Глава 43. Я верю 5 страница

Она улыбнулась.

– Ты так мирно спал, я не хотела тебя беспокоить, – просто ответила она.

Я уставился на нее, ожидая завершения, потому что задал ей паршивый вопрос. Но она продолжала молчать и смотрела на меня так, будто не слышала первую часть.

– Ты не собираешься рассказывать мне, о чем вы говорили? – спросил я.

Ее глаза немного расширились, и я несколько секунд ждал ответа. Но прежде чем она открыла рот, я услышал шаги на лестнице, и отец позвал меня по имени. Я застонал, быстро подошел к ней и еще раз поцеловал.

– Мы поговорим, когда я вернусь.

Я открыл дверь и выскользнул в коридор, как раз когда он поднялся на этаж. Отец глянул на меня и замер.

– Ты готов? – спросил он. Я кивнул, вздыхая и направляясь к нему. Он развернулся и пошел вниз по ступенькам, я шел следом. Мы спустились в фойе, и он остановился.

– Ты собираешься стрелять из своего оружия, или мне взять из подвала?

– Из своего. Давно хотел из него пострелять, – с улыбкой сказал я.

Он кивнул.

– Хорошо, возьмем твою машину, ты за рулем, – сказал он.

Мои глаза распахнулись от удивления, и я кивнул, ухмыляясь.

– Я возьму пистолет, и встретимся у машины.

Я развернулся и пошел к двери, доставая мои ключи и отключая сигнализацию на Вольво. Забравшись внутрь, поправил сиденье, потому что последним за рулем сидел отец, и он, черт возьми, опять его перемещал. Он подошел через несколько минут со спортивной сумкой в руке и сел на пассажирское место. Он затолкал сумку назад и пристегнул ремень, я тронулся с места и выехал на аллею.

Подключив IPod, я выбрал музыку, остановившись на классике, потому что другое говно его обычно раздражало. Я выехал на главную выездную трассу из Форкса, направляясь к Порт-Анжелесу. По дороге мы болтали о всякой ерунде, и я гнал как сраный гонщик, но он не сказал ни слова, слава Богу. Мы доехали до Порт-Анжелеса за тридцать минут, и я свернул к площадке для стрельбы. Отец подошел к парню, который стоял на входе и поговорил с ним несколько минут, всовывая этому ублюдку взятку, потому что ни на одно наше оружие не было разрешения. Отец, наконец, дал ему какие-то наличные, чтобы тот не задавал неподобающих вопросов.

Я вытащил из-под сидения свой револьвер и засунул его за пояс. Отец вытянул свое оружие из сумки, и мы пошли к мишеням, располагаясь около них. Слава Богу, мы были одни, и вокруг было пусто. Отец начал заряжать M1 Garand, который я ему подарил на Рождество, а я достал пистолет, снимая его с предохранителя.

Через пару минут мы вместе начали стрелять. Я был неплохим стрелком, но и рядом не стоял с отцом. Этот засранец мог попасть в любую цель на площадке под любым углом, даже не приближаясь к мишеням. Я часто думал, скольких людей отец убил благодаря своей меткости, но никогда не спрашивал. Сомневаюсь, что он мог подстрелить кого-то случайно, если уже он взял тебя на прицел, то попадет. Он ни разу не промахнулся.

А вот я, напротив, запросто мог случайно кого-то подстрелить, я не раз промазывал. Какое-то время мы молчали, просто стреляли и изредка перекидывались парой слов, прежде чем он вздохнул и остановился.

– Хочешь попробовать Garand? – спросил он, протягивая его мне.

Я глянул на него и, кивнув, взял пистолет. Поколебавшись пару секунд, я протянул ему свой. Зарядив Garand, я прицелился, один раз выстрелил и попал прямо в точку. Я ухмыльнулся, а отец захохотал.

– Чистая удача, – сказал он, тряся головой.

Он зарядил револьвер и, прицелившись, разрядил весь барабан, конечно же, попадая в цель. Он ухмыльнулся и повернул ко мне голову.

– Закачивай гребаное шоу, – промямлил я.

Он захохотал и перезарядил пистолет, снова стреляя. Я сделал еще один выстрел из Garand, задевая уже простреленную цель.

– Смотри, это дерьмо – не удача, а навыки. Не может так повезти, чтобы попасть два раза подряд.

Он засмеялся.

– Да, ты неплох. У тебя твердая рука. Ты попадаешь туда, куда целишься. Джейкоб может подтвердить.

Я издал стон.

– Мудак Джейкоб, – пробормотал я, делая еще один выстрел.

Отец повернулся ко мне, но, к счастью, ничего не ответил. Мы спокойно стреляли какое-то время, прежде чем он протянул мне мой револьвер назад, забирая Garand.

– Хорошее оружие, – сказал он, пока я перезаряжал его.

Я улыбнулся и кивнул.

– Да, выполняет свое предназначение, и легко в управлении, – сказал я.

Зарядив его, я прицелился, быстро делая выстрел.

– Я думаю привезти сюда Изабеллу и научить ее им пользоваться, чтобы она умела стрелять.

Стоило словам слететь с моих губ, как я понял, какую лажу несу. Я слегка напрягся, нажимая на курок, пуля пролетела мимо цели. Отец посмотрел на меня и вздохнул.

– Что-то мне подсказывает, что у нее будут получше выстрелы, чем этот, – сказал он, имея в виду мою последнюю попытку.

Я закатил глаза, снова стреляя и попадая в цель. Я самодовольно ухмыльнулся.

– Надеюсь, ты поступишь как мужчина и сообщишь мне до того, как выкинешь что-то вроде обучения ее стрельбе.

Он нажал на курок, и я вздохнул.

– Конечно, скажу, – солгал я как последний мудак, потому что я сделаю это, не предупреждая его.

Он сухо засмеялся и покачал головой.

– Конечно, – пробормотал он.

Я выстрелил, и внезапно атмосфера стала офигительно напряженной, между нами словно повисло все недосказанное. У обоих было что сказать о ситуации, мы прекрасно знали, что скрываем, но ни одни из нас и рта не раскрыл.

Он сделал еще несколько выстрелов, звуки разрывали тишину. Наконец он опустил оружие и вздохнул. Мы тихо стояли, уставившись в пространство, оба думая о чем-то своем.

Я знал, что скоро мы дойдем до того, что надо будет выложить все карты, говорить в открытую, потому что молчанием уже не обойдешься. Мы оба, черт побери, это знали. Единственная дилемма – просто спросить его сейчас или дождаться, пока спросит он. Потому что, очевидно, так будет. Но я не заговорил. Мы оба погрязли в неискренности. В голове я взвешивал все " за" и " против", думая, не выплеснуть ли просто этот отстой. Главное " за" было в том, что не нужно будет ничего скрывать, но огромное паршивое " против" заключалось в чертовом пистолете у него в руке. Я сказал Изабелле, что он никогда в меня не выстрелит, и я в это верил, но я никогда не говорил, что он не сможет засунуть пистолет мне в глотку, чтобы просто запугать.

Он выбрал путь терпения и теперь просто стоял на месте, нахер, ожидая, пока я нанесу удар, и все это время я знал, что он меня читает. Я не смотрел на него, но ощущал его взгляд, направленный на меня. Он выискивал знаки, которые подскажут ему, что я вот-вот взорвусь, – как будто, просто глядя на меня, он сможет прочитать мои мысли. Я боролся с желанием высказать все, потому что я точно знал, что выдам все долбаные секреты, осталось только замереть на месте и пытаться изобразить безразличие. Думаю, он ощущал волны паники, я просто излучал это фуфло, поэтому стояние на месте было бесполезным. Он узнает, что я чувствую и что я скажу раньше, чем я открою свой сраный рот.

Я вспомнил, как мои браться и даже маленькая дурочка Элис советовали набраться мужества и просто поговорить с ним, потому что он при любом раскладе все знает и будет уважать меня больше, если я начну первым. Может, они были правы, особенно после его последнего заявления о надежде, что я поведу себя как мужчина и предупрежу его заранее.

В этой фразе был двойной смысл? Что он пытался сказать мне, говоря, что я должен быть гребаным мужчиной? И почему он говорил с Изабеллой, а не со мной? Он что, сидел и ждал, пока у меня вырастут яйца, и я стану настоящим мужиком, чтобы во всем признаться? Или я становлюсь гребаным параноиком?

Все это глупости. Я люблю ее, и ничто это не изменит.

Он может орать и говорить мне, что я тупой болван, может засунуть этот пистолет мне в глотку и даже нажать на паршивый курок – это ни к чему не приведет. Я буду любить ее до того дня, когда мое сердце остановится.

Поэтому пошло оно все… Она того стоила!

– Ты знаешь, я так не могу, – тихо сказал я, пытаясь контролировать тон, чтобы не показать, как я нервничаю, даже если он это ощущает. – Все не так, я не собираюсь специально выставлять это напоказ. Это последнее, чего я хочу. Просто…

Он молчал, тишина еще больше давила мне на нервы. Я слегка повернул голову к нему, не в силах терпеть это дальше, и увидел, что он пристально на меня смотрит. Наши взгляды встретились, и он слегка кивнул, но по-прежнему не раскрывал рта. Я подождал секунду, вторую, а потом покачал головой.

– Я знаю, что у тебя есть свое охренительное мнение об этой ситуации, не надо держать его в себе. Давай, говори. Выплесни это и скажи, какой я сраный идиот, как я совершаю самую большую ошибку в жизни. Скажи мне, какое долбаное отвращение ты чувствуешь к тому, что я твой сын, и что я упал так низко, что влюбился в гребаную ра… – я оборвал мысль на полуслове, неспособный закончить. – Иисусе, я даже не могу выговорить это хреновое слово! – сорвался я.

Развернувшись к мишени, я поднял пистолет и импульсивно выпустил оставшиеся пули, руки дрожали от гнева, я закипал. Я точно знал: он этого и хотел, он всегда доводил меня, и я снова играл ему на руку, но не мог с этим справиться.

Он молчал пару секунд, а потом вздохнул.

– Рабыня.

Я оглянулся на него, прищуриваясь, когда он безразлично произнес это слово, мой гнев возрос.

– Говоришь ты это или нет – ничего не меняется. Это просто слово.

– Она говорит то же самое, – сказал я, вспоминая ее слова, когда сюда приезжала организация из Чикаго.

Отец кивнул.

– Значит, ты думаешь, что любишь ее? – тихо спросил он, осматривая мишени.

Я сухо засмеялся, покачивая головой.

– Тут не нужно думать. Я знаю, что люблю ее, – сказал я.

Он опять кивнул и продолжил разглядывать стрельбище. Я стоял на месте и наблюдал за ним, каждая секунда усугубляла мое волнение. Его молчание никогда не означало что-то хорошее – оно значило, что он что-то обдумывает, а его мысли могут быть охеренно пугающими.

– Это все, что ты должен сказать? – сорвался я через минуту, мой гнев закипел. – Я сказал, что, блядь, смогу с этим справиться. Скажи мне, что мы не можем быть вместе. Скажи, что это невозможно, что это неправильно, что это никогда, нахер, не сработает, потому что люди, подобные ей и мне, не могут быть вместе. Скажи, что она недостаточно хороша для меня, что она ниже нас, что она, блядь, ни черта не стоит и ничего не значит.

Он повернул ко мне голову, вопросительно приподнимая брови.

– А ты это хочешь услышать? Ты хочешь услышать от меня, что тебе нельзя быть с ней?

Я прищурился.

– Нет, – резко сказал я.

Он кивнул и снова отвернулся.

– Знаешь, я ничего не имею против нее лично, – начал он, резко обрывая фразу и вздыхая. Он поднял руку и сжал переносицу, еле слышно прошептав: " Cazzo" (ругательство, эквивалент " блядь" / " дерьмо"). – Изабелла Свон не сделала ничего, чтобы заслужить мою ненависть.

Я подозрительно глянул на него, он почему-то очень аккуратно подбирал дурацкие слова. – Она не сделала ничего, чтобы заслужить всю эту гнусность, через которую прошла, но, тем не менее, так случилось, – сказал я.

Только то, что она, нахер, не заслужила его ненависть, не означает, что он ее не ненавидит. Он не говорил, что не испытывает к ней негативных чувств, он просто заявил, что она их не заслуживает.

– Очень правильно, сын, – сказал он, бросая взгляд на землю, прежде чем глянуть на меня. – Как насчет того, чтобы перекусить и потом поговорить?

Я приподнял бровь.

– На людях? Знаешь, будет намного проще, если ты, нахер, прибьешь меня прямо тут.

Он застонал, покачивая головой.

– За кого ты меня принимаешь? Блядь, я не собираюсь убивать тебя, сын. Я не проклятый варвар.

– Так и есть, мать твою, отец. Я просто подумал, что ты можешь быть хорошим человеком, который связывает невинную девушку и вставляет ей кляп в рот. Отлично, я просто ошибся насчет этого дерьма, – саркастично сказал я, снова открывая свой мудацкий рот и говоря разную хрень, совершенно не думая.

Как только слова повисли в воздухе, я нерешительно глянул на отца. Он смотрел на меня, и я заметил в его глазах вспышку гнева, с которой он попытался справиться.

– Я человек, который делает ошибки, иногда очень большие. Я человек, который не ждет прощения за эти ошибки, но я человек, который ждет, что его ребенок будет достаточно уважать его, чтобы не бросать ему это в лицо, когда он пытается быть цивилизованным и обсудить тяжелую гребаную тему с пониманием, – резко сказал он. – Если ты хочешь прояснить ситуацию, проявляя свой гнев, то можно и так, Эдвард. Я надеялся, что мы разберемся как взрослые люди, но если ты предпочитаешь иначе – отлично. Это твоя проблема, она связана с твоей жизнью, поэтому тебе решать, как быть.

Поколебавшись, я вздохнул.

– Я не должен был говорить этот бред, – промямлил я.

Он кивнул.

– Ты собираешься извиниться передо мной? – спросил он.

Я прищурился.

– Я извинюсь за эти слова, когда ты извинишься за то, что сделал с ней, – сказал я, чувствуя, что внутри снова поднимается волна гнева.

Он смотрел на меня пару секунд, прежде чем уголки его губ приподнялись.

– Touché (фр. – " Укол" – термин, используемый в фехтовании), – сказал он. – Давай, поехали.

Он побросал свои вещи назад в сумку и застегнул ее. Я поставил пистолет на предохранитель и засунул за пояс. Он пошел к машине, я следовал за ним. Он подошел к водительской двери и протянул мне руку, требуя долбаные ключи, и инстинктивно я захотел поспорить и повести себя как мудак, но я знал, что ситуация уже достаточно нестабильная, и мое поведение, как заноза в заднице, только все, нахер, усугубит. Я сделал глубокий вдох и, вытянув ключи из кармана, протянул их ему. Он открыл машину, а я забрался на пассажирское место, ворча себе под нос. Я достал пистолет из-за пояса и, открыв бардачок, засунул его внутрь, пока он трогался и выезжал на дорогу.

Он промчался по городу и подъехал к маленькому уединенному ресторану, нас разместили подальше, вдали от взглядов, как потребовал отец. Мы уселись, и я открыл меню, заказывая первое поганое блюдо, которое увидел. У меня не было аппетита, я бы съел любую блевотину. Официант вернулся с нашими напитками через минуту, и мы сидели в тишине, слушая странную болтовню других посетителей и фоновый шум телевизора. Через пятнадцать или двадцать минут нам принесли блюда, и я начал ковыряться в тарелке, чувствуя легкую тошноту. Отец съел немного и вздохнул.

– Когда тебе было четыре года, мы с твоей матерью впервые оставили тебя с братьями на всю ночь у Эсме и Алека, – сказал он.

Я поднял на него удивленный взгляд, интересуясь, какого черта он мне это говорит.

– Хорошо, спасибо, – саркастично сказал я. – Уверен, было охеренно весело. Я, наверное, чертовски испугался.

Он весело улыбнулся и кивнул.

– Так и было. Ты всегда был тихим ребенком, но в тот день ты впервые взорвался и потерял самообладание. Черт, да ты почти заставил мать вернуться, но это была наша годовщина и мы ехали в Вегас, поэтому я настоял, чтобы она тебя не слушала.

Я кивнул.

– Я слабо помню этот отстой. Имею в виду, не тот день или еще что-то, но я помню, как меня бросали с Алеком, и у меня ехала крыша, а ты кидал на меня взгляд типа " прекращай быть проклятой киской и устраивать хреновы истерики", – сказал я.

Он засмеялся.

– Да, ты ненавидел оставаться там, – сказал он.

Я кивнул, откусывая кусочек. Он сделал так же и вздохнул.

– Знаешь, это прекрасная история и всякое такое, отец, спасибо за воспоминания, но какое это имеет отношение к ситуации? – спросил я.

Он уставился на меня, улыбка сползла с его лица.

– Брось этот сарказм, – сказал он.

Я вздохнул, кивая, я знал, что это ерунда не поможет, но я был раздражен и нервничал.

– В тот первый уик-энд, когда мы оставили вас, мы поехали в Вегас, тогда позвонил твой дед и вызвал меня, прерывая наш отдых раньше, чем он успел начаться. Твоя мать сильно расстроилась, но я ничего не мог поделать. Он отдавал приказы, а я им подчинялся.

Он замолчал, возя еду по тарелке.

– Он сказал мне, что я должен поехать в Финикс следующим утром и взять кое-какие бумаги по казино.

Я застыл, глядя на него.

– Финикс? Это там, где Своны? – спросил я.

Он вздохнул, утвердительно кивая.

– Тогда я впервые увидел Изабеллу. Ей было три года. Мы просто выходили из машины, а маленькая хрупкая фигурка бежала прямо на твою мать. Буквально врезалась в нее, – сказал он.

Я не отводил от него глаз, внутри бушевал ураган эмоций, я был, нахер, шокирован, что он знал об Изабелле с тех пор, как ей было три. И еще больше я удивился, что ее видела моя мама.

– Вау, – промямлил я, не зная, что еще сказать.

– Она была смешной девочкой, очень общительной. Почти умоляла твою мать поиграть с ней, потому что у нее не было друзей, – сказал он. – Твоя мама, конечно, с радостью согласилась.

Я ощутил пульсирующую боль в груди – от того факта, что моя мать играла с моей девочкой, потому что та была одинока. Я ощутил, как во мне поднимается волна сильного чувства – смеси радости и боли, но я остановил это дерьмо прежде, чем на глазах появятся слезы, и я окончательно засмущаюсь.

– В мамином духе, – просто ответил я.

Он кивнул.

– Да. Когда мы уезжали, Изабелла попросила твою мать вернуться и еще поиграть с ней. Она даже обняла меня и поблагодарила за визит. Такая наивная, – он снова замолчал и, казалось, что-то взвешивал.

Потом он нерешительно поднял на меня глаза.

– Твоя мать и я несколько раз приезжали после того. Мы даже однажды брали тебя с собой.

Мои глаза распахнулись от шока.

– Вы брали меня к Свонам? – спросил я.

Он кивнул.

– Неудивительно, что ты не помнишь. Тебе только исполнилось пять. Тебя сильно баловали, ты постоянно ездил по миру, встречался с разными людьми, приобретал опыт. Многочасовая поездка в пустыню в возрасте пяти лет вряд ли осталась бы в памяти, как что-то стоящее. Я больше удивлен, что Изабелла не помнит. Она жила на отшибе, никуда не выезжая, и такое событие не было для нее рядовым. Но, опять-таки, ей было всего три, и она много пережила с тех пор, наверное, это нормально, что она забыла, – сказал он, пожимая плечами.

Я уставился на него, пытаясь уловить смысл в его словах.

– Ты говоришь, что мы с Изабеллой встречались, когда были детьми? – спросил я, требуя прояснения.

Он кивнул.

– Да, но это был очень короткий визит. Твоя мать осталась на улице с тобой и Изабеллой, пока я работал. Ты больше не видел ее до того времени, как я привез ее сюда несколько месяцев назад, – сказал он. – Как бы то ни было, я уже сказал, что она тоже не помнит. Я был для нее незнакомцем, когда забирал от Свонов. Да и все мы.

Я вздохнул и кивнул, все еще, нахрен, пораженный всем этим. Я сидел тихо какое-то время, пытаясь разложить вещи по полочкам.

– Эсме знала, что мама встречалась с Изабеллой? – с любопытством спросил я.

Он уставился на меня, а потом нерешительно кивнул.

– Да, а что? – спросил он.

Я вздохнул, пожимая плечами.

– Просто вспомнил, как она говорила, что мама не сможет не полюбить Изабеллу, поэтому я подумал, может, она не придумала эту байду, а уже ее знала, – сказал я.

Он наблюдал за мной пару секунд, и могу сказать, что его мозг усиленно работал, он что-то тщательно обдумывал. С каких это пор люди стали такими, нахер, скрытными и уклончивыми со мной?

– Да, думаю, можно сказать, что твоя мать была в восторге от девочки. Она была очаровательным ребенком. Она до сих пор очаровательна, полагаю, если ей удалось покорить тебя, – сказал он.

Я кивнул. Мы оба замолчали, и я отставил тарелку в сторону. Отец прочистил горло через несколько минут, и я поднял на него взгляд, заметив, что его лицо серьезно.

– Я собираюсь сказать тебе то же, что сказал Изабелле, Эдвард, и я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушал, – сказал он сухим тоном.

Я кивнул, нетерпение росло.

– Я не собираюсь прекращать то, что между вами происходит, потому что прямо сейчас это будет очень болезненно. Вы оба кажетесь счастливыми, и, во имя всех святых, пользуйтесь этим, пока можете. Но именно сейчас я заявляю тебе: я не хочу это видеть или слышать. Кое-что ты не смог утаить, и я уже в курсе. С разных сторон до меня доходят сплетни, обычно от Хайди, и я не хочу винить тебя за это. Но в тот момент, когда я приду домой и увижу вас вместе, или обсуждающих свою сексуальную жизнь в моем присутствии, как ты делал это со своими девками, я вмешаюсь. Ты можешь заботиться об этом ребенке, Эдвард, но она не твоя. Ты будешь презирать меня за такие слова, и мне тошно говорить моему сыну, что та, кого он любит, не принадлежит ему. Не забывай это. Что бы ты ни чувствовал к ней, я за нее в ответе, и стоит ей пренебречь моими указаниями относительно тебя – я вмешаюсь.

Я прищурился, внутри закипел гнев, и, наверное, он ощутил приближающийся взрыв, потому что поднял руку, чтобы остановить меня прежде, чем я начну. Выражение его лица моментально из спокойного превратилось в разгневанное. Этого было достаточно, чтобы я сдержался, и он мог продолжить.

– Я не собираюсь причинять ей физический вред. Но я могу отослать ее подальше, и я так и сделаю, если ты меня заставишь. Я не прошу много, Эдвард, и, думаю, я достаточно справедлив. Я не даю тебе своего благословения на эти отношения, но и не запрещаю. Я нейтрален, может, не очень счастлив, но сейчас это не относится к делу.

Он замолчал, вздыхая.

– Думаю, Изабелла сказала бы, что я – Швейцария.

Я смотрел на него пару секунд, прежде чем кивнуть.

– Хорошо, – сказал я, немного удивленный его позицией, но, не собираясь начинать спор, если он не давал мне запрет на эти отношения. Откровенно говоря, я бы не послушался никаких запретов, я бы просто не позволил этой хреновине случиться, но я рад, что он не пытается.

– Просто следи за собой, слышишь меня? Я не даю гарантий на будущее, потому что никто не знает, что случится. Но одно я знаю точно: легко не будет. Я ненавижу осложнения, ты знаешь, а это огромное осложнение. Вы двое, держитесь от меня подальше, занимайтесь собой и не лезьте не в свои дела, и я не буду лезть в ваши. Я не хочу превращаться в плохого парня, Эдвард. Не заставляй меня, – сказал он.

Я кивнул.

– Достаточно справедливо, – сказал я.

Он наблюдал за мной, прежде чем вернуться к еде.

– Знаешь, я раздумывал, точно ли ты понимаешь, во что влезаешь, будучи с ней, – сказал он, покачивая головой.

В его тоне была веселая нотка, но я этого не оценил, он просто насмехался надо мной.

– Знаешь, отец, я просто, нахер, надеюсь, что тот ублюдок, который ею владеет, не будет владеть вечно, – резко сказал я.

Он скользнул взглядом в моем направлении, я заметил вспышку гнева. Он наблюдал за мной какое-то время.

– Хорошо сказано, но я говорил не о рабстве, – холодно произнес он.

– Тогда о чем мы говорим? – спросил я, приподнимая бровь.

Он вздохнул и покачал головой.

– Ты когда-нибудь задумывался, почему из всех людей я попросил научить ее вождению именно тебя, Эдвард? Самого неуравновешенного в семье? – спросил он.

– Чтобы попытаться разлучить нас? – сказал я, глядя на него.

– Ты меня когда-нибудь слушаешь? Мать твою, сын, ты что – такой тупоголовый? Я только что сидел и говорил, что не хочу вас разлучать. Я не настолько бессердечен, – сказал он голосом, полным раздражения. – Клянусь, иногда мне интересно, какое у тебя на самом деле мнение. Ты, наверное, считаешь, что я иррационально жестокий и бесчувственный человек, который обожает мучить людей, но это не так. Думаешь, твоя мать была бы со мной, будь я, нахер, так ужасен?

Он действительно начинал злиться и обижаться, могу сказать точно, хоть он и пытался сдержать голос, потому что мы были на публике. Он смотрел на меня с секунду, очевидно, ожидая ответа, и я вздохнул, внутри умерла сраная надежда, что вопрос риторический.

– Не знаю. Понятия не имею, что было в голове у моей матери, – сказал я. – Но я уверен, что она не была бы счастлива, узнав, что ты купил Изабеллу и привез ее сюда в таком статусе, особенно если она так чертовски ей нравилась, как ты описываешь.

Он покачал головой.

– Ты был слишком мал, когда твоя мать… умерла, – сказал он, невнятно произнося слово. – Удивительно, что ты так хорошо ее помнишь, но, честно скажу, твоя точка зрения сильно зависит от возраста. Я сделал многое за годы, что разочаровало бы твою мать, включая то, что я бросал вас, мальчики, и что я сделал Изабелле в тот день, но я вполне уверен, что от покупки она бы не расстроилась. Она бы, нахер, поблагодарила меня за нее, – резко сказал он.

Я прищурился.

– Думаешь, мама благодарила бы тебя за покупку гребаного раба? За такое обращение с другим человеком, за лишение свободы? Ты, нахер, больной, если так думаешь, – я сорвался, разозлившись, что он выставляет маму в таком свете. Да, я был мал, но она никогда не причиняла боль другим людям. Она была охеренно сострадательной и любящей.

Он ударил рукой по столу, выплескивая гнев.

– Кто ты такой, чтобы говорить мне о неуважении к другим людям? Погляди, как ты со всеми обращаешься!

– И чья это сраная вина, а? Чья, на хуй, вина, что я, блядь, такой? Чья вина, что я должен был смотреть, как она, блядь, умирает? – закричал я, отталкивая стул и вставая.

Он смотрел на меня, сжимая кулаки, ее ноздри раздувались. Он хотел, блядь, ударить меня, я знал это, моя адская удача, что мы на людях, и он не сможет.

– Не моя, – ответил он низким и хриплым от гнева голосом.

Я прищурился и хотел поспорить с этим тупизмом, потому что знал, что его вина больше всех, но сзади раздался голос. Мы оба обернулись и заметили менеджера, который на нас уставился. Осмотревшись по сторонам, я заметил, что все на нас пялятся, мы, очевидно, кричали громче допустимого. Я вздохнул, покачивая головой. Отец встал и достал из кошелька наличность, кидая ее на стол. Затем взял ключи и пошел к выходу. Я поколебался, раздраженный, но последовал за ним через минуту.

Мы забрались в машину, и он завел ее, отъезжая от ресторана. Мы оба молчали, думая о своем. Он ехал, не превышая скорость, и я знал, что потребуется паршивая уйма времени, чтобы попасть домой.

Наконец, мы подъехали к дому, и он громко вздохнул, разрывая напряженную тишину. Он достал ключи из замка зажигания, и я протянул руку к двери, но тут он схватил меня, останавливая. Я оглянулся на него с удивлением, думая, что он, нахер, собрался делать, и заметил, что он хмурится. Гнев исчез, и на смену ему пришла боль и грусть.