Глава 45. Болезнь.

День за днем тащатся нескончаемой вереницей. Смотришь в календарик Еруслановский после ужина, ищешь ручку, чтобы очередной день зачеркнуть, только кажется все, что застыл рядок закрашенных дат на середине лета, и не двигается совсем.

Сегодня повезло: отделению первая смена выпала в ночном охранении сидеть с 22.00 до 02.00. Опять разведка донесла, что бандиты какие-то перестрелять нас мечтают. Снится иногда, как приходят чужие люди, и начинают палатку за палаткой щедро прошивать очередями. Так и идут по батальону с краю к середине. Кто-то из наших стреляет по ним в ответ, а им все равно. Редко который упадет беззвучно в песок, а остальные вперед идут, словно черная стена. А в палатках пацаны так и лежат на шконках, как ни в чем не бывало, только кровь с матрасов капает…

На посту солдату совсем не обязательно спать. Не дай Бог – заступит дежурным по части какой-нибудь непоседа, пойдет в ночи по периметру. Набредет если на спящего – будить не станет. Посмотрит сначала: нельзя ли у бойца автомат стянуть? Просыпается после боец и плачет с досады. Ясно ему, куда оружие пропало, да только что толку-то? Потом командир роты, не меньше, идет к ночному дежурному и клянчит автомат обратно. Понятно, что выкуп немалый готовит… А уж боец накосячивший знает, что дембель его откладывается до самого дальнего предела.

Я то давно придумал, как с напастью этой бороться: сажусь, спиной к стеночке, каску кладу на землю между сапогами, и автомат одной рукой придерживаю под наклоном. Если усну – оружие из рук выскользнет и не по ноге, так по каске сбрякает – тут уж точно проснешься. Вот такой я хитрый военный.

Дневальные отбой по ротам давно уже проорали, только не успокаивается батальон. Возле свежепостроенного душа народ в очереди балагурит. Верещат бойцы, когда тугая ледяная струя в тела, за день на солнышке пропеченные, ударяет. Фыркают от удовольствия. Наряд в столовой бачками громыхает. Вот тень в сторону дальнего сортира метнулась – сожрал чего-то неправильного боец. Ветерок подул со стороны пекарни, аж голова от аромата хлебного закружилась. Пойти, что-ли, попросить буханку горячую? Да ну их к черту. Хлеборезы, все как один – толстяки заносчивые. Без всякого стеснения куда подальше посылают, редко когда швырнут булку, будто шубу с барского плеча. Ладно, схожу попозже чуток, спрошу. От меня не убудет, а пацанов порадую, если повезет.

Первое время я совсем не сидел, когда в ночное охранение с отделением заступал. Бродил всю смену от одного бойца к другому, беседы какие-то заводил не о чем, анекдоты травил – все лишь бы не спали парни. А теперь забылись анекдоты и байки все, и переговорили уже обо всем, что можно. Вот и сижу как дурак на песке, думы какие-то думаю.

Три месяца осталось. Девяносто дней. И все, финиш…

У брата день рождения через неделю. Сядет семья вечерком в материном цветнике за столик, станут помидоры с луком кромсать в блюдо, мясо жарить, пивные бутылки из холодной бочки доставать. И про меня вспомнят, может быть… А я в это время опять в каком-нибудь треклятом наряде буду, или по Грозному гулять, судьбу свою пытая.

Ветер усилился, потащил пыль над землей. Скорей бы роса уже пала, а то опять спать с прилипшим на потное тело песком придется. Узнать бы - какая скотина душ на ночь на замок закрывает. И зачем? После дня на жаре и ветру липко и противно телу под формой, на кителе белые соляные разводы вдоль спины просвечивают. Обязательно бы сходил в душ, даже ночью, с охранения сменившись – ан нет, заперто. Опять придется как есть в койку бухнуться. Только песок из простыни вытряхнуть надо сначала – у палатки днем стены подвязывают, иначе невозможно в ней на жаре.

Не идет ко мне сон в последнее время. Вроде бы набегаешься за день то, доберешься до койки дай бог за полночь, и один черт ворочаешься чего-то, на всякий новый шорох ухом ведешь. Ежик под полом завелся: ходит, падла, шабуршится и фыркает. Пацаны рядом похрапывают и вздыхают. Бабаи какие-то за стеной по дорожке ходят. Дежурный наверняка…

БАБАХ! Выпал автомат из ослабевших рук, сбрякал звонко по каске, да еще и в лодыжку отскочил неприятно.

Ну что, пойду схожу все же до пекарни…

***

- Ты с какой роты? – лицо у хлебореза было как у пупсика игрушечного, только пот еще с него градом катится. Молодой похоже, младше моего призыва.

- Со второй.

- В охранении?

- Нет конечно!.. Не спится просто – вот и гуляю.

- Слушай, это у вас же пацанов на заставе завалили?

И лицо кривится так, то ли пот ему в глаза лезет, то ли улыбу сдерживает.

- Ну, у нас.

- Знал ты их?

- Ясен красен – знал. В одной роте если – как не знать…

- Ну да… А я то – видишь: второй месяц с хлеборезки не вылезаю. Ночевать в роту прихожу – все спят уже. Как чувака на соседней шконке звать не знаю. Тоже мне – служба в Чечне. Так бы тоже лучше в ночи в окопе сидеть с пацанами, чем тут. Пострелял бы хоть…

- Ты больной?

Хлеборез вылупил зенки. Как на картинке в какой-то детской книжке: поварской подмастерье, только колпака высокого не хватает. Закрыл дверь, пошел обратно на периметр.

Поваренок выскочил следом через секунду:

- Так ты чего приходил-то? За хлебом ведь приходил! Держи!

Вернулся к нему, взял горячую булку грязными руками. Ожегся даже. Каску снял, в нее хлеб бросил.

- Тебя как звать то, зема?

- Степаном.

Постоял еще, хотел что-то умное сказать, что на душе скреблось, да только не сумел.

- Спасибо тебе, Степа.

***

С краю Елеин службу тащит. Хотел бесшумно к его будке подойти, бдительность проверить. Нет, не спит – высунул свою сплюснутую со всех сторон башку посмотреть – кто крадется.

- Яга, ты?

- Насрано. Тебе зачем пароль на разводе доводили?

- Так я же вижу, что это ты…

- Чего спрашиваешь тогда? Голлум, блин. Жрать хочешь?

- Ага, хочу.

- Кто бы сомневался.

Что же – корку ему отломить что ли? Самое вкусное, сука… Лучше бы сам по дороге сгрыз.

- Держи.

Урод. Даже «Спасибо» не сказал, сразу в рот хлеб пихать принялся…

Всех обошел, каждому ломоть в руки. Поделил – ровнее, чем хлеборез ножом. Тоже никто слова не сказал. Странно – выбесил только Елеин. Между пацанами-то понятно почему разговоров меньше стало. Все на одной волне, все без слов знают, о чем ближний думу думает. Все о том же – о дембеле.

Обошел всех, встал на дальнем нашем посту, что возле угловой караульной вышки. Здесь местечко сержант Беккер облюбовал. Этот не наговорился пока. Тот еще персонаж. Пацан вроде не глупый, но только если приглядеться – псих тихий. А послушаешь: волосы под каской шевелится начинают.

Когда Беккер в Чечню приехал, было у него три мечты: пострелять из гранатомета, пострелять по автомобилям, и пострелять по людям. Такие вот типичные пацанские мечтания.

В первый день в Чечне у него спросили:

- На какой должности служить желаете, товарищ сержант?

Командирами отделений тогда контрактников ставили, так что не светило в тот момент Беккеру КомОдом стать. Это потом уже контрактники разбежались, когда война отменилась, и боевые выплаты прекратились.

- Желаю гранотометчиком стать! – заявил доблестный сержант, чем немало удивил командира. Надо очень специфическим складом ума обладать, чтобы добровольно подписаться таскать на себе «шайтан-трубу» с выстрелами, это помимо автомата еще. Вот так и сложилось все у Беккера.

К тому времени из гранатомета настреляться он уже успел. И по машинам тоже. И даже один мотоцикл у него на счету был записан. А вот с третьей мечтой – пока никак. Командиры-то успели уже в Беккере разглядеть редкостного дебила, и на выезда старались его не брать. По роте дежурить оставляли, с чуханами вроде Елеина.

Нынче Беккер доставал болтовней часового на вышке. Часовой молчал, что совершенно не мешало Беккеру вести беседу. Заткнул его остатками хлеба.

- Здорово! – прожевавшись вымолвил он, прислушавшись к ощущениям в желудке, - Только теперь совсем спать захочется. Давай, Яга, постреляем что ли маленько? А то скучно совсем.

- Не надо. Через двадцать минут смена придет. Стрелять начнешь – ДЧ прибежит с караульными. Пока вопросы задавать станут – час пройдет. А я спать хочу. Так что жди, а я смену встречать пойду.

Побрел опять, в обратную сторону. Хоть и темно на дорожке – только знаешь ее уже наизусть, с закрытыми глазами шагай, не потеряешься. А можно и вздремнуть на ходу. Умеют так некоторые…

Снова крадучись подошел к Елеинскому окопу. Не высунулся. Спит все же что ли? Нет, шубуршится чего-то, пыхтит. Рукоблудит поди? Точно!

Елеин постанывал натужно, колыхался всем телом, суча ручонкой. Головку назад запрокидывал то и дело, потом заглядывал вниз и бубнил чего-то под нос. Я понаблюдал за ним с минуту. Где еще подрочить от души можно, как не на посту? Не в палатке же?.. Надоело ждать. Видно не в первый раз за ночь Голлум развлекался.

Вытянул последнюю сигарету из пачки в нагрудном кармане, чиркнул зажигалкой…

Елеин замер… Медленно развернулся ко мне, все еще сжимая член в правой руке. Левую за спиной прячет.

- Не хорошо на сержанта взведенное оружие направлять, - кивнул я на опадающий Елеинский писюн, - Как и дрочить на посту.

Беззлобно пока еще, но от всей души, засадил ему с ноги в грудную пластину бронежилета. Сбрякал Голлум об окопную дощатую стенку, так что песок с крыши посыпался. Тут и выронил он из левой руки бумажный прямоугольник. Затертый, мятый. Знакомый, из той еще, прошлой жизни. Как будто светлый образ лежал теперь на дне окопа, замылившийся уже в памяти, и чуть потускневший. Но оттого не менее родной и желанный. И вновь явившийся мне. Моя любовь.

***

Избивать кого-то – дело нехитрое. Только практики мне в нем не хватало, сноровки.

Взялся рукой за отворот Елеинского бронежилата, принялся всаживать сапогами в его тощие коленки, лодыжки. Запыхался быстро, устал. Выволок и уронил на тропинку, сдернул, отбросил каску с головы. Глаза смотрели на меня змеиные, ненавидящие. Выцарапить бы их совсем... Сжатым до скрипа кулаком глубже в череп заколотить их, чтоб не видеть никогда. И зубы – крепкие, крупные. Хоть парочку высадить надо. И кровь уже мажется и брызжет, и моя, и урода этого. И хрипит, и извивается, сука… А где же каска-то? А вот она… Схватил руку правую его, прижал коленом к груди и давай наяривать по клешне, которой дрочил он на Неё… И разъезжалась кожа на пальцах под ударами каски, и хрустело уже чего то, когда схватили меня и поволокли в сторону…

- Яга, екарный бабай! - Диденыч стоял надо мной и скалил прокуренные зубы, - Ну что, родной – и у тебя шифер затрещал?