Глава 19. Обед прошел из рук вон плохо — так же ужасно, как и остаток утра

Обед прошел из рук вон плохо — так же ужасно, как и остаток утра... впрочем, с того момента, как прошлое сгинуло в зеленом луче Авады, вся жизнь Лили и так превратилась в один сплошной кошмар. Правда, конкретно этот она до конца не досмотрела, потому что сбежала где-то с середины.

Ну ладно, не с середины... если честно, она не просидела там и шести минут. Зашла в Большой зал, на глазок оценила размеры галдящей толпы, представила, что все они сейчас начнут приставать с вопросами, на которые у нее не было ответов, и кинулась делать себе бутерброды. Взяла хлеба с маслом, добавила к нему несколько кусочков бекона, завернула в салфетку и твердо вознамерилась взять пример с Северуса и поскорее куда-нибудь смыться.

Но в одном все-таки просчиталась: когда потянулась к блюду с беконом, не обратила внимания на тех, кто сидел поблизости.

— Лили?

Она взглянула на Корделию — та хотя бы не позволяла себе ни нападок, ни издевок... в отличие от Мэри и Фелисити, которые оказались с ней рядом — одна чуть правее Лили, а другая левее. Вот уж повезло так повезло...

— Ты опять себя плохо чувствуешь? — спросила Корделия.

— Нет, — Лили попыталась выдавить улыбку, — просто слегка устала, только и всего.

— Сядь и поешь с нами, — предложила та. — Этого же слишком мало на обед — всего лишь какой-то бутерброд...

— Что, повела себя как последняя сучка, и теперь кусок в горло не лезет? — бесцеремонно вставила Фелисити. Корделия вспыхнула:

— Фелисити! Выбирай выражения!

— Вот еще! — парировала Лили. — В тебя-то все прекрасно лезет — вон сколько ветчины себе навалила. Хоть и первой повела себя как последняя сучка.

— Лили! Выбирай выражения!

— Это все Снейп, — сердито перебила сидевшая слева Мэри. — Лили, почему ты до сих пор общаешься с этим уродом? Мы думали, ты наконец-то послала его куда подальше.

— Большое спасибо за вашу заботу, — как можно спокойнее произнесла Лили, — я, конечно, очень ее ценю, вот только в том, что касается меня и Северуса, — катитесь-ка вы на три буквы.

В итоге она отправилась гулять по школьным окрестностям — брела по толстому ковру подмерзшего к вечеру снега и в гордом одиночестве размышляла о том, что за последнее время ухитрилась рассориться едва ли не со всеми своими друзьями. Конечно, ей стоило придержать язык — в конце концов, когда они с девчонками виделись в последний раз, она вообще была другим человеком, — вот только это было бы куда как проще сделать, если бы они не вели себя, как самодовольные упертые ослицы!..

Ну да, разумеется, ты тут ни при чем — это предубеждение возникло само по себе, а от тебя они о Северусе и слова дурного не слыхивали...

Голос внутреннего дементора зимним ветром застонал в голове — Лили поморщилась, но спор, который когда-то вспыхнул бы сам собой, на этот раз затух, даже не начавшись. То, что Северус делал здесь и сейчас, значило гораздо больше, чем все, что осталось в прошлом... но с людьми ведь так и надо, как же иначе-то! Так было и с Джеймсом: она увидела в скором на расправу зубоскале храброго, верного друзьям и волевого человека...

Но увы, сейчас вся его воля была направлена только на одно: как досадить Северусу Снейпу. Потому что Джеймс еще не вырос из тех убеждений, которые тогда, в семьдесят седьмом, разделяла и сама Лили: что Северус олицетворяет все неправильное, что только есть в слизеринцах, а они, в свою очередь, все неправильное, что только есть в магическом мире, и что стоит только пинками загнать этих Пожирателей на верную дорожку — и везде воцарятся спокойствие и порядок.

Глупо, как же глупо...

Люди могут измениться. Люди меняются — не ее ли саму это когда-то так бесило? Что из талантливого мальчика, уверенного в своем высоком призвании, Северус превратился в юношу, который направил свои таланты на то, чтобы изучать темную магию и причинять людям вред? А теперь он изменился снова... не за один миг, конечно, и все равно — она не знала никого, кто был бы способен на такие метаморфозы. Впрочем, у него на это ушла целая жизнь, и перед собой Лили видела тот результат, к которому он пришел за эти двадцать два года — она сама и на свете-то столько не прожила... А Северус — он столько всего видел, столько испытал, что иному и на три жизни хватило бы. Да, она когда-то знала его мальчиком; знала и юношей, и они оба были совершенно необыкновенными, — но этот взрослый, в которого он вырос... Северус настолько выделялся среди всех, кого она знала, что у Лили порой захватывало дух — будто падаешь на пляже, и вдруг накатывает огромная волна, накрывает тебя с головой и утаскивает за собой в море.

Над склоном холма задувал пронзительный ветер — трепал волосы, пробирался под теплый плащ; Лили задрожала и крепче обхватила себя руками. Н-да... если на минутку забыть об уязвленном самолюбии, то пойти любоваться видами зимней Шотландии — определенно не лучшая ее идея. Примерно такая же дурацкая, как... как все, что она в последнее время делала. Ветер больно хлестал — порыв за порывом — и даже подвывал в ушах...

Вот только на самом деле это был вовсе не ветер.

Краем глаза Лили заметила какое-то темное пятно. Она успела выхватить волшебную палочку, но Ступефай ушел в сторону — в нее врезалась огромная черная масса и повалила в снег. Слюнявый язык облизывал лицо, норовил обмусолить уши, и в ноздри забивался неприятный запах, словно от вымокшего ковра — или же большого и весьма грязного пса...

— Бекон! — воскликнула она, пытаясь спихнуть с себя тяжелую тушу; грудь сдавило от истерически-беспомощного смеха — или же от того, что ее прижимал к земле так и пышущий энтузиазмом дог весом в добрых пятнадцать стоунов.

Перекрывая ветер, где-то в стороне зазвучал голос:

— Фу! Фу, башка твоя беконья!

И внезапно все исчезло: и давящая на грудь тяжесть, и черная шерсть, которая застила глаза, и слюнявый собачий язык.

— Извиняйте, мисс, — сказал Хагрид, отпихивая пса к себе за спину. — И что ему только в башку втемяшилось, дурной животине...

Он помог Лили подняться на ноги и выбраться из снега — в котором она основательно увязла, потому что Бекон уронил ее с расчищенной дорожки прямо в сугроб. Ноги совсем закоченели, не чувствовались почти до бедер.

— Спасибо, Хагрид, — сказала она, ощущая себя так, словно ей оторвали голову, а затем приставили назад вверх тормашками, и постучала себя по уху, стараясь вытряхнуть из него набившийся снег.

— Вы уж не серчайте на Бекона, мисс. Так-то он и мухи не обидит, лишь маленько... фу! Фу, кому говорят!..

— Нет-нет, он ни в чем не виноват, — Лили выудила из кармана свой недоеденный обед, от которого оставался еще целый бутерброд, и, развернув ставшую жирной салфетку, швырнула его псу — тот толкался в хозяйскую руку и поскуливал, приплясывая на месте. Бекон присел на задние лапы, ловя подачку, и сожрал ее за один укус.

— А-а, так вот в чем дело-то, — сказал Хагрид. — Любит он бекон, мисс, просто ужас. Совсем шалеет, как учует.

" Я знаю", — хотела ответить она с улыбкой, но осознала, что в те годы еще действительно об этом не слышала. Конечно, самого Хагрида в Хогвартсе знали все, но общаться они начали только после ее вступления в Орден. Студенты над ним обычно смеялись.

На его темные волосы налипли подтаявшие снежинки, а нос и щеки успели обветриться. Свой арбалет Хагрид нес в руке, а за спиной у него виднелось нечто, похожее на топор с двумя лезвиями. Лили моргнула.

— Многовато вооружения для обычного похода за дровами, — заметила она.

— Так ведь я не за дровами-то, мисс. Мантикора там, кажись, завелась, вот я и подумал: дай-ка гляну.

— Мантикора? — встревоженно переспросила она.

— Не тревожьтесь попусту, мисс. К замку ей нипочем не пробраться, с такими-то защитными чарами — директор самолично их ставил... Но вам бы и правда лучше остеречься: погодка нынче не ахти, да и не видать ничего. Ступайте-ка лучше обратно в тепло да держитесь от леса подальше.

— И верно, — сказала она. — Так и поступлю — спасибо, Хагрид. Пока, Бекон! — и пес облизал ее пахнущую беконом ладонь прямо вместе с перчаткой.

Лили сунула в карманы столь успешно обслюнявленные руки и поплелась по замерзшей дорожке назад к школе. Под ногами хрустел лед, и все вокруг словно сошло с черно-белого кадра: и белесый склон холма, и темные шпили замка, упирающиеся в переливчатую сталь облаков. И только ее волосы горели ярким пятном — ветер швырял длинные пряди прямо в лицо...

Она попыталась найти взглядом башенку Северуса — не вышло, та была с другой стороны, откуда открывался вид на озеро, — и побрела дальше... Панорама вокруг словно отражала разум Сева — если заглянуть к нему в голову, там бы точно нашелся подобный пейзаж; должно быть, в каком-то таком месте он хранил свои чувства к " этой дуре Лили"...

Ах, если бы только она не сбежала, когда он снял то чертово проклятие! Если бы остановилась и хоть на секунду включила башку — ну или хотя бы не ждала до утра, а отыскала его тем же вечером... Но нет, она просто поверила, что с ним и впрямь все в порядке, и даже толком ни о чем не задумалась, а потом оказалось, что на самом деле все плохо... Но когда ты говоришь, что чувствуешь себя хорошо, а в действительности это не так, и никто ничего не замечает, — на такое кто угодно обидится. А Северус... она больше не могла сказать, что хорошо его знает, но ей отчего-то казалось — этот человек вполне способен устроить другим эдакую " проверку на вшивость"...

И она свою с треском провалила.

Из снега торчала статуя — старая, обледеневшая, вся в трещинах. Лили уже примерилась дать ей пинка, воображая на ее месте свою жизнь, но тут... удар, вышибающий дух; кто-то налетел на нее на полных парах и уронил в сугроб — уже во второй раз за десять минут...

— Ш-тьфу! Тьфу! — Лили подняла голову, отфыркиваясь от набившегося в рот снега; тот, кто сбил ее с ног, был занят тем же самым. — Ремус? Какого дьявола?..

— Извини, — тот тоже выплюнул то, что набилось в рот, — поскользнулся на этом чертовом льду.

Но на Лили при этом даже не посмотрел — озирался, обшаривал взглядом окрестности и не пытался встать, только чуть приподнялся над землей; его светлые глаза бегали взад-вперед.

— Нам надо идти — куда-то спрятаться. Быстрее!

Лили последовала за ним, окончательно перестав понимать, что происходит; короткая перебежка вверх по склону холма — и они с Ремусом укрылись за цепью валунов. Камни упорно тянулись вверх, вздымались наперекор стихиям; от них веяло такой седой древностью, что ощущение пробирало до костей.

— Да в чем дело-то? — спросила Лили, когда ее спутник жестами показал, что надо пригнуться, но все же послушно скрючилась за валуном. К острому запаху мха примешивались слабые искристо-ледяные нотки.

— В Розье, Мальсибере, Эйвери и Уилкисе, — напряженно ответил Ремус, сжимая в руке палочку. Перчаток на нем не было... ну да, у оборотней же всегда повышенная температура, около тридцати восьми градусов — что зимой в метель, что летом на солнцепеке. — Они планировали засаду в библиотеке... в том смысле, что они там строили планы, а не собирались тебя подкараулить...

— Что?

—...и все для того, чтобы выманить из укрытия Снейпа. На тебя же никто не нападал? То есть кроме меня, но я не нарочно — и извини за это, кстати...

— Только пес Хагрида, где-то минут десять назад. Но тот жаждал бекона, — Лили попыталась нахмуриться, но застывшее от мороза лицо отказалось подчиняться. — Только вряд ли бы их план сработал. Сев сейчас... не слишком-то мной доволен.

А вот Ремус, похоже, совсем не закоченел: его припорошенные снегом брови только что не взлетели на лоб.

— Ну и что? Не бросит же он тебя на милость этой четверки, как бы там на тебя ни сердился!

Лили только грустно пожала плечами. Хотела добавить что-то вроде: " Я это заслужила", — но сдержалась: кажется, ее и так уже считали чокнутой.

— Ты сейчас о Снейпе говорила, да? — переспросил Ремус. — О Северусе Снейпе?

— Сомневаюсь, что у него есть тезки, — улыбка пыталась просочиться наружу, но одеревеневшие губы совсем не слушались.

— В наше время — пожалуй что вряд ли. И это точно Снейп, а не его тезка, проклял ту девочку, которая говорила о тебе всякие гадости. Повернул ей голову задом наперед. Флоренс Даттон — я прекрасно это помню, потому что те двое первогодков сильно перепугались, и мне пришлось провожать их на занятие, и...

— Я... но когда это было? — спросила Лили. Голова кружилась — словно она сама угодила под это заклятье.

— По-моему, где-то в прошлом семестре.

Лили закрыла лицо ладонью — той самой, обслюнявленной.

— Но вы двое тогда... совсем не разговаривали. Сейчас-то у вас все утряслось, так ведь?

— Да, мы помирились. Вот только я все испортила. Он меня вылечил — ну, я рассказывала... но это ему ужасно тяжело далось, и как только проклятие исчезло, я... — она сглотнула; ей одновременно и хотелось, и не хотелось в этом признаваться, — я сбежала. Просто удрала оттуда нахрен, бросила его одного — ночью, в Запретном лесу, где везде снег, когда он только что спас мне жизнь, а там где-то бродила мантикора, мне сейчас Хагрид сказал!.. А потом, — ее голос уже почти срывался на крик, — я даже не пошла его искать, забыла о нем до утра, хотя знала, что он ранен, и...

— О, — сказал Ремус — выражение его лица было совершенно нечитаемым. — Так ты из-за этого так переживаешь?

— Я... — неожиданный ответ совершенно сбил ее с толку. — А разве этого мало? Или я не должна за него переживать, потому что это же Сопливус?

— На всякий случай напоминаю: перед тобой стоит Ремус Люпин, а не Сириус Блэк под обороткой, — ответил Ремус — Лили всегда становилось не по себе от такой его невозмутимости.

Пристыженная, она прижала ладонь к лицу — перчатка оказалась противной и мокрой.

— Я знаю. О Боже — извини, пожалуйста...

— Тебе в последнее время нелегко пришлось. Наверняка он поймет.

— Возможно, — сквозь зубы выдавила она, напоминая себе, что на Ремуса орать бесполезно: все закончится очередной порцией мягких увещеваний, и она почувствует себя последней гарпией. — А возможно, и нет. Мы же не знаем наверняка, что именно он подумает.

Что было вежливым способом сказать: " А тебе-то почем знать? Тоже мне, эксперт по Северусу выискался".

— Не знаем, — на его лице наконец-то проглянули эмоции — и исчезли так быстро, что Лили невольно задумалась, не научился ли и он окклюменции.

— Но это же была темная магия, так ведь? — продолжал Ремус. — Она влияет даже на то, как ты мыслишь. И куда могущественнее, чем светлая, которая может причинить боль только телу. Потому что способна... добраться до души — как-то так, я бы сказал. Мы это по ЗОТИ проходили... в смысле, преподаватель такого не рассказывал, это было в учебнике, так что... А еще мне кажется... — и он замялся, не договорив.

— Да?

Ремус уставился вниз — на свою палочку, которую вертел в руках.

— Мне кажется, что он, возможно, злится вовсе не из-за того, о чем ты думаешь.

— А из-за чего тогда?

Ремус скользнул взглядом по заснеженному склону, к темному лесу внизу, потом поднял глаза к перламутрово-серому небу.

— Мне кажется...

— Возможно, он пожалел, что связался с грязнокровками и предателями крови.

По спине у нее пробежал неприятный холодок, Ремус же мгновенно подобрался — словно размытое изображение в объективе вдруг резко навелось на фокус, — но выпрямляться не стал, так и остался сидеть на корточках, прижавшись спиной к камню. Лили последовала его примеру — если что, так будет проще откатиться в сторону.

Четверо слизеринцев появились из-за валунов — нарисовались в поле зрения, цепочкой подступали ближе, собираясь взять врагов в полукольцо. Лили увидела Мальсибера, а крайний слева — это, кажется, Эйвери... для нее они все были на одно лицо, она видела в них только досадный диссонанс, шайку испорченных мальчишек, которые превратили ее Сева в чудовище.

Но Северус и его мама говорили, что все вовсе не так однозначно. Что дело в заложенных в их культуру особенностях, которые Волдеморт извратил и обратил против них самих...

Только не сейчас, Лили. У тебя перед глазами — четверо будущих Пожирателей, так что изволь на них сосредоточиться.

Ее внутренний голос даже заговорил с интонациями Северуса.

— Прошу прощения? — холодно произнесла Лили. — Вас вообще-то никто не приглашал встревать в чужой разговор.

— Что, грязнокровка, не хочешь делиться своими сакральными знаниями? — это опять был тот, который заговорил первым, не Мальсибер и не Эйвери. Судя по всему — самый умный из четверых... должно быть, их главарь.

— Нет, просто не думаю, что вам есть что сказать, — все так же холодно отрезала она. — Вы же только и умеете, что повторять всякую чушь: то " предатели крови", то " грязнокровки"... право же, это до невозможности скучно.

— А ну закрыла пасть, грязнокровка, — сказал Эйвери.

— Что и требовалось доказать, — сухо заключил Ремус. — Почему бы вам не выучить какое-нибудь новое слово? Уверяю, это вовсе не так сложно, как кажется.

— Новое? Изволь, — сказал Мальсибер так тихо, что его голос был едва слышен за порывами ветра. — Круцио.

Лили была к этому готова — вовремя выставила Протего; Эйвери покатился вниз — Ремус попал в него заклятием, когда Мальсибер только-только выпустил свое. Третий из четверки попытался достать Лили справа — она успела заблокировать, ушла перекатом в сторону, чтобы в случае чего укрыться за камнем, и с колена ударила заклинанием — но промазала, оно прошло слишком высоко, потому что ее противник уже упал — до него добрался Ремус...

...который и сам угодил под проклятие Розье — врезался спиной в камни, сполз на землю, судорожно ловя ртом воздух, его лицо перекосилось от боли, и Лили уже была готова выпустить Контрапассо — оно вертелось на кончике языка, кипело, рвалось с волшебной палочки...

Нет.

— Экспеллиармус! — воскликнула она, вкладывая в заклинание всю свою силу. Два яростных взмаха — у Розье из рук вырвалась палочка, у Мальсибера вместе с ним, а их самих отшвырнуло назад, сбило с ног мерцающей вспышкой, и Лили повторила еще дважды: — Экспеллиармус! Экспеллиармус! — и в конце концов сжала в руке все четыре волшебные палочки.

Слизеринцы пытались подняться на ноги — там, внизу, ближе к подножию холма; мотали головами, чтобы разогнать туман перед глазами и стряхнуть с себя снег, и только Эйвери все еще валялся без сознания.

— Что, сосунки, утерлись? — выдохнула она, а потом заклинанием услала их палочки как можно дальше и выкрикнула: — Ищите-ищите, рвите жопу!

Ремус тоже пытался встать. Лили помогла ему подняться, а затем перекинула его руку через плечо и, пошатываясь и спотыкаясь, повела своего пострадавшего вверх по склону, подальше от этих валунов. По снегу срезала путь до вершины — там свирепствовал ветер, но навалившийся на нее Ремус прямо-таки излучал тепло... оно просачивалось сквозь все слои одежды, через двойной комплект мантий и зимних плащей, а его запястье и вовсе казалось лихорадочно-горячим.

— Я... поражен, — с трудом прохрипел он. — От тех камней... было куда больней, чем от Круциатуса Мальсибера. Только в руку мне попал, мазила придурочный...

— Ты, главное, не останавливайся, — буркнула Лили.

Они добрались до арки, ведущей во внутренний двор, и нырнули под ее каменный свод. На булыжнике было легко оступиться — то лед под ногами, то грязная снежная каша...

— Вот видишь, — пробормотала Лили — изо рта поднялось облачко пара; внутренний двор вокруг казался вымершим — молчал даже выключенный из-за холодов фонтан. — Северус так и не появился. Он меня совсем возненавидел.

Чтобы не поскользнуться на ступеньках, Ремус выставил вперед руку и оперся о дверной косяк. Дальше начинался коридор.

— А ты его ненавидела? Ну, когда он назвал тебя... тем словом?

— Да. И очень долго, — она смотрела вниз — их обувь оставляла мокрые следы, пятная грязный пол подтаявшим снегом.

— Но твоя привязанность к нему от этого никуда не делась, так ведь?

Она заглянула ему в лицо — насколько это было возможно, потому что рука Ремуса по-прежнему лежала у нее на плече — и увидела грустную, усталую улыбку. И раннюю седину — зимний свет посеребрил несколько волосков. И тогда Лили впервые задалась вопросом: откуда он так много знает о прощении? Раньше ей всегда казалось, что прочитал в книжках — поэзия, философия или что-то в этом роде, но не в шестнадцать же лет... что с ним такого произошло? Кто заставил его узнать, каково это — когда тебя так горько обидел родной человек?

— Я знаю, — сказал он, — одно чувство другое не отменяет. И ты его простила. Если он сейчас на тебя злится, то рано или поздно остынет, и вы снова помиритесь. Так уж устроены люди.

Лили закрыла глаза. Колени подгибались — не поддерживай она Ремуса, наверняка бы отшатнулась, а там оступилась и грохнулась.

Даже забавно, как порой ранит в самое сердце такая вот попытка приободрить... доброта, которая причиняет больше боли, чем самая изощренная жестокость. Одной своей кротостью и тихой улыбкой Ремус умудрился справиться там, где оказались бессильны годы и годы рефлексии, долгие часы, проведенные в самобичевании; где ничего не добился даже Северус с его безжалостной прямолинейностью.

Только смерть заставила ее снова заговорить с Северусом. Она помирилась с ним только тогда, когда потеряла все на свете.

И Ремус сказал, что это неправильно.

В глазах замерли слезы — словно пошел трещинами озерный лед.

— Лили? — ее пальцы разжались, чуть не соскользнули с запястья Ремуса — но он все еще опирался на ее плечо и, чуть-чуть развернув кисть, легонько сжал ее руку. — Слушай, по-моему, все не так плохо, как тебе...

— Давай я отведу тебя в лазарет, — голос казался неустойчивым, точно башня из кубиков. — Круциатус — это тебе не шлепок по ладони.

Секундная пауза.

— Хорошо, — согласился Ремус, выпуская ее запястье.

Они шли по коридору вместе, но Лили не замечала ничего вокруг — будто глаза вдруг повернулись в орбитах и уставились внутрь черепа, позволяя ей заглянуть в себя, выхватывая из прошлого одно воспоминание за другим. Тогда, в самом начале, когда она перенеслась во времени и впервые увидела Северуса, единственной ее мыслью было: " Возможно, на этот раз мне удастся его остановить". Она даже думала, что опоздала, пока не разобралась, кто перед ней; а потом беспокоилась все больше о том, как уберечь его от формального вступления в ряды Пожирателей — потому что знала, что по-настоящему он к ним никогда уже не присоединится.

Но все равно не понимала главного. Ты можешь вернуться назад во времени и вольно или невольно изменить какие-то события в своей жизни. Но чтобы переломить ее курс — сменить само направление, в котором она движется, — тебе придется измениться самому.

Ты всегда где-то да напортачишь. И, возможно, даже совершишь одну и ту же ошибку дважды. Но если ты ничего не сможешь с ней сделать и во второй раз — значит, ты и впрямь безнадежен.

И больше она такого не допустит.

На этот раз — ни за что.

* * *

Как же эти двое ненаблюдательны. Люпин еще куда ни шло, но Лили... Она прошла через войну — могла бы и научиться обращать внимание на то, что творится вокруг.

— Северус так и не появился, — сказала она. — Он меня совсем возненавидел.

Ее голос прозвучал тускло и безжизненно; не так, как если бы она пылала праведным гневом или напрашивалась на жалость. Она просто констатировала факт.

" Ну а как еще она могла понять твое поведение? — спросил он у себя — и сам же себе ответил, глядя ей вслед: — Нет, это вовсе не ненависть".

Хотя он и разозлился, да. Тот ее разговор с Поттером в ванной старост — и потом, когда она склонилась над ним, проверяя пульс... и наверняка подсаживалась на каждом занятии к нему, к этому выходцу из ада, и машинально дотрагивалась до него по извечной своей привычке... Эти мысли и без того выводили Северуса из себя — а потом к ним примешались настоящие воспоминания, о том, как это было в прошлом. Лили в середине той четверки — идет в Хогсмид, заливается смехом, и ее рыжие волосы струятся по спине... Лили на свадебных снимках в " Пророке" — от всех ее живых красок осталось только черное и белое, а ее улыбка...

Так уже было; так будет снова. Он вернулся назад во времени, чтобы увидеть, как то же самое повторяется вновь, только на сей раз она любила Поттера уже сейчас — и как же ему от этой мысли было хуево. Все шесть лет своего отрочества Северус прожил со страхом, что этот тупой пижон заберет у него Лили, а теперь точно знал, что именно так оно и случится. И знал, какая судьба их ждет — прекрасная и безоблачная, потому что теперь никто не подставит их под то злоебучее пророчество, и это знание болело внутри, как самая жестокая отдача; воспоминания о будущем темной магией текли по венам, пробираясь до самой души.

Еще в той, прошлой жизни он много раз пытался себя убедить, что его чувства к Лили были так сильны только потому, что он ее потерял; что если бы их пути не разошлись, и она бы не погибла, то рано или поздно он бы смог оставить все в прошлом. И даже за прошедшую пару недель не раз мечтал о том, чтобы в один прекрасный день просто проснуться утром — и обнаружить, что именно это с ним и случилось.

Но нет, ничего подобного, увы. Что он всегда ненавидел в чувствах — так это то, что они так легко не проходят.

Причиняя боль Лили, он причинял ее и себе. Но поступить иначе не мог — потому что Лили мучила его уже тем, что была собой, и любила Поттера, и привечала Мародеров, и улыбалась самому Северусу, и извинялась, при этом совершенно искренне — он видел это, и не только потому, что она не умела лгать. Даже смотреть на ее лицо, озаренное светом волшебных звездочек, было сущей пыткой; даже ее доброта и раскаяние ранили почти так же жестоко, как когда-то гнев и враждебность. Но сейчас Лили больше на него не злилась, и он остался один на один с осознанием, что она тут, живая и настоящая — и это была уже сама по себе такая невозможная мука, что рядом с ней меркло все остальное. Ибо живой человек рядом и дает, и требует куда больше, чем любое воспоминание о нем; это болезненно, да — но оно того стоит.

Вот только все это не вечно — и мысль о ждущей его утрате сделала Северуса жестоким. Все будет так же, как и в прошлый раз — но в то же время и иначе, потому что теперь Лили будет рассыпаться в извинениях.

Он же всегда предпочитал ненависть. Пусть лучше ненавидят, чем пытаются сострадать.

Когда Лили и Люпин поднялись по ступенькам и окончательно скрылись из виду, он покинул тень, которую отбрасывали растущие у стены замка вечнозеленые кусты, пересек внутренний дворик и дошел до дорожки. Та убегала вниз по склону, и Северус легко нашел взглядом Эйвери, Уилкиса, Розье и Мальсибера; их черные мантии резко выделялись у подножия на фоне белого подмерзшего снега.

Они слишком долго копались, но за эти годы он научился сдержанности — выжидал, пока они приходили в себя, сползались в кучу и, наконец, побрели вверх, к возвышающейся на холме школе; ждал, когда они пытались одолеть этот путь, оскальзываясь на льду и путаясь друг у друга под ногами.

Потом они его заметили — остановились, затем продолжили свой подъем, но он и тогда ничего не предпринял; наконец вся четверка подошла так близко, что можно было разглядеть даже белки их глаз, и только тогда он заговорил:

— Неважно выглядите. Проиграли двум гриффиндорцам, этим столпам добродетели?

— Заткнись, грязетрах, — пробормотал Розье, с трудом разлепив губы, и зашелся кашлем, согнувшись пополам и схватившись за живот.

— Это что, кровь? — спросил Северус. — Кто бы мог подумать.

Розье попытался выпрямиться; утерся тыльной стороной ладони — на подбородке осталась некрасивая алая полоса.

— Вряд ли кто-то из гриффиндорцев знает заклинания, способные так подпортить вам здоровье, — мягко произнес Северус. — А вот я — знаю.

— Да тебя там и близко не было, — проворчал Эйвери, зажимая все еще кровоточащий нос.

— О, да ты научился распознавать, когда рядом с тобой кто-то стоит! Твои когнитивные навыки вышли на новый уровень. Да, меня тут действительно не было — только видишь ли, Эйвери, мне это и не требовалось. Поскольку все необходимые меры я принял заранее.

В прошлой жизни его бы, наверное, изрядно повеселили их грозные взгляды и жалкие попытки сохранить невозмутимость. Но только не сейчас — потому что это, по сути, ничем не отличалось от того эпизода с Регулусом; такое же избиение младенцев — с той лишь разницей, что обойтись без него было невозможно. Ибо Регулус, этот любимец семьи, идеальный слизеринец и наследник Блэков, по натуре своей не был жесток и не получал удовольствия, причиняя боль другим. Его старший брат, благородный гриффиндорец, куда больше походил на настоящего Блэка, так как верил, что люди от рождения делятся на хороших и плохих, и его священная миссия — извести вторых под корень. Регулус же порой даже в чем-то напоминал Лили, и в бою ему точно так же не хватало решимости — его убеждения не подразумевали утверждения силовыми методами.

Но с этими мальчишками все было иначе. Северус прекрасно знал, как они мыслят, и пожалуй что даже дружил с ними на протяжении всех тех лет, что отделяют детство от зрелости; кто-то из них умер у него на глазах, кто-то — попал в тюрьму. Да, он защитил Лили чарами, которые отражали любую атаку, возвращая весь вред нападавшим, и эта необходимость не доставила ему ни малейшего удовольствия — но и терзаться по этому поводу он тоже не собирался. Выбор сделан; оставалось только жить с его последствиями.

Северус не раз задумывался над тем, что слизеринцы и гриффиндорцы на самом деле не так уж сильно друг от друга отличались. Что те, что другие, к примеру, не имели привычки сворачивать с раз избранного пути. Вот только гриффиндорцам требовалось сознание собственной правоты, а слизеринцы себя спрашивали: " С чем я готов смириться, чтобы сделать то, что должен? " И сами же себе отвечали: " Со всем, с чем придется".

Ведь Хогвартс, по сути, представлял собой лишь подготовительный этап, за которым начиналась настоящая жизнь. На протяжении семи лет ты жил с убеждением, что весь мир делится на четыре факультета, и твое сердце принадлежало тому из них, на который тебя распределили в одиннадцать лет; но затем наступала пора вырастать из пеленок.

Вся эта история — четверо мальчишек, которые в будущем станут Пожирателями Смерти, и те, другие четверо, которые в прошлом погибли самой бессмысленной из смертей — пытаясь доказать свою доблесть... все это лишь игра. Жалкая, ничтожная игра. Убожество — что тогда, что сейчас.

Но на этот раз Северус намеревался выиграть.

— Я подозревал, что вы можете на такое решиться, — бесстрастно продолжал он. — Сделать из Лили наживку, чтобы поймать меня... поздравляю, еще чуть-чуть — и вы научитесь думать. Жаль только, что я это предусмотрел; любой, кто отважится на нее напасть, в конечном счете лишь... навредит сам себе.

Эйвери ничего не понял, а вот Розье догадался сразу. Что подумал Мальсибер, неизвестно; Уилкис же, по крайней мере, честно попытался сложить два и два.

— Ах ты говнюк поганый, — тихо сказал Розье.

— Собака лает, Розье, — откликнулся Северус, чувствуя себя при этом глубоким старцем. Интересно, можно ли жить сразу в нескольких временных потоках? Чтобы для тела, души и разума время текло по-разному, и у каждого из них был свой отдельный возраст? — Но вы не способны и на это. Впрочем, можете считать, что я подарил вам благую цель и легкий способ осчастливить человечество: убейтесь об Лили Эванс и уступите место более разумным формам жизни — таким, например, как хлебная плесень.

А потом он повернулся к ним спиной и зашагал прочь, за долгие годы практики наловчившись ходить по скользкому булыжнику без особого риска шлепнуться на задницу.

Что ж, еще одним делом стало меньше. А потом этот " подготовительный этап" в его жизни наконец-то закончится, и можно будет исчезнуть отсюда — навсегда.

Глава опубликована: 16.06.2015