Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Трип седьмой, или Нецах 4 страница






Никто не отозвался, поэтому через мгновение он сказал:

— Отлично, тогда я прочитаю мою еженедельную проповедь.

— К черту! — выкрикнул голос с техасским акцентом.

— Чушь собачья! — добавила мулатка из Бразилии. Хагбард нахмурился.

— И это все? — печально спросил он. — Остальные настолько пассивны, что готовы отсиживать задницы, пока я буду полоскать вам мозги?

Техасец, бразильянка и еще несколько человек встали.

— Мы отправляемся на оргию, — сообщила мулатка, и они удалились.

— Не скрою, я рад, что на этой лоханке еще сохранились какие‑ то остатки жизни, — усмехнулся Хагбард. — Что же касается оставшихся: кто мне скажет, не сказав ни слова, в чем заключается ошибка иллюминатов?

Юная девушка, самая молодая в команде (по прикидкам Джорджа, ей было не больше пятнадцати лет; он слышал, что она сбежала из сказочно богатой римской семьи), медленно подняла руку и сжала ее в кулак.

Хагбард в ярости повернулся к ней.

— Люди, ну сколько раз вам повторять: давайте без дешевки! Ты позаимствовала этот жест из дешевой книжки по дзэн‑ буддизму, в котором ни автор, ни ты ни черта не смыслите. Ненавижу указывать, но дутый мистицизм — это та единственная вещь, которая несовместима с дискордианством. Так что, умница‑ разумница, тебе недельный наряд на черную работу. На камбуз, драить котлы.

Девушка не шелохнулась и не опустила кулак, и Джордж заметил легкую улыбку, игравшую на ее губах. Тогда он и сам начал улыбаться. Хагбард на мгновение опустил глаза и пожал плечами.

О noi che siete in piccioletta barca, — тихо произнес он и поклонился. — В моем ведении по‑ прежнему остаются навигационные и технические вопросы, — заявил он, — но мисс Портинари сменяет меня на посту Епископа нашей Клики «Лейфа Эриксона». Все, кто не может самостоятельно решить какие‑ то духовные и психологические проблемы, обращайтесь к ней.

Он стремительно пересек кают‑ компанию, обнял девушку, весело расхохотался вместе с ней и надел на ее палец свое кольцо с золотым яблоком.

— Теперь мне не придется медитировать каждый день, — радостно крикнул он, — и у меня останется больше времени для размышлений.

В последующие два дня, пока «Лейф Эриксон» медленно пересекал Валусийское море и приближался к Дунаю, Джордж сделал открытие, что Хагбард действительно отказался от всех мистических штучек. Он занимался исключительно техническими вопросами и решал бытовые проблемы на лодке, проявляя гордое безразличие к ролевым играм, провокациям и прочим тактикам «срывания крыши», которые раньше казались сущностью его натуры. Явился новый Хагбард (а может, старый — такой, каким он был, пока не утвердился в образе гуру): трезвый, прагматичный инженер средних лет, невероятно умный и эрудированный, добрый и великодушный, со множеством мелких симптомов нервозности, беспокойства и перенапряжения. Но в целом он казался счастливым, и Джордж понимал, что Хагбард очень рад избавиться от того непомерного бремени, которое он прежде нес.

Что же касается мисс Портинари, то она полностью утратила свою стеснительность, благодаря которой ей раньше всегда удавалось оставаться в тени. С того момента, как Хагбард передал ей кольцо, она стала далекой и мудрой, словно этрусская сивилла. Джордж даже почувствовал, что немного ее боится — и это чувство было ему неприятно, поскольку он считал, что уже преодолел страх, когда выяснил, что Робот, предоставленный самому себе, — не трус и не убийца.

Как— то раз, а именно 28 апреля, когда Джордж оказался за обеденным столом рядом с Хагбардом, он попытался обсудить с ним свои ощущения.

— Я теперь вообще не знаю, где моя голова, — неуверенно начал он.

— Что ж, тогда, как говорили незабвенные братья Маркс, надень шляпу прямо на шею, — усмехнулся Хагбард.

— Нет, серьезно, — пробормотал Джордж, наблюдая, как Хагбард отрезает кусок бифштекса. — Я действительно не чувствую себя ни пробужденным, ни просветленным, я вообще никакой. Я словно К. в «Замке»: однажды я это видел, но не знаю, как туда вернуться.

— Почему ты хочешь вернуться? — спросил Хагбард. — Я чертовски рад отойти от всего этого. Это работа тяжелее, чем добыча угля. — Он начал спокойно жевать, явно не в восторге от темы разговора.

— Это неправда, — запротестовал Джордж. — Часть тебя по‑ прежнему там, и всегда там будет. Ты просто отказался от роли гида для других.

— Я пытаюсь отказаться, — многозначительно произнес Хагбард. — Мне кажется, кое‑ кто намерен заставить меня снова служить. Прошу прощения. Я не волкодав и не военный. Non Serviam [27], Джордж.

Минуту Джордж ковырял свой бифштекс, затем попытался зайти с другого конца:

— А что это за итальянская фраза, которую ты произнес перед тем, как передать кольцо мисс Портинари?

— Просто ничего другого мне не пришло в голову, — смущенно пояснил Хагбард. — И, как обычно со мной бывает, я стал эстетствовать и умничать. В первой строфе Песни второй «Рая» Данте обращается к читателю: «О voi che siete in piccioletta barca», что означает: «О вы, которые в челне зыбучем». Он имел в виду, что читатели, не разделив с ним его Видения, не в состоянии полностью понять его слова. Я это переиначил, сказав: «О noi che siete in piccioletta barca»[28], признавая, что она опережает меня в понимании. Я должен получить премию Эзры Паунда за умение скрывать эмоции в паутине эрудиции. Вот почему я с радостью отказываюсь от роли гуру. Я всегда справлялся с ней очень посредственно.

— Да, но ведь ты по‑ прежнему опережаешь меня… — начал было Джордж.

— Послушай, — прорычал Хагбард. — Я уставший инженер в конце трудного длинного дня. Не могли бы мы поговорить о вещах, не столь напрягающих мой истощенный мозг? Что ты думаешь насчет экономической системы, которую я в общих чертах изложил во второй части «Не свисти, когда писаешь»! Я решил, что пора называть ее техно‑ анархизмом; как ты считаешь, на первый взгляд это более понятно, чем анархо‑ капитализм?

И разочарованный Джордж оказался втянут в долгую дискуссию о беспроцентном обращении денежных знаков, земле управлении вместо землевладения, неспособности монопольного капитализма привести к изобилию и других вопросах, которые интересовали его неделю назад, но сейчас казались совсем не главными в сравнении с вопросом, сформулированным дзэнскими мастерами: «Как извлечь гуся из бутылки, не разбив стекла?». Если уж совсем точно, его интересовала проблема извлечения Джорджа Дорна из «Джорджа Дорна» без разрушения ДЖОРДЖА ДОРНА.

В тот вечер Мэвис снова подошла к его кровати, и Джордж снова сказал:

— Нет. Нет, пока ты не полюбишь меня так, как я люблю тебя.

— Ты превращаешься в педанта, — сказала Мэвис. — Не пытайся ходить, не обучившись ползать.

— Послушай! — воскликнул Джордж. — Предположим, наше общество систематически калечило бы каждому ребенку ноги, а не мозги. Тогда тех детей, которые пытались бы подниматься и ходить, называли бы невротиками? А неловкость, которую они проявляли бы при первых попытках ходить, описывали во всех психиатрических журналах как доказательство регрессивного и шизоидного характера их асоциального и неестественного стремления к хождению? А те из вас, кто знал бы секрет, вели бы себя высокомерно, отчужденно и советовали нам набраться терпения и ждать, пока мы не дорастем и не настанет время, когда мы будем достойны, чтобы вы приоткрыли нам завесу, не так ли? Дерьмо собачье! Я сделаю это сам.

— Я ничего не утаиваю, — мягко сказала Мэвис. — Пока оба полюса не заряжены, поле не возникнет.

— Значит, по‑ твоему, я— незаряженный полюс? Иди‑ ка ты к чертовой бабушке!.

Только Мэвис ушла, явилась Стелла в прелестной китайской пижаме.

— Хочешь? — спросила она напрямик.

— Боже Всемогущий, да!

Через девяносто секунд они были обнажены и он покусывал ее ушко, поглаживая рукой лобковую клумбу. Но в его мозгу работал диверсант. «Я люблю тебя», — думал он, и это не было неправдой, потому что сейчас он любил всех женщин, частично осознавая реальную власть секса; но он не мог заставить себя произнести эту фразу вслух, потому что это не было и абсолютной правдой, ибо Мэвис он любил сильнее, намного сильнее. «Ты мне ужасно нравишься», — чуть не сказал он, но остановился, почувствовав абсурдность этой фразы. Ее пальцы обвились вокруг его члена и обнаружили его мягкость. Она открыла глаза и вопросительно взглянула на него. Он быстро поцеловал ее губы и начал водить рукой все ниже, пока не нащупал пальцем клитор. Но даже когда ее дыхание стало учащенным, он не прореагировал на это в своей обычной манере, и ее рука в отчаянии начала массировать его член. Он скользнул вниз, целуя на пути ее соски и пупок, и начал лизать клитор. Как только она кончила, он сжал ее ягодицы, приподнял таз, ввел язык в ее влагалище и вызвал еще один быстрый оргазм, затем сразу ее отпустил и начал очень нежно и медленно вылизывать, спиралеобразно возвращаясь к клитору. Но его пенис по‑ прежнему оставался вялым.

— Стоп, — выдохнула Стелла. — Давай теперь я, малыш. Джордж подтянулся повыше и обнял ее.

— Я люблю тебя, — сказал он, и неожиданно это не прозвучало фальшиво.

Стелла хихикнула и быстро поцеловала его в губы.

— Не так‑ то просто вытянуть из тебя эти слова, да? — задумчиво сказала она.

— Честность — худшая стратегия, — сурово сказал Джордж. — В детстве я был вундеркиндом, понимаешь? Ненормальным. Это было тяжело. Мне приходилось все время защищаться, и почему‑ то я сделал ставку на честность. Рядом со мной всегда были мальчики постарше, поэтому я никогда не побеждал в драке. У меня оставался единственный шанс почувствовать свое превосходство или, скажем, не начать страдать комплексом неполноценности: быть самым честным придурком на планете Земля.

— Иными словами, ты не сможешь сказать «Я люблю тебя», пока на самом деле не полюбишь? — рассмеялась Стелла. Пожалуй, ты единственный мужчина во всей Америке с такого рода проблемой. Если бы ты побыл в женской шкуре, малыш, пусть ненадолго! Ты даже не представляешь, насколько лживы мужчины в своем большинстве.

— О, иногда я произносил эти слова. Когда они были хотя бы наполовину правдой. Но они всегда казались мне притворством, и я чувствовал, что женщина тоже это ощущает. На этот раз все получилось само собой, совершенно естественно, без усилий.

— Вот это хорошо, — улыбнулась Стелла. — И я не могу допустить, чтобы награда не нашла героя. — Ее черное тело скользнуло вниз, и он любовался им, получая эстетическое наслаждение: черное на белом, словно Инь‑ Ян или Священное Хао. Какой психоз представителей белой расы заставил их считать эту красоту уродством? Затем она сжала губами его пенис, и он почувствовал, что ее слова развязали узел: в одну секунду он возбудился. Он закрыл глаза, наслаждаясь своим ощущением, затем снова их открыл, глядя на ее прическу «афро», серьезное смуглое лицо, собственный член, скользивший поршнем у нее во рту. — Я люблю тебя, — повторил он более уверенно. — О Господи, О Эрида, о девочка, девочка моя, я люблю тебя! — Он вновь закрыл глаза и позволил Роботу откликнуться на ее ласки ритмичным движением таза. — О, стоп, — сказал он, — стоп, — подтягивая ее к себе и переворачивая на спину, — вместе, — сказал он, ложась на нее сверху, — вместе. — Ее глаза закрылись, когда он в нее вошел, и затем снова на мгновение открылись, встретив его взгляд, полный глубокой нежности. — Я люблю тебя, Стелла, люблю, — и с самого начала зная, что ей не мешает его вес, он вдавливался в нее всем телом, не перенося часть веса в опору на руки, а обнимая ее, прижимаясь животом к животу, грудью к груди, а ее руки в ответ обнимали его и он слышал ее голос: «Я тоже тебя люблю, о, я люблю тебя». Он покачивался в ритме ее слов, и говорил ей «милая» и «любимая», а потом не было слов, был взрыв, и все его тело, а не только пенис, снова вспыхнуло светом, прошло через шандалу на другую сторону и погрузилось в долгий сон.

На следующее утро они со Стеллой снова трахались, безумно и радостно; они так много раз говорили друг другу «я люблю тебя», что это стало для него новой мантрой, и даже за завтраком они снова шептались. Его больше не беспокоила ни проблема Мэвис, ни проблема достижения полного просветления. Он с наслаждением уплетал яйца с беконом, которые казались ему вкуснее обычного, обменивался интимными и совершенно дурацкими шутками со Стеллой и пребывал в абсолютной гармонии с самим собой.

(Но девятью часами раньше, в «это же» время, индейцы, переодетые божествами‑ качинами, собрались в центре Ораби, древнейшего города в Северной Америке, и начали исполнять неизвестный танец, поразивший заезжего антрополога. После опроса многочисленных стариков и старух из племени Мирных Людей — а именно так переводится индейское слово хопи, — антрополог узнал, что этот танец посвящен Той Женщине, Которая Никогда Не Меняться. Антрополог знал достаточно, чтобы не совершить ошибку и не перевести это имя по грамматическим правилам своего родного языка. Ведь оно символизировало важный аспект философии Времени индейцев хопи, имевшей много общего с философиями Времени Саймона Муна и Адама Вейсгаупта и ничего общего с тем, чему учат о времени студентов‑ физиков (по крайней мере, на младших курсах). Ему рассказали, что необходимость в исполнении этого танца возникала всего четыре раза, и все четыре раза опасности подвергались многие миры; а сейчас, в момент величайшей опасности, наступил пятый раз. Антрополог, индус по имени Индол Рингх, быстро записывал в своем блокноте: «Параллели: четыре юги в Упанишадах, суданская легенда о Вагаду[29] и странные фантазии Марша об Атлантиде[30]. Это может быть грандиозно». Танец продолжался, монотонно били барабаны, а где‑ то далеко Кармела внезапно бросило в пот…

А в Лос‑ Анджелесе Джон Диллинджер спокойно зарядил револьвер, кинул его в портфель и надел на аккуратно причесанные серебристо‑ седые волосы панамскую шляпу. Он напевал песню из далекой юности: «Под звон этих свадебных колоколов распадается моя старая банда…» Надеюсь, этот сутенер там, где сказал Хагбард, — думал он; — до объявления военного положения у меня в запасе всего восемнадцать часов… «Прощайте навсегда, — мычал он, — старые друзья…»

Я увидел фнордов в тот самый день, когда услышал о пластиковом мартини. Позвольте мне высказаться предельно ясно и точно, поскольку многие люди в этом путешествии намеренно и упорно все запутывают: я не увидел бы, не смог бы увидеть фнордов, если бы Хагбард Челине не загипнотизировал меня предыдущей ночью на летающей тарелке.

Я был дома. Прочитав служебные записки Пат Уэлш и прослушав новую запись из Музея естествознания, я пополнял мою настенную коллекцию изображений Вашингтона‑ Вейсгаупта несколькими новыми образцами, когда за окном зависла тарелка. Не стоит и говорить, что это не вызвало у меня особого удивления. Невзирая на инструкции ЭФО, от поездки в Чикаго я сохранил чуток АУМа. И принял его. После встречи с Дили‑ Ламой, не говоря уже о Мала‑ клипсе Старшем, и наблюдения за тем, как этот безбашенный Челине действительно разговаривал с гориллами, я предположил, что АУМ открыл в моем мозгу что‑ то поистине оригинальное и мое сознание стало восприимчивым. Хотя, если честно, появление НЛО меня немного разочаровало; ведь их и без меня видело огромное множество людей, а я был готов к восприятию того, чего до меня никто не видел и даже не представлял.

Меня ждало еще большее разочарование, когда на меня оказали «психическое воздействие» и «заглотнули» на борт, и вместо марсиан или разумных насекомых из Крабовидной туманности я увидел Хагбарда, Стеллу Марис и еще несколько человек с «Лейфа Эриксона».

Слава Эриде, — сказал Хагбард.

Да здравствует Дискордия, — ответил я, дополняя, как положено, двойку тройкой, чтобы получилась пятерка. — Что‑ то случилось или вы просто хотите мне показать ваше последнее изобретение?

Внутри тарелки, как ни банально это звучит, было жутковато. Пространство казалось неевклидовым и полупрозрачным; меня не покидало ощущение, что я могу провалиться сквозь пол и удариться о землю. Потом мы полетели, и стало еще хуже.

— Пусть тебя не смущает архитектура, — сказал Хагбард. — Это моя реализация синергической геометрии Баки Фуллера. Здесь все меньше, и намного тверже, чем кажется. Отсюда не выпадешь, поверь мне.

— Значит, именно эта хреновина стоит за всеми сообщениями о летающих тарелках, начиная с 1947 года? — с любопытством спросил я.

— Не совсем так, — засмеялся Хагбард. — В сущности, это мистификация. Этот план разработало правительство Соединенных Штатов, причем это была одна из немногих его самостоятельных идей где‑ то с середины первого срока президентства Рузвельта. Все остальные идеи правительству подбрасывали иллюминаты. Это как бы запасной туз в рукаве на случай непредвиденных обстоятельств в России и Китае.

— Привет, малыш, — нежно сказал я Стелле, памятуя о Сан‑ Франциско. — Может быть, ты мне растолкуешь, о чем говорит Челине, без риторики и парадоксов?

— Государство существует благодаря страху перед внешней угрозой, — охотно начала Стелла. — Если людям нечего боятся, они могут понять, что им не нужна твердая государственная рука, которая все время залезает им в карманы. Поэтому, на случай, если России и Китаю придет конец по каким‑ то внутренним причинам, или они начнут между собой воевать и взорвут друг друга на хрен, или пострадают в результате каких‑ нибудь неожиданных природных катаклизмов, то есть исчезнет внешняя угроза, в народе распространили миф о летающих тарелках. Если исчезнут земные враги, которыми можно пугать американский народ, миф о летающих тарелках сразу же изменится. Появятся «свидетельства» того, что тарелки прибыли с Марса и марсиане планируют вторжение на Землю и порабощение землян. Дошло?

— Поэтому, — дополнил Хагбард, — я построил эту маленькую штуковину и теперь могу путешествовать там, где мне хочется, без помех. Каждого, кто увидит этот летательный аппарат, будь то оператор радиолокационной установки с двадцатилетним стажем работы или старушка из провинции, правительство объявит жертвой самовнушения, поскольку ему известно, что такие аппараты пока не создавались. Я могу летать над такими городами, как Нью‑ Йорк, над засекреченными военными объектами и вообще везде, где захочу. Здорово, да?

— Очень здорово, — сказал я. — Только не пойму, зачем ты меня сюда притащил?

— Тебе пора увидеть фнордов, — ответил он.

Потом я проснулся в своей постели, как оказалось, на следующее утро. В довольно скверном настроении я готовил себе завтрак, размышляя о том, видел ли я фнордов, чем бы они, черт побери, ни были, в те часы, которые он стер из моего сознания, или же я увижу их, как только выйду на улицу. Должен признаться, что я представлял этих фнордов довольно страшными. Трехглазые твари с щупальцами, спасшиеся выходцы из Атлантиды, которые живут среди нас и выполняют мерзкую работу для иллюминатов, оставаясь невидимыми благодаря некоему защитному кокону. Эти мысли меня нервировали, поэтому я решил признать свои страхи и выглянуть из окна. Уж лучше сначала увидеть фнордов на расстоянии.

Ничего. Самые обычные сонные люди, спешащие к автобусным остановкам и к станции метро.

Это немного меня успокоило, поэтому я поставил на стол кофе с гренками и сходил в коридор за «Нью‑ Йорк тайме». Я поймал по радио хорошую музыку Вивальди, сел за стол, взял поджаренный тост и начал просматривать первую страницу.

И тут я увидел фнордов.

В передовице освещалась очередная перебранка между Россией и США в Генеральной Ассамблее ООН, и после каждой процитированной фразы русского представителя я читал вполне отчетливое «Фнорд!» В другой статье рассказывалось о дебатах в Конгрессе по поводу выведения американских войск из Коста‑ Рики; каждый из аргументов сенатора Бейкона сопровождался очередным «Фнорд!», Внизу страницы размещался анализ проблемы загрязнения окружающей среды, вынуждающего нью‑ йоркцев покупать все больше газовых масок; чем тревожнее были химические факты, тем большим количеством фнордов они перемежались.

Вдруг я увидел устремленный на меня взгляд Хагбарда и услышал его голос: «Твое сердце бьется ровно. Твоя адреналиновая железа невозмутима. Ты спокоен, абсолютно спокоен. Ты не паникуешь. Ты смотришь на фнорда и видишь его. Ты его не избегаешь и не пытаешься не замечать. Ты сохраняешь спокойствие и бесстрашно смотришь на него». А потом время пошло в обратную сторону, все дальше в прошлое: мой учитель в первом классе пишет на доске ФНОРД, пока на его столе вращается колесо‑ спираль, вращается и вращается, и я слышу, как оно монотонно бубнит: ЕСЛИ ТЫ НЕ ВИДИШЬ ФНОРДА, ОН ТЕБЯ НЕ СЪЕСТ, НЕ ВИДЬ ФНОРДА, НЕ ВИДЬ ФНОРДА.Я снова заглянул в газету и опять увидел фнордов.

Я понял, что опередил на один шаг Павлова. Мой первый условный рефлекс сработал, когда я ощутил паническую реакцию (техническое название «синдром активации») при каждой встрече со словом «фнорд». Второй условный рефлекс сработал, когда я хотел забыть обо всем случившемся, включая само слово «фнорд», и ограничиться неким фоновым ощущением чего‑ то необычного, не понимая почему. А третий шаг, конечно же, состоял в желании приписать этот страх газетным статьям, которые, впрочем, были‑ таки достаточно ужасными.

Разумеется, любой контроль основан на страхе. Из‑ за фнордов все люди постоянно живут в состоянии хронического стресса, страдают язвой желудка, приступами головокружения, ночными кошмарами, учащенным сердцебиением и другими симптомами избыточного выброса адреналина. Все мое левацкое презрение к соотечественникам рассеялось, я почувствовал к ним искреннюю жалость. Не удивительно, что бедняги верят во все, что им говорят; не жалуются, вдыхая грязный воздух перенаселенных городов; никогда не протестуют, пока их сыновей бессмысленно убивают на нескончаемых войнах; никогда не дают сдачи; никогда не бывают счастливы, эротичны, любопытны или по‑ человечески эмоциональны; всю жизнь живут в узком туннеле реальности с ограниченным полем зрения; проходят мимо трущоб, не видя ни человеческого горя, которое в них обитает, ни потенциальной угрозы, которую эти трущобы представляют для их безопасности… Затем меня осенило, и я быстро посмотрел на рекламу. Так я и думал: ни одного фнорда. И это тоже часть хитроумного плана: только в потреблении, бесконечном потреблении можно спрятаться от расплывчатой угрозы со стороны невидимых фнордов.

По пути на работу я продолжал об этом думать. Интересно, если бы я показал фнорда любому человеку, которого Хагбард, в отличие от меня, не декондиционировал, что бы он сказал? Наверное, прочитал бы слово, стоявшее перед фнордом или после него. «Не это слово», — сказал бы я. А он вновь прочитал бы соседнее слово. Интересно, возросла бы их паника, если бы ощущение угрозы проникло в их сознание? Я предпочитал не экспериментировать; пробная прелюдия могла закончиться психотической фугой у испытуемого. В конце концов, кондиционирование начиналось еще в начальной школе. Не удивительно, что нам так ненавистны первые учителя: у нас сохранилась смутная, замаскированная память о том, что они с нами делали, превращая нас в надежных и преданных слуг иллюминатов.

Когда я пошел к своему рабочему столу, Питер Джексон протянул мне листок бумаги.

— Что ты об этом думаешь? — спросил он, озадаченно насупив брови.

С листка на меня таращился старый добрый символ глаза в пирамиде. «Компания „Братья де Молэ“ приглашает Вас на премьерную дегустацию первого в мире пластикового голого мартини…», — сообщал текст. При внимательном рассмотрении глаз в треугольнике превратился в эллиптический ободок бокала для мартини, а зрачок глаза оказался плававшей в коктейле оливкой.

— Что это еще за пластиковое голое мартини? — поинтересовался Питер Джексон. — И почему вообще нас приглашают на рекламную тусовку?

Джо снова взглянул на рисунок. Возможно, это совпадение. Но разве «совпадение» не то же самое, что «сихронистичность»?

— Наверное, я пойду, — сказал он. — А это что? — добавил он, увидев на столе яркий плакат.

— А, это прилагается к последнему альбому «Американской Медицинской Ассоциации», — сказал Питер. — Мне‑ то плакат не нужен, но я подумал: вдруг тебе пригодится. Давно бы тебе пора выбросить этих твоих «Роллинг Стоунз». Мы живем в эпоху стремительных перемен. Человека, годами не снимающего со стены старые плакаты «стоунов», можно счесть и консерватором…

Фон плаката был угольно‑ черным. На музыкантах были белые комбинезоны. Трое соединили вытянутые в стороны руки, образуя треугольник, а четвертый, общепризнанный лидер группы по имени Вольфганг Зауре, стоял в центре со скрещенными руками. Снимок был сделан сверху, так что видны были лишь четыре головы и вытянутые в стороны руки. Вид одной женщины и троих молодых мужчин с гладко выбритыми скуластыми лицами, «ежиком» белокурых волос и ледяным взглядом голубых глаз показался Джо невероятно зловещим. Если бы нацисты победили в войне и Генрих Гиммлер сменил Гитлера на посту правителя Германской Империи, миром правили бы именно такие вот ребята. Да эти, собственно, почти что и правили, только в несколько ином смысле: став музыкальными кумирами после «Битлз» и «Роллинг Стоунз», они превратились в императоров молодежи. Хотя повсюду царила мода на длинные волосы, эти ребята создали себе такой стерильно‑ медицинский образ, как бы выражая протест против стиля «для всех».

Сам Вольфганг как‑ то сказал: «Если тебе нужны внешние атрибуты твоей принадлежности, то ни о какой принадлежности не может быть и речи».

— Что‑ то у меня от них мороз по коже, — сказал Джо.

— А что ты чувствовал, когда появились «Битлз»? — поинтересовался Питер.

Джо пожал плечами.

— От них меня тоже коробило. Они были такие безобразные и бесполые со своими стрижками, словно какие‑ то… оборотни‑ подростки. Но запросто гипнотизировали двенадцатилетних девочек.

Питер кивнул.

— Основная часть фанатов АМА еще моложе. Так что лучше начинай к ним привыкать прямо сейчас. Это надолго.

— Слушай, Питер, давай‑ ка вместе перекусим, — сказал Джо. — Потом мне нужно сделать кое‑ какую работу, а в четыре я уйду на этот вечер пластикового мартини. Хотя нет, сначала я сниму со стены «Роллинг Стоунз» и повешу вместо них «Американскую Медицинскую Ассоциацию», а ты подержи мне пока стул.

Оказывается, «Братья де Молэ» не шутили. Мартини с оливками (или луковками, кому как нравилось) подавали в прозрачных пластиковых стаканчиках в форме обнаженных женских тел. Какая безвкусица, подумал Джо. Затем у него мелькнула мысль, что неплохо было бы внедриться в эту компанию, чтобы во все пластиковые голые мартини подлить порцию АУМа. Потом он вспомнил эмблему и подумал, что проникновение в компанию могло уже состояться. Вот только с чьей стороны?

В зале была красивая девушка яркой дальневосточной наружности. У нее были черные волосы, доходившие до поясницы, а когда она подняла руки, чтобы поправить украшение на голове, Джо с изумлением увидел в ее подмышках густые черные волосы. Он знал, что у женщин этой расы обычно мало волос на теле. Возможно, у нее в роду были волосатые айну из Северной Японии? Он сам удивился, что волосы в подмышках могут так его взволновать, и подошел к девушке пообщаться. Первым делом он заметил, что в центре ее головной повязки красовалось золотое яблоко с буквой К. Джо обрадовался: «Она одна из НАС!» Нет, не зря он пришел на эту вечеринку.

— Правда, дурацкая форма у этих стаканов с мартини? — начал Джо издалека.

— Почему? Вам неприятны обнаженные женщины?

— Да нет, просто эти сосуды имеют такое же отношение к обнаженным женщинам, как любой другой кусок пластмассы, — отозвался Джо. — Я имею в виду, что это дешевка, свидетельствующая о полном отсутствии вкуса. Впрочем, вся американская индустрия — это не что иное, как огромный цирк шапито. Как вас зовут?

Черные глаза внимательно его оглядели.

— Мао Цзуси.

— Родственница?

— Нет. Мое имя по‑ китайски означает «кошка». А его — нет. Его зовут Мао, а меня — Мао. — Джо был очарован ее певучим бархатным голосом.

— Ну что ж, мисс Кошка, скажу вам, что вы — самая привлекательная женщина, которую я встречал в своей жизни.

Она не стала возражать против флирта, и вскоре они уже вели удивительно интересный разговор— содержание которого он так никогда и не вспомнил. Как не заметил и щепотку порошка, подсыпанного ею в его мартини. Просто начал чувствовать себя как‑ то странно. Цзуси взяла его под руку и повела в гардероб. Они взяли верхнюю одежду, оделись, вышли на улицу и остановили такси. Сидя на заднем сиденье, они долго целовались. Она распахнула пальто, а он расстегнул молнию, на которой держался ее наряд. Он дотронулся до ее груди, погладил живот и уткнулся головой в черный треугольник волос. На ней не было белья. Используя свое пальто в качестве ширмы, загораживавшей их от водителя такси, она помогла Джо вытащить наружу его возбужденный член. Сделав несколько быстрых проворных движений, она задрала повыше юбку, приподняла маленькую попку, соскользнула вниз и нанизала свое хорошо увлажненное влагалище на его член. Оседлав Джо, она начала двигаться. Трахаться в такой позе было трудно и неудобно, но она оказалась настолько легкой и настолько хорошо удерживала равновесие, что без труда достигла сладостного оргазма. Шумно втянув воздух, она затаила дыхание, и по ее телу пробежала сладкая дрожь. На долю секунды она откинула голову на его плечо, затем легко приподнялась и вращательными движениями таза довела до оргазма и Джо.






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.