У организма чувствительности и, следовательно, в такой принципиально новой форме жизнедеятельности, как сигнальное поведение.

Итак, гипотеза А. Н. Леонтьева позволяет предположить когда в ходе эволюции возникла психика. На вопрос: зачем возникла психика? — А.Н. Леонтьев отвечает в полном соответствии с материалистическим взглядом на природу мироздания, а именно: в ходе эволюции психика возникает и совершенствуется потому, что она обеспечивает более эффективную адаптацию живого организма к окружающей среде. Для того чтобы взгляды А. Н. Леонтьева на проблемы филогенетического развития психики получили некую логическую завершенность, ему оставалось ответить еще на один вопрос: как возникла психика?

А. Н. Леонтьев попытался ответить на этот вопрос, сформулировав еще одну гипотезу, которая заключается в том, что в процессе эволюции возникновение психики (психического отражения или чувствительности) на базе раздражимости было обусловлено глобальным (в масштабах планеты) изменением условий обитания живых организмов, а именно транс -формацией гомогенной (однородной) среды обитания на планете в вещно -оформленную среду, между объектами которой существуют объективные устойчивые связи.

В соответствии с взглядами А. Н. Леонтьева, Ю. Б. Гиппенрейтер описывает основные этапы процесса возникновения психики (психического отражения) следующим образом:

«Вполне вероятно, что простейшие живые организмы существовали в гомогенном растворе питательных веществ, с которыми они были в непосредственном контакте. Для усвоения этих веществ им достаточно было простой раздражимости.

Если биотических свойств, к которым были раздражимы организмы, было несколько, то витальная реакция на одно из них могла подготавливать (обуславливать) реакцию на другое. Иными словами, уже на стадии раздражимости какие-то свойства могли приобретать двоякую функцию: непосредственного участия в обмене веществ и сигнализации о другом жизненно важном воздействии.

Следующий шаг мог состоять в том, что из-за изменений среды некоторые воздействия перестали быть витально значимыми сами по себе. Однако организм продолжал на них реагировать как на сигналы биотических воздействий. Это и означало появление чувствительности.

Таким образом, чувствительность, вероятно, появилась на базе раздражимости. Вместе с тем, она означала качественно новый тип отражения. Дело не только в появлении ее субъективного компонента: вместе с ней впервые появилась способность организма отражать объективные связи между свойствами среды.

Естественно, что появиться и получить дальнейшее развитие этот тип отражения мог лишь в условиях, где существовала устойчивая связь между объектами или их отдельными свойствами. Такую устойчивую связь и обеспечивала вещно-оформленная среда»⁷.

Предложенная А. Н. Леонтьевым гипотетическая схема рассуждения по вопросу о происхождении психики, по его же собственным словам «представляет собой некоторую идеальную схему, которая осложняется при приложении ее к реальности»⁸. Более того, если выбить из основания рассмотренных выше гипотез представление об определяющем влиянии на возникновение и развитие психики эволюционного фактора (направленное повышение адаптационных возможностей живых организмов), трактуемого в духе примитивного материализма, то схема сильно теряет в своей привлекательности. Однако, несмотря на зыбкость оснований этой гипотетической схемы, к ее несомненному достоинству следует отнести введение твердого (хотя и достаточно грубого) критерия способности того или иного живого организма к психическому отражению действительности.

Следующим важным вопросом является вопрос о тех стадиях развития психики, которые она прошла в животном мире.

В качестве главных тенденций развития психики Ю. Б. Гиппенрейтер выделяет:

1) усложнение форм психического отражения;

2) усложнение форм поведения;

3) совершенствование способности к индивидуальному научению⁹.

Отдельные условные стадии в развитии психики выделены также А. Н. Леонтьевым, который называет три стадии или этапа:

1) стадию элементарной сенсорной психики;

2) стадию перцептивной психики;

3) стадию интеллекта¹⁰.

На стадии элементарной сенсорной психики животные способны реагировать лишь на отдельные абиотические свойства объектов окружающей среды (отражать изолированные свойства объектов и явлений).

Это исходная, самая примитивная стадия развития психики, на которой поведение животного строится на изолированном ощущении, носит диффузный характер, состоит из одного акта и прямо направлено от ощущения к итоговому результату. Способности к обучению у животных, находящихся на этой стадии развития психики, являются минимальными и преимущественно заключаются в способности к привыканию (так называемому негативному научению).

Типичными представителями животных, находящихся на этапе элементарной сенсорной психики, являются, например, простейшие (инфузория туфелька, эвглена зеленая, парамеция и т. д.). Эти примитивные животные способны перемещаться в пространстве в сторону наиболее благоприятных условий, а также покидать зоны с неблагоприятными для них условиями (положительные и отрицательные таксисы — термо-, хемо-, фототаксисы). Простейшие способны и к наиболее примитивным формам научения. Так, в экспериментах датского ученого Ф. Бром-штедта парамеций на некоторое время помещали в квадратный сосуд, где они обучались плавать вдоль его стенок. Когда парамеций помещали в круглую емкость, то они продолжали плавать по квадратному периметру. Для обладателей элементарной сенсорной психики характерным является недостаточная дифференциация абиотического и биотического стимулов. В эксперименте М. Холзапфела обычную муху обездвиживали и помещали на паутину. Паук, для которого абиотическим стимулом, сигнализирующим о появлении пищи, является вибрация паутины, может в этом случае умереть от голода, хотя пища находится в его паутине¹¹. Тот факт, что на этой стадии развития психического отражения абиотический и биотический стимулы еще представляют собой некий нерасчлененный комплекс, наглядно иллюстрирует опыт, проведенный в 30-х годах прошлого столетия советскими психологами А. В. Запорожцем и И. Г. Диманштейном. В этом опыте американские сомики помещались в аквариум, разделенный марлевой перегородкой на две части. Между одной из стенок аквариума и перегородкой оставляли узкий проход. В противоположную от сомиков часть аквариума клали кусочек мяса. Привлеченные запахом мяса рыбы начинали скользить по дну прямо в его направлении. Естественно, они наталкивались на марлю, останавливались и затем начинали плавать вдоль перегородки то в одном, то в другом направлении. В итоге рано или поздно рыбы случайно оказывались напротив прохода и проникали к пище. Затем перегородку убирали. Поведение рыб после этого не менялось: они продолжали плыть по направлению к пище по обходной траектории так, как будто бы аквариум был перегорожен. Таким образом, для этих рыб путь к пище и сама пища субъективно были объединены в некий недифференцированный комплекс, т. е. путь к пище являлся как бы ее частью, неотрывным свойством пищи, которое сомики «открыли» в первой части эксперимента.

Большинство животных, находящихся на следующей стадии развития психики¹², повели бы себя в подобных экспериментах иначе: они прямиком бы направились к пище, отбросив в сторону ненужный в данном случае пространственно-двигательный стереотип.

Стадия перцептивной психики отличается тем, что ее носители отражают окружающую действительность не в виде отдельных изолированных ощущений, а в форме целостных образов предметов и ситуаций. На этой стадии животное воспринимает объект отдельно от тех условий окружающей среды, в которых он представлен. Иными словами, животное на стадии перцептивной психики воспринимает объект и преграду на пути к нему отдельно. В поведении животных появляется такая структурная единица, как операция, т. е. достаточно самостоятельные акты, которые соответствуют не только самому предмету потребности (например пище), но и тем конкретным условиям, в которых этот предмет представлен в окружающей среде.

В том случае, если «млекопитающее животное отделить от пищи преградой, то оно, конечно, будет обходить ее. <...> В то время как у рыб при последующем убирании преграды это содержание деятельности (обходные движения) сохраняется и исчезает лишь постепенно, высшие животные в этом случае обычно направляются прямо к пище. Например, крыса в преградно-стимуль-ной ситуации... довольно быстро обучается обходному движению... Однако, как только устраняется преграда, так тотчас же спрямляется путь крысы.

Резкое отличие поведения крысы при устранении преграды от поведения животных, находящихся на стадии сенсорной психики, особенно ярко видно на примере опытов с лабиринтами — самых популярных опытов, практикуемых бихевиористами при исследовании законов научения. Можно заставить крысу выучить, «задолбить» запутанный путь к пище с помощью многократных проб, а затем взять и устранить стенки лабиринта, то есть позволить крысе добраться до пищи прямым путем. Что же произойдет в этой ситуации? Крыса не будет, в отличие от животных, находящихся на стадии сенсорной психики, идти сложным «зигзагом» к цели, а просто возьмет и подойдет к корму. Значит, воздействие, на которое направлена деятельность этих животных, уже не сливается у них с воздействием со стороны преграды, оба выступают для них раздельно. От первого зависят направление и конечный результат деятельности, от второго — то, как она осуществляется, то есть способ ее осуществления, например, путем обхода препятствий. Этот особый состав или сторону деятельности, отвечающую условиям, в которых дан побуждающий ее предмет, мы называем операцией»^.

На стадии перцептивной психики основой поведения животных служат инстинкты, т. е. видовые генетически фиксированные формы активности, которые в относительно неизменном виде воспроизводятся при определенных обстоятельствах у каждой особи данного вида.

Поведение животного на основе инстинкта обусловлено совместным действием двух факторов: запускаемым (стандартная программа поведения, генетически заложенная в нервной системе) и запускающим (ключевой стимул, т. е. определенный специфический раздражитель окружающей среды). Между ключевым стимулом и инициацией стандартной программы поведения имеется жесткая принудительная связь. Конрад Лоренц в своей известной книге «Кольцо царя Соломона» (М., 1980) приводит множество примеров, иллюстрирующих принудительный характер инстинктивных действий. Так, Лоренц описывает поведение своей ручной галки Джока, а также диких галок в ответ на демонстрацию им черного предмета в руках человека: Джок, который был чрезвычайно привязан к Лоренцу и приходил в крайнее беспокойство, когда терял его из виду, вдруг яростно напал на Лоренца и серьезно повредил тому руку, когда Лоренц взял в ладонь черного галчонка. Так же повели себя и дикие галки (всегда относившиеся к Лоренцу спокойно), когда Лоренц случайно продемонстрировал им вынутые из кармана черные плавки.

Очевидно, что и в первом и во втором случаях поведение галок носило жесткий инстинктивный характер. Агрессия галок автоматически запускалась стандартным видовым ключевым стимулом — черным подвижным предметом, оказавшимся в «беде». В естественной среде обитания галок такая форма поведения имеет важную функцию защиты родичей, подвергшихся нападению, однако в ситуации с Лоренцом агрессия птиц оказывалась лишенной всякого смысла, но птицы были не способны преодолеть действие ключевого стимула.

На высших уровнях стадии перцептивной психики у животных возникает также способность приобретать индивидуальные, прижизненно (в отличие от наследственных видовых программ поведения) формирующиеся поведенческие навыки, т. е. закрепленные в ходе предшествующего поведения. Таким образом, соотношение жестких инстинктивных форм поведения и более пластичных индивидуальных форм поведенческой активности изменяется по мере усложнения и развития психики животных. В зоопсихологии выделяют два вида научения: облигатное (обязательное) и факультативное (дополнительное).

Облигатное научение заключается в совершенствовании («отшлифовке») животным инстинктивных форм поведения, присущих всем представителям данного вида, например обучение полету или пению у птиц. В этих своеобразных тренировках происходит развертывание наследственных видовых форм поведенческой активности в индивидуальные формы последней. Облигатное научение развертывается, как правило, у высокоразвитых животных в рамках такой специфической формы поведенческой активности, как игра, в которой детеныши и молодые животные оттачивают врожденные умения.

Факультативное научение заключается в выработке животным сугубо индивидуальных («собственных») поведенческих навыков. Именно факультативное научение позволяет животному вести себя более пластично и, следовательно, более эффективно. Так, например, известны случаи, когда в некоторых семейных парах волки научались охотиться совместно, причем один из них выступал в роли загонщика и гнал добычу в определенном направлении, а другой находился в засаде, ожидая пока жертва выбежит на него. Или, скажем, некоторые «хитрые» песцы научились прорывать к приманке ходы под снегом, избегая, таким образом, контакта со шнурком, соединенным охотником с ружейным спуском таким образом, что животное, которое на пути к приманке задевало шнурок, неизбежно поражалось выстрелом с близкого расстояния¹⁴.

Как уже было сказано выше, психика подавляющего большинства млекопитающих животных соответствует перцептивному уровню развития. Когда говорят о стадии интеллекта у животных, то обычно подразумевают особенности поведения человекообразных обезьян, с которыми были проведены многочисленные эксперименты (В. Кёлер, Р. Йеркс, Н. Н. Ладыгина-Коте, А. и Б. Гарднеры, Д. и А. Примак и др.).

А. Н. Леонтьев полагал, что самым важным изменением в структуре поведения и психического отражения у животных, достигших стадии интеллекта, является то, что «...операции (способы оействия), то есть такое содержание поведения, которое соотносится с условиями протекания деятельности животных, могут отделиться от той деятельности, в которой они первоначально возникли, и использоваться в совсем других ее видах. Иными словами, операции могут как бы " отклеиваться" от какой-либо конкретной деятельности и свободно переноситься на другие ее виды¹⁵».

Это положение можно проиллюстрировать на примере различий в поведении, например, крысы (находящейся на стадии перцептивной психики) и обезьяны (достигшей условной стадии интеллекта). Так, помещенная в лабиринт крыса первоначально будет искать путь к пище путем «проб и ошибок», т. е. хаотично бежать то вправо, то влево, пока случайно не отыщет путь, ведущий к пище. Крыса, таким образом, вырабатывает (путем двигательных проб) такой ситуативный способ поведения (операции), который позволяет ей решить задачу именно в данных условиях. Двигательные пробы крысы неразрывно связаны с активностью ее именно в этом лабиринте. Иначе говоря, крыса не способна вырабатывать самостоятельные операции (способы осуществления действий) и переносить их в другую систему поведения.

В экспериментах же над обезьянами имеет место иная картина поведения. Если показать обезьяне банан, затем (на глазах у обезьяны) поместить банан в ящик и закрыть его крышку на ключ, то обезьяна, разумеется, будет пытаться открыть ящик и заполучить банан. При этом крышка ящика заперта на ключ, который уносит с собой экспериментатор. Что происходит? Обезьяна так же, как и крыса в лабиринте, начинает проявлять поисковую активность. Однако между поведением крысы и обезьяны существует огромная разница. Обезьяна использует не хаотические пробы движением, а последовательно применяет «способы практического анализа» проблемной ситуации. Сначала обезьяна пробует просто открыть крышку. Понятно, что непосредственно ей этого сделать не удается. Тогда обезьяна одну за другой предпринимает целенаправленные попытки открыть крышку, т. е. решить задачу. Она пытается разгрызть ящик зубами, затем берет камень и бьет им по ящику, потом бросает сам ящик на камень. Все эти действия — самостоятельные целостные пробы (заимствованные из прошлого опыта обезьяны) по решению задачи. Действия обезьяны представляют собой «...не пробы движений, а пробы способов деятельности, перенос способов, выработавшихся в одной системе деятельности, в другие системы. <...> Причем способы переносятся не только на новый предмет деятельности, но и на новые условия, при этом, естественно, своеобразно изменяясь и приспосабливаясь. Это приспособление при переносе также выступает как показатель самостоятельности, возможности «отклеенности» операций от какого-либо конкретного вида деятельности¹⁶.

Характеризуя интеллектуальную стадию развития психики у животных, В. В. Нуркова и Н. Б. Березанская выделяют такие ее признаки, как:

1) способность не просто воспринимать предметы окружающей среды, а устанавливать зна
чимые связи между ними;

2) активное использование орудий для решения проблемной ситуации;

3) явление «инсайта», т. е. мгновенного нахождения решения задачи без видимой наблю
дателю фазы проб и ошибок;

4) закрепление эффективного способа решения после единственной удачной попытки;

5) возможность переноса способа решения на широкий класс схожих задач;

6) способность решать «двухфазные задачи», т. е. способность к объединению в рамках од
ной задачи двух уже сформированных операций (для того, чтобы достать банан, лежащий вне
клетки, обезьяна при помощи короткой палки, которая находится в клетке, подтягивает к себе длин
ную палку, лежащую снаружи, и затем, используя ее, достает банан)¹⁷.

Удивительным явился тот факт, что человекообразные обезьяны оказались в определенной степени способными к овладению «речью», элементами которой являлись жесты или другие знаки (таблички с геометрическими фигурами и символами). Исследователи были вынуждены ограничиться подобным наглядным языковым материалом, а не собственно речевыми высказываниями, поскольку фонетический аппарат обезьян не приспособлен к производству звуков, составляющих речь человека.

В проведенных экспериментах обезьяны продемонстрировали способность к пониманию и конструированию знаковых сообщений, которые являются аналогом речевой коммуникации, присущей человеку.

Так, в экспериментах А. и Б. Гарднеров (1969) самка шимпанзе по кличке Уошо овладела 132 знаками и была способна связывать их в сообщения, включающие до пяти слов. Уошо, к тому же, начала конструировать новые обозначения для незнакомых предметов. Например, когда шимпанзе в первый раз увидела лебедя, то она присвоила ему обозначение «водяной птицы», а попробовав арбуз, Уошо назвала его «сладким питьем». Кроме того, обезьяна оказалась способной к логической операции обобщения. Она обобщала обозначения конкретных объектов и переносила их общее значение на сходные объекты.

Д. и А. Примак удалось в своих экспериментах обучить самку шимпанзе по кличке Сара составлять предложения из абстрактных фигур количеством более сотни, служащих символами определенных предметов. Используя эти фигурки, обезьяна общалась с экспериментаторамСлучайный характер этих комбинаций маловероятен, что позволяет говорить о способности высших приматов к овладению (разумеется, лишь до определенных пределов) языком в человеческом понимании этого феномена, т. е. языком, обладающим семантической функцией. Животные, обладающие интеллектом, а также животные, стоящие на высших уровнях перцептивной психики, создают сложные сообщества, иерархические отношения внутри которых во многом напоминают отношения власти и подчинения, которые присущи человеческому обществу. При этом высшие обезьяны обладают способностью к использованию орудий в борьбе за более высокое место в стадной иерархии. В научной литературе был описан любопытный случай, «когда молодой шимпанзе стал " лидером", запугивая других членов стада ударами палки по пустой канистре из-под бензина. Как только экспериментаторы отняли у него канистру, в группе восстановились прежние отношения, и бывший " лидер" оказался на сравнительно низкой ступени зоосоциального соподчинения»¹⁸. Высшие обезьяны способны не только использовать уже готовые примитивные орудия, но также изготавливать их. Так, известны случаи, когда шимпанзе специально разжевывали сухие листья и делали из них губки, при помощи которых они извлекали воду из труднодоступных мест в щелях и дуплах деревьев. Для того чтобы полакомиться термитами, шимпанзе отламывали веточки, обрывали боковые побеги и листья и использовали получившееся «орудие» для изъятия насекомых из термитников.

Может показаться, что в поведении животных, находящихся уже на высших уровнях стадии перцептивной психики, присутствуют элементы морали, которые К. Лоренц обозначил как пове-оенческие аналоги морали. Действительно, в психике у многих позвоночных имеются механизмы, принудительно тормозящие агрессивное поведение, направленное на сородича (детеныша, самку, побежденного в схватке противника). Известно, что на уровне инстинкта собакам европейских пород «запрещено» наносить серьезные укусы молодым псам (до 7—8 месяцев от роду). По всей видимости, ключевые стимулы, тормозящие агрессию, имеются как в поведении молодого пса, так и присутствуют в его запахе. К. Лоренц пишет, что «молодая собака прямо-таки напрашивается на нюх-контроль: если только приближение взрослого пса кажется молодому в какой-то степени опасным — он тотчас бросается на спину и тем самым предъявляет свой еще голенький щенячий животик, и к тому же выпускает несколько капель, которые взрослый тотчас же нюхает»²⁰. Этот механизм (распространенный, по-видимому, и у волков) охраняет молодых, еще беспомощных животных от взрослых особей, выполняя, тем самым, важную биологическую функцию сохранения популяции.

Еще более мощным является механизм, тормозящий агрессию самцов (собаки, волки, некоторые виды птиц и т. д.) по отношению к самкам. По этому поводу К. Лоренц пишет следующее: «Я бы совершенно не доверял кобелю, укусившему суку, и посоветовал бы его хозяину повышенную осторожность — особенно если в доме есть дети, — потому что в социальном торможении этого пса явно что-то нарушено. Однажды я пробовал выдать замуж свою суку Стази за огромного сибирского волка; когда я начал играть с ним, она пришла в ярость от ревности и совсем всерьез набросилась на него. Единственное, что он сделал, — подставил озверевшей рыжей фурии свое огромное светло-серое плечо, чтобы принять ее укусы на менее ранимое место. Совершенно такой же абсолютный запрет обидеть самку существует у некоторых вьюрковых птиц, скажем у снегиря, и даже у некоторых рептилий, как, например, у зеленой ящерицы»²¹.

К. Лоренц описал также так называемые позы подчинения (жесты покорности), при помощи которых побежденное, более слабое животное блокирует агрессивное поведение победителя. При этом поза подчинения выступает в роли ключевого стимула (элемента языка животных), инстинктивно (принудительно) блокируя агрессию сородича. Так, побежденный в схватке волк отворачивает от противника голову, подставляет под его клыки незащищенную шею (яремную вену) и замирает в таком положении. В результате разъяренный победитель застывает на месте. Волк рычит и щелкает зубами от ярости, но он, тем не менее, просто не в силах продолжить нападение, настолько мощным оказывается на него действие ключевого стимула (вид незащищенной яремной вены), запускающего инстинктивную форму «благородного» поведения победителя. Однако «благородство» моментально исчезает, как только побежденный волк меняет позу, и волк-победитель снова атакует своего противника, стремясь добить его²².

Таким образом, за исключением высших приматов, «язык» животных представляет собой жестко фиксированную совокупность ключевых стимулов, инициирующих или тормозящих те или иные формы инстинктивного поведения.

Машинный, слепой характер действия языка животных (языка ключевых стимулов) наглядно иллюстрирует поведение индюшки в период вскармливания птенцов. В этот период птица яростно нападает на все, что приближается к гнезду, однако не трогает своих птенцов, писк которых является для индюшки ключевым стимулом, блокирующим агрессивное поведение. Поэтому в экспериментах специально оглушенная индюшка тотчас убивала собственных птенцов. К. Лоренц так описал поведение птицы:

«...Если к индюшке, сидящей на гнезде, подтягивать на нитке, как марионетку, натурально сделанное чучело индюшонка, то она клюет его точно так же, как глухая. Но стоит включить встроенный в эту куклу маленький динамик, из которого раздается магнитофонная запись «плача» индюшонка, — нападение резко обрывается вмешательством торможения, явно очень сильного....Индюшка начинает издавать типичные призывные звуки, соответствующие квохтанью домашних кур.

Каждая неопытная индюшка, только что впервые высидевшая цыплят, нападает на все предметы, которые движутся возле ее гнезда, размерами, грубо говоря, от землеройки до крупного кота. У такой птицы нет врожденного «знания», как именно выглядят хищники, которых нужно

отгонять. На беззвучно приближающееся чучело ласки или хомяка она нападает не более яростно, чем на чучело индюшонка, но, с другой стороны, готова тотчас по-матерински принять обоих хищников, если они предъявят «удостоверение индюшонка» — ту же запись цыплячьего писка — через встроенный микродинамик. Испытываешь ужасное чувство, когда такая индюшка, только что яростно клевавшая беззвучно приближавшегося цыпленка, с материнским призывом распускает перья, чтобы с готовностью принять под себя пищащее чучело хорька, подменного ребенка в самом отчаянном смысле этого слова»²³.

Обобщая все сказанное выше об особенностях психики животных, необходимо указать, что главным и принципиальным отличием психики (животных от психики человека является безусловная подчиненность всех психических процессов биологическим целям и законам. Человек же способен освободиться от абсолютной власти биологических законов и стал подчиняться, прежде всего, законам социальным.

Когда идет речь об использовании высшими приматами орудий, то это можно рассматривать лишь как одну из форм биологической адаптации, поскольку она имеет лишь внешнее сходство с орудийными действиями человека (шире — особенностями трудовой деятельности). Даже высшие приматы способны использовать орудие лишь в конкретно-наглядной ситуации и под давлением биологического фактора (биологической мотивации). В природе не существует ни одного вида, кроме человека, заготавливающего орудие впрок, т. е. без непосредственного давления биологического мотива. Кроме того, принципиальным в орудийном поведении животных является их неспособность к изготовлению орудий при помощи других орудий. Это четкий объективный критерий, отличающий любого человека от любого животного.

Псевдосоциалъные моральные формы поведения животных («рыцарское» отношение самцов к самкам, дружелюбие взрослых особей по отношению к молодняку, забота о потомстве и т. д.) также обусловлены действием сугубо биологических факторов и имеют инстинктивную природу.

Ю. Б. Гиппенрейтер, характеризуя психику животных, выделяет ее следующие четыре основные особенности:

1) вся активность животных определяется биологическими мотивами;

2) вся деятельность животных ограничена рамками наглядных конкретных ситуаций; они
не способны планировать свои действия, руководствоваться «идеально» представляемой целью.

3) основу поведения животных во всех сферах жизни, включая язык и общение, составляют
наследственные видовые программы, научение у них ограничивается приобретением индивиду
ального опыта, благодаря которому видовые программы приспосабливаются к конкретным ус
ловиям существования индивида;

4) у животных отсутствуют закрепление, накопление и передача опыта поколений в мате
риальной форме, т. е. в форме предметов материальной культуры²⁴.

Теперь, после описания основных особенностей психики животных, необходимо ответить на вопрос: в чем же заключается качественное отличие психической деятельности человека от психики животных?

В отечественной психологии наиболее распространенным является мнение, что главным фактором, определившим выделение человека из царства природы и его освобождение от абсолютного действия биологических факторов (как внешних, так и внутренних), является возник-новение сознания.

В традициях отечественной психологии (А. Н. Леонтьев) сознание определяется как «такое отражение действительности, в котором выделяются ее объективные, независимые от субъективного состояния свойства и формируется устойчивая картина мира»²⁵.

Ключевыми в этом определении являются два момента, а именно «объективность» сознания и представленность сознания в виде «устойчивой картины мира». Когда в отношении сознания говорят об объективности, то имеют в виду его беспристрастность в биологическом смысле этого слова, т. е. что сознание отражает окружающую действительность именно как таковую, вне связи с действием какой-либо биологической потребности. Когда же говорят об «устойчивой картине мира», то понимают под этим тот факт, что непосредственное сознательное отражение окружающей действительности обладает свойством картинности, представленности субъекту в смысле «потока сознания» по У. Джеймсу, т. е. сознательное отражение существует для субъекта в виде конкретной предметной чувственной картины. В случае сугубо мысленного сознательного отражения объективной реальности предметная картина мира того или иного масштаба (в зависимости от объекта, на который мысль направлена) формируется на основе образов представления и воображения, а также понятий разного уровня обобщения.

Вопрос о том, как и почему возникает сознание, какие факторы обусловили появление сознательной формы отражения, является чрезвычайно сложным. Прямо ответить на него наука не в состоянии. Поэтому при обсуждении этого вопроса мы вновь неизбежно попадаем в область гипотез. В советской психологии по идеологическим соображениям был фактически официально закреплен примат гипотезы А. Н. Леонтьева, в соответствии с которой определяющими факторами возникновения человеческого сознания явились труд и язык.

По большому счету, употребление в данном случае термина «гипотеза» является в достаточной степени условным, поскольку никакой оригинальной мысли положения А. Н. Леонтьева не содержат, а являются банальной конкретизацией навязшего в зубах у любого студента советской эпохи марксистского тезиса о том, что «сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг...»²⁶.

Логика А. Н. Леонтьева весьма проста. Если всякое развитие психики в филогенезе наступает после некоторых изменений в практической деятельности (?!), то пусковым фактором, приведшим в итоге к появлению сознания, является трудовая форма деятельности, а точнее, коллективная форма трудовой деятельности.

Все содержание положений А. Н. Леонтьева по вопросу об определяющем влиянии коллективного труда на возникновение сознания может быть разобрано на примере действий абстрактного загонщика в ходе совместной охоты²⁷. Очевидно, что совместная трудовая деятельность первобытных людей во время коллективной охоты возможна лишь при условии разделения труда. Участники охоты в зависимости от их роли выполняют два вида принципиально разных действий по отношению к итоговому результату (умерщвлению добычи). При этом одни действия непосредственно обеспечивают достижение биологически значимого результата, а другие лишь подготавливают осуществление действий первого вида, т. е. с биологической точки зрения являются бессмысленными. Так вот, действия загонщика, который лишь гонит животное перед собой, биологически не имеют никакого самостоятельного смысла, однако получают смысл в рамках совместной деятельности с забойщиками дичи.

Аналогичную роль выполняют действия по изготовлению орудий убийства животного, изготовлению капканов, силков и т. д. Выделение такого рода поведенческой активности, в ходе которой цель (гон животного на засевших в засаде забойщиков или изготовление каменного топора) и мотив деятельности (утоление голода) разделяются между собой, А. Н. Леонтьев назвал действием. Ясно, что действие нацелено на достижение определенной цели, не совпадающей с мотивом, побуждающим ту или иную особенную деятельность в целом. Поскольку трудовая деятельность становится общественно разделенной, то возникает необходимость в понимании (отражении) человеком смысла (по отношению к деятельности в целом) не только своих действий, но и в понимании целей действий партнеров по совместному труду. Это понимание и означает, по А. Н. Леонтьеву, возникновение сознания.

Согласно марксистским идеологически - философским клише вторым важнейшим фактором, обусловившим возникновение сознания, является язык. В свою очередь язык, а затем и собственно речь возникают в процессе трудовой деятельности. Именно в процессе совместного труда у человека «появилась потребность что-то сказать друг другу»²⁸. А. Н. Леонтьев полагал, что первоначально язык представлял собой систему жестов, обозначающих приказы и указания партнеру по совместному труду, и лишь затем приобрел форму трудовой речи. Затем в результате длительной общественной практики, опять-таки понимаемой как предметная трудовая деятельность, слово начинает нести в себе обобщенное (предметное) значение объектов (отношений между объектами) окружающей действительности. Когда человек произносил определенное слово, он должен был твердо быть уверенным, что другой человек мыслит в этом слове точно такое же содержание. «Гипотезу» А. Н. Леонтьева о возникновении сознания можно резюмировать словами самого ученого: первоначально «сознание обязано своим возникновением происходящему в труде выделению действий, познавательные результаты которых абстрагируются от живой целостности человеческой деятельности и идеализируются в форме языковых значений»²⁹.

Оценивая положения «гипотезы», так и хочется воскликнуть знаменитое «Не верю!». Ведь если перевести (хотя и в несколько утрированной форме) наукообразное содержание «гипотезы» на простой русский язык, то станет очевидной вся ее абсурдность. Действительно, согласно «гипотезе», человеческое сознание обязано своим возникновение тому обстоятельству, что давным-давно, когда мир, говоря словами Киплинга, «был еще так молод», встретились несколько первобытных людей. При этом принципиально функционирование их психики внешне ничем особенным не отличалось от психической деятельности высших приматов, однако уже имелись все анатомо-физиологические предпосылки для труда, а именно: большой мозг и сложная нервная система; сложный механизм голосовых связок, особое строение гортани и губ, способствующие развитию речи; прямая походка, освобождающая передние конечности; цепкие руки с подвижными пальцами; пластичность врожденных потребностей и отсутствие жестких механизмов инстинктов и т. д. 11 вот так случилось, что эти первобытные люди (не обладавшие сознанием и не знавшие что такое язык) оказались отличными парнями и неожиданно для самих себярегиили вместе поработать (поохотиться). Сообразив, что было бы удобней разделиться на загонщиков и забойщиков, эти отличные креативные парни (еще раз повторяем: напрочь лишенные сознания и способности мыслить) действительно разделились на быстро бегающих и голосистых загонщиков и молчаливых мрачных забойщиков, вынужденных сидеть в засаде.

Здесь в генезе сознательной формы психического отражения объективной реальности наступает апогей: когда загонщики с дикими нечленораздельными воплями бежали за бедным мамонтом (к сожалению для последнего, не обладавшим сознанием), у одного из них вырвалось что-то наподобие: «Загоняй его, ребята!» Моментально сообразив о чем идет речь, остальные загонщики хором ответили: «Ату, его, ату!». В тот миг, согласно положениям гипотезы А. Н. Леонтьева, и возникает подлинно человеческое сознание.

Сам ученый прекрасно осознавал неубедительность этой гипотезы для человека, чье сознание не замутнено примитивным материализмом энгельсовско - марксистской философии природы. В этой связи А. Н. Леонтьев, создавая видимость объективности и научной беспристрастности, задает следующий вопрос: «...Не попадаем ли мы в порочный логический круг? Так, чтобы выделить цели, нужен образ, нужно иметь представление о результате, представление о цели. С другой стороны, чтобы возникло представление о цели, необходимо действие. На первый взгляд, получается порочный замкнутый круг»³⁰.

А. Н. Леонтьев утверждает далее, что вопрос о том, «что было раньше? яйцо или курица?», т. е. идеальный образ цели действия или само действие, является давно решенным (интересно, когда, кем и каким образом? — С. Оглоблин, А. Молчанов). А. Н. Леонтьев постулирует, что «раньше были другое яйцо и другая курица... До сознаваемой цели есть какие-то смутные переходные формы, которые сейчас не поддаются прямому исследованию, но могут быть всерьез утверждены теоретической мыслью... Отвечая же на вопрос, что афферентирует первоначальное действие, мы утверждаем: сам предмет.«Афферентатором», управляющим процессами деятельности, первично является сам предмет и лишь вторично — его образ как субъективный продукт деятельности, который фиксирует, стабилизирует и несет в себе ее предметное содержание»³¹.

Однако, с точки зрения формальной логики, «смутные переходные формы» идеального образа могут порождать лишь «смутные переходные формы» реальных практических действий, а реальный предмет окружающей действительности может управлять процессами деятельности лишь на основе уже возникшей в психике человека способности к порождению идеального образа, т. е. способности к сознательному отражению действительности. Поэтому любая разумная деятельность (в том числе и совместная трудовая деятельность) возможна лишь на основе тех сознательных форм отражения реальности, которые знакомы современному человеку феноменологически.

Нет никаких оснований полагать, что картина мира, развертывающаяся в голове первобытного кроманьонца, чем-либо «технически» отличается от картины мира современного человека. Вся разница заключается лишь в том, что у современного человека в голове отражается другой, изменившийся за десятки тысяч лет внешний мир.

Однако, если в процессе филогенеза у человека вдруг появляется сознание, то чем его возникновение обусловлено?

В этом месте мы действительно попадаем в непреодолимый для современной психологии порочный логический круг, существование которого А. Н. Леонтьев совершенно безосновательно (разумеется, с научной, а не с идеологической точки зрения) отрицает.

Таким образом, можно констатировать тот факт, что на сегодняшний день достаточно обоснованного (эмпирически и логически) материалистического предположения о генезисе человеческого сознания в психологии не имеется. «Гипотезу» А. Н. Леонтьева, с нашей точки зрения, всерьез рассматривать не приходится, поскольку в области советской психологии она является полным идеологическим аналогом тех «доказательств объективности и неизбежности» захвата большевиками власти в России, которыми была так богата советская история и социальная философия (исторический материализм).

Однако споры вокруг происхождения сознания вновь приводят добросовестного психолога к вопросу о природе психики человека вообще. Иначе говоря, к вопросу о том, принадлежит ли человек «царству» природы, т. е. является всего лишь высокоинтеллектуальным животным, или же человек принадлежит «царству» духа, т. е. имеет некую божественную природу?

Подобно древнегреческому философу, современный ученый не в состоянии ответить на этот вопрос научно. В основе любого суждения на эту тему всегда лежат элементы веры, домысла, внутреннего убеждения. Решение принять для себя в качестве истинной одну из названных выше альтернатив является важным и с научной, и с житейской позиций. Оно во многом определяет жизненный путь человека, те цели и задачи, которые он сознательно перед собой ставит.

В области науки, скажем все той же психологии, психолог, выбрав для себя одну из альтернатив (животная или божественная природа человека), вынужден описывать психическую жизнь человека при помощи жестко ограниченного категориального аппарата, присущего избранной альтернативе.

Так, если атеистически мыслящий психолог представляет себе человека как существо сугубо биологическое, то он описывает его поведение точно так же, как и поведение животных (при помощи понятий условного рефлекса, инстинкта или биологических потребностей и т. д.), что было свойственно ортодоксальным бихевиоризму и психоанализу.

В качестве примера, иллюстрирующего такую позицию, Ю. Б. Гиппенрейтер приводит взгляды американца Д. Морриса, изложенные им в книге с несколько эпатажным названием «Голая обезьяна».

«За фасадами современной городской жизни, — пишет он, — та же старая голая обезьяна.

зменились только названия: вместо " охоты" мы говорим " работа", вместо " гнезда" — " дом", вместо " спаривания" — " женитьба", вместо " самки" — " жена"». И несколько дальше: «...биологическая природа животного формирует социальную структуру цивилизации, а не наоборот»³².

Если же психолог является человеком искренне верующим, то он, разумеется, рассматривает человека как существо, созданное согласно сознательному плану творца и призванное осуществить некий божественный замысел. В этом случае при описании психической жизни человека используются такие понятия, как добро и зло, совесть, мораль, ответственность, сознательный выбор, воля, сопереживание и т. д.

Кстати, для психолога, сделавшего выбор в пользу религиозной альтернативы, принципиально не существует проблемы генезиса человеческого сознания и языка, которая была поставлена выше. Для него сознание, как и язык, возникает одновременно с появлением на земле в физическом смысле современного человека, т. е. homo sapiens. Разумеется, для приверженцев атеистической линии в психологии это неприемлемо, хотя предложить какое-либо стройное и логически выверенное толкование генезиса языка и сознания как важнейших факторов выделения человека из животного мира, они также не в состоянии.

Итак, какие же главные, с точки зрения здравого смысла, признаки, отличающие психическую деятельность человека от психики животных, можно перечислить? На наш взгляд их всего пять, а именно:

1) возникновение развитых форм сознания и логического мышления (мышления в поняти
ях), неразрывно связанных с речью;

2) способность к произвольной (волевой, целенаправленной) регуляции собственных психи
ческих процессов (восприятия, внимания, памяти, мышления) и действий;

3) способность к порождению идеальных по своей сути целей, образов и представлений и к
действию в соответствии с ними, в том числе в направлении, противоположном индивидуальной
и видовой адаптации, т. е. к действию дезадактивному как в биологическом, так и в социальном
отношении;

4) формирование в индивидуальном человеческом сознании некоей субъективной системы
координат «добра и зла», а также понятия о «справедливости»;

5) закрепление опыта человечества как вида во внешней форме, т. е. в предметах материаль
ной и духовной культуры: в процессе онтогенеза человек становится человеком в собственном
смысле этого слова путем присвоения (интериоризации) этого опыта посредством целенаправ
ленного обучения и воспитания.

Теперь зададим себе следующий вопрос: какова структура психики человека? И попытаемся ответить на него при помощи рис. 9.2 и табл. 9.1 и 9.2.

В этой схеме объединены два подхода к анализу структуры психики человека. Назовем их у словно-динамическим подходом и уровневым подходом. В соответствии с условно динамическим подходом в психике выделяют свойства, состояния, процессы (табл. 9.1) и образования (табл. 9.2). Динамический подход, в котором критерием структурного членения психики является подвижность (динамизм) психических феноменов, предполагает, что верхние психические образования (психические свойства) базируются на нижних (психические процессы) и модулируются психическими состояниями (промежуточным звеном в структуре психики человека).

Психические свойства (прежде всего личность и характер) и психические процессы (прежде всего когнитивные процессы) будут рассмотрены нами ниже. В этой главе мы коротко рассмотрим классификацию психических состояний.

СВОЙСТВА ЛИЧНОСТЬ, ХАРАКТЕР, ТЕМПЕРАМЕНТ, СПОСОБНОСТИ

СОСТОЯНИЯ ВОЛЕВЫЕ СОСТОЯНИЯ, АФФЕКТИВНЫЕ СОСТОЯНИЯ, СОСТОЯНИЯ СОЗНАНИЯ

ПРОЦЕССЫ ОЩУЩЕНИЕ И ВОСПРИЯТИЕ, ВООБРАЖЕНИЕ, ВНИМАНИЕ, ПАМЯТЬ, МЫШЛЕНИЕ, ВОЛЯ, ЭМОЦИИ

ОБРАЗОВАНИЯ ЗНАНИЯ, НАВЫКИ, ПРИВЫЧКИ

Н. Д. Левитов определил психическое состояние как некую целостную характеристику

психической деятельности и поведения человека на протяжении определенного временного промежутка, которая определяет своеобразие протекания психических процессов в зависимости от ситуативных факторов, предшествующего состояния и индивидуально-психологических свойств субъекта.

Таким образом, подчеркивается модулирующее влияние психических состояний на ход психической (внутренней) и внешней деятельности в целом.

Согласно классификации В. А. Ганзена и В. Д. Юрченко, все многообразие психических состояний весьма условно может быть разделено на две большие группы, а именно:

1) состояния, имеющие отношение к аффективно-волевой сфере психической деятельности;

2) состояния сознания (внимания).

Группа волевых состояний подразделяется, в свою очередь, на две подгруппы: праксические (от лат. praxis — дело, деятельность), модулирующие психическую активность на различных этапах деятельности, и мотивационные, которые сопровождают (модулируют) проявления мотива-ционных процессов, связанных с удовлетворением биологических или социальных (духовных) потребностей.

Группа аффективных психических состояний также подразделяется на две подгруппы: гуманитарные состояния, которые проявляются, как правило, в ходе общения, модулируя чувства, имеющие социальную направленность, и собственно эмоциональные состояния, отражающие эмоциональные реакции на конкретный актуальный стимул.

Состояния сознания (внимания) представляют собой тот общий фоновый уровень, который создает условие для развертывания психической активности в целом. Необходимо подчеркнуть, что любая классификация (Ю. Е. Сосновикова, Н. Д. Левитов, В. И. Чирков) психических состояний является в достаточной степени условной и открытой в силу отсутствия четких критериев, качественно отличающих один вид состояний от другого. Так, например, внимание может одновременно рассматриваться и как процесс, и как состояние. Точно также в «системе» В. А. Ганзена и В. Д. Юрченко состояние, скажем, «печали» может быть определено и как собственно эмоциональное состояние, и как состояние гуманитарное. Кроме того, «печаль» нельзя однозначно относить к отрицательным психическим состояниям, поскольку она не всегда имеет одну лишь резко негативную составляющую (достаточно вспомнить пушкинское «Мне грустно и легко. Печаль моя светла»).

Тем не менее, несомненным является тот факт, что условно выделяемые психические состояния как некая реальность модулируют качественные и количественные характеристики психической деятельности человека (в особенности течение психических процессов: восприятия, внимания, мышления, волевых процессов и т. д.).

В то же время психические состояния могут выступать и в качестве той основы, на которой формируются те или иные психические свойства, например особенности характера. Так, в ходе деятельности состояние сосредоточенности активизирует процессы восприятия, внимания, мышления воли. При этом, повторяясь многократно, состояние сосредоточенности может трансформироваться в устойчивое свойство характера. Или, например, длительное пребывание (под давлением внешнего негативного фактора) в состоянии повышенной тревожности способно привести к формированию такой устойчивой черты характера, как «тревожность», и т. д.

Для целей «детекции лжи» квалифицированная диагностика актуального психического состояния обследуемого имеет большое значение, поскольку она позволяет специалисту определить, находится ли обследуемый в тот или иной момент проверки в рамках оптимального психофизиологического коридора или нет, и в зависимости от этого строить дальнейшую тактику опроса.

Теперь рассмотрим, какой представляется структура психики человека с точки зрения уров-невого подхода.

В этом случае в психике человека условно принято выделять три слоя (уровня) психической активности в зависимости от степени осознанности субъектом собственной активности и ее места в жизнедеятельности субъекта, а именно:

1) сознание;

2) неосознаваемые процессы (подсознание и надсознание);

3) бессознательное.

Уровень сознательной психической активности в повседневной жизни человека, несомненно, является ведущим и удобен, с исследовательской точки зрения, своей феноменологической пред-гтавленностью субъекту деятельности. Операционально «сознательным» можно назвать все, о чем один человек может сообщить партнеру по общению. Осознать что-либо — означает обладание потенциальной возможностью при помощи каких-либо средств передать информацию об этом «что-либо» другому человеку.

На практике врач-психиатр или психолог именно на основе этого критерия определяют для себя: находится ли пациент в нормальном сознании или имеет место патологическое изменение сознания (спутанность, дезориентация во времени и пространстве, наличие галлюцинаций и т. д.). С этой целью обычно задают такие вопросы, как: «Какой сейчас идет год (месяц, день недели)?», «Знаете ли Вы, где сейчас находитесь?», «Можете ли Вы описать помещение, в котором находитесь?» и т. п. Заметим, что другого надежного способа диагностики функционирования сознательной сферы не существует.

В сфере неосознаваемых процессов обычно выделяют две большие группы явлений.

К первой группе (подсознанию) относят неосознаваемые автоматизмы, неосознаваемые сопровождения сознательных действий, глубоко усвоенные социальные нормы, интуитивные про- щессы, не связанные с порождением новой информации, а также феномен неосознаваемой уста- точки.

Логично предположить, что подсознание возникло как способ защиты сознания от лишней черновой работы информационных перегрузок.

Неосознаваемые автоматизмы представляют собой действия, которые совершаются человеком без участия сознания (механически, без сознательного контроля). По меткому выражению Ю. Б. Гиппенрейтер, это те действия, которые совершаются при «свободной голове».

Генезис неосознаваемых автоматизмов имеет двоякую природу. Автоматизмы первого рода (первичные автоматизмы) никогда не осознавались. К ним относятся врожденные поведенческие акты (сосательные движения и т. п.) и те действия, которые формируются в раннем возрасте (ходьба, конвергенция глаз и т. п.). Как уже было отмечено, первичные автоматизмы никогда не осознаются, а при волевой попытке субъекта осознать их, первичные автоматизмы «разваливаются».

Вторичные автоматизмы (автоматизированные действия или навыки) однажды проходили через сознание субъекта, но затем «вывалились» за границы сознания. Навыки имеют для человека большое практическое значение, которое заключается, во-первых, в том, что поведенческие акты осуществляются с большой точностью и скоростью, а во-вторых, в том, что сознание освобождается для достижения целей более высокого порядка. Процесс формирования навыков является той основой, на которой вырастают все человеческие умения и знания. Поясним это на простом примере из мира спорта. Как правило, спортивные комментаторы упрекают российских футболистов в том, что они медленно «думают» и одновременно восхищаются быстротой действий зарубежных звезд. Однако с операциональной точки зрения подобные упреки в адрес наших доморощенных футболистов являются совершенно необоснованными, поскольку их медленные действия на поле являются следствием слабой автоматизации технических приемов (проще говоря — отсутствием элементарной техники) обработки мяча, движения и паса. В то время как мастер в момент приема мяча (акта, осуществляемого им на уровне подсознания) уже принимает решение о наиболее оптимальном продолжении комбинации, низко квалифицированный футболист направляет все свои усилия (все содержание сознания) на технически грамотное исполнение работы с мячом. У зарубежных профессионалов такие навыки путем тысячекратных повторений в раннем детстве постепенно автоматизируются и в дальнейшем не требуют участия сознания. В результате футболист, «разгрузив» собственное сознание от черновой работы, получает возможность выйти на уровень «художественного» исполнения. Именно таким путем, т. е. путем от освоения базовых действий (передаче контроля за их исполнением — подсознанию) к освоению действий высшего уровня человек становится профессионалом своего дела.

То же самое можно сказать и о ремесле полиграфолога. Начинающий специалист, только что завершивший курс обучения в полиграфной школе, приступая к самостоятельной работе, испытывает огромные затруднения. Вместо того чтобы думать о том, как в данном конкретном случае решить стратегическую задачу проверки, он вынужден сознательно контролировать все без исключения операциональные аспекты мероприятия (начиная от установления первичного контакта с обследуемым и установки датчиков и кончая настройкой прибора и предъявлением стимульного материала).

Напротив, у опытного специалиста все эти проходные операции, будучи автоматизированными за годы практики, «уходят» за порог сознания и предоставляют ему возможность, сосредоточившись на содержательных сторонах мероприятия, не работать, а, так сказать, «играть» на полиграфе.

Впрочем, говоря о том, что автоматизированные действия (навыки) свободны от контроля сознания, не следует полагать, что освобождение это носит характер абсолютного. Разумеется, контроль сознания и в этом случае имеет место. Он проявляется в те моменты, когда при выполнении автоматизированных действий по тем или иным причинам возникают ошибки (например при утомлении). То обстоятельство, что определенные элементы автоматизированного навыка могут стать осознанными, предоставляет человеку возможность его дальнейшего совершенствования.

В область подсознания включены также глубоко усвоенные социальные (моральные) нормы, которые выполняют регулирующую функцию (субъективно их влияние обычно выражается словами «голос совести», «веление долга» и т. д.). Именно неосознаваемый характер этих глубоко интериоризированных изначально социальных норм придает их влиянию на поведение человека ту императивность, которую они не имели раньше.

В этой связи академик П. В. Симонов заметил, что «подсознание всегда стоит на страже добытого и хорошо усвоенного, будь то автоматизированный навык или социальная норма. Консерватизм подсознания — одна из наиболее характерных черт. Благодаря подсознанию, индивидуально усвоенное (условнорефлекторное) приобретает императивность и жесткость, присущие безусловным рефлексам... Сходство подсознательного с врожденным получило отражение даже в житейском лексиконе, породив метафоры типа " классовый инстинкт", " голос крови" и тому подобные образные выражения»³⁶.

К сфере подсознания относятся и те интуитивные мыслительные процессы, которые не приводят к порождению принципиально нового результата (информации), а ведут к решению задачи на основе ранее накопленного опыта. Так, едва взглянув на пациента, опытный врач ставит верный диагноз. При этом он зачастую сам не в состоянии объяснить коллегам, на основе каких информативных признаков было принято такое решение.

Поскольку феномен неосознаваемых сопровождений сознательных действий был уже описан в главе 1, теперь необходимо изложить, что представляет собой феномен установки. При этом нам придется выйти за пределы понятия «неосознаваемая установка» как элемента подсознания и кратко рассмотреть этот феномен с более общих позиций, поскольку осознаваемая (целевая) установка имеет важное значение с точки зрения тактики полиграфных проверок.

Следует сразу заметить, что понятие «установки» занимает на сегодняшний день в психологии довольно важное место, т. к. этот феномен накладывает свой властный отпечаток практически на все сферы жизнедеятельности человека.

В то же время понятие «установки» является в головах слушателей полиграфных школ в значительной степени аморфным и даже носит, если так можно выразиться, некий «мистический» характер, хотя на деле представляет собой достаточно определенную психологическую категорию.

В самом общем виде под установкой в общей психологии понимают «готовность организма или субъекта к совершению определенного действия или к реагированию в определенном направлении»³¹.

В советской психологии проблема установки стала планомерно разрабатываться в грузинской психологической школе (Тбилисский государственный университет) под руководством известного советского психолога Дмитрия Николаевича Узнадзе (1886—1950).

Д. Н. Узнадзе и его коллеги изучали феномен неосознаваемой установки. Ставшие впоследствии классическими эксперименты Д. Н. Узнадзе были построены по следующей схеме³⁸. В установочных пробах (сериях) обследуемые получали в руки два разных по объему шара и должны были определить, в какую руку им вложили больший по объему шар. Допустим, что больший по объему шар вкладывался обследуемым в левую руку, а меньший — в правую. Обследуемые обычно правильно оценивали разницу в объемах шаров. Такие установочные пробы повторялись раз 10—15. В определенный момент следовала контрольная проба: обследуемым вкладывались в руки _1ва одинаковых по объему шара с инструкцией: «сравнить их по объему». Выяснилось, что в контрольной пробе обследуемые оценивали шары как разные по объему, т. е. ошибочно. Таким обра--? м. зафиксированная в предварительных пробах установка определяла (модулировала) про-. т:: восприятия. Обследуемые обычно оценивали шар, вложенный им в левую руку, как меньший

по объему, т.е. возникала иллюзия установки. Для того, чтобы доказать тот факт, что установка была действительно неосознаваемой, Д. Н. Узнадзе вводил обследуемых в гипнотическое состояние и проводил с ними предварительные установочные пробы. При этом перед выходом из гипнотического состояния обследуемым внушалось, что после пробуждения они ничего не будут помнить. После выхода из состояния гипноза следовала только одна контрольная проба. Оказалось, что и в этом случае обследуемые допускали ту же ошибку, т. е. оценивали шары как разные по объему. Таким образом, в экспериментах грузинских психологов было доказано, что феномен неосознаваемой установки действительно имеет место. В дальнейшем в грузинской психологической школе полученным результатам придали принципиальное значение, усмотрев в феномене неосознаваемой установки некую досознателъную форму психической активности. Так это или не так — ответить трудно, но важно то, что в этих экспериментах еще раз был подтвержден принцип многоуровневой организации человеческой психики.

В исследованиях Д. Н. Узнадзе фиксированная³⁹ установка совершенно не связана с социальными факторами, а обусловлена первичными физиологическими причинами. В англоязычной литературе такого рода феномены получили название «сет» (set), а установки, влияющие на содержательное (социальное) поведение человека, обозначаются термином «аттитюд» (attitude).

В современной психологии принято понимать под установкой предрасположенность субъекта (на основе прошлого опыта) определенным образом оценивать других людей, различные идеи, объекты, явления и на основе такой оценки действовать в том или ином направлении.

Ю. Б. Гиппенрейтер приводит яркий пример влияния установки на процесс восприятия и оценки другого человека:

«Пропал у одного человека топор. Подумал он на сына своего соседа и стал к нему приглядываться: ходит, как укравший топор, глядит, как укравший топор, говорит, как укравший топор. Словом, каждый жест, каждое движение выдают в нем вора.

Но вскоре тот человек стал вскапывать землю в долине и нашел свой топор. На другой же день посмотрел на сына соседа: ни жестом, ни движением не похож он на вора»⁴⁰.

В данном случае мы имеем дело с непосредственной социальной установкой, которая, будучи актуализированной текущим одномоментным фактором, управляет процессами социального восприятия и поведением человека.

Вообще же говоря, о непосредственной (первичной) установке, обычно имеют в виду то динамическое состояние субъекта, которое возникает под давлением той или иной потребности и исчезает после того, как эта потребность удовлетворена. А. Р. Лурия приводит из времен своей молодости весьма выразительный пример влияния актуализированной потребности (голод) на формирование непосредственной перцептивной, т. е. относящейся к процессу восприятия, установки. Находясь в командировке, голодный Лурия бродил по улицам незнакомого города и на одном из зданий неожиданно увидел вывеску «обеды». Обрадованный Лурия устремился к входу «столовой», однако был страшно разочарован, когда у самого входа прочитал надпись «обувь». Нет сомнений в том, что будь в тот момент будущий знаменитый психолог сыт, подобной ошибки восприятия (иллюзии восприятия) не было бы.

Под фиксированной (вторичной) установкой имеют в виду готовность человека к многократному повторению определенного способа действий в условиях, в которых это действие когда-то было закреплено (зафиксировано). В отличие от первичной установки фиксированная вторичная установка представляет собой «состояние хронического порядка», которое иногда сохраняется в течение всей жизни человека. Фиксированная установка как бы «дремлет» в глубинах психики до того момента, как вновь возникнут условия (стимульная ситуация), на которые она выработана. После возникновения такой стимульной ситуации на основе фиксированной установки производится то действие, в котором установка была ранее закреплена. При этом действие может быть и неадекватным возникшей ситуации.

А. Л. Свенцицкий приводит яркий пример (рассказ Б. Лавренева «Сорок первый») совершения неадекватных действий под влиянием актуализированной фиксированной установки:

«Боец красноармейского отряда девушка Малютка получила задание командира охранять пленного белогвардейского поручика Говоруху-Отрока с тем, чтобы передать его в свой штаб. Волею случая Марютка и поручик оказались одни на небольшом острове в Аральском море (другие сопровождающие утонули во время шторма). И вот к Марютке, имевшей на своем боевом счету 40 убитых белогвардейцев, как говорится, нежданно-негаданно пришла любовь. Нежная любовь к своему пленнику. Финал рассказа трагичен. Когда к острову стал приближаться бот с белогвардейцами, Марютка хватает винтовк

⇐ Предыдущая 123 Следующая ⇒

© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.