Внеклассный урок

У нас регулярно бывают внеклассные заня­тия. Тогда к нам приезжают специалисты в той или иной области и рассказывают о своей рабо­те. Бывали у нас и глава спецподразделения по освобождению заложников, и офицер из Служ­бы безопасности Президента, и другие интерес­ные люди.

В основном к нам приходят те, кто имеет от­ношение к спецслужбам, и рассказывают о том, что и для нас может оказаться полезным. Чтобы мы учились на их опыте. Но бывают и люди ни­какого отношения к спецслужбам не имеющие. Например, к нам приезжали и знаменитый джа­зовый музыкант, и хирург, которому приходи­лось оперировать в самых невероятных услови­ях, и даже священник, который при советской власти сидел в тюрьме за «религиозную пропа­ганду». Сейчас странно об этом слышать. А еще мы узнали, что из-за этого дела директор нашей школы, полковник Осетров Валентин Макаро­вич, в свое время ушел в отставку. Точнее, его

заставили уйти в отставку, потому что он не хо­тел участвовать в фабрикации дела против этого священника — отца Владимира.

Разумеется, кое-что из того, что рассказыва­ют нам наши гости, — секретные сведения, и мы не имеем права их разглашать. Иногда даже имена у наших гостей бывают секретными. Вот как в этот четверг, например, когда директор представил нам очередного гостя — Аверченко Виталия Яковлевича, как крупного специалис­та по борьбе с контрабандой и хищениями худо­жественных и культурных ценностей, мы сразу поняли, что имя скорее всего не настоящее — и настоящим именем, понятное дело, никто из нас интересоваться не вздумал.

Этот Виталий Яковлевич был невысоким подтянутым мужиком, одетым в неброский, ладно сидящий костюм. Говорил он негромким и спокойным голосом, чуть ли не смущаясь то­го, ' что выступает перед аудиторией.

— Чем отличаются дела прежних времен от нынешних? — переспросил он. — Я бы сказал так. В прежнее время дела были поинтереснее: преступники шли на всякие хитрости, чтобы контрабандой вывезти за рубеж бесценную ико­ну или другое национальное достояние! Поеди­нок с ними действительно был борьбой умов, до­стойной Шерлока Холмса. Чуть зазеваешься — в два счета обведут вокруг пальца. Вот, напри­мер... — Он ненадолго задумался. — Мы шли по следу одной кражи в крупном провинциаль­ном музее. Не буду называть музей, это и неважно. Суть в том, что при очередной инвента­ризации в запасниках не досчитались несколь­ких этюдов, на время убранных туда из основ­ной экспозиции. Это были эскизы Сурикова к «Боярыне Морозовой». Эскизы, как вы пони­маете, очень ценные, но не из тех, которые можно хорошо продать на Западе. Говоря «хо­рошо», я имею в виду продать не за три тысячи долларов, в то время когда они стоят пятьдесят, а хотя бы за двадцать пять. Выходит, эти кар­тины похитили для внутреннего, так сказать, «употребления». Но кто мог быть заказчиком подобной кражи? Кто-то из подпольных кол­лекционеров. Выходит, надо было искать под­польного коллекционера, обладающего очень большими деньгами. В принципе большинство частных коллекций было тогда на виду, и кол­лекционеры, надо сказать, довольно охотно с нами сотрудничали. Тому были разные причи­ны. Они понимали, что только мы можем защи­тить их от воров... И прямо скажем, от произво­ла тогдашнего законодательства, которое поз­воляло лишить коллекционера его коллекции, объявив ее национальным достоянием. Кроме того, любую куплю-продажу по тогдашнему за­конодательству, можно было расценить как спекуляции, и только от нас зависело, отнесем­ся мы к тому или иному обмену между коллек­ционерами как к честной сделке или решим, что было нарушение закона и что надо привле­кать к ответственности.

— В общем, нормальные времена были, — не выдержав, подал голос Колька Егупкин. — И работать было легко.

— Не скажи... — Виталий Яковлевич пока­чал головой, — не так уж это облегчало работу. Во-первых, представьте себе: человек всю жизнь собирал произведения искусства, иногда ограничивая себя во всем... Да, были и такие, которые на хлебе и воде сидели, чтобы попол­нить коллекцию... И вдруг, из-за нарушения какого-то абсолютно идиотского параграфа за­кона, он мог потерять все. А то и без всяких на­рушений. В общем, всколыхнули мы коллекци­онеров, занимающихся русским искусством. А тем временем вели расследование: когда, как и при каких обстоятельствах картины могли ис­чезнуть из запасников. Ответить на вопрос «как» — означало почти ответить на вопрос «кто». И вот что стало вырисовываться...

Виталий Яковлевич опять ненадолго замол­чал, задумавшись, потом продолжил:

— От момента, когда картины из основной экспозиции были убраны в запасники, до мо­мента инвентаризации прошло три года. Список людей, которые так или иначе могли за это вре­мя побывать в запасниках и вынести оттуда что-нибудь, без особой проверки и контроля, состо­ял из тридцати шести человек. Это были сотруд­ники музея, студенты искусствоведческого от­деления местного историко-архивного институ­та, которые в музее проходили преддипломную практику, несколько чиновников. В список по­пал даже слесарь-сантехник, которому несколько раз приходилось спускаться в запасники, чтобы через них добраться в подвалы, до главно­го вентиля, перекрывающего подачу воды в му­зей. Старые трубы в музеях и тогда текли, пони­маете. В общем, стали мы проверять весь этот список. Долго ли, коротко ли, а сократился он до пяти подозреваемых. И главным подозревае­мым стал недавно ушедший с работы сотрудник музея. Как выяснилось, с работы он ушел пото­му, что собирался уехать на Запад. Не знаю, из­вестно вам что-нибудь или нет, но в те времена любой, подававший заявление об отъезде за гра­ницу на ПМЖ — то есть «постоянное место жи­тельства», — рассматривался почти как преда­тель родины. И после того, как он сдавал доку­менты в УВИР, власти оповещали его место ра­боты, и там его просили уйти с работы по-хоро­шему, «по собственному желанию», чтобы не выгонять со скандалом. В общем, этот человек и стал самым вероятным преступником: собрался уехать за границу, вот и решил позаботиться о безбедном существовании. Меня-то сразу смути­ли две вещи: во-первых, то, что он еще не полу­чил разрешения на выезд, и неизвестно, полу­чит ли в ближайшие годы...

Годы?.. — вырвалось у кого-то.

Ну да, — кивнул Виталий Яковлевич. — В те времена такие дела годами решались. Было непонятно, зачем этому человеку красть карти­ны, когда он не знает, сколько еще он просидит в ожидании отъезда и не привлекут ли его с эти­ми картинами. Во-вторых, как он собирался их вывезти. Я побеседовал с этим человеком — и понял, что он в жизни не сумеет протащить че­рез границу какую-нибудь контрабанду, " обяза­тельно засыплется, он и сам это понимал, и уез­жать, когда разрешение будет, собирался абсо­лютно «чистым». И, в-третьих: в то время Сури­ков стоил за границей сравнительно дешево. Ес­ли бы человек думал составить себе первона­чальный капитал для жизни в Европе или Аме­рике, он бы украл картину восемнадцатого ве­ка, портреты, которые всегда и всюду в цене, или, картину начала двадцатого века. В музее было несколько неплохих работ «русского аван­гарда», и как раз русский авангард тогда ценил­ся в мире. Я подумал, что на его месте утащил бы что-нибудь из первого советского фарфора, например, с росписями Любови Поповой. Фар­фор этот в огромной цене, а закрасить на тарел­ке или блюдце подлинное клеймо и поверх него перевести современное клеймо Ленинградского фарфорового завода, или Песчаного, или друго­го предприятия — это раз плюнуть. Ни одна та­можня не раскусила бы подделку.

— Суммировав все это, — продолжал Вита­лий Яковлевич, — я и решил, что стоит поис­кать кого-то другого. Хотя сверху давили: мол, чего вы телитесь, подозреваемый имеется, арес­товывайте его и выкачивайте из него всю прав­ду. Арестовать-то можно было, только картины не вернешь. И тогда я решил поставить малень­кую ловушку. Мы еще раз опросили всех подо­зреваемых, всех тридцать пять человек, кроме, разумеется, этого работника музея. Мол, мы почти убеждены, что этот человек, собравшийся эмигрировать, и похитил картины, но улик про­тив него не хватает, поэтому благодарны будем, если вы напряжете память и припомните любые мелочи, которые могут оказаться полезными... Вы понимаете, зачем это было сделано?

Алешка Конев поднял руку. Осетров, сидев­ший в углу, кивнул ему: мол, можешь выска­заться.

— По-моему, все ясно, — сказал Алешка, встав по струнке. — Услышав, что у вас есть го­товый подозреваемый, настоящий преступник не упустил бы возможность подкинуть вам ка­кие-нибудь улики против подозреваемого и за­ мести свои следы. А то что картины не будут найдены — значит, очень хитро он их спрятал. И отпирается он от всего, потому что надеется все-таки продать украденные картины, после того как отсидит срок. Настоящему преступни­ку и в голову не могло прийти, что вам заранее известно: улики, которые он вам подкинет, на самом деле дутые, никаких таких улик нет и быть не может. Словом, кто начнет подсовывать сфабрикованные улики — тот и есть преступ­ник!

Верно мыслишь, — кивнул Виталий Яков­левич. — Видно, хорошо вас в школе учат.

И еще можно сказать? — Это Мишка Аста­фьев поднял руку.

Говори, — кивнул ему Осетров.

А я бы предположил, что преступнику могла прийти в голову и такая хитрость: пожертво­вать одной из картин, подкинув ее подозревае­мому. И тогда бы вообще все сошлось: у подозре­ваемого нашли только одну картину из... сколь­ких там...

Из четырех, — с улыбкой подсказал Вита­лий Яковлевич.

Ну да, что нашли только одну картину из четырех, это значит, что остальные спрятаны или уже проданы.

— Все правильно, — сказал Виталий Яковле­вич. — Наш расчет на том и строился. И, надо сказать, эта ловушка сработала. Как только один из людей, с которыми мы повторно беседо­вали, заговорил, что он припоминает, как этот... ну, назовем его Гуревич (фамилия услов­ная, как вы понимаете...) раза два или три уходил с работы не со своей обычной сумкой, а с не­большим чемоданчиком типа «дипломат», в ко­тором как раз и поместились бы этюды разме­ром приблизительно сорок на пятьдесят и он, мол, удивился, но сразу же и забыл об этом, не придав значения... — мы сразу поняли: вот он, голубчик! И стали к нему присматриваться. Ну и, конечно, ему захотелось подкрепить обвине­ние против Гуревича чем-то вещественным.

...Нет, картину он не подкинул. Он подкинул на дачу Гуревича... правда не самого Гуревича, а его тестя, «дипломат» и в нем — раму от одной из картин. Но дело в том, что дачку-то эту мы заго­дя уже обыскивали — негласно и без санкции, как вы понимаете! Так что мы знали, что ничего там быть не может... Ну и наша засада там дежу­рила, на всякий случай. В общем, преступника мы взяли с поличным, на даче.

И кто оказался преступником? — подал го­лос Илюха Угланов.

Вы будете удивлены, но им оказался началь­ник охраны музея, лейтенант милиции, — сооб­щил Виталий Яковлевич. — А реализовать кар­тины он должен был через канал, который нахо­дился под покровительством довольно больших людей... В итоге это дело оказалось одним из тех ручейков, которые, слившись в большую реку, привели к снятию с должности тогдашнего ми­нистра внутренних дел и возбуждению против него уголовного дела... Чем это уголовное рас­следование закончилось, известно, наверное, и вам, хотя прошло немало лет.

Виталий Яковлевич сделал паузу.

— Вы должны отлично понимать: вам в ва­шей работе потребуется столько мужества и стойкости, сколько не требовалось вашим пред­шественникам. Вот, пожалуй, главное, что стоит сказать.

Теперь в классе стояла тишина. Валентин Макарович Осетров поднялся со своего стула в углу.

— Я думаю, нам стоит поблагодарить Вита­лия Яковлевича за очень интересный и очень полезный разговор. Вопросы есть? Задавайте, потом такой возможности не будет.

И разумеется, кто же поднял руку, как не Жорик!

Слушаем твой вопрос, Шлитцер! — кивнул Осетров.

Я вот что хочу спросить, — сказал Жо­рик. — Как быстрее и лучше всего отличить подлинник от подделки? Вот, скажем, икона... Можно с одного взгляда сказать, старинная она или только подделка под старину?

В большинстве случаев специалист отли­чит подделку от оригинала с одного взгляда, — сказал Виталий Яковлевич. — Иногда может понадобиться дополнительная экспертиза. А ты просто так спрашиваешь, из любопытства; или имеешь в виду что-то конкретное?

Кое-что конкретное, — кивнул Жорик.

Вот как? — Виталий Яковлевич подался вперед и облокотился локтями о стол. — Уже интересно. Рассказывай.