Суть постулата непосредственности в психологии и его преодоление в деятельностном подходе школы А. Н.Леонтьева

Введение категории деятельность в психологическую науку оз­начало для А.Н.Леонтьева дальнейшую разработку «неклассиче­ской» концепции сознания Л.С.Выготского. Для классической психологии была характерна дихотомия «внешнего» (предметов и процессов внешнего мира) и «внутреннего» (явлений и процес­сов сознания), которые не имели между собой ничего общего (об этом когда-то еще говорил Декарт). Тем не менее они были связа­ны следующей простой связью: как только происходит воздей­ствие на субъекта, так тут же возникает «ответ» на данное раздра­жение в виде объективных и субъективных явлений — это называ­ется постулатом непосредственности в психологии. Соответственно предполагалось выявить закономерную и непосредственную взаи­мосвязь каких-либо объективно констатируемых параметров вне­шних раздражителей, с одной стороны, и свойств субъективных элементов сознания (в интроспективной психологии) или реак­ций как столь же элементарных составляющих поведения (в бихе­виоризме), с другой.

Надо отметить, что эта схема в свое время сыграла большую роль в повороте психологии от умозрительной «науки о душе» к эмпирической психологии сознания, потому что душа исходно была тем самым таинственным «опосредствующим звеном», ко­торое невозможно было познать научными средствами (ведь на те или иные раздражители душа отвечала как хотела»). Поэтому вве­дение постулата непосредственности было важнейшим шагом к победе в психологии принципа детерминизма, хотя его форма, воплощенная в схеме «стимул — реакция», была еще механисти­ческой, т.е. для психологии примитивной. Именно примитивность такого механистического детерминизма заставила многих иссле­дователей осознать принципиальную недостаточность постулата непосредственности.

Как подчеркивал А.Н. Леонтьев, «неудовлетворительность этой схемы заключается в том, что она исключает из поля зрения ис­следования тот содержательный процесс, в котором осуществля­ются реальные связи субъекта с предметным миром, его предмет­ную деятельность... (нем. Tatigkeit — в отличие от Aktivitat). Такая абстракция от деятельности субъекта оправдана лишь в узких гра­ницах лабораторного эксперимента, имеющего своей целью вы­явить элементарные психофизиологические механизмы. Достаточ­но, однако, выйти за эти узкие границы, как тотчас обнаружива­ется ее несостоятельность» [62, 75— 76]. Несостоятельность абст­ракции, лежащей в основе постулата непосредственности, обнару­живается в многочисленных примерах из житейской психологии, которые невозможно объяснить, исходя из этой схемы. Один из известных отечественных писателей — Владимир Тендряков (дру­живший с А.Н. Леонтьевым и оставивший интересные воспомина­ния о нем) вспоминал, что, когда он учился в художественном училище и на занятиях требовалось написать натюрморт или порт­рет натурщицы, у каждого из сидящих в зале будущих художников был «свой» натюрморт или свой портрет: каждый видел представ­ленный объект по-своему, вступая с ним в своеобразный диалог.

Осознание принципиальной недостаточности постулата непо­средственности даже вызвало в конце XIX — начале XX в. обрат­ное движение «назад к душе» (представителями этого движения были в Германии Лейпцигская психологическая школа, в Рос­сии — Л.М.Лопатин, С.Л.Франк и другие). Отмечались и другие попытки найти опосредствующие звенья между стимулом и реак­циями (как субъективными, так и объективными). По этой ли­нии, например, пошло развитие бихевиоризма в направлении нео­бихевиоризма, в котором вводилось понятие промежуточных пе­ременных (когнитивные карты, потребности и т.д.). В психоанализе таким опосредствующим звеном выступали те или иные бессознательные процессы, в Грузинской школе психологии уста­новки — установка.

По мнению А.Н.Леонтьева, введение понятия промежуточных переменных, несомненно, обогащает психологический анализ, но оно вовсе не снимает упомянутого постулата непосредственности, поскольку промежуточные переменные представляют собой лишь состояния субъекта и поэтому противопоставленность субъекта и объекта все еще имеет место (даже с учетом «обогащенного» субъек­та). Главное же было не просто в поиске опосредствующих звеньев, а в том, где именно нужно искать эти опосредствующие звенья: в мире замкнутой в себе субъективности или же в реальных отноше­ниях субъекта с миром. Эти отношения «размыкают» замкнутый круг субъективных явлений и устраняют существовавшую в психо­логии дихотомию: объективный, существующий независимо от субъекта мир, изучаемый одними методами, и субъективный «внут­ренний» мир психических явлений, который открыт субъекту сознания, и только ему, и поэтому должен изучаться принципиаль­но иными средствами. А для этого нужно было заменить двучлен­ную схему анализа другой, в которой противопоставленность субъек­та и объекта исходно устранялась бы. Это было сделано в «трех­членной» схеме А.Н.Леонтьева, где опосредствующим «звеном» выступала человеческая деятельность. Однако в данном случае сло­во «звено» кажется нам чрезвычайно неудачным (хотя оно ис­пользовалось и самим А.Н.Леонтьевым), ведь деятельность — это вовсе не то, что просто «вставляется» между двумя другими звень­ями (субъектом и объектом), а то, что объединяет их в единое целое. В деятельности и происходит переход объекта в его субъек­тивную форму, в образ; вместе с тем в деятельности совершается также переход деятельности в ее объективные результаты, в ее про­дукты. Деятельность, таким образом, есть реальная и конкретная связь субъекта и объекта, это процесс, в котором осуществляются взаимопереходы между полюсами «субъект — объект».

Деятельностный подход в психологии, таким образом, пред­полагает совершенно иной взгляд на происхождение образа мира человека, который всегда интересовал психологию как науку. Об­раз мира субъекта не определяется автоматически окружающими условиями среды и заданными генетическими программами, а обусловлен жизнью субъекта в среде, его деятельностью в ней. Это объясняет и тот пример, который мы недавно приводили: молодые художники действительно по-разному видят изображае­мые ими объекты, потому что за каждым из них стоит разный опыт деятельности, они побуждаются к своей деятельности раз­ными мотивами, ставят перед собой разные цели и т.д. Это объяс­няет также и приведенный в главе 3 пример В.Джемса: каждый из четырех путешественников вынес из своего путешествия те впе­чатления, которые соответствовали системе его отношений с ми­ром, реализуемых конкретными видами деятельности.

Таким образом, человек не стоит перед миром как реактивный аппарат, он активно строит отношения с ним благодаря разнооб­разной деятельности, и в его образе мира фактически отражается не мир как таковой, а опыт общения субъекта с миром посред­ством деятельности. В главе 1 мы уже развивали эту мысль (рас­сматривая все изучаемые в психологии феномены как те или иные формы проявления или существования человеческой деятельно­сти). Теперь подробнее остановимся на структуре человеческой де­ятельности для понимания человеческой психики, поскольку, как мы когда-то определяли в той же главе, психика есть функцио­нальный орган деятельности и поэтому неотторжима от нее.