Педагогическая версия

Почему в России идея бесклассового общества воплощалась в жизнь так своеобразно высказано и продолжает высказываться множество мнений. И если их обобщить с наших позиций (в истории реально то, что находит подтверждение в онтогенезе личности, остальное сомнительно), вывод зазвучит примерно так: каждому укладу жизни должен соответствовать адекватный человеческий материал, а у нас диспропорции были слишком большими, так что надежда на то, что освобождение трудящихся от эксплуатации человека человеком снимет все противоречия и сложности социального устройства, оказалась все-таки иллюзорной. И если общинный дух крепостнических традиций стал русскому народу в тягость, это еще не означало, что он готов к освоению навыков индивидуальной независимости. Программа перемен должна была быть попроще. Начальник охраны царской семьи в Тобольске полковник Кобылинский отмечал, что солдаты, сначала прислушивавшиеся к пропаганде социал-революционеров, постепенно переставали их понимать и сами собой становились большевиками без какой-либо пропаганды со стороны последних. На смену общине должен был прийти коллектив, и он пришел. Образно говоря, засидевшись в младшеклассниках, наш народ не мог и не должен был перепрыгивать целый этап личностного развития своего национального характера. И власти взяли ориентир на коллективистическую психологию, отбросив индивидуалистическую как идеологически чуждую до иных времен. Сейчас трудно сказать, как бы этот процесс шел естественным порядком и сколько времени на это должно было потребоваться. Но давление извне, без действия которого никакой эволюции не бывает (уместно вспомнить, что холоднокровные уступили теплокровным жизненное пространство лишь в условиях ледникового периода), после победы во Второй мировой войне сильно ослабло. Власть перестала искать опору в коллективе, а тем более – в личности, и заскользила назад к традициям управления где среда главнее системы, а не наоборот. Такое отчуждение власти от народа породило множество проблем в обыденной жизни обычных людей.

Согласно коммунистической идеологии система была призвана осуществлять диктатуру пролетариата, беря на себя всю тяжесть справедливого распределения материальных и нематериальных ценностей среди тех, кто не отлынивал от работы.
В сфере народного просвещения это выглядело как сочетание обязательности, доступности и бесплатности образования и общественного воспитания. Еще в 1965 г.
С. Г. Струмилин (академик, автор многих работ по проблемам демографического планирования) писал: «Каждый советский гражданин уже по выходе из родильного дома получит путевку в детские ясли, из них в детский сад с круглосуточным содержанием или детдом, затем в школу-интернат, а из него с путевкой в жизнь на производство или дальнейшую учебу». Естественно, с таким подходом мы вскоре должны были вспомнить средневековый опыт Европы, когда в основу социальной политики были положены ложные представления о гуманизме. «Прямое истолкование тезиса «блаженны нищие духом» привело к полному видоизменению нормальных масштабов ценностей и тенденциозному предпочтению духовно бедных, голодных и беспризорных при недооценке сильно и здоровой жизненной работы, что воспитало огромное количество общественных паразитов, повлекшее тягчайшие последствия». Государство было вынуждено применить силу против социально неприспособленных людей.

Перед школой (как и перед обществом в целом) встала проблема – разъединить успешных и негодящих по «разным векторам» развития. Системе не оставалось иного выхода, как сбросить с себя груз ответственности за всеобъемлющую социальную справедливость, переложив часть его на семью. И это понятно, ведь если бы начальство начало само делить людей на нужных и ненужных обществу, до фашизма остался бы один шаг (недаром Ж. Желев предупреждал, что путь из коммунизма в демократию лежит через фашизм). Теперь же правительству можно было себе позволить уравновешивать недовольство слабых, которых отлучили от распределителя, и оптимизм успешных. В результате ситуация приобрела более или менее определенные контуры. Там, где родители готовы разделить с государством траты на образование, а выпускники готовятся эффективно использовать полученные знания, доминирует личностно ориентированный подход. Там, где государство берет на себя обязанность подготовить нужных ему специалистов за казенный счет, преобладает коллективистический. И, наконец, если родители полагаются на школу (без достаточных оснований), а государство действует из соображений социальной поддержки (лучше в школе, чем на улице), когда выпускники должны быть просто адаптированы к простым житейским обстоятельствам, в образовательном учреждении царит устойчивый общинный дух. Педагог там учитель жизни и его личный пример (воля, характер, твердость принципов) важнее профессионального мастерства. Такое разделение социального пространства, скорее всего, закрепится надолго, так что с ним придется считаться на протяжении всего обозримого будущего.

Семья тоже «перестраивается на марше». Согласно коммунистической установке «освободить семью от материальных расчетов», она была выведена из круга хозяйствующих субъектов, и наследственное право – мощная сила, цементирующая отношения между поколениями, утратило свое значение. Теперь предки, надеясь на достойное отношение со стороны потомков, оказались перед необходимостью заслужить уважение. Естественно, сделать это за счет твердости духа, верности принципам, любви к детям, далеко не каждому под силу. Более того, моральное преимущество над детьми встречается гораздо реже, чем преимущество детей над родителями. Особенно в примитивной среде, где ослабевших не жалуют, а прошлые заслуги не в счет. Бесполезных стариков становится все больше, а отношение к ним все агрессивнее.

Семья как прибежище для социально неприспособленных людей долгое время держалась за счет отношения государства к детству. Поддержка материнства (с пренебрежительным невниманием к отцовству, «отцов как псов, а мать одна») выражалась вполне реально: матери выделяли жилплощадь, путевку в детское учреждение, детские товары стоили гроши, малоимущим выделяли дополнительные субсидии, так что постепенно в стране созрело целых три поколения (мать, бабушка, дочь), которые привыкли считать ребенка спасательным кругом в житейском море. И в одночасье ребенка повесили на шею самим родителям. Он превратился в камень, который потянул на дно (у тех, кто ни кормить, ни воспитывать не хотел, не умел и не делал). Волна так называемого социального сиротства захлестнула Россию.

С другой стороны стала расти потребность социально неприспособленных взрослых в косвенных родственных связях (на прямые надежды мало). Семья как община в миниатюре начала восстанавливать свои контуры. И это понятно. Почувствовав, что государству нужны только полезные, а остальные пусть заботятся о себе сами (если не имеют права на социальное обеспечение), неконкурентоспособные и негодящие люди потянулись под ее кров. В отношении детей такая установка выглядит как возврат к недавнему (дореволюционному) прошлому, когда тех, кто находился в условиях крайней бедности, небрежного и развращающего воспитания, отдавали благонамеренным и трудолюбивым людям на содержание с последующим трудоустройством девушек в услужение, а юношей в работу или армию.

Роль семьи как хранителя нравственных ценностей зависит от уровня развития как отдельного человека (в онтогенезе), так и национального характера в целом (в филогенезе). Пока в душе и в обществе доминируют силы отождествления, человек ориентируется на реальных людей (мать, отец, бабушка, дедушка), которых он лично знал или знает, а также на семейные предания, всегда достаточно конкретные. Их образ как субъект покаяния (сохранил ваши заветы) определяет нравственные смыслы. Недаром варвары чтут родителей.

Вступая в фазу коллективистических потребностей, человек делегирует нравственные ожидания вождю. Дети отроческого возраста, преданные коллективу, даже думать не хотят о человеческих слабостях своего учителя с большой буквы. «Неужели он (она) как и мы в туалет ходит?». В обществе, где коллективистический дух определяет настроения массы, начальнику приписывают не только право командовать, но и нравственное преимущество, которое разрешает быть выше предписаний общего толка (символ близости к власти – возможность нарушать правила). Тема, с такой глубиной раскрытая Ф. М. Достоевским применительно к нашей ментальности! Так что «вождизм» – удел народов, чей национальный характер не вышел из пеленок коллективизма, хотели бы власти жить по-иному или нет. («Даем наркому Берия / Мы слово, путь найдя / Вернуть к себе доверие / Народа и вождя».)

Когда отчуждение от «порождающих духовных сил» крепнет достаточно, чтобы обеспечить появление подростковых личностных реакций, носителем нравственного примера становится абстрактный герой, миф, созданный воображением и закрепленный в литературе (аккумуляторе нравственного опыта человечества). «Отец небесный» заменяет вождя и собственного предка в мировоззрении человека. Теперь для покаяния человек выбирает диалог с создателем. Когда этой способностью овладевает большинство, национальный характер делает еще один шаг навстречу личности, а так люди разного уровня социальной зрелости в представлениях о роли семьи в собственной судьбе сосуществуют в социальном пространстве, будучи представлены в разной пропорции.

Среда в верхах общества и народных массах выглядит по-разному, хотя основа у них общая: лидер в центре социального пространства, аффилиативное отождествление с лидером остальных, круговая порука вместо закона, зависимость самооценки от близости к лидеру и т. д. В наших традициях такое разделение на «аристокрацию» (по определению А. С. Пушкина) и общину много веков устраивало общество. Коллектив взялся перестроить социум по своим лекалам, но оказалось, что он сам очень несвободен от средовых привычек. Если его контуры наполнены соответствующими чувствами людей, они разделяют цели и согласны с методами их достижения, все выглядит вполне монолитно (политическая догма, правовая аксиома и моральная норма дополняют друг друга). Однако, стоит утратить единство формы и содержания, внутри начинают бродить стихийные силы, например, дедовщина в армии, групповщина в политике, братва в обыденной жизни. В демократическом обществе, где закон имеет реальную силу потому, что он нравится людям, среда не ловит миг, когда система ослабнет, а способствует достижению общих целей. Например, для американцев милиция это вооруженный народ, который в сельской местности вполне обходился без полиции. Достаточно вспомнить события в известной книге М. Твена «Приключения Томаса Сойера», где всю тяжесть борьбы с самыми разными преступниками берет на себя население, руководимое шерифом и судьей (избранными самими жителями). Кстати сказать, у нас в 1918 г. всерьез рассматривали вопрос об аналогичных принципах работы милиции. Да и в иных сферах жизни государство не подменяло, а лишь направляло инициативу среды. Так в конце восемнадцатого века Америка тратила на социальное обеспечение полтора миллиона долларов в год (не более 2 центов на жителя). Остальное люди делали сами. Установка «пусть богатый поделиться с бедным по совести» в наши дни реализуется не только в деятельности разного рода благотворительных организаций, движений и ассоциаций, а, что гораздо важнее, вошла в ментальность народа, его привычки. Естественно, глядя на Запад наше правительство завидует такой активности народа и, а чем мы хуже других, пытается сбросить на среду часть ответственности за социально неприспособленных людей, однако это легко сбросить, но трудно поднять. Без труда души многих поколений среда ведет себя совершенно естественно (то есть аморально) или по варварски целесообразно. Если же вернуться к онтогенезу личности – по детски безнравственно, ибо никто не надеется на сострадание, пока человек не обрел веры в себя и не начал отдавать себе отчет в своих действиях.

Таким образом, если исходить из природы социального отчуждения, как оно понимается людьми в нашей стране и на сегодняшний день, нужно считаться с тремя главными тенденциями. Власти восстанавливают общинный дух в системе управления. Это естественная реакция любой замкнутой системы (второе правило термодинамики, утверждающее, что внутри системы нет и не может быть источников нарушения равновесного состояния – энтропии, никто еще не оспорил). Но поскольку народ уже втянулся в коллективистическую форму бытия, он отвык от общинной крепости с присущими для нее самоуправлением, а в эволюции обратного хода не бывает. Так что наиболее инертная часть народа предпочитает маргинальный статус с установкой на иллюзии государственных гарантий. И наконец те, кто продвинулся в своем личностном развитии дальше и не боится остаться один на один с обществом и государством (как известно, система не церемонится с теми, кто живет на казенную заработную плату). Они представляют собой тот пресловутый «средний слой», с которым реформаторы связывают надежды на прогресс. Естественно, в каждой из этих групп населения свои представления о социальной справедливости. Причем соотношение сил (одни богаче и самостоятельней, но их мало, другие слабее, но их много, третьи вроде бы зависимы, но у них власть) примерно равно. Насколько затянутся перемены в национальном характере судить трудно. Остается лишь констатировать, что в каждой конкретной судьбе, испытывающего гнет социального отчуждения, помимо причин, которые лежат на поверхности, следует видеть и те обстоятельства, которые вплетаются по воле истории.

Рекомендуемая литература

Касьянова К. О русском национальном характере. М., 1994.

Ленин В. И. Государство и революция. М., 1946.

Маркиз де Кюстин. Николаевская Россия. М., 1990.

Носовский Г. В., Фоменко А. Т. Правильно ли мы понимаем историю Европы и Азии? М., 2003.

Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев. М., 1991.

Русское зарубежье: власть и право / Бердяев Н. А., Франк С. Л. М., 1991.

Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1980.

Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991.