул ей цветок.

Она приняла его как должное, без особого восторга, даже на спасибо не расщедрилась, а затем прислонила бутон к носу и разочарованно произнесла:

– У-у, совсем не пахнет.

– Это потому, что у тебя нос заложен, – пошутил Белый.

– Ничего не заложен! – надула губки Алиса. – Вот возьму и скажу завтра врачихе, чтобы выписала в школу. Надоело дома торчать. Температуры нет, кашля нет. По телику смотреть нечего. А почему ты вчера не пришел? Я ждала.

У Алиски была такая манера – перескакивать с одного на другое, у нее мысли так работали – хаотично.

– Извини, не получилось. – Сергей повесил куртку, стал стягивать бутсы. – С машиной провозился, профилактикой занимался.

– Мог бы позвонить, – сказала Алиска, вертя розу в руке.

– Да я в начале двенадцатого дома появился, поздновато для звонка, – принялся оправдываться Белый, надевая тапочки. – А сотка на зарядке была.

– Ясненько. А я, между прочим, тебе звонила. Где-то в районе десяти, после того как с Дашкой поболтала.

– Да? – Белый изобразил удивление. Странно, мать, наверное, забыла передать.

– Просто я ей не нравлюсь, – недовольно проворчала Алиска, раскусив его хитрость. Уж не знаю, чем я ей не угодила.

– Ну вот опять, – поморщился Белый, поднимаясь с пуфика.

– Не опять, а снова. Ладно, не будем о грустном. Кофе хочешь?

– Пока нет.

– Тогда пошли в комнату, нужно же твой цветочек пристроить. – Алиска взяла его за руку и потащила за собой.

Квартира у Алиски была пятикомнатная, огромных размеров. Отец Алиски «сидел на трубе», так говорят о тех, кто имеет хоть какое-то мало-мальское отношение к нефти, и поэтому они смогли без ущерба для семейного бюджета выкупить соседнюю квартиру и при помощи небольшой перепланировки сделать из двух смежных квартир одну, но большую. В Алискиной комнате метров этак в двадцать пять главное место занимали домашний кинотеатр и музыкальный центр. Еще у нее был огромный шкаф во всю стену, где хранились ее модные тряпки, компьютерный стол с суперкомпьютером, разумеется, широкое кресло, диван-кровать и кадка с экзотическим вечно цветущим растением.

Белый по-свойски расположился в кресле. Пока Алиска занималась с цветком, у него в голове бродили разные мысли. Сначала он подумал о том, что девичья душа – потемки. У Алиски с этим вообще беда. Сегодня одно, завтра другое. Сегодня хочу, завтра – не хочу. И как к этому привыкнуть? Не понятно. К этому в принципе привыкнуть невозможно. Потом он незаметно переключился на проблему с матерью. В общем-то, Алиска была права, оба это знали: Зинаида Юрьевна отнеслась к Алиске настороженно, а однажды в сердцах сказала: «Да я такой самовлюбленной девчонки ни разу в жизни не встречала! Никогда не упустит возможности подчеркнуть, что у нее все самое лучшее». – «Это ты обо мне?» – отделался шуткой Белый. Но в принципе мать понять можно на единственного сына, можно сказать святыню, посягнули. Алиска ведь была первой девушкой, которую он привел в дом на правах близкой подружки.

Наконец Алиска поставила вазу на стол, а сама забралась на диван, поджав под себя босые розовые пятки.

– Ну, теперь рассказывай, какие в школе новости.

– Есть кое-что неприятное, – сказал Сергей с ленцой в голосе.

– А что такое? – В глазах Алиски появился охотничий блеск.

– Да у Клавы крыша совсем покосилась. На Волкова с Малышевой наехала на алгебре. И главное, было бы из-за чего сыр-бор разводить... – Скупо роняя слова, без лишних эмоций, Белый рассказал все, что произошло в школе несколько часов назад.

Закончив, он взглянул на Алиску и удивился скептическому выражению, застывшему на се миловидном лице.

– Зря вы в это дело влезли, Белый. – Она звала его именно так, как и все. Только мать и Дашка всегда звали его по имени. – Они же не наши – эти Волков с Малышевой. Пусть бы «бэшки» за них копья и ломали. Это у них одна парочка из трех осталась.

– Но мы же теперь тоже вроде как «бэшки». Алиска уловила иронию в его тоне.

– Брось, ты отлично понимаешь, о чем я говорю. Мы же среди них случайные люди. Два года проучимся, и поминай как звали. А Клава стерва еще та, с ней лучше не связываться. – Алиска помолчала, но, видимо, школьные новости не давали ей покоя. – Да, дела! Значит, говоришь, Дашка встала и прямо так вот заявила: «Любовь – это мост между жизнью и смертью?»

– Примерно так, – отозвался Белый.

– Вот дуреха! Тоже мне, Дон Кихот в юбке!

– Она вообще-то сегодня в джинсах и в розовой кофточке была, – вспомнил Серега. Перед глазами на миг предстало строгое, чуть вытянутое лицо Дашки, и вопрос как-то сам сорвался с губ: – Слушай, Алис, а что с Дашкиной матерью случилось?

Было заметно, что Алиска растерялась:

– Кажется, при родах умерла. Когда Дашку рожала.

– Ни фига себе! – Белый опешил и уловил что-то недосказанное, неправильное в этой фразе и понял, что его царапнуло. – А почему «кажется»?

– Потому что Дашка не любит на эту тему говорить.

– Даже с тобой? – уточнил он. – Вы же подруги.

– Ну и что? – возразила Алиска, раздраженно передернув плечами. – Ты считаешь, если подруги, то все можно?

– Да нет, я так не считаю, – задумчиво отозвался Белый.

– Вот и я так не считаю. К тому же мы с Дашкой не такие уж близкие подруги. Я, если помнишь, с Зиминой Танькой больше дружила, пока она с родителями в Америку не укатила. Кстати, она скоро возвращается.

– «И дым Отечества нам сладок и приятен», – процитировал Белый насмешливо.

– Как же, держи карман шире! У папика контракт заканчивается, а продлить никак не удается. Вот и вся любовь к отечеству. Слушай, может, фильм какой-нибудь посмотрим? – предложила Алиска, как обычно легко сменив тему.

– Давай.

У Алиски была огромная фильмотека. Они остановились на «Трое».

– Иди ко мне, здесь лучше видно, – похлопала Алиска ладошкой по дивану.

Видно было хорошо отовсюду, поскольку экран был в полстены, но Белый с превеликим удовольствием перебрался к ней. Что ни говори, а тянуло его к Алиске.

Старый фильм они смотрели урывками, все больше грызли соленые орешки, болтали о том о сем и целовались солеными губами. А когда стало темнеть и Белый собрался уходить домой, Алиска, выйдя его проводить, сказала, помявшись:

– Знаешь, я, пожалуй, еще «поболею» до конца недели, раз уж мне такая возможность представилась. А ты будешь меня, навещать каждый день и все-все-все мне рассказывать.

– В пятницу я не смогу, Алис. Наши с арейцами играют в Лужниках, – сказал Белый и внутренне напрягся.

Они постоянно об этом спорили. Алиска считала, что все его свободное время должно принадлежать ей. У него на этот счет было свое собственное мнение. Особенно когда речь заходила о футболе. На этот раз Белого ждал приятный сюрприз. Алиска не стала возражать.

– Так уж и быть, один вечер погрущу без тебя. Но только один. – С обольстительной улыбкой она потянулась к нему.

Когда она так улыбалась, Белый готов был простить ей все ее капризы и на многое закрыть глаза.

На улице Белый втянул в легкие сырой прохладный воздух и полез за сигаретами. Мелькнула мысль, что Алиска решила не ходить в школу, чтобы не нарываться на неприятности. Что ж, ее право. Хотя ей-то ничего не угрожает. Она при этом не присутствовала. Да, не ожидал он от отчаянной вроде бы девчонки такой практичной осторожности. Но он и от Дашки ничего похожего не ожидал. И вроде бы подружки сказали ему примерно одно и то же: «Не нужно было тебе в это дело лезть». Но, как выяснилось, ими двигали совершенно разные мотивы.

Мысли сразу же повернули в другую сторону, подумалось: «Надо же, Дашка-то мать совсем не знала». Ему в жизни больше повезло. Они с отцом успели и на рыбалку поездить, и на стадион походить, и о многом поговорить. Тут же вспомнились его слова: «Знаешь, сын, я думаю, что любой человек в жизни проходит через определенные этапы. И что бы ты ни делал, у тебя все равно будет первая любовь, потом вторая, так или иначе, но тебя когда-нибудь предадут, все равно наступит момент, и ты совершишь то, чего не должен был совершать. А потом из этих ошибок сформируется личность, и какой она станет, зависит от тебя самого».

А Алиска провожала Белого взглядом с высоты восьмого этажа и думала, что она правильно поступила, решив выждать и не ходить в школу. Она привыкла доверять своей интуиции, а та настойчиво уверяла, что одним устным внушением этот инцидент не ограничится. Было что-то тревожное в том, что полкласса ушло, а полкласса осталось. В общем, Алиска чувствовала, что неприятности в десятом «Б» только начинаются и будут расти, как снежный ком. Спрашивается: зачем ей эти проблемы, если выпал белый снег?

Наверное, в этот вечер у многих ребят из десятого «Б» екало сердечко при мысли, а что будет завтра. Как ни крути, а в классе возник конфликт между учениками и учителем. Эта мысль беспокоила и Дашу. Она давно уже приготовила уроки, сделав их с особой тщательностью, чтобы придраться было не к чему. Потом Даша недолго готовила на кухне под зажигающие шлягеры российской попсы, доносившиеся из большой комнаты, еще раз набрала номер Алиски, у той опять было занято, и только после этого пошла к отцу, чувствуя, что без разговора не обойтись.

– Пап, а пап! – заглянула она в комнату. Отец вроде бы смотрел телевизор, рядом на тахте лежал пульт. Телевизор орал, глаза у отца были закрыты. Даша подошла, взяла пульт, хотела выключить телик и тихонько выйти, но отец услышал, как она вошла.

– Даш, ты чего? – спросил он спросонок.

– Да ничего, – проворчала Даша, забывая о той нежности, с которой она только что глядела на спящего отца. – Вечно включишь телевизор на всю катушку и спишь под него. И главное, телик орет – ты спишь, а я тихонько подошла – так ты сразу глаза открыл!

– А-а, понятно, – зевнул отец, поднимаясь. Он потянулся – крепкий, высокий, недавно сорок пять лет исполнилось, ни единого седого волоска в темно-каштановой шевелюре, о таких говорят: мужчина в полном расцвете сил.

– Дочь, а который час? – поинтересовался он.

– Десять часов.

– О! Самое время кофейку выпить перед сном. Хочешь, я и тебе сварю? – Он подмигнул дочке, чтобы она не сердилась на него, точнее, на его привычку спать под звук телевизора.

– Не подмазывайся, – сказала Даша, смеясь. – Я и сама тебе сварю, а вообще-то мне с тобой поговорить нужно.

– Раз нужно – поговорим, – охотно согласился отец, улыбаясь.

С отцом они жили дружно. Он растил ее с пеленок. Из роддома один забирал. Даша, конечно, этого не может помнить, но ей рассказывали и отец, и соседи по дому, как он с ней нянькался, из бутылочки кормил, по ночам не спал, когда у нее зубки резались или температура поднималась. Он ее и в первый класс один повел, с огромным букетом цветов, с новым ранцем, в красивом платье. С девчонками и мальчишками все больше были мамы, бабушки, а с ней рядом стоял папа. Он всегда был рядом с ней.

Маму Даша не знала, совсем. Она умерла при ее родах. Они с отцом часто ездили на Николоархангельское кладбище, где была ее могила, однако, приходя туда, Даша не чувствовала той удушающей боли, что живет в сердцах людей, которые потеряли близкого человека. Она вглядывалась в черты лица миловидной женщины, которая смотрела на нее со снимка на гранитной плите, находила между ней и собой определенное сходство, но слезы на глаза у нее не наворачивались, и особой скорби она не испытывала. А ведь черствой и бездушной себя никогда не считала. Наверное, если бы Даша задумалась об этом более глубоко и заглянула бы внутрь себя, она бы нашла этому душевному дискомфорту логическое объяснение и, возможно, не одно, но она старалась как можно реже думать об этом.

– Ну, так о чем ты хотела со мной поговорить? – напомнил отец, когда Даша разлила по чашкам кофе, порезала кекс с изюмом.

– Да, понимаешь, тебя на днях могут в школу вызвать.

– В связи с чем? – Густая темная бровь удивленно приподнялась вверх.

Даша рассказала о том, что случилось на алгебре.

– И главное, пап, я сама от себя такого не ожидала! Вдруг не смогла промолчать. Вскочила, начала что-то доказывать, объяснять, отлично понимая, что Клавдия Петровна никогда не признает свою неправоту. Для нее существует только два мнения – свое и неправильное! горячилась Даша. – И что удивительно, из-за такой малости целый скандал раздула!

– А большие скандалы, они как раз из-за ерунды и начинаются, – весомо и мудро сказал отец и добавил: – Только знаешь что, дочка, я в школу прийти вряд ли смогу. Послезавтра утром в Литву уезжаю за спальнями да за всякой плетеной ерундой. Она опять в моду вошла.

Вот уже полтора года, с тех пор как Даше стукнуло четырнадцать, отец работал водителем в Доме мебели на Кутузовском проспекте. Гонял фуры туда-сюда, привозил мебель, которая пользовалась спросом у москвичей. Зарплата у него была неплохая, только вот Даше часто приходилось оставаться одной. Но она к этому уже привыкла, как привыкла к тому, что у них не совсем обычная семья.

– А надолго? – только и спросила Даша, подавив вздох.

– Дней на десять. Буду часто звонить, – предупредил ее наставления отец. – А насчет школьных дел не волнуйся, – похлопал он ее по руке. – Начнут приставать, скажи, что я целиком и полностью на твоей стороне. Все ты правильно сделала – по совести. И остальные, кто ушли, тоже. В общем, «если я гореть не буду, если ты гореть не будешь...», ну дальше ты и сама знаешь.

Да, Даша знала стихи турецкого поэта Назыма Хикмета, и звучали эти четыре строчки так:

Если я гореть не буду,

Если ты гореть не будешь,

Кто тогда согреет мир

И кто тогда рассеет тьму?

Еще подходя к кабинету математики, Даша услышала звонкий голос Сапуновой Катьки.

– Нет, ну правда, ребят, вы-то что против ветра плюете? – вопрошала Катька. – Думаете, нам Клавкины закидоны нравятся? Не нравятся, но приходится терпеть!

– Знаете такую пословицу: «Бог терпел и нам велел»? – подхватил разговор Вадик Ольховский.

– А еще есть пословица: «Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет!» – Это был голос Туси.

– Какая ты жестокая!

– Зато справедливая!

Даша вошла, поздоровалась, ей ответили, но отвлекаться от спора не стали. Шел разбор полета. Взгляд Даши, повинуясь собственному желанию, отыскал Сергея. Он стоял у стены возле доски, его руки были скрещены на груди, а на лице играла небрежная полуулыбка. Он мельком взглянул на Дашку, кивнул, здороваясь. Сердце, как всегда, про пустило удар, а потом забилось ровно, в обычном ритме. Даша, давно привыкшая к таким перебоям, кивнула Сережке в ответ и пошла на свое место. И тут к ней неожиданно подсела Варя Дробышева.

– Поправилась? – шепнула ей Дашка.

– Кажется.

Варвара была болезненной девочкой.

– А в тему врубилась?

– Ага. Волкова с Малышевой уже обсудили.

Некоторые считают, что им правильно досталось. Нечего, мол, в любовь на уроке играть. А что они в любви понимают, те, кто так говорят?

Даша одобрительно взглянула на соседку.

И вдруг в глаза бросилось, какая у нее стильная стрижка. Легкие крупные завитки темно-каштанового цвета лежали как будто в беспорядке и в то же время буквально просились на обложку модного журнала.

– Ты чего? – повернула к ней голову Варька.

– Да так. Ничего.

Даша обвела глазами класс. Варя догадалась, что она разыскивает без вины виноватую парочку.

– Их пока нет, – шепнула Варя. – Мне кажется, что они сегодня вообще в школу не придут. Прогуляют.

– Очень может быть, – ответила Даша и тут услышала свое имя.

– Дашка, конечно, молодец, здорово Клаве про любовь все объяснила, – сказала Юля Туполева. – Только что теперь прикажете делать?

– Ну, ты с больной-то головы на здоровую не вали! – не повышая голоса, перебил старосту Белый.

Он даже не взглянул на Дашку, но именно в этот момент, впервые за последние несколько месяцев, она ощутила всю полноту счастья, какое только возможно в этой жизни. Как-то по-особенному это прозвучало...

– Да я не об этом! – горячо возразила Юлька Сережке, и Дашина мысль, так и не понятая, ускользнула от нее. А вслед за ней исчезло и ощущение безграничного счастья. – Вас же всех в «морозильник» начнут вызывать по очереди. А нам что же, молчать прикажете?

– Вчера же молчали в тряпочку, – сказала Маринка с недоброй ухмылкой.

– Голубева, ты хоть понты не колоти! – нервно откликнулся Шишкин Петька. – Да, согласен, Клава еще та стерва!

– Ха, ха! Слова не мальчика, но мужа! Здесь-то ты смелый! – Комар задиристо расправил худые плечи, встав рядом с Маринкой. – Чего ж вчера сдрейфил: кишка тонкая подвела?

– Не подвела, – мотнул головой Петька. – Это тебе потом ать-два левой, ать-два правой, а мне в институт поступать! Многие об этом в первую очередь подумали. Не я один.

– Ага! Чтобы мало получать, нужно много учиться, – съязвила Васек.

Но тут Светка Калинина, словно устав от беспредметного спора, махнула рукой и сказала:

– Да ладно, чего там. Учиться не учиться, а каждый здесь понимает, что Клаву перевоспитать невозможно...

– О! Замечательно, что каждый это понимает! – раздался откровенно издевательский голос.

Все смолкли и посмотрели в сторону двери. В проеме стоял Борька Шустов, в руках у него был журнал, судя по всему, их, родной. А в глазах. Борьки горел неукротимый огонь возмездия.

– Сейчас я вам еще один наглядный примерчик приведу! – Он потряс журналом так, словно собирался вытрясти из него душу вместе с отметками. После чего в два шага преодолел расстояние от двери до учительского стола и, открыв нужную страницу, бросил журнал на стол. – Вот чем вас Клава за вашу лояльность отблагодарила! Любуйтесь! У тебя, староста, трояк!

– Не может быть! – охнула Юлька.

Для нее, отличницы, тройка была равносильно смертному приговору.

Все сгрудились возле стола – всем хотелось увидеть свою отметку. Почти сразу же раздались возгласы:

– Вот блин!

– Ребсы! Это ж чистый Гулаг!

– Не скажи: за что боролись, на то и напоролись!

– Точно, нужно было всем сваливать вчера! Результат был ошеломляющим – из пятнадцати человек, что писали эту работу, всего лишь шестеро получили тройки, остальные – пары! «Протестанты» тоже, за исключением двух болеющих. Отметки, правда, были проставлены карандашом, и каждый отдавал себе отчет, что вряд ли такой результат когда-либо будет обведен ручкой, но важен был сам факт! О том, что вся заваруха началась из-за Волкова с Малышевой, все благополучно забыли. Дело из личного переросло в общественное. Десятому «Б» бросили вызов. Н е принять его они не могли.

– Ну что будем делать? Какие у кого мысли? – разозленная Юлька взяла на себя руководство, впрочем, никто иного и не ожидал от старосты.

– Сухари сушить! – сострил кто-то из парней. – и... «по тундре, по широкой дороге»...

Чей-то нервный смех прервал песню. И тут, неожиданно для всех, рот открыл Неделя.

– А может, это... – посопел он, – к мозгоправу сходить? – Это он так психолога школьного называл, Дмитрия Дмитриевича Романова. – Он это... конкретный мужик. Может, он нам чо дельное присоветует.

Некоторые задумались, одна только Туся Крылова сразу же скептически поджала губы и заявила:

– Не знаю, как вы, а я голову на отсечение даю, что Романов нам тут не помощник.

– Это точно. У него нет никакого влияния на Клаву, – закончила за нее Лиза.

– Да, пожалуй, – неохотно согласились все.

– Между прочим, до звонка меньше пяти минут осталось, – напомнил Борька Шустов, взглянув на свои легендарные часы.

Сначала наступила тишина, а потом предложения посыпались как из дырявого мешка. Слово «бойкот» звучало все чаще и чаще...

Тут следует сделать небольшое отступление и рассказать о произошедших в этом учебном году глобальных изменениях в школе. И почему, к примеру, Неделя предложил обратиться за советом к психологу Романову, а не к классному руководителю десятого «Б» – Кахоберу Ивановичу, что было бы намного логичнее.

В начале сентября Кахобер Иванович на целых два месяца отправился в Казанский университет на курсы повышения квалификации.

И дело было вовсе не в том, что он нуждался в этих лекциях – Кахобер Иванович был педагогом и историком от бога, – просто наступила его пора обмениваться опытом. В общем, он поехал на людей посмотреть и себя показать, а десятый «Б»на время остался без присмотра.

Заменять Кахобера Ивановича на уроках истории взялся Федор Степанович, директор. Мужик он был нормальный, ребята с ним ладили. Шел он исключительно по про грамме, никуда не сворачивал, живописность урока от этого, конечно, проигрывать, зато все знали, чего от него ждать. Он вопрос по учебнику – ему ответ по способностям. Но буквально в конце той недели директор угодил в больницу с гипертоническим кризисом. Распространенное заболевание. На третьем месте после инфарктов и рака, как пояснила Юлька, папа которой, как вы помните, был очень хорошим врачом. Но беда, как известно, не приходит одна. Во главе школы временно встала новый завуч – Дондурей Раиса Андреевна. Прозвища у нее не было: Дондурей – она и в Африке Дондурей.

Алиска Залетаева как-то по этому поводу бойко пошутила: «Да она же страшна как смертный грех, такую только Дондурей замуж и возьмет».

Новая завуч действительно хоть и была женщиной статной, представительной, но внешней привлекательностью не отличалась. Она преподавала химию в старших классах, у нее был леденящий душу взгляд, и мало у кого из ребят возникало желание перечить ей. Из-за этого взгляда учительскую, где чаще всего происходили разборки, теперь стали называть морозильником. Что же касается Кошкиной, то бывшая завуч стала директором в новой школе и утащила за собой сразу нескольких преподавателей, среди них оказался Мих-Мих, математик, которого Клава поминала недобрым словом за либерализм с учениками. На его место взяли молоденькую выпускницу пединститута – Ирину Борисовну Колганову. Вот так примерно обстояли дела в школе на сегодняшний день.

Раиса Андреевна Дондурей краем уха услышала звонок на урок, но не придала ему значения. Она сосредоточилась на материалах, полученных на вчерашнем совещании

в ОМЦ – окружном методическом центре. В них затрагивались разносторонние проблемы, т широко освещался вопрос Единого экзамена. Особое внимание в розданном документе уделялось развитию инициативы у учеников. Грядущие изменения ни в дисциплине, ни в процессе обучения Раиса Андреевна не приветствовала, особенно когда дело касалось самоуправления. Не зря же есть поговорка на этот счет: молодо-зелено. Но поскольку Раиса Андреевна была амбициозна и стремилась оказаться в директорском кресле (которое она, кстати говоря, в данную минуту занимала по необходимости), то считала нужным промолчать или, на худой конец, отделаться общими фразами, когда в ее присутствии коллегами поднимались эти волнующие темы. И сколько бы ни рассуждал о грядущей реформе в образовании бывший министр господин Швыдкой В своей «Культурной революции» и сколько бы ни печатала гневных и научно обоснованных статей пресса, все равно будет так, как решат там, наверху. Там же, только несколькими уровнями ниже, мог бы решиться и ее вопрос, тем более что Федор Степанович в последние два года часто болеет. А школа, где учится более семисот человек, не может долгое время оставаться без сильной направляющей руки: в любую минуту жди неприятностей.

И только об этом подумала Раиса Андреевна, как дверь директорского кабинета с силой распахнулась и в него ворвалась, именно ворвалась, Клавдия Петровна с журналом в руках. Весь ее вид выражал бурное негодование, а из глаз чуть ли не искры от злости сыпались.

– Раиса Андреевна, десятый «Б» сорвал мне урок! – выкрикнула она и упала в кресло напротив директорского стола.

Это настолько перекликалось с недавними мыслями Раисы Андреевны, что она невольно растерял ась и после паузы уточнила:

– Что, простите?

– Я говорю, десятый «Б» в полном составе не пришел на мой урок!

– Ой! – пискнула юная секретарша Ниночка.

Судя по всему, бывшей ученице этой школы удалось в суматохе незаметно проникнуть в кабинет вслед за математичкой.

Раиса Андреевна тут же обратилась к ней с убивающей вежливостью.

– Нина Владимировна, мне кажется, у вас есть чем заняться на своем рабочем месте.

Хочешь не хочешь, а пришлось Нине Владимировне, недовольно тряхнув кудряшками, отправиться восвояси. Дождавшись, когда неопытная секретарша директора выйдет за дверь, Раиса Андреевна обратилась к Клавдии Петровне:

– Как это произошло?

– Понимаете, вчера на алгебре... – Клавдия

Петровна повторила уже известную нам историю, естественно представив ее в таком свете, в каком она виделась ей. – Волков с Малышевой под партой черти чем занимались. Примерная Даша Свиридова заговорила о любви, о том, что это естественное состояние человека, потом чуть ли не в ультим–тивной форме потребовала, чтобы я извинил ась перед парочкой, а возмутитель спокойствия Белов вслед за выгнанными с урока увел за собой полкласса.

– Так я и знала, что без него здесь не обошлось! – не удержал ась завуч от комментария, это был единственный случай, когда она позволила себе перебить коллегу.

– Голубушка, Клавдия Петровна, как же так, почему вы вчера не пришли ко мне с этим? – спросила Раиса Андреевна после того, как суть конфликта стала более-менее ясна.

Математичка прерывисто вздохнула, осушая слезы:

– Когда? Вы же вчера на совещание после двенадцати уехали. Звонить вам домой я посчитала неудобным. А утром я уже немного поостыла и решила, что сама с ними разберусь. Шла в класс с мыслью приструнить их отметками. Самостоятельную они отвратительно написали. Хотела сказать им: «Вот о чем нужно думать, вот на что силы свои бросать в первую очередь».

– Вы совершенно правы, Клавдия Петровна.

Поддержав коллегу, Раиса Андреевна благоразумно промолчала о том, что она не имела права устраивать подобную проверку по новой теме. То есть Клавдия Петровна, конечно, могла провести в классе самостоятельную работу, но выставлять ее ужасные результаты в журнал, пусть и карандашом, – это было недопустимое превышение полномочий. Впрочем, Раиса Андреевна, которая питала к Клавдии Петровне дружеские чувства, не могла не согласиться с ней в главном – старшеклассники все еще там, в солнечном лете. И на ее уроках химии по классу ходят записочки, внимание рассеянное, успеваемость и дисциплина хромают, с этим необходимо бороться. И видимо, настало время принимать необходимые жесткие меры. Да что там меры! Нужно бить во все колокола: в школе произошло самое настоящее ЧП – весь класс не пришел на урок математики! Утащили журнал из учительской, оставили его на столе раскрытым – на странице алгебры. Вот, мол, смотрите, идем на «вы»! И плевать этому молодому поколению «Экстази», что на Клавдии Петровне лица нет. С этим, к слову сказать, тоже нужно было что-то делать.

Раиса Андреевна встала и принял ась мерить шагами комнату, потом, приняв вынужденное решение, остановилась возле сморкавшейся Клавдии Петровны. Глаза ее покраснели от слез.

– Клавдия Петровна, успокойтесь, не нужно так нервничать. Обещаю вам, я этого так не оставлю. Я, конечно, не думаю, что в этом поступке заложен какой-то скрытый глубокий смысл, скорее всего, ребята поддались внезапному порыву. Возможно, И даже скорее всего, класс на эти необдуманные действия спровоцировал кто-то один. (Тут Дондурей сразу подумала о Белове.) Но как бы там ни было, я обязательно с этим разберусь и накажу виновных. А вы сей