Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава шестая.
Вагоны, постукивая на стыках рельсов, лениво двинулись за паровозом и, лязгнув буферами, притихли вновь. Крепко-накрепко затиснуты в петли дверейржавые кляпы железных засовов. Все той же колючей проволокой забиты-опутаныокна, и задумай шальной воробей пролететь в окно - повиснет он, наколовшисьна растопыренные рожки колючки. Сорок семь тел распластались в вагоне. Лежать можно только на боку, тесно прижавшись к соседу. И все равно десять человек должны разместиться наногах лежащих вдоль стенок людей. Душно и вонюче в вагоне. Тяжело дышатпленные пересохшими глотками. Вторые сутки стоит состав на станции, недвигаясь с места. Знают пленные, что это - смерть для всех! Съедены еще влагере " дорожные продукты" - две пайки хлеба. Кто знает, куда везут их, сколько дней еще простоит поезд?.. Жестокой дизентерией мучился Сергей. В желудке нет и грамма пищи. Ещетри дня тому назад он перестал есть хлеб и баланду. За это время сэкономилтри пайки хлеба, и вот теперь кричат они в раздувшемся кармане: " Съешь нас! " Нет сил отогнать эту мысль. Тянется невольно рука к карману с пайками, погружаются ногтистые пальцы в мякоть. " Корку лучше! " - мелькает мысль, одобряющая действие рук, и щиплют пальцы неподатливый закал корки, подносятукрадкой от глаз ко рту. " Нельзя, подохнешь! " - шепчет кто-то другой, болеетвердый и властный, и пальцы виновато и бережно относят крошку хлеба назад вкарман. И опять останавливаются на пути, благословляемые на преступлениежалким, трусливым и назойливым шепотком: " Чего уж там, бери и ешь..." - Нельзя, понимаешь, сволочь?! - громко шепчет Сергей. Глядит Николаев сочувствующими глазами, спрашивает: - Болит? А сам думает: " Уже бредит, помрет..." - Я не сошел с ума, капитан, - говорит Сергей, - но я до смерти хочуесть... противное желание! - У тебя кровь идет и какая-то зелень. Есть нельзя. - Есть " не есть"! - пробует шутить Сергей. Стоит поезд. Вторая ночь! Хрипят, задыхаясь, пленные, льнутвоспаленными лбами к железным обручам вагона. Лишь на рассвете третьего дня, дрогнув, дернулся состав, и на рассвете же Сергей не выдержал и съел сразудве пайки хлеба. " Все равно умру, так лучше наевшись", - решил он. А часачерез два в животе начались жуткие рези. Корчится Сергей, задевая ногамилежащих, до крови кусает губы, стараясь не закричать. Выступили на его лбуросинки пота, и откуда взялись - бог весть! Вытащил из-за голенища ржавуюкорявистую ложку капитан и, наклонившись к Сергею, приказал: - Разевай рот! Полностью засадил Сергей ложку в горло. Рвутся наружу внутренности, наизнанку выворачивается желудок. - Больше в тебе нет ничего, - успокоил Сергея капитан. Чувствовал Сергей и сам невольную иронию в словах Николаева. Теперь внем и впрямь слишком мало чего осталось... Нет, не так! Ты не прав, капитан! То, что там есть, в самой глубине души, не вырыгнул с блевотиной Сергей. Этосамое " то" можно вырвать, но только цепкими когтями смерти. Иным путемнельзя отделить " то" от этого долговязого скелета, обтянутого сухой желтойкожей. Только " то" и помогает переставлять ноги по лагерной грязи, толькооно в состоянии превозмогать бешеное чувство злобы, желание вспыхнуть наминуту и испепелить в своем пламени расплывчатое пятно, маячащее передпомутившимися глазами, завернутое в зеленое, чужое... Оно заставляет телотерпеть до израсходования последней кровинки, оно требует беречь его, незамарав и не испаскудив ничем! " Терпи и береги меня! - приказывает оно. - Мыеще дадим себя почувствовать!.." - Нет, капитан, во мне осталось все, что было! - со злобой отвечаетСергей. - Да вот оно, что было в тебе! - указывает на кучку сероватой массыНиколаев. - Ты одурел, мой друг, от голода, - уже спокойней проговорил Сергей, -возьми мою пайку и съешь... На четвертый день пути, пленных выгрузили в Смоленске. Большая частькомандиров не могла двигаться. На станцию пришли автомашины и, нагрузившисьполутрупами, помчались в лагерь. Из кузова грузовика Сергей глядел набезжалостно истерзанный город-герой. Сожженные немецкими зажигательнымибомбами, дома зияли грустной пустотой оконных амбразур, и казалось, не былов городе хоть единственного не пострадавшего здания. На окраине города жили пленные. Лагерь представлял собой огромныйлабиринт, разделенный на секции густой сетью колючей проволоки. Это уже былообразцово-показательное место убийства пленных. В самой середине лагеря, каксимвол немецкого порядка, раскорячилась виселица. Вначале она походила набукву " П" гигантских размеров. Но потребность в убийствах росла, иизобретательный в этих случаях фашистский мозг из городского гестапо выручилпопавших в затруднительное положение палачей из лагеря. К букве " П" решенобыло приделать букву " Г", отчего виселица преобразилась в перевернутую " Ш".Если на букве " П" можно было повесить в один прием четырех пленных, то новаябуква вмещала уже восьмерых. Повешенные, согласно приказу, должны былипровисеть одни сутки для всеобщего обозрения. Секция командного состава лепилась в заднем углу лагеря. Состояла онаиз двух бараков и была строго изолирована от других. В Смоленском лагерепленные были разбиты на категории: командиры, политсостав, евреи икрасноармейцы. Была предусмотрена каждая мелочь, чтобы из одной секциикто-нибудь не перешел в другую. За баландой ходили отдельными секциями - подстрогим наблюдением густой своры немцев. Командиры, политсостав и евреи не допускались до работы. Сидели этилюди на строгом пайке, томились без курева. По вечерам, когда пленныегруппами возвращались с работ, в самой большой секции, где быликрасноармейцы, открывался базар. Было там все - начиная с корки хлеба икончая пуговицей, ножиком, ремнем, обрывком шпагата и ржавым гвоздем.Делалось и добывалось это так: напрягая всю мочь, вскидывает тяжелую киркупленный, ковыряя мостовую. Так и кажется: вот взмахнет еще разок - да изавалится в грязь, вконец обессиленный и истощенный. И проходит мимокакая-нибудь старушка. Остановится она, долго глядит на касатика, потом, вздохнув, присядет на корточки и достанет из узелка яичко. - Съешь, родимый, помяни грешную душу рабы божьей Апросиньи... А вечером яичко переходит из рук в руки торгующих. - Штой-то у тебя? - Ицо. - Сколько? - Пайка. - Дай погляжу... какой-то она таво... желтая. - От породистой курицы потому... - А ты што курицу то...? - Выходит же счастье вот таким тухтарям! - И хто ему дал ицо, черти его возьми... Так с каждым ассортиментом товара на базаре военнопленных. Уж не можетстоять на ногах продавец кроличьей булдыжки. Плюхнулся он в грязь, подогнувкалачиком ноги, и бормочет в полузабытьи: - Кому трусятины? Кому трусятины? Сотни рук пробуют синеватый кусочек, соблазнительно пахнущий мясом.Падает он в навоз, очищается и вновь предлагается " покупателям". - Да съешь ты сам свою трусятину! Помрешь ить, пока продашь. - Эй, кому загнать по дешевке? - Што-о? - Душа лубезный, купи котелок баланды! Свежий, вкусный, красивый! - Кому ножик за понкрутку? - У кого кусок резины есть?.. Сергей и капитан стояли у проволочной стены, следя за оживленнойторговлей на базаре. - А знаешь, - предложил Николаев, - не мешало бы сходить на эту чернуюбиржу. - Пайку перепродать? - Нет, кальсоны; покурить бы малость... Но в этот момент началиразгонять базар и строить людей. Построились и командиры. - По направлению виселицы - шагом марш! - скомандовали полицейские. Туда же шли и другие секции. - Кому-то наденут сейчас гитлеровский галстучек, - шепнул Николаев. Запрудив обширную площадь, пленные образовали пустоту вокруг виселицы.Немцы-конвоиры остервенело следили за секциями командиров, политсостава, евреев. Кроваво-красным шаром закатывалось в полоску сизой тучи солнце наокраине лагеря. Духота летнего вечера повисла над площадью тяжелым пушистымодеялом. - Дай проход! Разойдись в стороны! - послышались голоса. В образовавшийся живой коридор вошли немцы. Их было семь человек.Окружили они понуро шагавших двух пленных. Долговязый нескладный офицерсразу же заговорил что-то на своем языке. - Военно-полевой суд... - начал переводчик; и рассказал, что немцырешили повесить двух пленных за то, что, работая в складе на станции, онинасыпали себе в карманы муки... - А много мучки-то взяли? - послышался голос из толпы. Обреченные были явными противоположностями друг другу. Первый являл какбудто все признаки предсмертного отупения. Раскрыв губы, он бессмысленноглядел на переводчика белесоватыми неморгающими глазами. Парень был велик иширок костью, видать, вял и неповоротлив. Изредка он всхрапывал носом ипроводил по нему рукавом гимнастерки. Второй, лет под тридцать, щуплый и низенький, загорелый до черноты, былпохож на скворца. Он стоял, нервно переминаясь с ноги на ногу, ни разу невзглянув на толпу пленных и на читавших ему смертный приговор. Пока переводчик говорил, немцы ладили петли веревок, встав на аккуратносколоченные козлы. - Дорогие, век не забуду... не надо! - заколотил себя кулаками в грудь" скворец". - Не буду... с голоду это я... Родимые, ненаглядные мои, - бредилон, упав на колени. - Подымись, дура бловая! - спокойным басом загорланил егоодновисельник. - Разя это люди? Это жа анчихристы! Увстань жа, ну!.. И, неторопливо взяв за плечо коленопреклоненного, он легко поставил егона ноги. Живчиком бился чернявый в цепких руках немцев. Брыкался и кусался, недавая просунуть голову в петлю веревки. Все так же не торопясь и деловитовлез на козлы белоглазый парень, сам надел себе веревочный калачик надлинную грязную шею и, качнувшись, грузным мешком повис прежде чернявого, уродливо скривив голову......В голубени июльского неба кусками пышного всхожего теста плаваютоблака. Жарят погожие дни стальную вермишель колючек проволоки, разогреваютсмолу толевых крыш бараков, и сочатся блестящие черные сосульки каплямисмачной патоки. Думают люди о пище днем и ночью. Подолгу ведутся в темнотеразговоры-воспоминания - кто, когда и как ел. - Ну, встаешь это себе, делаешь, понятно, зарядку, а на кухне ужеслышишь: ттччщщщии-и!.. Пара поджаренных яичек, два-три ломтика ветчинки...Да-а! Запивал все это я стаканчиком холодненького молочка... знаете такое? Ав обед... - Это што-о! Я вот, так я кушал так: утром не ел ничего! - Ну, это уж вы напрасно! Почему же? - А понимаете, не хотел. Привык! - Как так можно! Могла же ваша жена, скажем, поджарить вам белый хлебецв сливочном маслице... румяненький, горяченький... с сахарцом, понимаете? - Да, конечно, но... рацион, так сказать... - Ах, что там! Это вы просто... извините, дурак были, что не кушали!.. Это в углу, где спали " старички" по чину и годам. Во втором же: - Заходишь в буфет, берешь пару булок по тридцать шесть, парупростокваш - ббабахх! А в двенадцать - в столовую. Опять берешь: солянку, пожарские, кисель и пять пива. Шарахнешь - и до семи!.. Это вспоминали свое житье-бытье те, кому не могла жена " поджарить всливочном маслице". Это были холостяки......В самую последнюю очередь получали командиры баланду. Поблескивают вих руках котелочки, баночки из-под консервов, а за неимением того и другогодержат за ремешки некоторые и каски. - У вас, капитан, губа не дура! Посудинку-то себе вы подыскаливместительную! - Скажите, товарищ подполковник, вы... если не ошибаюсь? - Да, я армянин. - Встречали ли вы там, у себя, более роскошную пиалу, чем вот эта ваша? - Майор Величко, что вы думаете, сколько касок баланды вы могли быопрокинуть за один присест?.. Так доходили до кухни. Посреди бесстенного навеса стояли две ванны, наполненные чем-то желтым, жидким. Это и была баланда, сваренная из костноймуки. Возвращались в бараки, бережно неся содержимое своих сосудов. Чиннорассаживались на нарах, и в первые минуты был слышен лишь жадный всхлип губ, сосущих баланду. - Товарищ военинженер, вы жаловались на катар, так вот не желаете лидоесть мою баланду? Молодежь была неутомимей. Выпив баланду, заводила она разговоры, споры, воспоминания. - Повторяю, внешность не показатель внутреннего достоинства человека, -горячился лейтенант Воронов. - Я знаю один характерный случай. В моейучебной роте был курсант Пискунов. Фамилия его говорила за все: он был похожна цыпленка-заморыша. Учился плохо. Как-то спрашивает его тактическийруководитель: " Вот вы, курсант Пискунов, ведете взвод. Наблюдатель подалзнак - " воздух". Ваше решение"? А Пискунов стоял-стоял да и решил: " Я, -говорит, - подаю команду - " спасайся кто как может! " Ну, понятно, хохот ваудитории, плохая отметка и прочее. Но дело не в этом. Пискунов былаттестован на младшего лейтенанта. А в первые же месяцы войны, командуявзводом, он заработал орден Ленина. И заметьте: единственный из всегоучилища тогда!..
Данная страница нарушает авторские права?