Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Рождество. 1 страница






Не могу врать: я ненавидел это дерьмо. Когда был ребенком, я принимал в нем участие, потому что мама делала его особенным: пекла рождественское печенье, как будто на целую неделю, и рассказывала истории о Санте и прочем дерьме. Мы всегда были все вместе, как семья, смотрели " Рудольфа" и " Фрости" (имеется ввиду или один из двух мультфильмов серии " Дух Рождества" – Иисус против Фрости, или телефильм 1969 года " Снеговик Фрости"), и " Эту замечательную жизнь". Она непременно напевала рождественские песни и практически, черт возьми, умоляла меня подыгрывать их для нее на пианино, а раз это была моя мама, то, конечно, я бы нахрен не смог сказать ей " нет", хотя в глубине души и дико презирал рождественскую музыку. Этого времени года я всегда ждал с жутким нетерпением. Но после того как она умерла, я потерял всякий интерес к этому празднику. Я полагаю, что в принципе потерял всякий интерес ко всему в своей жизни, но особенно к Рождеству.

 

В первое Рождество после ее смерти отец еще не пришел в себя, и поэтому мы были не только без нее, но также и без него. Сначала у нас были оба родителя, и вдруг не осталось ни одного. Тогда прошли всего лишь два месяца, как умерла мама, и за все это время мы едва ли видели его. На самом деле мы едва виделись с ним на протяжении всего первого года после ее смерти. Он резко изменился за это время, почти до неузнаваемости. Прошло несколько лет, прежде чем он действительно начал приходить в себя, и пока, наконец, снова не стал относиться к нам, как и все отцы к своим семьям. Рискну предположить, что он был таким отстраненным все это время из-за чувства вины и стыда за случившееся, и это чувство вины он носит в себе до сих пор. Мы оставались в Чикаго еще достаточно долго: ради меня, чтобы я мог оправиться от пулевого ранения и ради мамы, чтобы похоронить ее, а потом тетя Эсме погрузила нас, трех мальчиков, в машину и повезла через всю страну в этот дом в Вашингтоне. Мы были такими юными, что действительно, черт возьми, ничего не понимали, мы все еще горевали и были сбиты с толку происходящим, не понимая, где же папа. Эсме осталась с нами на тот первый год, а отец появлялся, может быть, раз в месяц, но он был такой холодный и отчужденный, что, казалось, будто на самом деле его не было. Когда приезжал, он едва ли удостаивал меня взглядом, и тогда я решил, что это потому, что он считает меня виноватым... Черт, я и сам обвинял себя. Но после всех этих лет я понял, что это было вовсе не потому, что он считал, что я сделал что-то неправильно, а потому, что я был так чертовски похож на нее. Многим людям, которые действительно знали мою мать, тяжело было мириться с этим. Они говорили, что я настолько похож на нее, что это ошеломляет их; так что я мог себе представить, каким страшным адом было для отца находиться рядом со мной, когда он оплакивал ее. Наконец, в один прекрасный день, спустя несколько дней после первой годовщины со дня ее смерти, он появился и на этот раз остался. Эсме проторчала с нами еще несколько недель, я думаю, для того, чтобы убедиться, что отец не собирается встать посреди ночи и нахрен свалить от нас. К тому времени у нас уже была Нонна, так как он привез ее во время одного из своих визитов и практически подкинул ее нам перед тем, как снова уехать. В Чикаго у нас никогда не было рабов, так что для нас, детей, это оказалось чем-то вроде шока, но Эсме помогла ей освоиться, а нам – привыкнуть к ее присутствию. Она сказала нам всегда относиться к ней беспристрастно, и когда она убедилась, что папа был достаточно надежен, чтобы она могла уехать, тут же удрала обратно в Чикаго.

 

Думаю, что из-за отсутствия отца в тот год очень страдал Джаспер, потому что это было как раз то время, когда формировалась его личность. Он реально стал чертовски чувствительным и эмоциональным, каким не был никогда раньше. В детстве Джаспер был жестоким, буйным... тогда он был маленьким воином. Но смерть мамы очень сильно повлияла на него, он смягчился, и я знаю, что он чертовски боялся потерять также и отца. Я же был не очень расстроен его отсутствием, потому что и сам, черт возьми, тогда пропал. В том году я был как зомби, ни с кем не говорил и даже ничего не делал. Эсме с каждым днем все изобретательнее старалась заставить меня говорить или смеяться, предпринимала попытки заставить меня играть на пианино, но я просто сидел и смотрел в гребаную пустоту, полностью ее игнорируя. Я любил Эсме, но она не была моей матерью, поэтому я не хотел слушать ее глупые ослиные шутки или играть для нее на этом проклятом пианино. Моя мать умерла, и раз ее больше нет, то мне, мать вашу, было на все наплевать.

 

Эсме пыталась сделать то первое Рождество особенным, стараясь дать нам, мальчишкам, немного счастья в нашей мрачной жизни, но он превратился в абсолютную гребаную катастрофу. Джаспер сломался и плакал как проклятый младенец, а чертов Эммет впал в истерику и орал, потому что после того, как умерла мама и ушел отец, он стал раздраженным и злым, а я просто сидел сложа руки, игнорируя их всех и положив на все. Эсме плакала, потому что все мы стали очень испорченными, а она ничего не могла с этим поделать. Эсме хотела помочь нам, и исправить все это, но в тот день она поняла, что ей это не под силу.

 

Последующие Рождественские ужины проходили немного лучше. Отец был рядом и настаивал, чтобы мы ставили шоу и делали вид, что счастливы и довольны, потому что этого хотела бы мама. Да, он, черт возьми, использовал память о маме, чтобы манипулировать нами, а мы позволяли ему, потому что он так же, как и все мы, был сломлен.

 

В конце концов я начал приходить в себя, но уже не был прежним. Как только я снова заговорил, я стал доставать людей своей речью. Как только я вернулся к активной жизни, я стал причинять людям боль своими действиями. Я намеренно был мудаком, и уже никто ничего не мог сделать, чтобы изменить это... именно так я думал, пока Изабелла не вошла в мою жизнь.

 

Со временем мои братья выросли из того, чтобы радоваться Рождеству, и я думаю, что Элис и Розали заслуживают за это офигенского уважения. Они вернули искры в их жизни, стали светом посредине той темноты, заложниками которой были мы все. Я чувствую себя так дьявольски глупо из-за того, что не понимал ранее, что все они были влюблены – это должно было быть для меня ясно как день, поскольку я проводил с ними много времени, учитывая, что они были единственными, кто не обращал внимания на мои мудацкие замашки, и не принимали это дерьмо на свой счет. Но опять же, к тому моменту я успел забыть, что такое любовь, поэтому неудивительно, что я ее не заметил.

 

Эсме навещала нас почти каждый год, один или два раза притаскивала с собой своего мужа, но обычно приезжала одна. Она всегда приходила к отцу, потому что не хотела, чтобы он оставался один во время праздников, так как для него это на самом деле трудно. Я думаю, что это Эсме вытащила его из мрака. Она была старшей сестрой и не могла смириться с бессмысленными поступками своего младшенького брата – она не могла позволить ему совсем зачахнуть и погрузиться во мрак ночи.

 

Что же касается меня, то несмотря на то, что ради них я продолжал улыбаться и изображать из себя гребаную радость, я ненавидел Рождество. Рождество вынуждало меня задумываться о сахарном печенье и звоне колоколов, и проклятом Санта Клаусе и его оленях, а мне совсем даже не нравилось думать обо всей этой херне. Я не хотел думать, потому что это напоминало мне о моей матери, напоминало, что ее больше нет.

 

В этом году, однако… в этом году все было иначе. Но опять-таки, а что сейчас не было, черт возьми, совсем иначе?

 

До Рождества оставалось два дня, иными словами: канун Рождества – для тех, кто не может должным образом посчитать в гребаном календаре и выяснить это дерьмо. Если спросить Элис, то она, вероятно, называла это канун Рождества, что на самом деле было охеренно глупо, но лишь бы ей нравилось. Важно одно – оно уже приближается. Последние несколько дней я просто сидел и наблюдал, как Изабелла живет в предвкушении праздника: ее глаза сверкали, лицо светилось как у ребенок в чертовом магазине игрушек. По тому, как она себя вела, можно было подумать, что она нашла гребаный Святой Грааль или хапнула несколько миллионов в лотерею. Я никогда не видел такого энтузиазма по поводу всей этой Рождественской хрени... ну, со времен моей матери.

 

И это вызывало во мне противоречивые эмоции, потому что часть меня хотела просто-напросто, черт возьми, забыть про все это, задвинуть как можно дальше и вернуться в свою нору, но была и другая, большая часть меня, которая не могло не быть счастливой, потому что Белла была счастлива. Немного странно, насколько мое настроение зависило от ее. Когда моя девушка грустила, то и мне было грустно. Когда моя девушка была счастлива, я пребывал в гребаном восторге. Христос, я становлюсь взаимозависимым или что-то в этом роде, и это сказывалось на моей голове, особенно сейчас. Я ненавидел проклятое Рождество, но теперь я, черт возьми, не мог его дождаться.

 

Я, наконец-то, нашел свой маяк в темноте... но я отчаянно боялся, что этот маяк работал по таймеру, и не знал, когда его время истечет.

 

Завтра из аэропорта должна прибыть моя тетя Эсме, и с каждой тикающей минутой, казалось, увеличивалась и моя тревога о сложившейся ситуации. Моя тетя была удивительной женщиной, и я знал, черт побери, что она полюбит Изабеллу, поэтому совсем не беспокоился о том, что она станет плохо обращаться с ней или что-нибудь в этом роде. Эсме всегда была приветливой, и доброй, и сострадательной от природы. Она была наседкой, всегда желающей заботиться о людях, и стала бы фантастической матерью, если бы не утратила способность к деторождению, когда будучи еще совсем молодой из-за рака была вынуждена пройти гистерэктомию. Я спрашивал ее, почему она просто не усыновит ребенка, не осознавая, что ее мужа в тот период времени обвиняли в том, что он профессиональный наемный киллер, и что из-за этих слухов, нахрен, ни одно агентство по усыновлению не даст им добро взять в семью приемного ребенка. Отец сказал ей, что она могла бы просто купить ребенка на черном рынке, что, блядь, потрясло меня, потому что тогда я был еще молод и немного наивен в вопросах торговли рабами, но Эсме отказалась идти по такому пути.

 

Итак, да, я не беспокоился об Эсме как таковой. Однако, я беспокоился о том, как Изабелла собирается вести себя в присутствии моей тети. Сейчас она была так офигенно счастлива, что практически светилась, и я не хотел, чтобы, когда появится Эсме, все это вылетело в трубу. Я понимал, что для Изабеллы это было первое настоящее Рождество, и хотел сделать его для нее настолько особенным, насколько мог в сложившейся ситуации, и не хотел, чтобы это было разрушено ее инстинктивным отступлением к тому рабскому менталитету, к которому она до сих пор иногда возвращалась. Я знаю, что она на самом деле не может избавиться от него, это укоренилось в ней практически с самого рождения, но я ненавижу это дерьмо, и она знает об этом. Я ненавижу, когда она начинала действовать почти как робот и двигаться на автопилоте. Я люблю видеть в ней жизнь, искру и энтузиазм. Я хотел видеть это дерьмо и в это Рождество, потому что мне не хватало его многие гребаные годы, и это была единственная причина, по которой я не боялся этого праздника так же сильно, как и других.

 

Я взглянул на свои часы и увидел, что времени было чуть больше 6 утра. Я не спал уже, по крайней мере час, потому что не мог отключить свой проклятый мозг и вернуться ко сну. Изабелла рядом со мной свернулась калачиком, завернутым в одеяло, и выглядела, черт возьми, совершенно удовлетворенной. В последнее время она действительно ощущала себя в моей комнате как дома, частично из-за моего настояния, но я был рад, что она чувствовала себя здесь очень комфортно. Мне нравилось делить с ней мое пространство, нравилось, что она всегда рядом со мной. Если бы это могло сойти мне с рук, я бы, наверное, уже начал перетаскивать сюда все ее сраные вещи, но я знал, что до этого еще слишком далеко. Мой отец почти никогда не входил в мою комнату, но, зная о своей хреновой удаче, ему наверняка что-нибудь понадобится, и он заметит, что в моем шкафу висят эти гребаные розовые рубашки, и либо раскроет нас, либо забеспокоиться о моем трансвестизме.

 

Если честно, то, по всей вероятности, он и так, черт возьми, подозревает или одно, или другое, но мне вовсе не стоило подливать еще больше масла в огонь. Я знаю, что Изабелла была немного обеспокоена тем, что он уже знает о нас, но какая-то часть меня считала, что он не мог знать, иначе наверняка бы уже что-то сказал. И все же, он должен был догадаться, что что-то не так, даже несмотря на то, что не находился тут постоянно. Это было чертовым чудом, если и на самом деле никто не проболтался ему о том поцелуе на Хэллоуин, так как проклятый длинный язык Лорен распространил это дерьмо по городу так быстро, что даже иностранки из прачечной, которые едва говорили по-английски, знали об этом уже через неделю. И тем не менее, он должен был заметить, что я перестал путаться со всеми этими девками из школы. Ведь кроме того дня, когда Таня появилась у нас, чтобы закинуть мои учебники, которые я оставил, поспешно покинув класс по тригонометрии, ни одной из этих сучек не было даже рядом с домом. Раньше он высказывался насчет того, что у меня, казалось, была эта гребаная вращающаяся дверь, через которую прошли все девчонки в округе Форкса, поэтому тот факт, что больше не было ни одной из них, должен был разжечь его любопытство.

 

Несмотря на это, он не говорил об этом дерьме, поэтому я испытывал некоторое облегчение, надеясь, что даже если он и знал, то не собирался цепляться к этому. Но я никак не мог поделиться с Изабеллой своими подозрениями, потому что у нее было немало своих, а я не хотел еще больше убеждать ее во всем этом дерьме. Она и так достаточно была параноиком, и я не хотел пугать ее и возвращать в ее прошлое состояние, потому что Изабелла Свон, к которой я привык за последние несколько недель, была чертовски невероятной.

 

Она была остроумной и игривой, и кокетливой, такой чертовски наивной и милой. Она обладала удивительным чувством юмора и от природы была настолько умной, что это было почти поразительно. Как тот инцидент на прошлой неделе, когда она случайно брякнула о том, что Швейцарии была нейтральной страной... как чертова 16-летка могла сохранить в памяти этот факт, а потом извлечь его в соответствующее время? На протяжении нескольких лет, благодаря Джасперу, я регулярно смотрю Джеопарди, и не запомнил это дерьмо, но она, кажется, впитывают каждую проклятую частицу информации, обсуждаемую в каждом эпизоде. Она частенько случайно произносила то дерьмо, которое узнавала из Джеопарди. Она была потрясающей, и я не мог не задаваться вопросом, какой у нее был уровень сраного IQ, так как полагал, что, судя по работе ее мозга, она, возможно, граничит с чертовыми гениями. Изабелла Свон была гребаной головоломкой, загадкой, и у меня была вся моя проклятая жизнь, чтобы попытаться понять ее.

 

И Боже, она такая офигенно красивая. Я думал так с того дня, как положил на нее глаз на кухне, когда пролил свой апельсиновый сок, но мое восхищение ее физическими данными все возрастало. Не думаю, что она понимала это, но многое в ее внешности изменилось, когда она появилась у нас. Ее внутренняя сущность все также оставалась при ней, но сейчас она светилась, ее офигенная кожа сияла. Ее глаза искрятся, улыбка ослепляет, а волосы реально блестят. Вся эта красота была естественной, и ради того, чтобы добиться вот такого дерьма, все девчонки из средней школы Форкса рвали себе задницы, но моей девушке не нужно было работать над этим. Она уже не такая хрупкая, какой была когда-то, она не выглядела ни слабой, ни испуганной. Она сильная, и просто взглянув на нее теперь, можно было сказать, что она боец. Она, наконец, поправилась на несколько фунтов, и стала выглядеть здоровой.

 

И ее тело, Господи Иисусе, казалось, что мне было недостаточно этого тела. Мне до сих пор не удалось стащить с нее нижнее белье, но я работаю над этим, потому что, клянусь, смотреть на нее, полностью обнаженную, и вытянувшуюся на моей кровати, будет все равно что стоять в центре проклятой Сикстинской капеллы и разглядывать великолепные картины Микеланджело. Дааа, я научился этому дерьму у своей девушки, которая узнала это из гребаного Джеопарди. За спиной у меня были годы классического образования, а едва грамотная, необразованная девушка, выросшая в сраном сарае, заставляла меня восхищаться своими знаниями. Она чертовски удивительная, я уже упоминал об этом?

 

Я не говорю, что Изабелла безупречна, потому что она совсем не такая. Иногда она давит на мои нервные окончания, но я знаю, что также давлю на нее, так что не исключено, что мы, возможно, таким образом уравновешиваем друг друга. Мы не часто спорим, но когда это происходит, то обычно из-за какого-то глупого дерьма, которое не имеет никакого значения. Как, черт возьми, тот спор из-за драк. Должны мы нахрен драться или нет? Ну, разумеется, должны. Но в любом случае мы хорошенько посмеялись тогда, так что, может быть, оно того стоило. Да и почти каждый наш спор заканчивается обоюдным смехом.

 

Изабелла начала бормотать во сне, большую часть было не разобрать: - Это всего лишь зайчик, Эдвард, - тихо промурлыкала она после короткой паузы. Мой лоб нахмурился, так как я не имел понятия, о чем это она, черт возьми, говорит. - Это не больно. - Это застало меня врасплох, и я смотрел на нее достаточно долго, когда увидел, что внезапно она перекатилась на меня. Она вскинула руку, почти стукнув меня ею по голове. Я быстро отвернулся, чтобы она случайно, черт возьми, не ударила мне в лицо, но из-за своей поспешности я не успел отчитаться себе в том, что лежал, черт возьми, на самом краю кровати. Верхняя половина моего тела свесилась с нее, и я попытался схватиться за стол, чтобы удержаться, но вместо этого случайно саданул рукой по будильнику, смахнув его и, ударившись об пол, он разлетелся. Свалившись с кровати, я вскрикнул, так как упал на спину. Я с громким стуком ударился об пол и застонал, так как боль распространилась по всей спине. Ноги тоже упали на пол, и я закрыл глаза, поморщившись. Я слышал, как тихо заскрипела кровать, и зашуршали простыни и одеяло.

 

- Эдвард? - Ее голос был тихим и нерешительным, и звучал чертовски близко. Я распахнул глаза и увидел, что она свисала с края кровати, и смотрела на меня с удивлением. - Почему ты на полу?

 

Секунду я просто смотрел на нее, сдерживая смех, вызванный выражением ее лица. Она выглядела крайне озадаченной и внимательно смотрела на меня, как будто она, черт возьми, могла получить ответ, если будет достаточно долго на меня пялиться. Я вздохнул и быстро протянул руку, хватая ее за руки. Ее глаза изумленно расширились, и она крепко ухватилась за одеяло, в то время как я тащил ее к себе, пытаясь сдернуть с кровати. От неожиданности она завизжала, и старалась удержаться в постели, но ее попытки были тщетными. Она приземлилась мне на грудь, вместе с одеялом, и я громко вскрикнул и дернулся, когда ее нога врезала по моему члену. Она задохнулась, поняв, что случилось, и попыталась слезть с меня, но я крепко сжал ее своими руками и остановил.

 

- На самом деле меня не так уж беспокоит это дерьмо, - сказал я сквозь зубы. Мой член немного пульсировал после удара, и я задвигал бедрами, стараясь изменить положение наших тел так, чтобы она, черт возьми, не располагалась на нем.

 

- Я не хотела ударить твою... штуку, - прошептала она. Я усмехнулся на невинность, прозвучавшую в ее голосе и сжал ее в объятиях, наслаждаясь теплом ее офигенного тела на мне.

 

- Что за штука такая? - спросил я игриво. Она подняла голову вверх, чтобы посмотреть на меня, и выглядела слегка сбитой с толку моим вопросом. Я наблюдал за тем, как покраснели ее щечки, и как она захватила зубками нижнюю губу.

 

- Ты знаешь, твой... эмм... пенис, - сказала она так тихо, что я почти не расслышал это слово. Ее голос прозвучал с придыханием, и я застонал, когда почувствовал, как он затвердел под ней.

 

- Боже, Белла, только ты можешь заставить определение типа " пенис" звучать так чертовски горячо, - сказал я. Ее глаза слегка расширились, а губы изогнулись в улыбке. – И если хочешь знать, я оказался на полу, потому что ты практически выпнула меня с гребаной кровати, намереваясь ударить меня.

 

Ее улыбка мгновенно исчезла. – Что я сделала? –переспросила она, шокированная услышанным.

 

Я вздохнул: - Ты что-то сказала о дурацком кролике, а затем почти ударила меня по голове. Я упал на пол, пытаясь избежать этого, - сказал я. Она ахнула, ее глаза распахнулись еще шире, она была явно ошеломлена и смущена своим поведением.

 

- О нет, мне так жаль! – быстро отбарабанила она. - Клянусь, я не... - Я быстро убрал руку с ее талии, поднял ее и приложил к ее рту прежде, чем она смогла еще что-нибудь сказать. Она еще некоторое время бормотала мне прямо в ладонь, пока не успокоилась.

 

- Перестань извиняться. Ты спала, - сказал я серьезно, не желая, чтобы она чувствовала, что обязана была, черт возьми, просить у меня прощения за то, что она сделала ненамеренно, что не могла контролировать. - Это был несчастный случай. Хотя я на самом деле очень хочу знать, что тебе, нахрен, снилось.

 

Ее румянец усилился. – Это был всего лишь кролик, и ты кричал на него, потому что он украл мою морковку.

 

Около минуты я таращился на нее, удивленный, а потом засмеялся: - Я кричал на кролика? - Она улыбнулась и пожала плечами.

 

- Ты был расстроен, потому что дал мне морковку и тебе не понравилось, что он ее забрал, - тихо сказала она. Я снова засмеялся, соглашаясь с тем, что, наверняка заорал бы на кролика, если бы он украл то, что я дал своей девушке.

 

- Тебе снятся странные сны, - сказал я. Она пожала плечами.

 

- Обычно они не настолько странные. Большую часть времени мои сны имеют смысл, - сказала она. Я вздохнул и еще сильнее прижал к себе ее спину. Она положила голову мне на грудь, и с минуту мы просто тихо лежали на полу.

 

- Тебе часто снятся сны обо мне? - спросил я. Она вздохнула.

 

- Конечно, да, - пробормотала она, вжимаясь в меня. Я слегка улыбнулся, наклонился и поцеловал ее в макушку.

 

Мы помолчали немного, просто обнимая друг друга. Моя спина начала болеть от лежания на жесткой поверхности пола под давлением веса ее тела на мое. Она не двигалась, и я не мог видеть ее лицо, так как она зарылась в мою гребаную грудь, поэтому я не мог определить, уснула она или еще нет.

 

- Белла? - тихо позвал я, наконец, не в состоянии больше терпеть. Она сразу же приподнялась, чтобы взглянуть на меня. Я слегка улыбнулся ей, разжав объятия и погладил ее по щеке тыльной стороной ладони. - Просто захотелось убедиться, что ты еще не спишь.

 

Она улыбнулась. - Я не настолько устала, - мурлыкнула она. Я кивнул.

 

- Ты хочешь чем-нибудь заняться со мной сегодня? - спросил я, вопросительно приподнимая брови. Нахмурив лоб, она некоторое время смотрела на меня, размышляя.

 

- Зависит от того, что это будет, - сказала она в итоге. Я усмехнулся, гордый ее ответом. Она всегда была такой уступчивой в прошлом, автоматически отвечая " да", когда ее о чем-то просили, поскольку она чувствовала, что у нее не было других вариантов. А со мной она начинает больше думать о себе, и выражает свое мнение.

 

- Ну, к сожалению, должен признаться, что я ленивый ублюдок, что означает, что я до сих пор не приобрел ни одного из этих идиотских рождественских подарков, так что мне нужно поехать и разобраться с этим, - сказал я. Обычно я заказывал все в интернете, потому что ненавидел гребаные торговые центры, но не в этом году, потому что я хотел взять с собой Изабеллу. Ей никогда не приходилось иметь дело с таким прозаичным дерьмом, как магазины, и я решил, что ей понравится. Я планировал заняться этим намного раньше, чтобы мог купить ей подарок в онлайн-магазине, но, конечно же, черт возьми, как обычно с этим затянул. Полагаю однако, что мое сачкование не было таким уж большим делом, потому что я в любом случае должен был купить подарок своему отцу, но до сих пор этого не сделал.

 

Она улыбнулась ее шире. - Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой за рождественскими покупками? - спросила она, и ее глаза светились от волнения. Я усмехнулся и кивнул.

 

- Да. Имеется в виду, если ты хочешь, - сказал я. Она возбужденно кивнула и, оттолкнув себя от меня, вскочила на ноги. Она смотрела на меня, выжидающе усмехаясь, и я засмеялся, потому что проклятое солнце еще даже не встало, а она уже хотела собраться и поехать.

 

Рывком я сел, поднялся на ноги и потянулся. Спина хрустнула, а я застонал, покачав головой. - Ладно, красавица, иди одевайся, и мы отправляемся, - сказал я, пробежавшись рукой по волосам. Она с энтузиазмом кивнула и, повернувшись, практически, черт возьми, выскочила из комнаты. Я рассмеялся и покачал головой, подошел к шкафу и вынул кое-какую одежду. Раздевшись, я натянул на себя джинсы, схватил простую темно-синюю майку и тоже надел ее. Сунул ноги в белые с синими вставками кроссовки Найк и взял темно-синее пальто от Шон Джона. Засомневавшись, я все же схватил свою белую с синими буквами бейсболку Чикаго Кабс (Профессиональный бейсбольный клуб в Чикаго, выступающий в центральной зоне Главной Лиги бейсбола в США), потому что это дерьмо подходило к моему прикиду, и таким образом мои волосы были полностью убраны. Я нахлобучил ее на голову, схватил свой бумажник, ключи, телефона и iPod, и вышел из комнаты. Я прошел через весь холл и открыл дверь спальни Изабеллы, даже не потрудившись постучать. Она посмотрела на меня, а я усмехнулся, увидев, что она стояла, одетая лишь в пару узких джинсов и черный кружевной лифчик.

 

- Хмм, - промычал я, позволив своему взгляду медленно исследовать ее тело сверху донизу. Она покраснела и, вытащив из шкафа рубашку, быстро ее натянула. Она смущенно улыбнулась и достала легкое пальтишко. – У тебя нет чего-нибудь посерьезнее? Я знаю, что ты приехала из пустыни и все такое, но, детка, там ужасно холодно, и твои соски так затвердеют от холода, что ими можно будет резать стекло.

 

Она улыбнулась, но покачала головой. - На самом деле у меня нет другого пальто. Твой отец сказал, что попросит Элис купить его для меня несколько недель назад, но думаю, что он забыл.

 

Я вздохнул и закатил глаза. В последнее время это было так похоже на моего проклятого отца – абсолютная отрешенность. Я поднял вверх свой указательный палец, и тихо попросил ее подождать, а сам отправился обратно через коридор к себе в комнату. Я заглянул в свой шкаф и вытащил оттуда черную куртку с капюшоном от Кристиан Диор, полагая, что она вполне ей подойдет. Я вернулся в ее комнату и улыбнулся, когда увидел, что она все еще стояла на том же месте, терпеливо ожидая. Я подал ей пальто, и она, осторожно взяв его, надела на себя. Оно, конечно, было ей немного большевато, поэтому я чуть-чуть подвернул на ней рукава. Осмотрев его, она легко улыбнулась.

 

- Это очень милое пальто, - тихо сказала она, и выглядела при этом так, будто боялась его надевать. Я улыбнулся и кивнул. Это чертово пальто стоило около 2000 $, но я не собирался сообщать ей об этом, иначе она сразу же вернет его и из страха откажется носить.

 

- Это всего лишь пальто, Изабелла, - сказал я небрежно, пожимая плечами. Несколько секунд она смотрела на меня, но, к счастью, кивнула, не собираясь спорить из-за чего-то настолько глупого, как гребаное пальто. Она скользнула в пару простых черных кроссовок Скечерс, а я вскинул бровь. – Элис купила тебе Скечерс? – спросил я, так как никогда не видел, чтобы она носила кроссовки. Она взглянула на свои ноги, скосив глаза, чтобы прочитать сбоку крошечные буквы. Я улыбнулся, потому что было так чертовски мило, как она, сосредотачиваясь, морщила носик.

 

- Думаю, да, если именно они, - сказала она, наконец, взглянув на меня. – С ними что-то не так?

 

Я пожал плечами, так как ненавидел гребаные Скечерс и считал их по-адски уродливыми, но я опять же не собирался говорить ей об этом. Она не могла влиять на то, что купила ей Элис, и я рискнул предположить, что туфли для нее были все лишь сраной обувью. Она не придавала значения тому, какой они марки или как они выглядят, тем более, что у нее никогда не было обуви, пока она не приехала сюда.

 

- С ними все нормально, - сказал я. - Я предпочитаю Найк.

 

Она кивнула, опустив взгляд на мои ноги. – Что ж, Элис не купила мне Найк, - сказала она как ни в чем не бывало. Мои глаза незначительно расширились от ее колкости, а она смущенно улыбнулась.

 

- Элис не купила, а я могу, - многозначительно сказал я. На мгновение она уставилась на меня, а потом закатила глаза.

 

- Нет ничего плохого в моей обуви. Они выполняют то, для чего они предназначены, - сказала она. Я пожал плечами, но не стал спорить, зная, что это никуда нас не приведет. Я позволил ей считать, что это не имеет значения, потому что это была она, а я куплю ей проклятый Найк, потому что это был я, и мы оба будем дьявольски счастливы, когда она примет их, потому что это были мы, и мы были вместе.






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.