Из «Предисловия переводчика» к «Двум современным документам Катакомбной Церкви в СССР».

Когда в последние два года статьи Бориса Талантова о сергианстве стали известны на Западе, мiру открылась глубина кризиса, тщательно скрываемого Московской Патриархией. В этих статьях совесть наиболее чуткого мыслителя в самой Патриархии вплотную подошла к границам " раскола" - к точке, от которой лишь один логический шаг к отвержению самой Патриархии и осознанию, что истинная Русская Церковь находится вовсе не в ней, а в так называемом " иосифлянском расколе" 1927 года, в том, что обыкновенно называют Катакомбной Церковью …

… Сергианство, даже если оно и не изменило догматы, каноны или обряды, сделало нечто худшее, извратив саму природу Церкви, погрешая тем самым против ее внутренней свободы и ставя себя вне Церкви Христовой.

(Катакомбные документы) суть «очевидные свидетельства» религиозной жизни в Советском Союзе. И они говорят об… упадке церковного сознания среди верующих Московской патриархии, приводящем иногда к " магическому" взгляду на таинства, о наличии в СССР новообращенных в православие и об их трудностях, о Церкви как организации в противоположность Церкви как организму, Телу Христову, о существенной " катакомбности" всякой подлинной религиозной жизни в Советском Союзе, будь то внутри или вне Патриархии, об извращении Патриархией христианских добродетелей, таких как смирение, с тем, чтобы использовать их в политических целях и подавлять верующих под именем Православия. В представлении многих печальных результатов сергианского конкордата 1927 года, эти документы не производят такого впечатления, как некоторые другие из числа недавних протестов против Патриархии; они принадлежат к другому измерению, и в некотором смысле они более " объективны", чем могут быть любые протесты изнутри Патриархии: они представляют свободный и независимый голос настоящей Русской Церкви, которая может смотреть на русскую ситуацию в целом и на предателей-иерархов из Патриархии спокойно и без горечи по той простой причине, что не относится к ним как к православным. Но в то же самое время нет вовсе никакого " фанатизма" или " сектантского" мышления в этих документах, рассматривающих Патриархию как падшую, извращенную и находящуюся вне Церкви, но не вполне еще без надежды спасения; они ожидают от будущего Всероссийского Собора после падения коммунистического ига, восстановления нормального положения Русской Церкви… Авторы их смотрят на русскую церковную ситуацию не в изоляции, но в контексте ситуации в мiровом Православии. Они смотрят на коммунистическое иго как на предизображение царствования Антихриста, и на битву Русского Православия с антихристианством как на некую центральную точку борьбы, происходящей во всем мiре… И на самом деле, ни один чуткий наблюдатель не может не заметить, что положение Православия в СССР… отлично от ситуации вне России скорее по степени, чем по существу. Многие из основных проблем - те же: глубокое неведение того, чем является Православие, политические и иные влияния, привходящие в церковную жизнь и усиливающиеся свернуть Церковь с ее духовного пути, ослабление духа исповедничества; существенным различием является лишь то, что Православные Церкви в свободном мiре добровольно идут по пути отступления, тогда как в Советском Союзе - по принуждению (чего, конечно, нельзя сказать о современной, " после-советской" Патриархии – прим. Ред.). Истинные православные христиане свободного мiра, в глубоком смысле, - уже " Катакомбная Церковь", в противоположность официальным отступническим сообществам, повсюду признаваемым " православными". (Стр.523-525)

Послесловие переводчика:

Внимательно ознакомившись с высказываниями о. Серафима о сергианстве и Советской церкви, видно, что, хотя о. Серафим и не усматривает в Декларации и практических деянияхмитрополита Сергия повреждения догматов, все же считает сергианство «извращением самой природы Церкви», и более того: «погрешая тем самым против ее внутренней свободы» МП ставит «себя вне Церкви Христовой». К сожалению, он не успел оставить нам разбора соответствующего этой практике Сергия богословия. Виной тому, конечно же, недоступность на Западе этих работ, напечатанных в советское время ограниченным тиражом. Они, однако, свидетельствуют об известной еще со времен великих догматических споров взаимосвязи, неизбежно существующей между богословием и жизнью.

Особенно показательны для богословского осмысления сергианства две работы его основателя: «Есть ли у Христа наместник в Церкви?» («Духовное наследство Патриарха Сергия», Москва, 1946) и «Отношение Церкви к отделившимся от нее сообществам» (ЖМП №2, 1930) (эти богословские статьи митр. Сергия были недавно переизданы отдельной брошюрой Издательским Отделом МП под названием «Отношение православного человека к своей Церкви и инославию», М., 2001 – прим. Ред.). В первой статье митрополит Сергий, хотя и отвечает на поставленный (прежде всего по отношению к Папе) вопрос отрицательно, но отрицание это у него скорее не принципиальное, а лишь эмпирическое. Папа не глава Вселенской Церкви лишь потому, что он еретик. В принципе же митрополит Сергий считает возможным и даже желательным возглавление всей Вселенской Церкви одним лицом, причем в трудные моменты жизни Церкви это лицо может присваивать себе такие полномочия и не обладая соответствующими каноническими правами. И хотя митрополит Сергий и заявляет, что наместником Христовым такой вселенский предстоятель не является, но заявление это не выглядит искренним в контексте других его богословских мнений, и в первую очередь согласных с этим богословием его церковных деяний.

Вторая из упомянутых нами статей как раз и подводит богословскую базу под наиболее странные, с точки зрения здравого церковного смысла, деяния митр. Сергия: такие, например, как налагаемые им прещения на несогласных с его " новым церковным курсом", с объявлением таинств прещаемых недействительными и, как следствие - перемазыванием, перевенчиванием и неотпеванием лиц, принадлежавших к иосифлянскому, ярославскому и другим " расколам".

В данной работе автор рассматривает два сложившихся богословских подхода к таинствам, совершаемым нецерковными сообществами. Сторонники первого из них (автор условно называет их " церковниками"), исходят из догмата о единстве (единственности) Церкви и полностью отрицают вне ее какие-либо таинства. Придерживающиеся же второго исходят из догмата о единстве (и, следовательно, неповторяемости) крещения и считают его и некоторые другие таинства действительными и вне Церкви.

Рассматривая два этих подхода, автор замечает трудности, с которыми сталкиваются " церковники" при объяснении сложившейся практики принятия еретиков в Церковь вторым и третьим чином, то есть без перекрещивания и даже в сущем сане, как бы признавая совершенные их обществами рукоположения. Рассмотрев их аргументацию, которая вкратце сводится к тому, что Церковь, не воспроизводя, из соображений икономии, над приходящими к ней внешних форм необходимых для вхождения в нее таинств, подает, через само принятие в общение с собою, потребную благодать. И, таким образом, в таинствах покаяния и причащения как бы невидимо восполняет отсутствовавшие крещение, миропомазание и рукоположение (если речь идет о клириках); автор решительно опровергает ее, утверждая, что Церковь не может ради поблажки чувству собственного достоинства еретиков лишать их крещения и миропомазания, лицемерно признавая их, на самом деле безблагодатные, таинства. Но как же быть тогда с тем, что в отношении некоторых ересей практика Церкви менялась в течение времени несколько раз, как это, например, было с латинянами, которых принимали в разное время и в разных Поместных Церквах то через крещение, то через миропомазание, то через покаяние и в сущем сане? Ведь не может же Церковь, так же, и хулить Духа Святого, повторяя реально совершенные таинства!

Вот тут-то Митрополит Сергий и делает свой главный вывод, который заключается в том, что действительность или недействительность таинств в каком-либо внецерковном обществе не является чем-то постоянным, основанным на объективной реальности исповедания этим обществом Христовой Истины или же отступления от нее. Все зависит от отношения Церкви, в лице ее первоиерархов, к данному обществу. Ибо, по его мысли, Церковь сохраняет с ересями и расколами «некое правило общения» и разрешает им иметь некоторые таинства действительными самим фактом своего признания их. Одним Она оставляет только крещение, другим и миропомазание, и даже священство и все другие таинства, кроме Евхаристии, которой не имеет никто, кроме Церкви. (Заметим, правда, что непонятно, какое может быть священство без Евхаристии и зачем оно тогда вообще нужно). Но все это, заметим еще раз, существует не само по себе, но благодаря нормативным актам церковной иерархии, повелевающим считать то действительным, то недействительным, а, следовательно, может изменяться.

Посему, делает практический вывод из своих теоретических выкладок Преосвященный автор, «латинян мы принимаем в Церковь через покаяние, а из карловацкого раскола через миропомазание», хотя и допускает, что в будущем Церковь может изменить и относительно последних свою практику.

Таким образом мы видим, что Митрополит Сергий искренне верил в то, что, накладывая прещения на несогласных с его церковной политикой, объявляя недействительными их таинства, и запрещая даже отпевать их, он тем самым реально отсекал их от благодати Христовой и, по сути, отправлял в ад. Вот уж воистину папизм и притязания на наместничество Христово! - Для спасения нужно не содержать Истину Святого Православия, а принадлежать к церковно-административной легальной (в данном случае сергиевой) организации.

При таком взгляде на Церковь стремление к сохранению, во что бы то ни стало, административного единства и легального существования, пусть даже и в ущерб ее православности, выглядит вполне оправданным.

Здесь следует заметить, что в данной исторической ситуации эти три составляющие, то есть организационное единство, легальность и неправославность оказываются настолько взаимосвязанными, что первое не могло бы существовать без второго, а второе без третьего. И это необходимо вытекает из законов существования Церкви и Империи.

По нашему глубокому убеждению, административное единство Церкви невозможно вне Империи, естественно Империи христианской (разумеется, православной), и опасно в Империи антихристианской (то есть еретической или безбожной). Эти три соотношения соответствуют трем историческим эпохам бытия Церкви: доконстантиновской, константиновской и постконстантиновской.

Империя - всегда идеократична, что вызывает для нее необходимость иметь свою имперскую идеологию. В доконстантиновскую эпоху - это язычество и, в частности, культ императора, исполнение которого было скорее актом гражданской лояльности, нежели сознательной личной верой. И христиане, отвергавшие этот культ, действительно оказывались государственными преступниками. Поэтому-то и гонителями христиан становились подчас не худшие, а лучшие из императоров. Церковь в то время состояла из немногих самостоятельных епархий или некрупных их объединений, вполне административно независимых друг от друга. Когда же язычество выродилось настолько, что потеряло способность быть идеологическим стержнем Империи, тогда Церковь заняла освобожденную им " экологическую нишу". И Православие само стало имперской идеологией. При этом естественно для государства с единоличной формой правления стремиться и к организации единой церковно-административной структуры на своей территории. В Христианской Империи стали образовываться Патриархаты, причем делалось это скорее силами Империи, нежели самой Церкви, что отразилось и в церковных канонах, повелевающих в административном устроении Церкви следовать уже сложившимся государственно-территориальным структурам (Патриархат в столице, митрополии в главных городах провинций и так далее). При этом происходит некое соподчинение Церкви и государства друг другу и принятия ими на себя обязательств взаимной лояльности. Церковь, хотя и утрачивает частично внешнюю свободу действий, но взамен получает от государства гарантию следования провозглашаемым ею принципам и обеспечение внешних ее потребностей, таких, как поддержание ее административной целостности, борьба с еретиками, храмостроительство и тому подобное. Но послушание, оказываемое Церковью Империи в лице императора как «епископа внешних дел Церкви», немедленно прекращается, как только последний перестает быть православным, нарушая тем самым свою лояльность церковному учению. И сама Империя тогда теряет свою ценность.

Если же в неправославной и, тем более, в откровенно антихристовой Империи (каковой была советская «империя зла») Церковь продолжает оставаться на положении государственной, то это неминуемо скажется на ее православности, повреждение которой будет платой за сохранение ее административной целостности силами богоборческого государства.

И мы видим начало такого повреждения уже в самой пресловутой Декларации, положившей начало этому противоестественному союзу. Ведь, провозгласив радости богоборческого антихристова государства радостями Церкви, митрополит Сергий тем самым косвенно отрекся от ее святости, провозглашенной в Символе Веры в качестве непреложной догматической истины.

Будучи Богочеловеческим организмом, Церковь радуется радостям своего Главы - Господа нашего Иисуса Христа, а не врагов Его. И Богочеловечность эта охватывает в Церкви все: «И цель ее, и жизнь, и средства», - по слову замечательного современного богослова прп. Иустина (Поповича). И в этом смысле она - не только Богочеловеческий организм, но и Богочеловеческая организация, в принципах функционирования которой нет места для какой-либо лжи.

И, конечно, разрушительное влияние богоборческих сил не могло бы проникнуть так глубоко в область духовной жизни Церкви в результате одного лишь внешнего ее пленения (каковое в истории и прежде не раз случалось), когда б не встретило себе солидарности, хотя бы только и декларированной, но, тем не менее, подрывающей ее силы в сопротивлении разрушительному началу, требующему все новых и новых жертв, то есть отступления от Православия, как необходимой платы за статус государственной Церкви.

Ибо и экуменизм, и так называемое " богословие мира" для Русской Церкви явились в значительной мере исполнением социального заказа по обеспечению внешних нужд Советского государства, а тем самым и последствиями сергианства.

Таким образом, мы видим основной причиной трагедии Русской Церкви в ХХ ст. еретический взгляд митрополита Сергия на природу Церкви, ставший догматическим фундаментом под зданием его церковной политики, а теперь и всей Московской патриархии как целостного организма. Неразрывная связь догматического сознания с христианской жизнью подтвердилась и на сей раз.

Мы, конечно, не возьмем на себя смелость утверждать, что выделенный здесь нами догматический компонент сергианства стал верой всего сергианского епископата, клира и, главное, народа церковного, явившись тем самым ересью в точном смысле слова, то есть учением всеконечно отделяющим содержащее его сообщество от Церкви Христовой (установление чего принадлежит компетенции авторитетного Собора), но несомненно, что понимание митрополитом Сергием природы Церкви было вполне еретическим и имеет в себе все, чтобы ересью стать.

Таким образом несомненно, что сергианство, хотя и не осужденное еще Соборами (коих еще не было со времени его введения), но осужденное многими отцами (канонизованными Свв. Новомучениками и новейшими подвижниками-духоносцами, в числе коих и блаженный отец Серафим) служит достаточным основанием для отложения от Московской Патриархии по 15 правилу Двукратного Собора, и будущий чаемый Собор Русской Церкви, несомненно, ублажит тех, кто сделал это «не создав раскол, но оградив Церковь от раскола». И если даже до этого Собора многие не решатся назвать иерархию Московской Патриархии вполне отступившей, то, несомненно, назовут отступающей; а 3-е правило Третьего Вселенского Собора не позволяет православным «подчиняться отступившим или отступающим от Православия епископам».

В заключение добавим, что Катакомбная Церковь в условиях жесточайших гонений сумела сохранить живое церковное тело: духовенство и массу верных мiрян, и, хотя и утратила канонический епископат, сумела восстановить иерархию, обратившись за помощью к своей сестре – Зарубежной части Русской Церкви. Ныне, милостью Божией, хотя и «малым стадом» (по обетованию Спасителя), Русская Истинно-Православная Церковь, объединив духовный опыт двух частей Русской Церкви – Зарубежной и Катакомбной – продолжает нести благодатное служение для тех немногих православных христиан, кто подлинно желает спасения.

* К сожалению, оптимистические надежды отца Серафима не оправдались. Когда Западные ценности, после падения тоталитарного режима, восторжествовали в обществе и нашли себе поддержку у самой МП, носителям их нечего было противопоставить последней, и они либо примирились с ней, либо свели свою борьбу на уровень обсуждения личных качеств тех или иных ее иерархов. Но даже и такие протесты, вопреки тому, как казалось многим на Западе, были единичны и не отражали настроения верующих масс, в которые, нужно с сожалением признать, дух сергианства проник гораздо сильнее и глубже, чем это представлялось о. Серафиму и многим другим в Зарубежной Церкви. Это выразилось в искажении понимания и чувства церковности у советских верующих: одни, абсолютизируя церковную организацию, смиряясь с очевидной апостасией, оправдывают это по-сергиански понятым " послушанием Церкви", опасаясь " раскола" или " осуждения", другие, противясь ей внутренне, довольствуются собственным личным (или в лучшем случае своего прихода) Православием, и настолько не придают значения церковно-организационной (юрисдикционной) принадлежности, что это переходит уже в фактическое отрицание единства (кафоличности, соборности) Церкви как организма, как живого Тела Христова. Этим, а также " магическим", механическим пониманием Таинств, о котором о. Серафим пишет ниже, и объясняется триумф Московской Патриархии при нынешнем " возрождении" Православия в России. Впрочем, необходимо заметить, что, выражая надежду на возрождение Катакомбной Церкви, отец Серафим делал оговорку: «если России суждено быть православной».

То же, что " возрождается", а точнее нарождается сегодня, в контексте мыслей о. Серафима (как это видно из данной и других его работ), едва ли можно назвать Православием, но скорее нео-обновленчеством, «церковью лукавнующих» по выражению новомучеников и исповедников Российских, маточным раствором и благодатной почвой, «на которой народится антихрист и вырастет в том же духе видимости, без существа дела» (свт. Феофан Затворник, " Толк. на послания ап. Павла", 2Сол.2).

_____________________________________________________________________________________

«Было бы слишком поверхностным заключением сказать, что прославление Новомучеников и Царской Семьи приведёт к восстановлению Святой Руси. Но православные русские люди и в России, и в рассеянии, если воспримут это событие всем своим сердцем, то оно сможет послужить поводом к раскаянию в грехах, а влияние его на самую Россию и измерить нельзя...»

Иеромонах Серафим (Роуз), «Будущее России и конец мира»