На закате завидевши солнце вблизи, Я все пятна на нем сосчитал. Позавидуй! Я сквозь волны, дрожавшие, как жалюзи, Любовался прославленною Атлантидой.

А вот подстрочник той же строфы:

Я видел низкое солнце, запятнанное мистическими ужасами, Освещающее долгими фиолетовыми сгущениями Подобные актерам древней трагедии Волны, катящие вдаль свою дрожь лопастей!

Откуда Бродский взял, к примеру, Атлантиду? Можно бы выстроить туманную теорию о том, что как раз историю Атлантиды и можно считать " древней трагедией". Но, боюсь, пришла она не с этого конца - а из перевода Эльснера, где возникла от отчаянной невозможности зарифмовать " Флориду". От оригинала в переводе остается как-то непомерно мало: отдаленно похожие на него " пятна на солнце" (коим ведется учет, и таковому учету нужно еще и завидовать). Может быть, еще и " жалюзи", а " жалюзи", слово французское (букв. " зависть", но также и " жалюзи"), - и перед нами перевод с французского на французский. Строф, подобных процитированным, увы, немало. Есть, конечно, и редкостные удачи - труднейшая первая строфа (в целом достаточно неуклюжая у самого Рембо), или, скажем, 20-я строфа*. Но в общем и целом этот создавший целую эпоху в советском Рембо перевод, вызвавший к жизни " Парижскую оргию" в переложении Э. Багрицкого и А. Штейнберга*, напоминает малолетка-богатыря, вырывающего дубы с корнем и совершенно не думающего, что они, может быть, не так уж зря росли свои триста лет или больше. Между тем заслуга перевода Бродского поистине огромна: именно он инспирировал целый литературный стиль перевода, отголоски которого дожили до 80-х годов. В конечном счете к нему (если уж нужно искать предшественников) восходит своей традицией и версия Антокольского, по сути, грешащего лишь некоторыми неверно прочитанными словами и незнанием текста Дьеркса, грехи эти весьма невелики по сравнению с тем, что натворило большинство других переводчиков. Н. Любимов в предисловии к книге избранных переводов Антокольского " От Беранже до Элюара" (Прогресс, 1966), процитировал несколько строф из " Пьяного корабля", в том числе ту самую строфу девятую, которая только что была сравнена с ее подстрочником при разборе перевода Бродского.

Я узнал, как в отливах таинственной меди Меркнет день и расплавленный запад лилов, Как, подобно развязкам античных трагедий, Потрясает прибой океанских валов.

Quot; Такие стихи не нуждаются в комментариях. Они говорят сами за себя, как всякие прекрасные стихи. Они пленяют, они потрясают". Любимов называет переводы Антокольского из Рембо одним из высочайших достижений русского поэтического перевода в целом. Со словами Любимого можно бы и согласиться... да кабы не анапест. Даже Вильгельм Левик, даже Владимир Микушевич свои сделанные в молодости анапестом переводы из Бодлера с годами понемногу перерабатывали в шестистопный ямб. К счастью, в переводе Антокольского нет придуманного Бродским " выворачивания" рифмовки Рембо - неизвестно зачем там, где первой стояла женская рифма, второй - мужская, Бродский сделал наоборот. А о переводе Антокольского необходимо помнить тем, кто выбирает сходный ключ в новых переводах (не рассматриваемый здесь перевод Е. Головина, к примеру) - хуже быть не должно.

КАПКАН ПЯТЫЙ: " ТОХУ-ВО-БОХУ"