Внутренние и внешние элементы языка

Наше определение языка предполагает устранение из понятия «язык» всего того, что чуждо его организму, его системе, — одним словом, всего того, что известно под названием «внешней лингви­стики», хотя эта лингвистика и занимается очень важными предме­тами и хотя именно ее главным образом имеют в виду, когда присту­пают к изучению речевой деятельности.

Сюда, прежде всего, относится все то, в чем лингвистика сопри­касается с этнологией, все связи, которые могут существовать меж­ду историей языка и историей расы или цивилизации. Обе эти ис­тории сложно переплетены и взаимосвязаны, это несколько напо­минает те соответствия, которые были констатированы нами внутри собственно языка (см. стр. 46 и сл.). Обычаи нации отражаются на ее языке, а с другой стороны, в значительной мере именно язык формирует нацию.

Далее, следует упомянуть об отношениях, существующих между языком и политической историей. Великие исторические события — вроде римских завоеваний — имели неисчислимые последствия для многих сторон языка. Колонизация, представляющая собой одну из форм завоевания, переносит язык в иную среду, что влечет за со­бой изменения в нем. В подтверждение этого можно было бы приве­сти множество фактов: так, Норвегия, политически объединившись с Данией (1380 - 1814 гг.), приняла датский язык; правда, в настоя­щее время норвежцы пытаются освободиться от этого языкового влияния. Внутренняя политика государства играет не менее важ­ную роль в жизни языков: некоторые государства, например Швей­цария, допускают сосуществование нескольких языков; другие, как, например, Франция, стремятся к языковому единству. Высокий уровень культуры благоприятствует развитию некоторых специ­альных языков (юридический язык, научная терминология и т. д.).

Это приводит нас к третьему пункту: к отношению между язы­ком и такими установлениями, как церковь, школа и т. п., которые в свою очередь тесно связаны с литературным развитием языка, — явление тем более общее, что оно само неотделимо от политической истории. Литературный язык во всех направлениях переступает границы, казалось бы поставленные ему литературой: достаточно вспомнить о влиянии на язык салонов, двора, академий. С другой стороны, вполне обычна острая коллизия между литературным язы­ком и местными диалектами (стр. 231 и сл.). Лингвист должен также рассматривать взаимоотношение книжного языка и обиходного язы­ка, ибо развитие всякого литературного языка, продукта культуры, приводит к размежеванию его сферы со сферой естественной, то есть со сферой разговорного языка.

Наконец, к внешней лингвистике относится и все то, что имеет касательство к географическому распространению языков и к их дроблению на диалекты. Именно в этом пункте особенно парадок­сальным кажется различие между внешней лингвистикой и линг­вистикой внутренней, поскольку географический фактор тесно свя­зан с существованием языка; и все же в действительности географи­ческий фактор не затрагивает внутреннего организма самого языка.

Нередко утверждается, что нет абсолютно никакой возможности отделить все эти вопросы от изучения языка в собственном смысле. Такая точка зрения возобладала в особенности после того, как от лингвистов с такой настойчивостью стали требовать знания реалий. В самом деле, разве грамматический «организм» языка не зависит сплошь и рядом от внешних факторов языкового изменения, подоб­но тому, как, например, изменения в организме растения происхо­дят под воздействием внешних факторов — почвы, климата и т. д.? Кажется совершенно очевидным, что едва ли возможно разъяснить технические термины и заимствования, которыми изобилует язык, не ставя вопроса об их происхождении. Разве можно отличить естественное, органическое развитие некоторого языка от его искус­ственных форм, таких, как литературный язык, то есть форм, обус­ловленных факторами внешними и, следовательно, неорганически­ми? И разве мы не видим постоянно, как наряду с местными диалек­тами развивается койнэ?

Мы считаем весьма плодотворным изучение «внешнелингвистических», то есть внеязыковых явлений; однако было бы ошибкой утверждать, будто без них нельзя познать ни утренний организм языка. Возьмем для примера заимствование иностранных слов. Прежде всего следует сказать, что оно не является постоянным элементом в жизни языка. В некоторых изолированных долинах есть говоры, которые никогда не приняли извне ни одного искусствен­ного термина. Но разве можно утверждать, что эти говоры находятся за пределами нормальных условии речевой деятельности, что они не могут дать никакого представления о ней, что они требуют к себе «тератологического» подхода как не испытавшие никакого смешения?

Главное, однако, здесь состоит в том, что заимствованное слове уже нельзя рассматривать как таковое, как только оно становится объектом изучения внутри системы данного языка, где оно сущест­вует лишь в меру своего соотношения и противопоставления с дру­гими ассоциируемыми с ним словами, подобно всем другим, исконным словам этого языка. Вообще говоря, нет никакой необходимости знать условия, в которых развивался тот или иной язык. В от- ношении некоторых языков, например языка текстов Авесты или старославянского, даже неизвестно в точности, какие народы на них говорили; но незнание этого нисколько не мешает нам изучать их сами по себе и исследовать их превращения. Во всяком случае, разделение обеих точек зрения неизбежно, и чем строже оно соблюдается, тем лучше.

Наилучшее этому доказательство в том, что каждая из них создает свой особый метод. Внешняя лингвистика может нагромождать одну подробность на другую, не чувствуя себя стесненной тискам? системы. Например, каждый автор будет группировать по своему усмотрению факты, относящиеся к распространению языка за пре­делами его территории; при выяснении факторов, создавших наря­ду с диалектами литературный язык, всегда можно применить прос­тое перечисление; если же факты располагаются автором в более или менее систематическом порядке, то делается это исключитель­но в интересах изложения.

В отношении внутренней лингвистики дело обстоит совершенно иначе; здесь исключено всякое произвольное расположение. Язык есть система, которая подчиняется лишь своему собственному по­рядку. Уяснению этого может помочь сравнение с игрой в шахматы, где довольно легко отличить, что является внешним, а что внут­ренним. То, что эта игра пришла в Европу из Персии, есть факт внешнего порядка; напротив, внутренним является все то, что ка­сается системы и правил игры. Если я фигуры из дерева заменю фигурами из слоновой кости, то такая замена будет безразлична для системы; но, если я уменьшу или увеличу количество фигур, такая перемена глубоко затронет «грамматику» игры. Такого рода разли­чение требует, правда, известной степени внимательности, поэтому в каждом случае нужно ставить вопрос о природе явления и при ре­шении его руководствоваться следующим положением: внутренним является все то, что в какой-либо степени видоизменяет систему.

Cтр. 98 – 109