Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Насельники монастыря






 

Населяли обитель очень разные люди. Это сразу бросалось в глаза. Старшее поколение - уже очень измученные, больные монахи. Почти все вернулись из ссылки. Некоторые из них - в основном старцы и покойный о.Серафим - жили в Глинской пустыни еще до ее закрытия (славившаяся своим духовным устроением и одновременно богатым хозяйством, Глинская пустынь в 1922 г. была закрыта и разгромлена, великолепные храмы взорваны). Они держались вместе, помогали друг другу, советовались во всем, что касалось и монастырских дел, и своих. Они составляли совет старцев, который решал все вопросы. Они были примером для остальных, к ним тянулись толпы народа со всех концов нашей огромной многострадальной страны. Сюда пришли монахи из разоренных обителей, не всегда прошедшие такую школу, которой славилась прежде Глинская пустынь. Пришли и из мира. Молодые, в большинстве своем просто искавшие иной жизни, они не представляли себе, сколько надо потрудиться, прежде чем стать иноком. На них лежала вся тяжесть монастырского быта. И тот, кого не сломил этот труд, становился настоящим монахом. Некоторые пришли после опустошительной войны искать пристанища и покоя. Были и такие, которых Глинская пустынь могла привлечь необычайностью жизни в монастыре, где все, особенно в первый момент, изумляло - пример Алеша. Конечно, постоянный очень нелегкий труд, к которому относится работа над собой, не бросался в глаза. В него человек входил постепенно и, к сожалению, далеко не всеми он понимался как необходимость.

В годы " хрущевской оттепели" все настойчивее и упорнее стали распространяться слухи о скором закрытии монастыря. Эти тревожные толки волновали старых и больных монахов. Они же смущали молодых и неустойчивых. Некоторые поспешили из стен обители вернуться в привычный мир. К числу таких можно отнести и Алешу.

Первым, с кем мне довелось познакомиться в день приезда, был Тихон Амелин, брат покойного настоятеля монастыря, архимандрита Серафима. Отец Тихон был только иноком, не решался принять монашеский постриг из-за своего живого интереса к миру. Он любил читать газеты, интересовался всем, что происходит в мире, устроил под столом (чтобы не смущать братию) приемник, который иногда слушал вместе с Алешей, так как у них были общие интересы. О.Тихон вел всю канцелярскую работу и, передавая мои письма, всегда интересовался у Алеши их содержанием. Поэтому и встретил он меня очень ласково, будто мы давно знакомы. Своей внешностью он напоминал летописца Нестора, когда читал при свете свечи из Пролога очередное житие. Отношение его к молодым насельникам было очень трогательно. О.Тихон понимал их трудности и по-отечески их опекал.

Чаще всего я разговаривала с о.Иоанникием. Это был высокий монах, широкоплечий, с открытым взглядом. Он был молодым и очень больным человеком. Поэтому единственным его послушанием была продажа свечей. Мы встречались с ним до начала службы около свечного ящика, могли немного побеседовать. Говорили о спасении души, о том, что надо научиться непрестанно молитве. Он посоветовал мне прочитать одну редкую книгу, сомневаясь, правда, что я смогу ее достать - “Забытый путь богопознания”. Когда я сказала, что читала ее, что она есть у меня, удивлению его не было границ. О глинских старцах он говорил с благоговением, радовался возможности общения с ними и тому, что может хоть чем-то послужить обители.

Как-то Алеша предложил зайти и нему в келью, где он жил с о.Северианом. Келья у них была большая и помещалась на первом этаже западной стороны больничного корпуса. О.Севериан нес послушание портного, обшивал всю братию. В центре кельи стоял большой стол, где была разложена его работа. Алеша помогал ему в этом послушании, если не был занят на других. О.Севериан - маленький, худенький, совсем седой старичок, лет за 70. Лицо его светилось удивительно ласковым, открытым, детским простодушием. Алеша представил меня, и о.Севериан так радушно встретил, что невольно расположил к себе. Алеше дано было и послушание оберегать о.Севериана от " искушения": иногда кто-либо из окрестных крестьян за работу или из жалости приносил бутылочку, что было для него неодолимым искушением. Алеша действовал иногда прямо - запирал о.Севериана в келье. Не сдержавшись, шумел на него, не всегда подбирая подходящие слова. Потом, одумавшись, шел каяться к о.Андронику. О.Севериан укоры терпел безропотно и только просил прощения. В тот день, когда я при шла он был в хорошем настроении и мы очень доверительно побеседовали. Он был человеком по существу истинно и искренне смиренным, совершенно убежденным, что его место среди братьев последнее. Тихая, застенчивость о.Севериана не могла не запомниться. Последующие встречи с ним только закрепляли это впечатление.

В первый же день своего приезда я познакомилась с о.Иосифом, так как надо было передать вклад по просьбе знакомых (во время отсутствия о.Серафима Романцова о.Иосифу было поручено принимать вклады). Он помещался в том же " московском" домике, что и я. Было о.Иосифу на вид лет за 60, высок, сутуловат. У него болела нога, и было видно, что ему трудно ходить, он прихрамывал. Побывал он в лагерях, был реабилитирован, потом пришел в Глинскую пустынь. Он был человеком начитанным. При встречах старался сказать что-то, что могло быть полезно, о чем стоило подумать. Мне казалось, что ему хотелось высказаться может быть, поговорить с единомышленником

Однажды при встрече он сказал: " Как тяжело, когда живешь не с единомысленным братом". Потом я узнала, что его сокелейник был совершенно другого настроения. По послушанию он часто читал богомольцам за трапезой. У о.Иосифа были варикозные язвы от колен до стопы, нога болела нестерпимо, и он сокрушался, что порой не хватает выдержки, что от боли он становится раздражительным. В действительности он проявлял удивительное терпение и мужество. Я убедилась в этом, когда в отсутствие сестры мне приходилось делать ему перевязки. Страшно было смотреть на его ногу в язвах. Сколько нужно терпения, чтобы переносить такое испытание! Стоять длинные службы в обители было трудно и со здоровыми ногами, а тут такие раны! Выразив однажды удивление, услышала от него: " Надо терпеть во славу Божию". Он умел быть благодарным и радоваться хотя бы малейшему облегчению.

Однажды Алеша мне сказал, что среди насельников монастыря есть инок, о.Всеволод, который несет одновременно послушание кузнеца и регента монашеского хора. Как-то он повстречался нам с Алешей. Это был очень скромный, застенчивый человек. Выглядел аскетично, был худ, но поражало его очень открытое лицо и внимательные ласковые глаза. Было ему 60 лет. Алеша меня представил: " А вот и Ольга Николаевна, письма которой ты, о.Всеволод, с таким интересом читал". Он заулыбался и сказал: " Очень рад познакомиться. Не хотите ли посмотреть мою рабочую келью? " Алеша побежал по какому-то послушанию, а о.Всеволод привел меня в помещение, которое находилось немного дальше амбулатории, по левой стороне монастырского двора и по внешнему виду напоминало сарай. Открыл дверь, и оказалось, что это кузница. С порога меня поразило необыкновенное убранство кельи. Там царили чистота и порядок. Все инструменты были разложены так, как это бывает только у человека, который любит свое дело. В разных местах стояли букетики засушенных полевых цветов и осенняя листва, а в углу перед образом Божией матери теплилась лампада. Я собралась войти в кузницу, но он быстро меня остановил: " Простите, Вы посмотрели, а теперь я прошу Вас, станьте в дверях". Я удивилась, повиновалась и спросила: Простите, о.Всеволод, в каком Вы постриге, Вы - иеромонах? " " Нет, я только инок. У меня большие пристрастия: я грешный человек и не смею думать о том, чтобы принять ангельский чин. - Тут он замолчал на минуту, а потом продолжал. - Пристрастие у меня к красоте всяческой. А более всего к скрипочке, я очень люблю играть на скрипке и с ней никогда не расстаюсь, поэтому и старцы меня благословили, кроме послушания кузнеца, быть регентом”. Я узнала, что он крестьянин из деревни в Курской области, с детства был приучен к рукоделию. Очень любил украшать деревенские избы резьбой. Несмотря на принадлежность к среднему крестьянству получил " десятку". При Хрущеве его освободили. Спустя много лет я узнала, что до ссылки у него была семья. В деревне, где они жили, его любили за доброту и отзывчивость и, когда он отбывал свой срок, помогали его жене и детям. Вернувшись через 10 лет, он не нашел своих близких: деревня прошла испытание войной. Кто-то ему посоветовал обратиться в монастырь, где уже поселились опытные старцы. О.Всеволод пришел в Глинскую обитель и, побеседовав с о.Серафимом и о.Андроником, остался в монастыре.

О.Всеволод огорчался тем, что мало среди вновь пришедших тех, кто чувствовал бы настоящий смысл монашеской жизни. Говоря об этом он, как бы опомнившись, тут же воскликнул: " Боже мой! Что я говорю, грешник великий, осуждаю." Это был первый наш разговор. Уже незадолго до своего отъезда я вновь встретила о.Всеволода, он был чем-то опечален. На мой вопрос ответил: " Беда, матушка., треснула скрипка, и поправить ее уже невозможно". Не зная, каким образом это сделаю, я пообещала найти для него скрипку в Москве. " Как, матушка, неужели пришлете? " Глаза его засветились надеждой и он повеселел.

 

О.Иоанникий как-то поинтересовался у меня, знаю ли я о м.Марфе, сказав: " Это необыкновенный человек, ее очень уважают

старцы”.М.Марфа из крестьян близлежащей деревни. С 12 лет она стала посещать Глинскую пустынь и слушала наставления старцев. Когда обитель вновь открылась, она поселилась здесь по благословению старцев.

Как-то в воскресенье в конце литургии я стояла около выхода и держала в руке носовой платочек. Мимо проходила женщина, одетая в монашеский ватошник. Голова ее была закутана черным платком. Проходя, она меня довольно сильно толкнула, и я посторонилась. Сделав два шага вперед, женщина вдруг повернулась, очень внимательно глядя на меня, и потянула мой платочек к себе. Поглаживая его на груди, она приговаривала: “Мокро, мокро”, хотя платочек был чистый, глаженый и сухой. Не зная, как на это реагировать, я спросила: " Тебе понравился мой платочек? Возьми его, пожалуйста". Она взяла, спрятала за пазуху и, продолжая поглаживать то место, сказала: " Мария! " Я ответила ей: " Не Мария, а Ольга". Но она настойчиво продолжала повторять: " Мария”. Она производила удивительное впечатление своей внешностью, особенно своими лучистыми голубыми глазами. Сколько ей было лет? Казалось, где-то за 80, но взгляд ее был так необычен, что возраст совершенно невозможно было определить.

Это была моя первая встреча с м.Марфой. Второй была встреча перед всенощной. Прихожу в церковь. В ожидании начала службы женщины сидят на полу. Осторожно прохожу к своему месту. Кто-то меня ухватил за платье и заставил остановиться. Оказалось, что это м.Марфа. Она сидела на полу в белых чулках, а сапоги стояли рядом с нею. Очень внимательно всматриваясь в меня, она сказала: " Подожди...” - и начала что-то катать в ладошках. Потом протянула мне карамельку со словами: " Мария съешь". Это было так неожиданно, что все женщины с любопытством смотрели, а я, не желая обидеть ее, сказала: " Благословите" и положила карамельку в рот. М.Марфа в каком-то детском восторге захлопала в ладоши, повторяя: " Мария, Мария..." О.Иоанникий, видевший эту сцену, с улыбкой покачал головой и проговорил: " Ну и матушка... Это неспроста". Я не знала, как к этому отнестись. Монастырская жизнь была столь для меня необычной, что заставляла внимательно всматриваться в нее и не спешить делать какие-то выводы. Разобраться во всем я могла только впоследствии.

Как-то после литургии я решила пойти на кладбище, ко мне присоединился Алеша. Выйдя из церкви, мы неожиданно встретились с м.Марфой. Не обращая на меня никакого внимания, она обратилась к Алеше: " Беленький, ты куда? " - " Идем с Ольгой Николаевной на кладбище". " Подожди меня", - сказала она и скрылась в дверях своей кельи. Очень скоро вышла, неся прекрасные белые пушистые шерстяные чулки, и сказала: " Пошли". Пропустив вперед своих спутников, я остановилась у могилы, дававшей мне всегда покой. Уже конец третьей недели моего пребывания в монастыре. Мне надо ехать в Москву, но я еще не выполнила данного мне поручения, о.Андроник не вызывает меня. Погода портится, чувствую себя уставшей, да и Алеша не радует, он стал в монастыре как-то жестче к людям. День был серым и тревожным, я начинала зябнуть. Увидев на горке Алешу с м.Марфой, я поспешила к ним. Они стояли у могилы ее убиенного брата-монаха. М.Марфа пристально глядя на меня, протянула мне коричневые ношеные сырые чулки со слов

" 'Мария, одень”. Я было запротестовала: " Матушка, на мне две пары чулок и теплые ботинки". Но она настойчиво повторила: " Одень! " В этот момент проходивший по тропинке между мною и ею о.диакон шепнул мне: “Обязательно оденьте". Я без колебания сказала ей: " Благосло-вите", взяла чулки, села на могилу и стала их надевать под пристальным взглядом м.Марфы. А она с танцем весело прошла вокруг могилы, похлопывая в ладоши и приговаривая: " Мария, Мария, Мария, Мария". " Вот так-то" - сказал Алеша. Мы вернулись в монастырь. Они впереди, а я сзади на расстоянии, ни о чем не размышляя, чувствуя тепло и покой. К моему удивлению, когда я пришла к вечерней о.Иоанникий встретил меня с особым уважением. От него я узнала, что об эпизоде с чулками уже известно всей братии. Я спросила у о.Иоанникия, что все это значит, а он развел руками и сказал: " Ну, это неспроста".

В день моего отъезда, дожидаясь машины, я прилегла отдохнуть и вдруг услышала взволнованный голос Елены Михайловны: " Матушка Марфа, какими судьбами? " Передо мной неожиданно появилась м.Марфа. Танцуя, она прошла по келье кругами. Лицо у нее было сияющее и, прихлопывая в ладоши, она радостно восклицала: " Мария, радость-то какая - Вадим убиенный! Радость какая". И удалилась. Вскоре появился Алеша, чтобы проводить меня. Я спросила его, говорил ли он м.Марфе о Вадиме (моем сыне, убитом на войне), на что он, пораженный моим рассказом, ответил, что никогда не разговаривал с ней об этом и добавил: ”Да ведь это м.Марфа, ей и рассказывать не надо”. Моя память глубоко хранит до сего дня воспоминание об этом необыкновенном существе.

 

Еще хочется вспомнить о мужчине и женщине из Дома инвалидов, корпуса которого когда-то принадлежали обители. Никто не знал, кто они, откуда, как здесь оказались? От них узнать было почти невозможно: говорили они так косноязычно, что понять было очень трудно. Одеты они были убого и выглядели крайне странно. Мне рассказали, что они выпросили себе благословение у старцев послужить обители ради Бога тем, что было им под силу. В обители не было водопровода, был только колодец. Они ежедневно, невзирая ни на какую погоду, меняя друг друга, а иногда и вместе, с утра до вечера качали воду для нужд обители. Делали они это с такой радостью и серьезностью, что вызывали невольное уважение и преклонение перед их подвигом.

 

 

Время шло, погода портилась, уже пора было ехать в Москву, а старец меня не вызывал, поэтому исполнить поручение о.Николая я не могла. Вместо предполагаемых трех дней я доживала третью неделю. Начинала сказываться усталость. В свободное от служб время я читала о глинских подвижниках и, желая чем-то помочь обители, послужить братии, заменяла иногда медсестру. Не могла не чувствовать тревоги братии, хрупкости существования обители.

Решив ехать, я предупредила об этом Алешу. Он тут же передал ответ старца, чтобы завтра со всеми соборовалась. Исповедоваться я не собиралась, так как недавно была на исповеди о.Николая, а к соборованию стала готовиться. После литургии собралось человек сорок пять. Я стояла сзади. Вдруг около себя слышу голос о.Андроника: " Держи масло и ходи рядом со мной". Соборование продолжалось около трех часов. К концу у меня заболела голова. Думала только о том, чтобы о.Андронику было удобно и чтобы скорее все кончилось. Закончив соборование о.Андроник быстро направился в алтарь. Туг я его остановила, сказав, что мне надо уезжать, а у меня поручение к нему от о. Николая. Внимательно посмотрев и ударив меня ребром ладони по голове, он промолвил: " Потом, потом, иди отдыхать". По дороге в келью я почувствовала, что головная боль прошла. Я сразу же легла и " провалилась" в сон. Проснулась от тихого голоса: " Матушка, скорее... о.Андроник зовет". Это был диакон о.Павлин, келейник о.Андроника. Он очень меня торопил, я быстро собралась, и мы побежали. Я даже забыла листок, на котором у меня были записаны вопросы.

Благословив меня, о.Андроник сел на лежанку, а мне велел сесть напротив и сказал: " Рассказывай о себе". Я стала говорить о поручении о.Николая, он отмахнулся: " Говори о себе". Он сидел, закрыв глаза, опустив голову. У меня мелькнула мысль: " Алеша говорил, что о.Андроник спит в сутки час или полтора, пусть поспит, но он, не открывая глаз, отвечает на мою мысль: " Не сплю, не сплю - говори". Я путанно говорю о себе. О.Андроник прерывает и начинает пересказывать мою глубокую исповедь, которую я несколько лет назад принесла о.Николаю. Неожиданно он спросил: " Так"? - " Все так, батюшка, простите". Возвращаюсь снова к поручению о.Николая. " Знаю, знаю. А о.Николаю скажи, что об этом и думать нечего: Алеша нужен обители" (поручение о.Николая заключалось в том, чтобы спросить благословения о.Андроника на возвращение Алеши в Москву для подготовки в семинарию). Глядя на меня добавил: " А о.Николаю передай - старчик велел сказать ему..." (это касалось исключительно о.Николая). Упорно глядя на меня, спросил: " Скажешь? " - " Батюшка, я этого не могу. Он же мой духовный отец". " Не могу?! Старчик велит, а она не может!.. Ну, пошли молиться...” Подошли в угол к иконам. О.Андроник облокотился на аналой. Я стою поодаль и думаю, как же мне его просить о просьбе матери Киры. Он неожиданно поворачивается: “Ну, что там еще? " Передаю просьбу матери Киры, которая недавно была в Глинской, она просила у него благословение руководить мной. О.Андроник демонстративно закрыл уши: " Никакой м.Киры не знаю. Тебе руководителя не будет..." Я собираюсь его спросить, как же в деле спасения без руководства, а он тут же отвечает: " Книжки твой руководитель. И запомни: спасаются не только под мантией. Поняла? " О.Андроник повернулся к иконам и обхватил голову руками. Наступила тишина. Сколько она продолжалась - не знаю. Вдруг он снова повернулся ко мне, Я его не узнала. О.Андроник казался погруженным в себя и теперь возвращался как бы из иного мира. Я невольно опустилась на колени. Он произнес одно слово: " Прощена. - и благословил меня крестообразно вытянутыми над моей головой руками. Я поднялась с колен и увидела уже другого о.Андроника. Он, пытливо всматриваясь в меня, медленно произнес: " Ну,... а теперь.. скажешь о.Николаю? " - " Скажу, батюшка, обязательно скажу все, что велите..." - " Вот видишь, видишь". - И снова он иной - радостный, оживленный. - “Вот и все, все! ” Я, счастливая, не зная, как выразить благодарность, говорю: " Батюшка, прошу Вас, дайте мне епитимию”. " Епитимию? Какую там еще тебе епитимию? " - с удивлением спросил он. " Ведь Вы же даете кому молитвы, кому поклоны..." - " Сама просишь"? " Прошу, батюшка". - " Какую же дать епитимию? " - он принял по-детски важный вид. - “Сейчас... подумаю... А, даю епитимию: 3 дня класть по одному поклончику... много? " Я удивленно: " Ну что Вы, батюшка? Что там один поклон? Подумаешь! " - " А ты попробуй, попробуй! " (Ну и достались же мне эти поклоны!)

Тут раздался звон колокольчика в коридоре, звали к вечерне. " В церковь, в церковь надо идти", - заспешил о.Андроник и выпроводил меня из кельи. Как прошла служба - не помню. Я ничего не понимала, только слушала. Молиться я не могла, находилась под впечатлением своего пребывания в келье старца. Думая, что теперь мне не надо идти на исповедь, я готовилась причаститься. На следующий день, как только я вошла в церковь, подошел монах и сказал, что о.Андроник зовет меня на исповедь. Я недоумевала о том, что еще говорить старцу, но поспешила подойти. О.Андроник накрыл епитрахилью мою и свою головы и прижался своим виском к моему: " У тебя там большое окружение, рассказывай". Я начала с сестры, которая взяла на свои руки очень больного человека (после войны). Только я произнесла ее имя, он тут же назвал имя ее мужа: " Александру - ад, ад! Не венчаны! Надо его спасать! Что там смотрит о.Николай? " - " Как венчать, батюшка. Это обреченный на смерть человек, постельный больной..." - " Так в постели и венчать”. Пытаюсь сказать, что о.Николай предлагал, но сестра не хочет. А о.Андроник с удивлением: " Сестра не хочет?.. А она спаслась... Как приедешь скажи о.Николаю, что Андроничек велел немедленно венчать". (Когда о.Николай пришел к Александру с очередным причастием, то еще раз предложил венчаться, на что неожиданно согласилась и сестра. Тут же о.Николай их венчал. Венцы были сделаны из листьев комнатной пальмы, а кольца - из восковой свечи). Упоминаю об одной знакомой, (с которой я не всегда была согласна). " Имя? " - спрашивает батюшка. Я назвала. Он задумался, повторил ее имя. - " Она делает все не то, что нужно...” Говорю о других. " Туда не ходить. Там ничего не сделаешь. Запомни - вере никого научиться нельзя, вера - дар Божий".

По каждому случаю отвечает, досказывает, уточняет, советует, хотя я только называю имена. О.Андроник дает очень четкие указания, как с кем вести себя, а про некоторых, с кем очень трудно мне бывает общаться, говорит: " Ходить, не оставлять, терпеть надо!.. Ну, хватит..." Читает разрешительную молитву, потом очень ласково добавляет: " Теперь причащайся". И строго: " А от людей не уходить! " Я стала пробираться на свое место. И тут два монаха буквально набросились на меня: " У, баба, заняла у старца целых 40 минут". Я только сказала:

" Простите". Ни ворчание, ни теснота, ничто вообще не мешало чувству легкости, окрыленности, которое сошло на душу. Причастилась

стала готовиться к отъезду. На следующий день после литургии о.Андроник служил для отъезжающих напутственный молебен. Получая последнее благословение, я чувствовала, что никогда больше батюшку не увижу. Мне трудно было от него оторваться, хотелось что-то еще услышать, поэтому я к нему обратилась: " Батюшка, скажите мне еще что-нибудь..." - " Ну что тебе еще, я же тебе все сказал... Запомни: не видь, не слышь... И еще: от людей не уходить! " - " Ну еще что-нибудь! " Постукивая меня пальцем в лоб, добавил: " Помни: у батюшки есть матушка..."

Я была свидетельницей случая, говорящего о необычайной духовной силе о.Андроника. Из Сибири, прослышав о старцах Глинской пустыни, приехала женщина с девочкой, которую в народе считали порченой, и советовали ее матери отвести к старцам " отчитать". Как-то после литургии я ждала Алешу. Народ разошелся. В храме осталось несколько монахов. Было тихо. Я присела на деревянный диванчик, который стоял в коридоре около дверей церкви. Напротив была дверь, которая вела в помещение, где обычно совершались требы. Вход в него - через храм. Неожиданно вошла с лестницы в коридор высокая крестьянка с девочкой лет 8 - 9. Вид у матери был тревожный и сосредоточенный. Девочка упиралась, не хотела идти, а мать, держа ее за плечи, подталкивала вперед, в церковь. Вдруг девочка, будто что-то увидев, вырвалась и с искаженным злобой лицом помчалась к окну и вскочила на довольно высокий подоконник. Два монаха, услышав шум, подбежали и едва успели ее схватить и с трудом снять. Она отбивалась, дико кричала. Ее понесли в церковь, а она все продолжала кричать и ругаться. Лицо женщины выражало ужас и страданье. Девочку внесли в помещение где совершались требы. Через закрытую дверь еще слышны были крики, потом повелительный, очень спокойный голос. Вдруг оглушительный грохот, будто обвалился потолок или рассыпалось все здание. Все замерло. Через мгновение слышен был только ровный спокойный голос о.Андроника. Затем стих и он. Очень скоро появилась женщина. К ней сбоку застенчиво прильнула девочка. Она была неузнаваема. По лицу женщины текли радостные Это было явное чудо исцеления девочки. Вслед за ними вышел Алеша и, обратившись

мне, сказал: " Теперь Вы поняли, кто такой Андроничек? " На другой день они причастились и тут же уехали.

 

Накануне моего отъезда вернулся с Кавказа духовник обители о.Серафим (Романцов). Говорили, что он пробудет там неопределенное время, а кое-кто из братии вообще сомневался, что он вернется. Тогда очень усилились слухи о закрытии Глинской пустыни, и о.Серафим ездил на Кавказ, чтобы посмотреть, нельзя ли перевезти туда братию (владыка Зиновий - епископ Тетрицкаройский - покровительствовал обители. В молодые годы он был послушник в Глинской). Елена Михайловна постоянно узнавала об отце Серафиме и облегченно вздыхала, убедившись, что его пока нет. Ее беспокойство было вызвано тем, что у нее жила кошка, которая недавно принесла котят, а о.Серафим знал, что у Елены Михайловны пристрастие. Уезжал - была одна кошка, приедет - уже пять. Перед приездом о. Серафима Елена Михайловна слегла с высокой температурой. И вот, услышав у порога басок о.Серафима, она страшно перепугалась. Было с чего! Она лежала, котята свободно гуляли по одеялу, кошка убежала на улицу. Елена Михайловна судорожным движением обеих рук поспешила спрятать котят под одеяло и попросила меня сесть на край кровати, чтобы придержать одеяло. О.Серафим зашел, помолился на иконы, благословил нас и сел на стул. Меня он приветствовал, по-хозяйски расспросив обо всем: удобно ли было, довольна ли... Елену Михайловну спросил о здоровье. Он явно все понял, хотя смотрел в окно, делая вид, что ничего не замечает. Одеяло волновалось как море, послушно реагируя на каждое движение котят, казалось, вот-вот появятся из разных углов четыре мордочки... Елена Михайловна бросала быстрые взгляды то на меня, то на о. Серафима. О.Серафим спокойно спросил: " Ну, как, Елена Михайловна, Ваша кошечка? Это хорошо - любить животных, только важно следить, за тем, чтобы не было пристрастия". Пробыл он недолго, видимо поняв смущение Елены Михайловны и не желая ее огорчать. Пригласил меня зайти к нему в келью и назначил время. Когда он ушел, Елена Михайловна упавшим голосом спросила: " Как Вы думаете, видел? " " Наверное, нет", - сказала я, хотя обе мы были уверены, что все он видел. О.Серафим жил в единственной уцелевшей башне на стыке восточной и южной стены. В назначенный час я поднималась в его келью по скрипучей деревянной лестнице. Прочитав молитву, вошла. Он, благословив, предложил сесть. Сам сел к столу у окна. Стол был завален грудой писем, накопившихся за время отсутствия о.духовника. Там же лежали и деньги. Начал он беседу с того, что знает о моем разговоре с о.Андроником... Вдруг без зова и входных молитв влетел к нему молодой монах В. и упал в ноги, прося прощение. О.Серафим принял грозный вид. На смешанном русско-украинском языке он стал выговаривать монаху за то, что тот сказал настоятелю неположенное от его имени (новый настоятель, о.Феоген, прибыл во время отсутствия о. Серафима). Как я поняла, о. Серафим, жалея братию, просил не будить молодых послушников на ночные службы, чтобы они с 12 до 4-х могли отдохнуть, но не хотел, чтобы настоятель принял это ка вмешательство в его дела и распоряжения. Проще было бы для всех, для общего мира с новым настоятелем, чтобы монах В. смягчил обстановку, признав виноватым себя. О.Серафим старался дать понять это молодому монаху, но не объяснением, а грозным вопросом: " Чадо, що ты зробил? " Вероятно, тот все понял и только повторял, не пытаясь оправдаться, одно: Прости, отче". О.Серафим велел ему сейчас же пойти к настоятелю, просить прощения за то, что он все перепутал. Тот быстро ушел. О.Серафим был, видимо, доволен, что В. все понял без лишних слов. Он подошел к окну и, глядя на спешащего В., сказал с любовью: " О, святая простота". Продолжая прерванный разговор, о.Серафим пригласи

меня приехать еще, если Бог благословит. Тут снова влетел монах В., радостно сообщая, что о.настоятель простил. О.Серафим стал снова грозно на него наступать, спрашивая куда он дел деньги и одеяла. На время своего отсутствия о.Серафим оставил свою келью этому монаху и тот по хозяйски распорядился: деньги раздал нуждающимся. “А одеяла где? ” “Монашкам отдал, они мерзнут” (все знали, что обитель материально помогала многим нуждающимся, особенно монахиням в Золоноше, да и другим, о ком знали). " Как ты смел? " - продолжал о.Серафим. " А я думал, отче, что ты не вернешься”. И снова бесконечное " прости". Наконец В. прощен и отпущен. Пора уходить и мне. Я поняла, что мне дан урок послушания, незлобия, благодушия и смирения. Благословив меня, о.Серафим сказал, что завтра будет машина из Глухова, которая и доставит меня к поезду.

 

 

Отъезд

 

В день отъезда была метель, а у меня начался один из сильнейших приступив моей спастической мигрени. Более 20 лет я страдала сильнейшими приступами мигрени, которые не давали мне возможности двигаться. После поездки в Глинскую пустынь приступы прекратились. Сажусь в машину с одной мыслью: только бы как-нибудь доехать. В последний момент вижу, что и о.Всеволод садится, ему надо в г.Глухов по делам. Он что-то мне говорит, но я не могу понять, даже не слышу. Извиняясь, говорю, что очень болит голова. Ехали молча. В городе о.Всеволод подошел ко мне попрощаться и робко сказал: " Матушка... скрипочку..." Совершенно уверенно отвечаю ему: " Обязательно будет, о.Всеволод! ", - удивляясь в душе своему тону и ничего не имея в виду. Он, взглянув, вздохнул: " Какая бледная". Ласково, заботливо коснулся головы, погладив платочек. Машина еще не успела тронуться, как у меня неожиданно возник вопрос к водителю: " Вы знаете, где здесь дом башмачника. (Однажды в обители я у Алеши увидела рваные башмаки. " До чего же у тебя страшные опорки". Он ответил: " Я не отец П., которому шьют сапожки". Это все, что я знала о башмачнике). - " Это того, кто шьет на глинскую братию сапоги? Как же, здесь близко". - " Туда", Я чувствовала, что теряю сознание. Мобилизуя всю волю, пытаюсь выбраться из машины. Две пары сильных рук подхватили меня и помогли подняться по лестнице. Я оказалась в уютной чистой комнате. Две девушки-красавицы, дочери башмачника, раздевали меня, спрашивая: " Матушка, что сделать? " Я с трудом произнесла: " Чашку горячего чая и лечь..." Через несколько мгновений я была в постели и тут же уснула. Разбудил меня ласковый голос: " Матушка, вставайте, скоро надо идти на вокзал". Я почувствовала себя бодрой и здоровой, от головной боли ничего не осталось, будто ее и не было. Сестры радостно ворковали, помогая мне одеваться. Я стала просить у них прощения за то, что неожиданно вторглась в их дом, не понимая, как это произошло, а они на это отвечали с полной уверенностью: " Да что Вы, при чем тут Вы?! Это Господь привел Вас к нам по молитвам великого нашего старчика о.Андроника. А для нас такая великая радость послужить обители. Не Вам надо нас благодарить, а это мы благодарим Вас, что Господь привел к нам". Девушки рассказали, что о.Всеволод ночевал у них по благословению о.Андроника, который послал его проводить меня и помочь добраться до Глухова. Какой милостью Божией это было для меня! Где бы и как я ждала поезда в таком состоянии?!

 

 

Я сижу в вагоне, вся погруженная в воспоминания о Глинской. Вдруг с шумом раскрывается дверь, влетает авоська, затем въезжает огромный чемодан, а на диван в полном изнеможении плюхается девушка лет 18-ти, страшно неискусно накрашенная, с торчащим во все стороны перманентом. Я ласково заговариваю с ней, предлагаю чаю, монастырского хлеба. Она ест молча, не спуская с меня глаз. Потом неожиданно спрашивает: “Откуда вы едете? ” - “Из гостей”. - " Нет, этого не может быть. Из командировки? Нет, не похоже. Из санатория? Нет. Ну скажите мне, пожалуйста, мне очень надо знать, откуда Вы едете. - " Хорошо, я скажу, только Вам это будет непонятно. Я еду из монастыря". - " Я так и знала, что из необыкновенного места! " Она вдруг вскочила и убежала куда-то. Вернулась умытая без косметики, волосы смочены и аккуратно подобраны. " Я сейчас все Вам расскажу про свою жизнь! И она рассказала мне, что отец ее погиб на фронте, а мать во время бомбежки, когда ей было 6 лет. Ее отправили в детдом для сирот погибших. Когда она была в 4 классе, они с ребятами ходили за ягодами для интерната. И вот однажды они увидели в лесу монаха в рясе. Он молился с воздетыми руками, клал поклоны. Осторожно, чтобы не " спугнуть", дети наблюдали за незнакомцем. Несколько раз он приходил на то же место. Однажды, окончив молитву, вдруг обернулся и сказал: " Дети, ну что вы прячетесь в кустах, выходите". До самой осени ребята встречались со старичком-монахом. Он рассказывал им о Христе, Его жизни, учении. осенью крестил всех детишек в Оке. Он должен был уйти, не мог больше оставаться в тех местах. Напоследок долго беседовал с ребятами, учил их быть братьями и сестрами, никогда не оставлять друг друга, переписываться, если их разлучат. Это был его завет. " И знаете, как мы его выполняли! ” - горячо сказала моя новая знакомая. И добавила: " А ведь он очень похож на Вас, что-то у Вас в лице есть то же, что и у него”.

Образ старого монаха все эти годы сиял где-то в глубине ее души, и теперь она уловила отблеск того света, которым наделяла Глинская пустынь своих паломников.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.