Упоминание об этом божестве встречаем в памятнике, известном как «Апокриф Иоанна»; русский перевод М. К. Трофимовой см. в книге: Апокрифы древних христиан. — М., «Мысль», 1989.

ва, несмотря на его ассоциацию с большим городом. Этим художник только подтверждает стремление современного искусства сделать объект неузнаваемым и, таким образом, подавить и исключить возможность понимания и соуча­стия со стороны зрителя: последний, отвергнутый и сму­щенный, чувствует свою полную заброшенность и сосредо­точивается на самом себе.

Психологическое воздействие на зрителя очень похоже на то, которое оказывает на него тест Роршаха, когда ир­рациональный и совершенно случайный образ апеллирует к иррациональной силе воображения тестируемого лица, вызывая таким образом к жизни его неосознанные склон­ности. Когда внешний интерес зрителя наталкивается на столь трудное препятствие, он отступает и находит прибе­жище в том, что я называю «субъективным фактором»; в результате возрастает энергетический заряд этого факто­ра. Данный феномен нашел свое явственное проявление в осуществленных еще в начале нашего столетия первых опытах вызывания ассоциаций: сказанное эксперимента­тором «индуцирующее слово» сбивает тестируемое лицо с толку, ошеломляет его: изолированное от какого бы то ни было контекста, это слово приобретает многозначность и в связи с этим служит причиной замешательства. Тестируе­мый утрачивает ориентацию; отсюда исключительное раз­нообразие ответов и — что особенно важно — многочис­ленность беспорядочных, нарушенных реакций (таких, как эффекты торможения, отсутствие реакции, неспособ­ность вспомнить данный ранее ответ, оговорки и т. д.), обусловленных вторжением содержимого бессознательной сферы.

Зритель подходит к картине, движимый чувством инте­реса. Если ответом на это чувство служит отталкивание, стремление шокировать чем-то совершенно непонятным и невразумительным, оно (то есть чувство интереса) как бы обращается внутрь субъекта и, таким образом, вызывает новую активизацию сферы бессознательного, высвечивает ее содержимое. Именно здесь кроется секрет воздействия современного искусства. Можно сказать, что последнему свойственна тенденция (сознательная или бессознатель­ная) отвратить взгляд зрителя от доступного пониманию и способного быть источником наслаждения мира чувств и в качестве компенсации, своего рода «эрзаца» потерянной, естественной для человека среды навязать ему проявление бессознательного. Стремление того же рода лежит в основе опытов по вызыванию ассоциаций и теста Роршаха: их цель состоит в выявлении состояния глубинных слоев пси­хики, что они и делают с большим успехом. «Установка на эксперимент», свойственная современному искусству, не­сомненно, та же; она ставит перед зрителем вопрос: «Какова твоя реакция? Что ты думаешь? Что пробуждает это в твоем воображении?». Иначе говоря, современному искусству интересны не образы, создаваемые им самим, а субъект, зритель, и его невольные реакции.

Когда человек, разглядывая нечто, заключенное в раму, видит разнообразные цвета, в нем возникает интерес; этот интерес, однако, не находит никакой опоры, поскольку на­талкивается на конфигурацию, бросающую вызов способ­ности человека к пониманию. Появляется чувство разоча­рования, пробуждающее мгновенную субъективную реак­цию, которая, выражаясь в разного рода восклицаниях, служит для человека средством обезопасить себя от силь­ных эмоций. Каждый, кто способен интерпретировать по­добные восклицания, может многое узнать о внутренних склонностях зрителя, хотя о самой картине они не сообщат ничего: картина служит всего лишь материалом для пси­хологического теста. Наши утверждения могут показаться негативными только тому, кто к самой идее «субъективно­го фактора» относится только как к источнику дискомфор­та. Напротив, человек, ощущающий по отношению к соб­ственной душе действительный интерес, обратит внимание на «субъективный фактор» и постарается тщательно про­анализировать те неуловимые движения и комплексы, ко­торые вызываются в нем подобными экспериментами.

Даже самое смелое воображение художника-творца — независимо от того, в какой степени и каким образом оно преодолевает рамки обычного человеческого понимания, — не в силах преодолеть границы, обусловленные психи­ческими возможностями; из-под кисти или резца худож­ника могут появиться формы, ему самому неизвестные, но в любом случае они будут нести на себе отпечаток опреде­ленных ограничений. Что касается картины Танги, то та­кими формами являются: пять фигур в шахматном порядке (quincunx), тетрада (со структурой 3+1) и, в верхней части, «небесные знамения» в форме округлости и сигары, то есть, иначе говоря — архетипы.

Пытаясь отвлечься от мира наглядных и постижимых ве­щей и обратиться к беспредельности хаоса, современное искусство в значительно большей степени, нежели психо­логические тесты, способно возбуждать свободные от обыч­ного личностного аспекта «комплексы», которые, таким об­разом, предстают в своем исконном виде, то есть как пер­вичные формы инстинктов. Будучи сверхличностными, они обладают коллективно-бессознательной природой и являются едиными для всех людей. Личностные комплексы всегда возникают там, где имеет место конфликт с инс­тинктивной предрасположенностью. Они суть точки не­удачной адаптации, и их чувствительность высвобождает аффекты, срывающие с лица цивилизованного человека маску приспособленности к жизни. Быть может, здесь-то и кроется цель, которой косвенным образом стремится до­стичь современное искусство. Хотя ныне в нем царит край­ний произвол, беспредельный хаос, утрата красоты и смыс­ла возмещается актуализацией и укреплением бессозна­тельного. Последнему менее всего свойственна хаотич­ность; оно является составной частью природного порядка, и поэтому следует ожидать возникновения форм, свиде­тельствующих об этом порядке. Сказанное, как мне кажет­ся, относится и к картине Танги: словно по чистой случай­ности в хаотическом множестве возможностей дают о себе знать неожиданные упорядочивающие принципы; послед­ние обнаруживают самое тесное родство с вечными психи­ческими доминантами. Возбуждая коллективную игру во­ображения, они, как бы по мановению волшебной палочки, переносят на небеса «видения», типичные для нашего тех­нического века.

Образы наподобие представленного в нашей картине редки, но все-таки иногда встречаются; точно так же НЛО видели лишь немногие люди, что, однако, не дает основа­ния сомневаться в существовании соответствующих слу­хов. Слухи эти даже обратили на себя внимание твердоло­бых военных, хотя по своей невероятности они превосходят все, что я говорил здесь о смысле обсуждавшихся картин. Читателю, желающему составить независимое представление о степени распространенности легенды о НЛО, я реко­мендую книгу Эдгара Зиверса «Летающие тарелки над Южной Африкой». Многое в ней кажется спорным, но в целом она дает хорошее представление об усилиях, кото­рые в наше время приходится тратить интеллигентному человеку доброй воли, желающему заниматься проблемой НЛО. Видно, задача должна была показаться автору слиш­ком уж провоцирующей и задевающей за живое, раз он взял на себя труд сдвинуть с места небо и землю. К сожа­лению, Эдгару Зиверсу недостает познаний в области пси­хологии бессознательного, абсолютно необходимых в связи с данной проблемой; но то же можно сказать и о подавля­ющем большинстве наших современников. В его книге приведено огромное количество разнообразных объясне­ний, к которым люди прибегали вплоть до последнего вре­мени; объяснения эти основываются на научных и фило­софских соображениях, а также, к сожалению, на не под­дающихся проверке утверждениях теософского порядка. Некритический подход и легковерность, в иных обстоя­тельствах крайне нежелательные, в данном случае принес­ли большую пользу, ибо благодаря им скопившиеся вокруг проблемы НЛО разнородные спекуляции оказались собра­ны в данной книге. Читатель, интересующийся психоло­гией молвы, сможет почерпнуть много полезного из этой работы; в ней он найдет исчерпывающий обзор психиче­ской феноменологии НЛО.