Университетский вопрос в Сибири XIX столетия

22 июля 1888 г. В Томское состоялось торжественное открытие первого в Сибири университета. Его ректор произнес речь, которая имела не только программный, но и полемический характер, понятный тогда многим. В ряду положенных по такому случаю торжественных слов, он объявил: «Пусть откроет он в недрах народной жизни источники новых деятельных сил и докажет потомству, что при помощи света, правды и разума можно превратить страну ссылки, скорби и запустения в благоустроенную, равноправную и равносильную с остальными русскими областями, нераздельную часть великого Российского государства!»[1]. Чтобы понять, в чем был смысл этих слов, следует обратиться к истории «университетского вопроса» в Сибири, который был гораздо шире учреждения высшего учебного заведения.

Тяжба сибиряков по поводу университета имела уже к тому времени длительную историю, начало которой может быть отнесено к первым годам XIX столетия. Действуя в духе эпохи Просвещения и верный заветам царственной своей «бабки» Екатерины II, Александр I в самом начале своего царствования принялся за реформирование системы образования. Главным побудительным мотивом такой просветительской политики являлась острая нужда в образованных людях на государственной службе. Преобразования государственного устройства должно было сопровождаться мерами по улучшению качественного состава бюрократии. Указом 24 января 1803 г. «Об устройстве училищ» предусматривалось: «Ни в какой губернии спустя пять лет … никто не будет определен к гражданской должности, требующей юридических и других познаний, не окончив учения в общественном или частном училище»[2]. В стране создавалась единая система учебных заведений, разделенных на четыре разряда: приходские, уездные, губернские (гимназии). Центром образования в учебном округе являлся университет. Было организовано 6 учебных округов, открыто несколько высших учебных учреждений. Упоминалась в этом указе и Сибирь. Александр I, намечая места, в которых следует в будущем открыть университеты, считал, что таким городом для Сибири должен стать Тобольск. Видимо, царские планы подвигли горнозаводчика П.Г. Демидова, внука знаменитого Никиты Демидова, пожертвовать в 1803 г. на сибирский университет 50 тыс. руб. Но это не помогло, вопрос о сибирском университете отложили на неопределенное, а демидовский капитал под проценты был помещен в Московскую сохранную казну, а затем был частично использован на содержание Тобольской гимназии.

Следующим правительственным актом, повысившим образовательный ценз для получения классного чина, стал известный указ 6 августа 1809 г., подготовленный М.М. Сперанским. Согласно этому указу, для получения чина коллежского асессора необходимо было иметь свидетельство об окончании университета, или требовалось сдать экзамен университетской комиссии[3]. Для последней категории организовывались университетские курсы[4]. Однако Сибирь была избавлена от действия этого указа, и за Урал на службу поспешили титулярные советники, которое из-за образовательной преграды не смогли получить следующий чин, а значит и потомственное дворянство в Европейской России. На какое-то время острота нехватки чиновников в сибирских губерниях могла быть снята за счет льгот и привилегий за службу в отдаленных местах империи. Но отнюдь это не улучшило качественный состав сибирской бюрократии, что не могло не беспокоить местную администрацию. Сибирский генерал-губернатор И.О. Селифонтов полагал, что льготы не смогли положительно изменить состав сибирских чиновников, «ибо привлекаем будучи сею приманкою, набрела туда всякая сволочь»[5]. М.М. Сперанский, проводивший в 1819-1821 гг. ревизию сибирских учреждений, жаловался, что заменить замеченных в злоупотреблениях чиновников некем. Но каких-либо новых мер по подготовке чиновников для Сибири Сперанский не предложил, лишь зафиксировал в «Сибирском учреждении» 1822 г. прежнюю систему привилегий службы за Уралом. Сохранилось в том числе и право посылать на казенный счет стипендиатов в высшие учебные заведения Европейской России, но и та льгота оказалась малоэффективной из-за слабого развития сибирских гимназий и нежелания выпускников университетов возвращаться в Сибирь.

Вновь к идее создания собственного сибирского университета вернулся первый западно-сибирский генерал-губернатор П.М. Капцевич, назначенный на эту должность в 1822 г. Уже 20 марта 1823 г. он ходатайствовал перед Сибирским комитетом об учреждении в крае высшего учебного заведения. Столкнувшись не просто с недостатком толковых сотрудников, но и с откровенным противодействием старых сибирских чиновников, Капцевич остро почувствовал необходимость обновить состав здешнего бюрократического аппарата. В своем рапорте он ярко обрисовал бедственное состояние образования в Сибири, в которой было только две гимназии в Тобольске и Иркутске. По его свидетельству, оканчивали полный гимназический курс из-за бедности родителей всего «пять учеников, если еще не менее». Поэтому ожидать, что эти выпускники поедут учиться в российские университеты, тогда как «нет средств пользоваться и местным учением». Отправлять желающих за казенный счет дорого, да, к тому же, это совершенно не решает проблемы – что будут значить для Сибири два-три студента[6]. Капцевич попытался обратить внимание на нужды Сибири самого царя: «Примыкаясь к своему отечеству одною линиею и продолжаясь между неприступным морем и чуждающимися соседями, Сибирь что иное представляет, как не колонию сиротствующую, которая по сему самому и должна чаще взывать к отцу ее отечества»[7]. Официальное ходатайство западно-сибирский генерал-губернатор подкрепил частным письмом к своему петербургскому покровителю, всесильному того гр. А.А. Аракчееву, питая надежду, что тот примет «дело сие ближе нежели кто другой». В письме Капцевич не жалел красок: «Не можно равнодушно видеть начальнику, до какой степени гниет нравственность в состоянии даже высших чинов. Она долго будет поддерживаться перепискою людей порочных из России, да и как иначе!»[8].

П.М. Капцевич предлагал избрать для Высшего училища, как он именовался в документе, один из городов, удобный как для Западной, так и Восточной Сибири. В рапорте такой город не назывался, указывалось только, что лучше всего остановить выбор на одном из городов на юге Сибири, «куда населенность по естественным причинам сама собою склоняется». В дальнейшем все же будут иметь ввиду Тобольск, как административный центр Западной Сибири, имеющий гимназию, хотя Капцевич уже отдавал пальму первенства Омску, куда и перенес свою резиденцию. Проектировалось установить казенное содержание воспитанникам из Западной Сибири: в гимназии 120 человекам, а в Высшем училище – 60. Число воспитанников из Восточной Сибири должен определить местный генерал-губернатор. По учебной части Высшее училище предусматривалось подчинить Министерству народного просвещения, а по хозяйственной – Главному управлению Западной Сибири.

Ходатайство Капцевича об устройстве высшего учебного заведения в Сибири подало попечителю Казанского учебного округа (в состав которого входила и вся Сибирь) М.Л. Магницкому мысль усовершенствовать Тобольскую гимназию, присвоив ей особый статус. В представлении министру духовных дел и народного просвещения кн. А.Н. Голицыну 30 марта 1823 г. Магницкий предложил расширить программу обучения в гимназии, что позволило бы готовить хороших чиновников. Такая гимназия, по его мнению, смогла бы решать целый ряд проблем; «Доставляла бы из нужного числа казенных воспитанников: 1., студентов университету, 2., учителей для училищ сибирских, 3., таких чиновников для сего края, кои бы, имея о нем хорошее понятие и зная обычаи разных к нему принадлежащих областей и языки маньчжурский и монгольский могли с пользою быть употребляемы в разные гражданские по Сибири и пограничные должности и, наконец, 4., купеческих детей, которые имели бы нужные для торговли с Китаем познания в языках, законах и обычаях сей империи»[9]. В целом во всех сибирских гимназиях в дальнейшем должны преподаваться восточные языки, право, основы судопроизводства: желательно было бы также усилить изучение естественных наук и истории. Отлично закончивший такую гимназию выпускник мог бы сразу при поступлении на гражданскую службу получать XIV классный чин по «Табели о рангах». Главное затруднение в благоустройстве Сибири, подчеркивал попечитель Казанского округа, заключается в отсутствии не просто благонадежных чиновникам, но и связанных своим происхождением с этим краем. Одно воспитание, писал Магницкий, совершенно в духе формировавшейся уже в те годы «официальной народности», «может дать Сибири, отдаленной от прочих стран империи природою, постановлениями и обычаями, учителей, судей, полицейских чиновников, которые бы были не пришельцы под величественным ее небом, и берегли ее как свою родину»[10]. Разделял Магницкий и мнение Капцевича, что готовить чиновников в самой Сибири значительно дешевле, чем привлекать их из Европейской России. Однако, если же устраивать в Сибири высшее учебное заведение, то, полагал Магницкий, расположить его нужно в Барнауле, «по его климату и срединному положению в Сибири, а также по наличию ученых горных чиновников». Предложение его было поддержано Министерством народного просвещения, которое соглашалось открыть Высшее училище именно в Барнауле, как отделение Казанского университета. Правда, оговаривалось, что расходы на его содержание следует отнести на счет сибирских средств.

Сибирский комитет в принципе согласился с идеей создания Сибирского высшего училища, но в свою очередь, для него избрать Томск, как город губернский, также расположенный в центре в Сибири и к тому же на Московском тракте. В качестве аргумента против Барнаула было заявлено, что там от горных заводов нездоровый воздух. В пользу Томска высказался и томский губернатор П.К. Фролов, известный своими научными открытиями в области металлургии.

Но выбрать город для высшего учебного заведения оказалось далеко не самым важным делом, камнем преткновения стал вопрос финансовый. П.М. Капцевич испрашивал из казны 116750 руб. на устройство Высшего училища, а сумму на содержание казеннокоштных студентов планировал изыскать в самой Сибири. Генерал-губернатор Восточной Сибири А.С. Лавинский, хотя сразу же не подверг сомнению возможность содержать высшее учебное заведение и его студентов собственно сибирскими средствами, но проявил удивительную осведомленность в финансовых делах столь далекого от Сибири Виленского университета. В 1803 г. в Вильно вместо Главной школы Великого княжества Литовского, которая содержалась на средства на средства иезуитов, был учрежден университет. С целью отыскать имущество иезуитов, после ограничения их деятельности в Российской империи[11], была создана специальная комиссия. Так вот, Лавинский и предложил обязать эту комиссию предоставить часть конфискованных у иезуитов средств на содержание Сибирского высшего училища[12].

Однако Капцевич, как ему казалось, нашел более реальный финансовый источник. Он решил обложить оброчным платежом рыбную ловлю на крупнейших озерах Западной Сибири с тем, чтобы доход с них шел на содержание первого сибирского университета. Но рыбопромышленников, желающих взять с торгов эти озера, не нашлось ни в 1824 г., ни в 1825 г. Крестьяне отказывались платить оброк за рыбную ловлю. И только после организации охраны озер казаками, государственные крестьяне согласить с 1 июля 1825 г. взять в аренду традиционные для них места ловли[13]. Однако это не мешало крестьянам и далее саботировать «просвещенное» начинание генерал-губернатора. За двухлетний период с 11-ти озер, обложенных казенным оброком, вместо 46722 руб. 50 коп. было собрано всего 6103 руб. 62 коп., а остальная сумма числилась в недоимке. К тому же сама эта затея оказалась пустой, так как даже полностью собранных средств не хватило бы на содержание планируемых 180 студентов гимназии и Высшего училища[14]. Необходимой суммы не нашлось и у Министерства народного просвещения. За приписных крестьян, также занимавшихся рыбной ловлей, вступился Кабинет его императорского величества. Кабинет не собирался делиться доходами с подведомственных ему приписных крестьян. Сибирский комитет вынужден был отменить решение Капцевича обложить оброком рыбные ловли с озер.

Несмотря на внешнюю привлекательность проекта Капцевича –Магницкого, устроить в то время Высшее училище в Сибири вряд ли было возможно. Это обуславливалось не только финансовыми трудностями или усилением в конце царствования Александра I реакционных тенденций в правительственной политике. Ведь в Петербурге «сибирских просветителей» поддерживал А.А. Аракчеев и, занявший в 1824 г. пост министра народного просвещения, А.С. Шишков. Очевидно, только такой поддержкой можно объяснить то, что данный проект не был провален в самом начале.

Со вступлением на престол Николая I ситуация изменилась. П.М. Капцевич, с отставкой А.А. Аракчеева, лишился мощной опоры в столице, что в конце-концов привело и к его удалению со своего поста. Отправленная в феврале 1827 г. в Западную Сибирь сенаторская ревизия кн. Б.А. Куракина и В.К. Безродного также не поддержала идею создания Сибирского высшего училища. Ревизоры заключили, что этот проект преждевременен, так как в Сибири пока нет необходимых условий для основания высшего учебного заведения. В их донесении Николаю I указывалось, что наполнение Высшего училища достаточным числом студентов было бы невозможно не только из-за недостатка средств, но главное потому, что в «училище сие воспитанники должны приниматься … только из учеников, с отличием окончивших полный, преподаваемый в гимназиях, курс наук, а в Западной Сибири существует одна только гимназия в Тобольске, да и в оной полный курс обучения едва ли оканчивают два или три ученика …, прочих же родители или родственники их, не имея по бедности своей способов к их содержанию, берут из гимназии преждевременно, не дожидаясь окончания гимназического курса, спешат определить в самое низшее приказное состояние собственно для получения какого ни есть жалованья»[15]. Впрочем, их аргументы против Сибирского высшего училища в этой части почти буквально совпадали с тем, что Капцевич излагал как мотивирующую потребность в ходатайстве 20 марта 1823 г. При этом, ни Капцевич, ни Магницкий не задумывались, где они возьмут для будущего университета достойно подготовленных студентов и знающих свое дело профессоров. Неизбежно они должны были пойти на понижение уровня требований при приеме студентов и программе преподавания. Их умами владела прежде всего мысль о возможно более быстром наполнении бюрократического аппарата Сибири образованными чиновниками, надеясь тем самым повысить эффективность управления и достичь «исправления нравов» в местном обществе. П.М. Капцевич, который был, по определению А.И. Герцена, выходцем из административной школы А.А. Аракчеева, не чуждым, как и его патрон, прожектерства в духе своего времени[16]. В 1820-е гг. появилось большое число проектов, проникнутых общей идеей преобразования России, в которых вопросам просвещения и воспитания отводилось заметное место.Позднее часть этих проектов отольются в официальную формулу «православие, самодержавие, народность»[17], и не случайно, что в ряду преобразователей оказались аракчеевец П.М. Капцевич и обскурант Магницкий.

О преждевременности учреждения высшего учебного заведения в Сибири неожиданно заявил визитатор училищ сибирских губерний, человек близкий М.М. Сперанского, П.А. Словцов, которого было трудно заподозрить в равнодушии к делу просвещения[18]. Словцов, очевидно, подходивший с довольно высокой меркой к университетскому образованию, вообще усомнился в необходимости для сибирских чиновников обладать высшим образованием. По его мнению, Сибирь еще не готова к восприятию учреждений такого уровня образования: «…Малая населенность страны, малочисленность училищ, которые даже не по всем уездным городам еще открыты и самое число губернских гимназий, которых только две в целой Сибири, изменяют в настоящее время благим намерениям, если бы сии намерения снова клонились к предположению особых высших училищ в той и другой Сибири»[19]. Нужно расширять сеть сибирских гимназий и других средних учебных заведений, дополнив программу обучения предметами, необходимыми потребностям края. Поэтому Словцов, как и его казанский начальник Магницкий, предлагал повысить статус сибирских гимназий и прибавить еще два года для изучения дополнительных наук (римское и российское право, политэкономия, прикладная математика, физика, сочинение, иностранные языки и проч.). С отменой льгот приезжающим, как правило, временно на службу в Сибирь чиновникам в погоне чинов и доходных мест, нашлись бы и нужные деньги для осуществления такого нововведения. Выпускникам, окончившим 6-летний курс в гимназии, при поступлении на гражданскую службу можно было бы присваивать сразу XIV классный чин, фактически приравняв их к выпускникам высших учебных заведений. Но, видимо, и на этом Словцов пока не настаивал, рассматривая такую меру лишь в качестве дополнительного варианта решения проблемы. Пока, считал он, первоочередной задачей является открытие гимназии в Томске, что и было осуществлено только в 1838 г.

Генерал-адъютант Н.Н. Анненков, ревизовавший Западную Сибирь в 1849-11851 гг., отметил в очередной раз низкий образовательный уровень сибирского чиновничества, и поставил университетский вопрос в тесную зависимость от способов решения увеличения дворянского сословия в Сибири[20]. Основное население, получившее прочную оседлость в крае, составляло крестьянство, но его нравственно-политический облик вызывал опасение у правительства. Необходимо было найти противовес, как полагал Анненков, влияние ссылке и раскола. Воздействие же чиновничества на народные массы признавалось недостаточным – оно, по заключению ревизора, слабо связано с краем и смотрит на свое пребывание в нем, «как на средство достижения частных своих и нередко непозволительных видов». В таких условиях университетский вопрос для Сибири приобретал политическое значение. Теперь на пути внедрения высшего образования за Уралом вставала общая социально-экономическая отсталость, ее специфика, связанная, прежде всего, с сибирской ссылкой и отсутствием местного дворянского общества. «Следует решить, - формулировалось в отчете Анненкова, - должно ли предоставить дальнейшее развитие Сибири из начал, в ней уже существующих, или должно стараться привить к ней общие жизненные начала, которые усвоились прочими частями государства. Первое приведет, без сомнения, к развитию Сибири на основаниях, не соответствующих потребностям русской жизни и несообразных с началами монархическими. Последнее требует водворения в Сибири сословия дворян с предоставлением им права собственности на землю, т.е. такого сословия, которое, будучи привязано к стране материальными выгодами и составляя часть постоянного населения, по образованию своему и общественному положению могло бы быть связующим между правительством и крестьянством и поставлять из среды своей верных слуг престолу и безусловных исполнителей воли монаршей»[21]. Считалось, что, не имея земельной собственности в крае, дети сибирских чиновников, получив высшее образование, все равно будут стремиться покинуть Сибирь. Поэтому в проекте плана работ II Сибирского комитета, учрежденного в 1852 г., уже было официально закреплено, что высшее учебное заведение в Сибири может быть основано не раньше, чем там появится особое дворянское сословие[22]. Однако планам насаждения за Уралом помещичьего землевладения не суждено было сбыться, что поставило под сомнение и решение университетского вопроса для Сибири.

В ходе этой дискуссии главноуправляющий II Отделением е.и.в. канцелярии гр. Д.Н. Блудов, опираясь на доминирующий старый тезис, что Сибирь «есть, так сказать, запасной край России», предлагал не спешить. Он утверждал, что для образования сибирского чиновничества в настоящее время достаточно выделяемых мест в Казанском университете. Но Блудов отвергал план насаждения помещичьего землевладения в Сибири, лучше «ободрять, поощрять полезные в сем крае предприятия по разным отраслям промышленности и торговли, охранять ее действия и вообще людей, свободно там водворяющихся, силою закона и благоразумного, беспристрастного управления»[23]. Министр государственных имуществ гр. П.Д. Киселев, для которого Сибирь была зоной особого внимания, также отнесся с большой осторожностью к помещичьему проекту Анненкова, видимо, оберегая прежде всего казенный интерес. Согласившись, что необходимо дать сибирскому чиновничеству средства к образованию их детей, он ограничился предложением усовершенствовать уже существующую систему обучения в сибирских гимназиях. Фактически это было дальнейшим развитием ранее высказанных идей: учредить при гимназиях «высшие классы», в которых бы преподавались законоведение, судопроизводство и основы делопроизводства. Окончившим с «отличием» такие «высшие классы» можно было бы присваивать сразу XII классный чин, а остальным – XIV. Кроме того, Киселев настаивал, что в условиях Сибири не следует делать различия между детьми чиновников и дворян-помещиков[24].

В результате, Сибирский комитет 22 ноября 1852 г. постановил, что учреждение высшего учебного заведения в Сибири было бы «не только преждевременным, но даже едва ли полезным и удобным». Это вызовет неоправданные расходы и, к тому же, за Уралом слишком мало лиц, действительно испытывающих потребность в высшем образовании. Сибирская элита состоит преимущество из чиновников и купцов, для которых достаточно имеющихся учебных заведений, а также выделенных сибирякам 28 вакансий в Казанском университете. Богатое же купечество, посчитали в Сибирском комитете, вполне способно за свой счет отправлять своих детей учиться в столичные университеты[25]. Как и двадцать лет назад, Сибирский комитет предлагал расширить сеть низших и средних учебных заведений в самой Сибири, хотя уровень предложений заметно снизился.

Сибирские генерал-губернаторы и губернаторы уже не замахивались на создание сибирского университета, более прагматично концентрировали свое внимание на среднем и низшем уровнях образования. На этом настаивал и западно-сибирский генерал-губернатор Г.Х. Гасфорд. Он также предлагал уровнять в правах на льготы и привилегии за службу за Уралом сибирских уроженцев, получивших высшее образование, с приезжающими из Европейской России[26].

Неожиданно против сибирского университета и привилегий для сибирских уроженцев выступил генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьев (будущий граф Амурский), которого потом назовут «сибирский янки». Его позиция объяснялась той борьбой, которую ему пришлось вести в эти годы с оппозицией иркутского купечества и сроднившегося с ним местного чиновничества. В отзыве на отчет Анненкова Муравьев довольно категорично заявил, что вообще что-либо менять в системе образования в Сибири нельзя, «особливо в тех видах, чтобы заведения эти образовывали для Сибири чиновников из тамошних уроженцев, которые, имея родственные и другие там связи и получив там первоначальное воспитание, неминуемо получают и то пагубное направление, которым отличается сословие местных купцов и чиновников. Гораздо полезнее, чтоб присутственные места в Сибири наполнялись благонамеренными людьми, рожденными и получившими надлежащее образование во внутренних губерниях России, а если даже и из сибирских уроженцев, то во всяком случае таких, которые с юных лет удалены были для воспитания с места их родины и тем избавились от заразы, сильно распространившейся в сибирском крае в этом классе»[27]. В 1858 г. именно Муравьев помешал министру народного просвещения А.С. Норову сдвинуть с мертвой точки вопрос о сибирском высшем учебном заведении. Не помогло и то, что Норов заручился поддержкой Александра II, и был уже готов заняться «начертанием плана сего высшего учебного заведения, которое, не теряя своего университетского характера, должно быть числом, составом и направлением своих факультетов приспособлено к потребностям страны»[28].

Новый этап в развитии университетского вопроса в Сибири начался в 1860-е гг., и совпал не только с эпохой «Великих реформ», но стал часть пробуждающегося общественного сознания самих сибиряков. В борьбу за открытие высшего учебного заведения за Уралом вступила сибирская общественность, сделав это частью своего рода программы за уравнение в правах Сибири с Европейской Россией. Из разговоров в тесных кружках сибирской интеллигенции или в сибирских землячествах в столицах и Казани университетская тема выходит на страницы журналов и газет. Примечательно, что в данном вопросе общественные инициативы, как правило, находили, пусть и осторожную поддержку местной высшей администрации. В 1860 г. в Иркутске вокруг чиновника Б.А. Милютина, брата известных реформаторов Н.А. и Д.А. Милютиных, сложилась небольшая группа единомышленников (братья Павлиновы, С.И. Турбин и др.), которые живо обсуждали перспективы открытия сибирского университета. В Главном управлении Восточной Сибири их поддерживал В.Д. Карпов, игравший, по свидетельству Б.А. Милютина, при генерал-губернаторе М.С. Корсакове важную роль[29]. Воспитанник Царскосельского лицея Карпов и в Сибири мечтал создать что-то вроде своей альма-матер, где бы готовились образованные чиновники. Милютин впоследствии писал, что в 1860 г. состоялся торжественный обед, на котором произносились в духе времени речи, обращенные к иркутскому губернатору П.А. Извольскому. Последний выразил готовность поддержать идею создания университета в Восточной Сибири, но интриги не дали ему развернуться, и он вскоре вынужден был оставить свой пост. Сменивший его Н.Ф. Щербатский с еще большим энтузиазмом поддержал это начинание – был разработан проект учреждения университета с медицинским и юридическим факультетами. Но и этот проект не дожил до стадии серьезного обсуждения. На смену ему, по свидетельству Милютину, был составлен еще более грандиозный план создания «целой системы народного образования в крае, которую предполагалось осуществить при содействии виноторговцев. Во главе системы должно было стоять нечто вроде ликея (подчеркнуто в тексте. – А.Р.), в который с прибавкой двух старших классов (8 и 9) должна была преобразоваться иркутская гимназия»[30].

Идею сибирского университете поддерживал и тобольский губернатор А.И. Деспот-Зенович, известный своими либеральными взглядами[31]. Для финансового обеспечения иркутского плана им предлагалось установить 10 % сбор с ведра водки, выкуриваемой в Сибири и ввести дополнительный налог с золотопромышленников[32]. Но и этот план, по словам Милютина, «заглох где-то». Правда, в 1864 г. сибирским казенным стипендиатам было разрешено наряду с Казанским и в столичные университеты., а в 1872 г. в Петербургском университете было учреждено несколько специальных сибирских стипендий.

К тому же 1860-му году относится обсуждение университетского вопроса на собраниях студентов-сибиряков в Петербурге. В числе участников этих собраний Н.М. Ядринцев называл Н.М. Павлинова, братьев А. и И. Черемшанских, А.К. Шешукова, С.С. Шашкова, инициатора создания сибирского студенческого землячества в Петербурге казака Сидорова, поэта И.В. Федорова-Омулевского, художника Пескова, будущего бурятского просветителя И. Пирожкова и др. В известной степени, областническая идея как раз и формировалась вокруг таких вопросов, как университетский вопрос. В юном воображении влюбленных в свою родину сибиряков уже рисовались дивные картины будущего: «Портик должен быть из белого мрамора с золотой надписью “Сибирский университет”. Нет, лучше на черном, внутренность из малахита, яшм, кругом сад, в котором сосредотачивается вся сибирская флора. В кабинеты доставлены коллекции со всей Сибири, общественная подписка дала огромные средства. Аудитории кишат народом, где мы встречаем рядом с плотными коренастыми сибиряками наших инородцев, наш друг Пирожков, изучающий философию Гегеля, был для нс примером, университет привлечет японцев и китайцев, - говорили другие. Так развивалась мечта»[33]. Но до ее хотя бы частичного осуществления было еще далеко. Пропаганда идеи открытия сибирского университета оказалась небезопасной, она сталкивалась с противодействием закосневшей в бюрократической рутине сибирского чиновничества и с апатией не осознавших своих потребностей местного купечества и городского мещанства.

Особую известность и широкий общественный резонанс получила речь Н.М. Ядринцева в ноябре 1864 г. на литературном вечере в Омске, где он не только публично заявил он необходимости университета в Сибири, но и выдвинул развернутую аргументацию, едва ли не политической программы. И это не смотря на то, что главный инспектор училищ Западной Сибири Попов, предварительно цензурировавший текст выступления Ядринцева, вычеркнул, показавшуюся ему слишком дерзкой, фразу: «…и, говорят, даже находятся тупоумные обскуранты, утверждающие, что в Сибири утверждать университет еще рано»[34]. Рукою Попова против этих строк было подобострастно приписано, что «это утверждало главное начальство Западной Сибири и некоторые государственные люди, насколько они правы – это решит проавительство и потому автору … советую об этом умолчать»[35]. Ядринцев писал своему товарищу и единомышленнику Г.Н. Потанину, что при этом Попов орал на него[36]. Основной пафос речи, произнесенной Ядринцевым, заключался в призыве поддержать сибиряков, отправляющихся учиться, ибо только «эти труженики, голодающие теперь по университетам, явятся к нам общественными деятелями, внесут новый дух в наше усыпленное общество и поведут его с распущенным знаменем науки, истины и цивилизации в то заветное будущее, которое готовится стране нашей и ее народу»[37]. Ядринцеву устроили горячие овации присутствовавшие на вечере ученики Сибирского кадетского корпуса. Присутствовавший на лекции кадет Г.Е. Катанаев, вспоминал, что слушатели устроили овацию, скандируя: «Будет, Будет университет!». «Брошенная Ядринцевым мысль об университете пала, как оказалось, не на бесплодную почву; о нем стали говорить и писать во всех концах Сибири»[38].

Однако обвинения, брошенные Ядринцевым в адрес сибирского купечества и местной администрации в их безынициативности и бездеятельности и бездеятельности, не остались безответными. Против него начались интриги, некоторым присутствовавшим на вечере кадетам грозили расправой. Кадет Михайлов, написавший в защиту Ядринцева открытое письмо, был посажен в карцер. 11 декабря 1864 г. А.Д. Шайтанову об омских событиях сообщал его брат, учившийся в то время в кадетском корпусе: «Сочувствователей Ядринцеву оказалось немного, только одна молодежь, да наши кадеты, между тем, как против него восстали почти что все и в том числе наши корпусные начальники и преподаватели, исключая только некоторых. Вследствие этого наши начальники и наблюдатели каются не раз, что отпустили нас на этот вечер. Многие из воспитанников чуть-чуть не пострадали из-за сочувствия Ядринцеву. … Для большей строгости ввели снова в употребление субботницы, т.е. розги»[39]. Ядринцеву было отказано в частных уроках, которые он имел у омского купца Кузнецова. Вдохновителей гонений стал преподаватель словесности кадетского корпуса В.П. Лободовский, кичившийся в свое время дружбой с Н.Г. Чернышевским.

Несмотря на негативную реакцию омских властей, речь Н.М. Ядринцева через некоторое время под названием: «По поводу сибирского университета. Общественная жизнь наших городов» была опубликована в «Томских губернских ведомостях» (1864. № 5). Сам Ядринцев вспоминал впоследствии, что «так зарождались в эмбрионе те идеи, которым посвящено было все служение нашей жизни и 30-летняя защита этого вопроса в печати, пока мы не дождались радостного дня открытия университета в 1888 г.»[40].

Чтобы разрушить общую апатию, Ядринцев предложил создать особое общество, которое бы пропагандировало идею сибирского университета, доказывало необходимость скорейшего его создания и собирало пожертвования. Г.Н. Потанин в 1874 г. призывал начать сбор средств на университет при редакции «Камско-Волжской газеты», с которой сибирские областники тогда активно сотрудничали[41].

Однако для областников «идея» сибирского университета была шире только вопросов подготовки специалистов с высшим образованием, университету предуготовлялась высокая миссия по формированию собственной сибирской интеллигенции, способной повести за собой «сибирский народ». Поэтому было так важно, чтобы сибиряки пошли потому пути, «которым недавно последовали валисцы в Англии»[42], а университет стал бы важной идейной основой для объединения разрозненных сил формирующегося сибирского общества. Университет был для областников не только целью, но и средством пробуждения регионального самосознания сибиряков, способом воспитания их патриотизма. Наряду с борьбой за отмену уголовной ссылки, введения земства и реформирования суда, сибирский университет стал частью их широкой программы. Сибирскому обществу, писал Г.Н. Потанин, «нужно кровь свою полировать общественным делом, ему нужно для здоровья совершать денежное кровопускание из мошны на народную нужду. Это тоже отличное воспитательное средство. Нужно бы устроить, чтоб агитация вышла грандиозной, чтоб она коснулась всех мелких городишек...»[43].

Идея создания сибирского университета вполне вписывалась в децентрализационную программу областников. Нужно было покончить не только с абсентеизмом (оттоком) талантливой сибирской молодежи, но и разрушить непомерную централизацию во всем, в том числе в научной и общественной жизни. Потанин с возмущением писал своему волжскому другу А.С. Гацисскому в сентябре 1874 г. о сверхцентрализации науки, когда «все свозится в столицы»[44]. Университет должен стать не только средоточием высшего образования, но и центром научных исследований в крае.

Однако безынициативность сибирского общества, которое было погружено, по горькому признанию Ядринцеву, «в животную жизнь и не чувствует никакой потребности в умственной пище», порождали особый род административного мессианства[45]. Общественность, не надеясь на собственные силы, погрязшая в бесплодном прожектерстве, нового прогрессивного генерал-губернатора типа М.М. Сперанского, как ждут мессию[46]. В данных условиях университет мог появиться только в результате союза, пусть даже и вынужденного, либеральной бюрократии и активной части местного общества.

Такого государственного деятеля сибирская областнически настроенная интеллигенция обрела с назначением в 1875 г. генерал-губернатором Западной Сибири Н.Г. Казнакова. Это был администратор, который попытался глубоко вникнуть в насущные проблемы вверяемого ему в управление края. Он не побоялся привлечь к сотрудничеству знающих Сибирь людей, в том числе и имеющих репутацию политически неблагонадежных. Очень скоро ближайшим помощником Казнакова стал недавно вернувшийся из архангельской ссылки Н.М. Ядринцев. Знакомством с Казнаковым Ядринцев был обязан золотопромышленнику, исследователю Севера, меценату М.К. Сидорову, который уверил его, что новый генерал-губернатор заинтересован в решении многих сибирских проблем. Через того же Сидорова зимой 1875 г. Ядринцев подал Казнакову записку об университете, после чего и состоялось их личное знакомство. В автобиографии об этой первой встрече вспоминал: «Я был в восторге, что нашел администратора, который так живо интересовался сибирским вопросом»[47]. Вскоре Ядринцев получил от Казнакова предложение поступить на гражданскую службу и отправиться в Омск[48].

Еще до прибытия в Омск Казнаков представил Александру II свои предложения об устройстве университета в Сибири, на что и получил принципиальное согласие. К марту-апрелю 1875 г. относится знакомство западно-сибирского генерал-губернатора с В.М. Флоринским, будущим первым ректором Томского университета. Флоринский проявил осведомленность и напомнил Казнакову о неудавшейся попытке А.С. Норова дать Сибири высшее учебное заведение, а также предложил свои услуги в подготовке проекта сибирского университета[49]. В том, что университетское дело удалось двинуть, Г.Н. Потанин 28 апреля 1875 г. с радостью сообщал А.С. Гацискому. Писал он и том, что министр финансов М.Х. Рейтерн выказал готовность дать на университет 250 тыс. руб.[50]. Заручился Казанков и поддержкой в университетском вопросе у министра народного просвещения Д.А. Толстого. Подбадривала генерал-губернатора в его прогрессивных начинаниях и либеральная пресса. Газета «Голос» предсказывала Казнакову добрую славу, полагая, что его управление Западной Сибирью составит целую эпоху в ее истории, а «основание предложенного им университета будет началом нового периода – периода возрождения, - заключала газета, - на котором воздвигнется дальнейшее развитие Сибири»[51]. Даже далекий от Сибири «Одесский вестник», сообщал в июле 1875 г. Потанин Ядринцеву, перепечатал из столичных «Новостей» известие, как его назвали, фантастического свойства, что некоторые петербургские профессора готовы отправиться в Сибирь и что в сибирском университете планируют открыть целых три отделения: естественно-историческое, медицинское и промышленное[52].

Для Н.Г. Казнакова подготовка местных чиновников, врачей и учителей в самой Сибири становится решающим аргументом в пользу университета. Отток молодой сибирской интеллигенции из края также, как и для областников, не внушал серьезных опасений Казнакову, но он был готов допустить, в разумных пределах, разумеется, сибирский «патриотизм». Насколько такие настроения были в то время были распространены свидетельствует отчет томского губернатора: «Пока наши молодые сибиряки не будут привязаны к своей стране в силу привычки, пока они не будут изучать ее на школьной скамье, пока не в состоянии будут получать живых и никогда неизгладимых впечатлений университетской жизни на месте их будущей деятельности, до тех пор они плохие слуги своей страны»[53]. Под этими строками вполне могли подписаться и областники. Но для Казнаковым не это было главным, им двигало почти геополитическое осознание того, «что государству нужен университет к востоку от Уральского хребта не для объединения Сибири в нечто особое, а для постепенного, начиная с запада, внедрения в нее русской власти и гражданственности»[54]. Поэтому университет должен будет распространять свое влияние не только на восток, но и на юг, что более всего было сделать удобнее из Омска, расположенного на границы Западной Сибири и Казахской степи. «Никто так, как он, - вспоминал близко знавший Казнакова в эти годы и обсуждавший с ним университетский вопрос Г.Е. Катанаев, - не сознавал в то время, что Омск – не крайний юго-западный пункт Сибири, а центральный для всей ее населенной западной части со степными областями включительно. Никто, как он, не сознавал, что степная равнина, прилегающая к Омску, не никуда негодная безводная пустыня, а богатейший запас всякого рода угодий, пригодных не только для одних только кочевников, а и для миллионов русских людей < …>, что Омску в ближайшем же будущем предстоит сделаться центром железных и частью водных путей всей Западной Сибири, средоточием торговли, промышленности и просвещения громадного района Азиатской России, а по населенности стать самым крупным городом Сибири…»[55]. Таким образом, университетский вопрос для Казнакова был частью его широкой программы развития региона, в которой центральное место занимала колонизация степных районов[56].

Однако эйфория от быстрых успехов и радужных ожиданий прошла, и на повестку дня выдвинулись вопросы реализации намеченных планов. У сибирского университета оказалось не только много союзников, но и противников, и не только в стане консерваторов. Сомнения в целесообразности высшего учебного заведения в Сибири высказал один из ведущих публицистов «Отечественных записок», Г.З. Елисеев, сам по происхождению сибиряк. Елисеев не понаслышке знал сибирские реалии: позади у него были голодные годы детства в Таре, семинарская жизнь в Тобольске, а после окончания Московской и духовной академия и краткого периода преподавания в Казанской духовной академии, служба в окружных и губернских учреждениях Западной Сибири. Он фактически повторил старые доводы, заявив, что в Сибири слишком мало средних учебных заведений, которые бы дали студентов для университета. Сомневался Елисеев и в том, что удастся поставить преподавание в университете на достойном уровне. Да и вряд ли сибиряк, получивший высшее образования, добавлял он, останется жить в душной атмосфере провинциальной Сибири, где талантливые люди до сих пор затираются. Очевидно, собственная судьба Елисеева убеждала его и в этом. Вместе с тем, не замечая противоречия в свой доводах, он утверждал, с присущим критическим ему настроем, что до тех пор, пока в Сибири все важнейшие административные посты будут заняты приехавшими из Европейской России «искателями карьеры, легкой наживы и просто проходимцами», государственная служба в родном краю для образованных сибирских уроженцев останется непривлекательной»[57]. Нужно дать служебные привилегии именно сибирякам, привлечь снова в Сибирь тех, кто ее когда-то покинул, увеличить число сибирских стипендий в университетах Европейской России, и «через каких-нибудь 10 лет Сибирь получит такое количество образованных элементов, каких она не приобретет в течение 50 лет не только с одним, а с пятью университетами, основанными в Сибири»[58]. В противном случае сибирский университет станет лишь одной обузой для платящего подати мужика.

Казнаков в ответ на свою инициативу ждал «приветствий» и «пожертвований», что не только тешило бы его самолюбие, но помогло бы продвигать проект в Петербурге. Однако, сибирское общество, особенно его денежная часть, пребывала в привычной апатии. Необходимо было организовать общественную поддержку инициативе генерал-губернаторы, чем и занялись областники, обратившись с письмами и статьями к сибирякам. Как говаривал Потанин, «культ пятака иссушил сердце» сибиряка[59]. Начал организовывать пожертвования и сам генерал-губернатор, лично или через губернаторов обращаясь с просьбами к купцам о финансовой поддержке, обещая не только свою благодарность, но и награды[60].

Опровергая такое мнение, областники считали, что студенты в Сибири найдутся, да и сам университет в сибирских условиях будет более демократичным по своему составу, нежели прочие российские учебные заведения. Г.Н. Потанин прогнозировал, что сама жизнь сделает «мужичьим» сибирский университет[61]. К тому же, расчет, что стипендии и льготы будут менее тягостны для податного населения, чем сибирский университет, утверждал Потанин, вряд ли верны[62]. Патриотическое воспитание, развитие местной общественной жизни создадут условия к тому, чтобы образованные сибиряки оставались на родине. С этим связывалась другая, кардинальная для областников задача – формирование своей сибирской интеллигенции. Для областников университет был больше, чем обычное высшее учебное заведение, и этого, видимо, не захотел увидеть Г.З. Елисеев. Еще в своей омской речи Н.М. Ядринцев провозглашал: «В университете вся наша будущность»[63]. Ядринцев – со ссылкой на Венюкова о смысле университета[64].

Следующей преградой на пути к основанию сибирского университета стала проблема выбора для него города. И это имело не только географический интерес. Специфика общественно-экономической жизни сибирских городов могла предопределить будущее университета. О важности выбора города свидетельствовала не только страстная полемика на страницах сибирских газет, но набор аргументов, которые выдвигали члены специальной правительственной комиссии, созданной для этой цели в Петербурге. На звание университетского рода претендовали Омск, Томск и Иркутск. Омск, как административный центр Западной Сибири, казалось бы, имел преимущество: именно здесь сосредоточилась основная масса военных и гражданских чиновников края, за устройство университета в Омске стоял сам генерал-губернатор Н.Г. Казнаков, его поддерживало в этом и Министерство народного просвещения. По инициативе Казнакова омским архитектором Эзетом был уже подготовлен проект университетского здания для Омска, а городская дума выделила бесплатно земельный участок под университет в центре города. В глазах местной и столичной администрации Омск мог выглядеть предпочтительнее, нежели Томск, наполненный ссыльными (в том числе и политическими), или удаленный Иркутск. Г.Е. Катанаев в статье «Томск или Омск?», отстаивая интересы Омска, вопрошал: «…Но чем же хуже административно-казенное влияние Омска ссыльно-купеческого влияния Томска?»[65]. В пользу Омска был еще один весомый довод – университет мог бы распространить свое влияние и на степные области, где проживали не только казахи и казаки, но куда направлялась мощная волна русских переселенцев.

Хотя при рассмотрении этого вопроса 6 апреля 1877 г. в Государственном совете большинство поддержало выбор Омска, все же решили создать еще одну комиссию, которая бы тщательно изучила все обстоятельства этого дела[66]. Однако у Томска нашлись свои влиятельные защитники. Ставший к тому времени членом Государственного совета бывший восточно-сибирский генерал-губернатор граф Н.Н. Муравьев-Амурский писал 5 мая 1877 г. А.В. Головнину, что он не разделяет мнение о выборе Омска и будет говорить об этом на общем собрании Государственного совета. «Для этой цели, по мнению моему, - заключил он, - должен быть Томск или Иркутск»[67]. Бывший тобольский губернатор А.И. Деспот-Зенович подготовил для комиссии пространную записку о том, что ссылка для Сибири не так уж и страшна[68].

Областники первоначально высказывались в пользу Иркутска, но затем отдали свои симпатии Томску[69]. Влияние на полемику оказала, появившаяся 31 октября 1876 г. в иркутской газете «Сибирь» статья Г.Н. Потанина об Омске, с красноречивым названием: «Город Акакиев Акакиевичей»[70]. Н.М. Ядринцев буквально осаждал В.М. Флоринского, которого уже тогда прочили в ректоры будущего сибирского университета, письмами, в которых повторялась одна мысль: «в Омске, под крылом генерал-губернатора, университет погибнет, что нравственная атмосфера там неудовлетворительная, ссыльных почти столько же, как и в Томске, что помощи от города нельзя ждать никакой и что Омский университет никогда не будет привлекать сочувствие сибиряков»[71]. Г.Н. Потанин с известной резкостью доказывал, что Омск город преимущественно чиновничий, «где навозный элемент вполне господствует», там «сидят одни баскаки и дзергучи», в нем нет собственно «сибирского общества», профессуру и студентов будут окружать «петербургские фланеры», а не сибирские купцы и многолюдное мещанство с густым деревенским населением окрест. Для него было ключевым значением то, что между «университетом и обществом сибирским не будет никакого общения»[72]. Ему вторил и Н.М. Ядринцев, которому представлялось, что в Омске не будет заметно влияние коренного населения, а только засилие «наезжего чиновничества, без связей, без родства со страной… Университет в Омске будет чиновничий и под вечным давлением администрации…». Он был солидарен с Потанин, который утверждал: «Университеты только тогда имеют областную связь и влияние, когда облюбованы населением».[73]. В Омске университет будет не сибирский, а скорее «степной, среднеазиатский университет, или, как говорят злые языки, - киргизский», - вспоминал об этой полемике Г.Е. Катанаев[74]. И уже Флоринский доказывал, что Томск расположен «в полосе культурного, чисто русского населения Сибири» и будет ярко светить вплоть до Дальнего Востока, тогда как Омск он будет обречен на «слабое мерцание, на окраине степей мусульман кочевников»[75]. Не пугало областников и то, что вряд ли университет в Томске «начнет давать людей, независимых от капитала», более тлетворным им казалось бюрократическое влияние[76]. По мнению Потанина, наоборот, университет будет способствовать «культурной шлифовке» сибирской буржуазии, формированию «благородных» предпринимателей с осознанными патриотическими чувствами к Сибири[77]. Их не мог не вдохновлять пример известного сибирского мецената Сибирякова, которых был однокашником некоторых из них по Петербургскому университету.

На заседании комиссии 22 ноября 1877 г. В.М. Флоринский стал на сторону сторонников Томска и чуть не рассорился из-за этого с Казнаковым. Будущий ректор изложил целый ряд условий, которым должен отвечать университетский город в Сибири: «1) благоприятное географическое положение относительно сибирских городов, т.е., по возможности центральное в географическом и этнографическом смысле и удобное по существующим путям сообщения, 2) удобства жизни данного города в климатическом и экономическом отношениях, чтобы учащие и учащиеся не испытывали значительных затруднений в первых жизненных потребностях…, 3) средства города для устройства необходимых учебных пособий и учреждений университета, как, например, клиник, и возможность приобретения анатомического материала для медицинского факультета, способы снабжения кабинетов учеными коллекциями, средства содействия и поощрения ученых трудов профессоров по вопросам научного исследования Сибири и проч., 4) средства города и данной местности для целесообразной и необременительной для казны постройки университетских зданий, 5) значение города в настоящем и будущем как центра умственной, промышленной и торговой жизни страны, развитие в нем средних учебных заведений, подготовляющих к поступлению в университет, существующие потребности высшего просвещения и материальные средства, которыми город может располагать для удовлетворения этих потребностей в пособие значительным затратам со стороны правительства»[78]. Этим самым Флоринский как бы подвел доказательную базу под основание выбора в пользу Томска. Хотя в 1881 г., когда он впервые проехал через Омск, то «нашел этот город весьма приличным, и был весьма удивлен, почему Ядринцев отзывался о нем так плохо в своих письмах»[79]. Очевидно, что у областников были куда более веские резоны, которых не содержалось в пунктах будущего ректора.

За Томск свидетельствовало и то, что это был из наиболее развитых в промышленном и торговом отношениях городов Сибири, находился на единственной тогда сухопутной транспортной артерии – Сибирско-Московском тракте. В отличие от Омска, томское купечество охотнее откликнулось на идею создания университета, хотя Флоринскому приходилось лично убеждать именитых томичей делать пожертвования на науку и образование. Большую роль в этом сыграл также томский городской голова купец I гильдии З.М. Цыбульский, ревностно заботившийся о престиже родного города. Сумма его личных пожертвований составила 140 тыс. руб., при общей сумме строительства – 800 тыс. руб. Благодаря поддержке общественности, университет стал поистине всесибирским делом. Деньги на его сооружение вносили купцы, золотопромышленники, городские думы и даже крестьяне, пожертвования собирали добровольцы не только по Сибири, но и за ее пределами. В качестве подарков будущему университету были книги, разного рода коллекции, оборудование для музея и лабораторий. В 1880 г., когда было начато строительство зданий для университета, городские власти бесплатно выделили участок земли, разрешили беспошлинно заготовить лес, доставили кирпич и т.п. По индивидуальному проекту было выстроено главное здание (архитектор Наранович), общежитие со столовой, анатомический театр, лаборатории, зоологический музей, часовня и даже фонтан. Университет стал гордостью всей Сибири и архитектурным украшением Томска.

Уже шло полным ходом строительство университетских зданий, но сибирскую общественность вплоть до открытия университета не покидали сомнения, будет ли на этот раз дело доведено до завершения. Нападки на будущий университет в Сибири не прекращались. Публикации в «Московских ведомостях» поставили под удар в первую очередь сибирский университет, принципиальное решение об открытии которого было принято еще Александром II в 1875 г. Как известно, М.Н. Катков проявил невиданную активность при обсуждении нового университетского устава 1884 г., существенно урезавшего права российских университетов. Агитацию за пересмотр правительственной политики в университетском вопросе на страницах подведомственных ему изданий Катков сочетал с «придворной» публицистикой в письмах и записках к царю и влиятельным сановникам. Оценивая свои политические заслуги, он имел все основания заявить о ведущей роли своей газеты: «В ней не просто отражались дела, в ней многие дела делались»[80].

Судя по всему, публикация М.Н. Каткова была непосредственно связана с обсуждавшимся 4 января 1886 г. в Государственном совете вопросе об открытии университета в Томске. Министр народного просвещения И.Д. Делянов предложил начать занятия в университете уже в 1886/87 учебном году. Государственный совет одобрил это, признав необходимым в первую очередь открыть физико-математический и юридический факультеты. Однако из Петербурга в Томск конфиденциально сообщали, что при рассмотрении бюджета на 1886 г. в Государственном совете было заявлено и о том, чтобы отложить открытие университета[81].

М.Н. Катков был взбудоражен корреспонденцией из Томска 25 января 1886 г., где содержался по сути дела донос на сибирскую печать и выдвигались обвинения в адрес местных властей, попустительствующих проповеди местного патриотизма, и указание на то, что именно ссыльные поляки посеяли зерна «сибирской национальности»[82]. К.П. Победоносцев на следующий день после выхода номера «Московских ведомостей», переслал его императору с сопроводительным письмом. «Благоволите, Ваше Императорское величество, просмотреть прилагаемую статью. В тех условиях жизни, кои существуют в Томске, возможно ли идти, так сказать, навстречу вредным элементам и настаивать на учреждении в Томске университета, что уже решено в д[епартамен]те экономии… Мысль об учреждении университета в Сибири (возникшую в период совершенного оскудения и падения наших университетов) я с самого начала называл несчастною и фальшивою… Общество томское состоит из всякого сброда; можно себе представить, как оно воздействует на университет, и как университет на нем отразится». В подкрепление своих доводов он привел свидетельство восточно-сибирского генерал-губернатора А.П. Игнатьева, который при своем проезде через Томск писал Победоносцеву: «…осмотрели пресловутый сибирский университет. Здание чрезмерно-роскошное; не знаю, наполнится ли оно и кем? и что изо всего этого выйдет?»[83]. Позднее Победоносцев уже в своих наставлениях путешествующему через Сибирь наследнику престола, будущему императору Николаю II написал: «В Томске есть университет. Это, по мнению моему, - ошибка. Задумано дело в. кн. Константином Николаевичем и гр. Толстым, по его желанию. А потом, когда отстроили дом на частные пожертвования, не решились идти назад. Теперь там один только медицинский факультет. В этой глуши каких наберешь профессоров и каких студентов? Томск наполнен ссыльными из всякого сброда. Студентов надо было привлекать всякого рода льготами, и потянулись туда разные неудачники, большею частью из семинаристов»[84].

Александр III 31 января 1886 г. прямо заявил министру народного просвещения И.Д. Делянову, что ввиду приведенных «Московскими ведомостями» сведений, он теперь сомневается в своевременности открытия университета в Томске[85]. В ответ Делянов предложил собрать особое совещание под председательством министра внутренних дел Д.А. Толстого. Однако государственный секретарь А.А. Половцов настоял на том, чтобы совещание возглавил председатель Государственного совета вел. кн. Михаил Николаевич, видимо, опасаясь, что Толстой будет по-прежнему поддерживать сибирский университет. Совещаться были приглашены, помимо Делянова, Победоносцева и Половцова, министр внутренних дел Д.А. Толстой, министр государственных имуществ М.Н. Островский, министр финансов И.А. Вышнеградский. Примечательно, что Делянов предлагал пригласить в качестве эксперта бывшего томского губернатора В.И. Мерцалова, но тому припомнили увольнение с губернаторского поста за покровительство полякам и политическим ссыльным.

Состав совещания в большинстве своем был настроен, если не против университета вообще, то готов был создать его в сильно урезанном виде. Половцов взял на себя миссию предварительно переговорить с членами совещания, выяснить их взгляды и, очевидно, настроить против сибирского университета. После разговора с Островским Половцов убедился в том, что тот будет выступать против университета. Уверен Половцов был и в позиции Победоносцева, с которым он обсуждал этот вопрос еще в ноябре 1885 г. Тогда он назвал сибирский университет «выдумкой либерального чиновничества» и «опасной политической ошибкой». «Отчего не открыть в построенном здании, - предлагал Половцов, - горную, инженерную, политехническую школу и т.п.?»[86]. Под предлогом бюджетного дефицита государственный секретарь предлагал отложить открытие университета и образовать особое совещание, которое «образумило» бы Делянова.

Впрочем, полностью отказаться от создания в Сибири университета было трудно, с этим было связана память об Александре II, начавшееся строительство зданий, пожертвования сибиряков, а также публичные заявления Александра III по поводу 300-летия Сибири[87].

«После упорного отстаивания Толстого и Делянова, - записал в дневнике 13 февраля 1887 г. А.А. Половцов, - решают открыть один медицинский факультет и покамест ни о чем не говорить. Оппонируют Толстому Победоносцев и я. Вышнеградский говорит о подробностях, а Островский старается уклониться»[88]. Опасаясь, что Толстой или Делянов могут обратиться лично к императору и переубедить его, Половцов поспешил, пользуясь влиянием вел. кн. Михаила Николаевича, прекратить споры и придти к желаемому пусть и компромиссному решению.

Заметим, что позиция Толстого и Делянова в этом деле несколько выбивается из того имиджа реакционеров, который им создала либеральная и демократическая публицистика. Очевидно, это связано с тем, что именно в министерство Толстого было принято решение об учреждении сибирского университета, поддержанное не только председателем Государственного совета вел. кн. Константином Николаевичем, но и самим императором Александром II. Примечательно, что в то время влияние М.Н. Каткова на правительственные сферы заметно понизилось и возродилось только с началом нового царствования. Следует также подчеркнуть, что влияние Каткова на Толстого и Делянова не было абсолютным, и, не смотря на близость их позиций, триумвират «Победоносцев – Катков – Толстой» является в значительной степени изобретением советских историков. Хотя редактор «Московских ведомостей» готов был взять на себя роль «ментора» и министра народного просвещения, и министра внутренних дел[89]. Кампанию против сибирского университета уже после его открытия продолжил вести издатель влиятельной официозной газеты «Гражданин» князь В.П. Мещерский.

Когда поползли слухи о том, что в 1886 г. университет не будет открыт и будет ли он создан вообще, «Восточное обозрение» попыталось рассеять подозрения, что с основанием университета возникнет какое-то обособление и разъединение образованных людей на окраине. «Нам кажется, - пытались доказать областники, - что университет может сделать гораздо более к объединению окраин, чем железная дорога, создающая обмен материальный, тогда как при помощи образовательных учреждений является обмен нравственный и духовный. В университете на окраине будет преподаваться та же русская государственная наука; он сам собою явится рассадником и проводником русской гражданственности, культуры, русской славы и величия в Азии…»[90].

За сибирский университет вступился либеральный «Вестник Европы». Наличие группы людей, отстаивающих самобытность окраин, отмечал журнал, пытаясь высмеять эту патологическую страсть к поискам внутренних врагов империи, вряд ли дает основание «поднять крик о государственной измене или, по меньшей мере, об отсутствии патриотизма?». «Главное занятие некоторых представителей «национальной» или «русской партии» заключается, как известно, в повсеместном сыске «неблагонадежных» или «неблагонамеренных» элементов. Такой сыск был произведен недавно, в больших размерах, по отношению к Сибири и увенчался, по-видимому, полным успехом; были обнаружены газеты, находящиеся всецело «в руках ссыльных поляков», были разоблачены какие-то крамольные стремления – еще немного, и налицо оказался бы самый подлинный сибирский сепаратизм»[91]. Иронизируя по поводу публикаций «Московских ведомостей», «Вестник Европы» не без основания опасался, что поднятый Катковым шум может серьезно повредить Сибири, скомпрометировав ее в глазах столичных властей.

Женевское «Общее дело», издаваемое русскими эмигрантами, также отметило, что «стоило Каткову написать, что наука способствует лишь сепаратизму», как Министерство народного просвещения «спохватилось» и попыталось приостановить открытие университета[92]. В октябре 1887 г. «Общее дело», продолжая следить за судьбой сибирского университета, упомянуло на своих страницах, что «в Сибири, в этой несчастной дореформенной стране, где бюрократический произвол, царствующий в России, свирепствует с удесятеренной силой < …> до сих пор не решаются даже открыть университета, должно быть из страха все того же сепаратизма, которым пропаганда Каткова заразила наших правителей»[93].

25 февраля решение совещания было утверждено Александром III. Таким образом, критика Каткова была услышана и поддержана на самом высоком уровне - Томский университет был открыт только в 1888 г. и в сильно урезанном виде и ему, очевидно, не случайно, не присвоили наименования - «Сибирский». Не случайно и то, что открытие университета совпало с концом либеральной «Сибирской газеты», дальнейшее существование которой В.М. Флоринский считал опасным для молодежи, которые заполнят университетские аудитории. Было также принято решение об удалении всех политических ссыльных из Томска. Университет был открыт в составе всего одного факультета – медицинского. Только через десять лет добавился юридический факультет, а историко-филологический и и физико-математические факультеты появились только после революции.

Почти вековая история университетского вопроса в Сибири вобрала в себя комплекс проблем, связанных как с эволюцией правительственной политики в отношении Сибири, так и с особенностями процесса формирования общественно-политических позиций сибирской интеллигенции. В борьбу за университет оказались втянуты самые разные силы в центре страны и в Сибири. Аргументация, выдвигаемая сторонниками и противниками развития высшего образования за Уралом демонстрирует насколько сложным оказалось реализовать этот проект, который с такой легкостью был выдвинут еще в начале царствования Александра I.

[1] Цит. по: Ястребов Е.В. Василий Маркович Флоринский. Томск, 1994. С. 87-88.

[2] Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX веке. М., 1978. С. 30.

[3] Шепелев Л.Е.

[4] Зайончковский П.А. Правительственный аппарат. С. 30-31.

[5] РГИА. Ф. 1286. Оп. 1. 1804 г. Д. 229. Л. 32-33.

[6] РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 638. Л. 18.

[7] РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 638. Л. 19.

[8] Письмо К.П. Капцевича А.А. Аракчееву, 22 марта 1823 г. // Письма главнейших деятелей в царствование императора Александра I. СПб., 1883. С. 364.

[9] РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 638. Л. 5.

[10] РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 638. Л. 6.

[11]

[12] РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 638. Л. 43.

[13] Зиновьев В.П. Озерное рыболовство в Сибири в XIX – начале XX в. // Хозяйственное освоение Сибири: история, историография, источники. Томск, 1991. С. 64-65.

[14] РГИА. Ф. 1376. Оп. 1. Д. 4. Л. 143.

[15] РГИА. Ф. 1376. Оп. 1. Д. 4. Л. 143-144.

[16] Герцен А.И. Собр. соч. в 8-ми томах. М., 1975. Т. 4. С. 247.

[17] Шпет Г.Г. Очерк развития русской философии // Введенский А.И., Лосев А.Ф., Радлов Э.Л., Шпет Г.Г. Очерки истории русской философии. Свердловск, 1991. С. 483-488.

[18] Отзыв П.А. Словцов сенаторы Куракин и Безродный включили в свой отчет о ревизии Западной Сибири Николаю I.

[19] РГИА. Ф. 1376. Оп. 1. Д. 4. Л. 86.

[20] Следует иметь в виду, что фактическим составителем отчета, представленного Анненковым в Сибирский комитет, был будущий тобольский губернатор и видный деятель эпохи «великих реформ» В.А. Арцимович.

[21] РГИА. Ф. 1265. Оп. 1. Д. 167. Л. 24.

[22] РГИА. Ф. 1265. Оп. 1. Д. 132. Л. 39.

[23] Прутченко С.М. Сибирские окраины. СПб., 1899. Т. 2. С. 394, 396.

[24] Прутченко С.М. Сибирские окраины. СПб., 1899. Т. 2. С. 425.

[25] Прутченко С.М. Сибирские окраины. СПб., 1899. Т. 2. С. 492.

[26] РГИА. Ф. 1265. Оп. 1. Д. 167. Л. 131.

[27] РГИА. Ф. 1265. Оп. 1. Д. 167. Л. 58.

[28] Мокеев Н. К истории университетского вопроса в Иркутске // Сибирская летопись. 1916. № 9/10. С. 463-464.

[29] Милютин Б.А. Генерал-губернаторство Н.Н. Муравьева в Сибири // Исторический вестник. 1888. № 12. С. 605.

[30] Значение истекающего 1875 г. для Сибири и сопредельных ей стран // Сборник историко-статистических сведений о Сибири и сопредельных ей странах. СПб., 1875-1876. Т. 1. С. 84.

[31]

[32] Мокеев Н. К истории университетского вопроса в Иркутске // Сибирская летопись. 1916. № 9/10. С. 467.

[33] Литературное наследство Сибири. Новосиб