Лететь дальше

Почерневший деревянный забор сверкал прорехами. Старая бревенчатая изба, накренившаяся от времени, мокла под холодным апрельским дождём. В окнах горел жёлто-оранжевый свет.

Я отворил цепляющуюся о землю, плохо приделанную калитку, и вошёл на территорию. Эо предпочла остаться снаружи. Я подошёл к одному из окошек с мутными от застаревшей пыли стёклами, и заглянул в дом. Сначала я никого не заметил, но потом боковым зрением увидел, как в углу комнаты зашевелилось что-то чёрное. Это была стоявшая на коленях перед иконами, что висели в углу под потолком, пожилая женщина в монашеском наряде.

Она, опираясь на ветхий табурет, медленно приподнялась и повернулась прямо ко мне. Жестом руки она дала мне понять, что я могу войти в дом. Я почти таким же жестом молча подозвал Эо, а сам пошёл внутрь.

В доме было ничуть не теплее, чем на улице — это не очень радовало.

— Здравствуйте, — поздоровался я.

Бабуля стояла, опёршись о стол одной рукой, и пристально вглядывалась в нас с Эо. Лицо у старухи было почему-то озлобленным, даже зловещим. Женщина смотрела на нас минуты три, не проронив за всё это время ни слова. Я даже подумал, что она уснула, а глаза закрыть просто забыла. Возрастной склероз — это вам не шутки.

Я захотел нарушить тишину, и начал нарочно кашлять, но баба Нина тут же меня одёрнула:

— Помолчи…

Она смотрела на нас ещё минуты три. За это время мои уши успели настолько привыкнуть к тишине, что я начал слышать не только своё дыхание, но и вдохи-выдохи окружающих.

— Как тебя зовут, девушка? — наконец решив перестать сводить меня с ума, сказала бабка.

— Катерина, — ответила Эо.

— Мне нужно твоё настоящее имя.

Эо представилась своим настоящим именем.

— Знаю, зачем пришла. Я тебя помню. Раздевайся по пояс и садись на стул. А ты парень ступай-ка пока, бабушке помоги дровишек наколоть, раз уж без гостинца приехали. Топор или в сенях или у крыльца поищи, где-то там должен быть.

Я начал извиняться:

— Простите, пожалуйста. Я как-то не подумал, насчёт подарка. Может, деньги возьмёте? С этим проблем нет…

— Извиняться ни к чему, и денег я не беру… А вот дровишек наколи — от этого толку поболе будет. И пока не позову, в дом не заходи да в окна не гляди… Будешь слышать крики нечеловеческие, будто режут кого, так не тревожься… И помни — в дом ни ногой, ни глазом в окно! Запомнил?

— Запомнил, — сказал я, и решил подколоть старуху, — А подслушивать можно?

— Ну, всё. Ступай, ступай… — отмахнулась она, и я вышел за дверь.

В сенях было темно — хоть глаз выколи.

При помощи зажигалки я отыскал топор, от которого осталось только название из-за толстого слоя ржавчины на топорище. Выйдя на улицу, я увидел небольшую пристройку позади дома, и вошёл в неё. Она оказалась навесом для хранения дров.

В углу лежала небольшая куча распиленных берёзовых брёвен, которые следовало расколоть, примерно, на четыре-пять частей. В стороне от брёвен на земле лежали точильный брусок и свеча. Я зажёг свечу и принялся точить топорище. Я никогда в жизни не делал ничего подобного, поэтому счистив кое-как ржавчину и оставшись этим довольным, я перешёл к непосредственной колке дров.

Я взял одно брёвнышко, поставил его «на попа», и, что было сил, с размаху треснул по нему топором. Бревно «проглотило» половину топорища и наотрез отказалось отдавать топор обратно.

— Ну, я же сотню раз видел по телевизору, как это делается! — успокаивал я себя, с большим усердием пытаясь высвободить инструмент.

Будущие дрова порядком отсырели, и потому трудно поддавались колке. Потом я вспомнил, что если бревно плохо раскалывается, то нужно врубить топорище в бревно, а затем, подняв топор вместе с бревном, как можно выше, сбросить бревно на обух топора, одновременно, как бы, перевернув бревно. При этом необходимо, чтобы при ударе обух имел под собой твёрдую опору. Господи, целая наука!

Поступив по вышеописанному рецепту со всеми брёвнами, я добился не малого успеха — больше половины кучи брёвен были беспощадно расщеплены на поленья. Оставшиеся брёвна я решил оставить на «после перекура».

Не успел я закурить, как из дома вышла баба Нина.

— Эй, парень! Пойди-ка сюда. Скорей!

Я подбежал к старухе, и заметил, что она дышит тяжело и часто.

— Что случилось? — спросил я.

— Вот тебе ведёрко. Сбегай на колодец, принеси воды.

— С ней что-то не так? — снова спросил я.

— Беременна она.

— И что с того? Я знаю…

— А чего ж тогда не сказал-то, раз знал? — с укором в голосе спросила меня старуха.

— А по животу не видно, что ли? — рассердился я. — Вы же ясновидящая! Как же вы не увидели-то?

— Да стара я уже, парень! Способности мои ослабли… Не справиться мне с двоими-то сразу… Ну? Чего стоишь, лясы точишь? А ну бегом за водой! Всё от тебя сейчас зависит!

Я побежал к колодцу, как ненормальный, а старуха вернулась в дом.

Подбежав к колодцу, я, находясь в полупаническом состоянии, чуть не зашвырнул ведро в колодец, но вовремя пришёл в себя.

Я открыл дверцу колодца. Вместо ведра, которое, по идее, должно быть на цепи, я обнаружил незамысловатый карабин. Я сразу сообразил, что даденное мне ведро нужно прицепить к карабину, что и было сию минуту исполнено. Я быстро опустил ведро в колодец, и, услышав всплески, а затем и характерный звук воды, стремительно заполняющей пустó ты ведра, начал вытягивать ведро наверх.

Поднимая ведро, я понял, что мне явно не мерещится, что ведро уж как-то слишком увесисто. Было ощущение, что какая-то невиданная сила тянет ведро вниз, в то время, как я тянул его наверх. В тот момент мне казалось, что некто сидящий в колодце играет со мной в «перетягивание каната». Чем выше я поднимал ведро, тем тяжелее оно становилось.

Сделав пару оборотов колодезной ручкой, я понял, что груз прибавил в весе настолько, и что без помощи своих плечей мне не обойтись. Наконец, вес ведра стал настолько неподъёмным, что я отпустил ручку, и она начала вращаться с большой скоростью. В тот же миг на всю деревню раздался истошный крик Эо.

— Да что ж такое-то! — разнервничался я. — Неужели колка дров отняла у меня все силы, что я не могу поднять каких-то десять килограммов? Обхохочешься!

Я засветил зажигалкой, и заглянул в колодец. Там, внизу обеими руками кто-то действительно держался за ведро.

— Оба-на! Утопленник, что ли? — подумал я вслух, и мне стало не по себе.

Присмотревшись получше, я в страхе отшатнулся от колодца. Этот «кто-то» был моей точной копией! Причём выглядел он вполне себе жизнерадостным. Он держался за ведро, как за спасательный круг, и смотрел на меня, беззвучно улыбаясь во весь рот. Я почувствовал, как по моей спине пробежали мурашки, размером с горошину.

«Всё от тебя сейчас зависит!» — неожиданно для себя, вспомнил я бабкины слова.

Я собрал всю свою волю в кулак и принялся поднимать ведро. На этот раз оно имело нормальный вес, и я с лёгкостью его, наконец-таки, поднял.

Когда я отцепил ведро от карабина, то, несмотря на скудное освещение, заметил, что в нём что-то шевелится. И не трудно себе представить моё удивление, когда посветив зажигалкой, я обнаружил, что ведро оказалось полным полно чёрных пиявок.

Плюнув на всё, я кинулся назад к избе.

На крыльце стояла свесившая голову старуха, подпирая обеими руками дверные косяки.

— Что с ней? — бесцеремонно спросил я.

Баба Нина только тяжело вздохнула, не сказав ни слова. Я отпихнул старуху в сторону и пошёл в избу.

— Ой, да не ходи ты туда, Бога ради! — заныла мне вслед старуха. — Ну, не ходи!

Я, понятно, слушать её не стал.

Войдя в дом, я увидел Эо лежащей на полу. Из-под её подола юбки выглядывала куча белых тряпок, запачканных в крови. Вокруг неё были расставлены зажжённые свечи, а у изголовья лампада.

— Да не тронь ты её! Пусть отдыхает… — снова заныла бабка, войдя в избу.

— Что с ней? — спросил я бабку, не отрывая взгляда от Эо, не подававшей признаков жизни. — Она жива?

— Да типун тебе на язык! — встрепенулась старуха. — Ты что такое говоришь-то? Жива, конечно! Измаялась шибко, вот и всё…

Я вновь взглянул на окровавленные тряпки, и спросил у старухи, которая явно чего-то не договаривала:

— А ребёнок жив?

Бабка подошла ко мне, приложила обе ладони к моей груди и сказала:

— Ты молодец, сынок… Ты молодец…

Я в ярости схватил старуху за плечи и начал трясти её.

— Говори, что с ребёнком! Ну!

Бабка, как будто, наконец, проснулась, и завопила:

— Чу! Чу, парень! Чу! Как с горы камень упал, так и с тебя гнев спал. Аминь.

Бабка перекрестила меня три раза, и я почувствовал, как мои руки ослабели.

Мы с бабой Ниной повернули головы к Эо, так как неожиданно, расставленные вокруг неё свечи начали издавать жуткий треск.

Через несколько секунд треск прекратился, и баба Нина с улыбкой произнесла:

— Не печалься понапрасну. Жив твой ребёночек. Теперь у вас всё хорошо будет.

Моя нервная система всё-таки дала маху, и я, будучи больше не в силах сдерживать чувства, разревелся.

— А сразу нельзя было сказать, что ребёнок жив? Обязательно надо было мне нервы трепать?

— Сразу нельзя было, сынок… — сказала бабуля, гладя меня по голове. — А теперь я точно знаю — жив ребёночек, жив… Эх… Ну, и досталось же им обоим, ой-ой… Ну ничего, ничего. Скоро они оба поправятся, и всё у вас будет хорошо…

В русской печи потрескивали дрова. Баба Нина, стоя на коленях перед иконами и зажжённой лампадой, шептала себе под нос священные слова. Я безотрывно смотрел на пламя, и не думал ни о чём. Я услышал позади себя еле слышные вздохи, но не обратил на них особого внимания.

— Андрей, — позвала меня Эо.

Я немедленно подошёл к ней. Бабуля не отрывалась от молитвослова.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Как бабочка, которая только что покинула свою куколку. Просто нужно немного времени, чтобы крылья расправились, и можно лететь дальше.

— С днём рождения, бабочка!..

Мы улыбнулись, и соприкоснулись лбами и кончиками носа.

Через несколько минут баба Нина закончила свою ночную молитву, и подошла к столу, на котором стоял старый алюминиевый тазик с водой, и лежала наша книга.

— Можно посмотреть? — спросила она.

— Попробуйте, — сказал я, предвкушая посмеяться над глупой бабкой.

В это время Эо скзала:

— Так спать хочется. Я посплю ещё немного?

— Конечно, отдыхай! — сказал я. — Тебе не холодно? Пол-то холодный…

— Нет, нет. Мне хорошо.

— Ну, давай, спи.

Эо закрыла глаза и начала засыпать. Баба Нина, правда, не без усилий, но открыла-таки «Книгу», и у меня отвисла челюсть. С умным лицом бабка принялась читать про себя.

Я не мог за этим спокойно наблюдать, и спросил её:

— Вы… э… моя родственница?

Баба Нина искоса посмотрела на меня.

— Почему ты так подумал?

— Потому что только я или мои родственники могут открыть эту книгу.

Она улыбнулась и сказала:

— Великая сила в тебе, сынок, но и я не слаба. Святые молитвы большой силой обладают, но помогают они не всякому; только тому, кто верит всем сердцем и всей душой.

— В кого верит? — спросил я её, ни на секунду не сомневаясь, что получу вразумительный ответ на столь важный для меня вопрос.

Бабуля хмыкнула:

— Да в кого угодно, лишь бы Вера эта проповедовала мир, добро и милосердие. Я, вот, в Господа нашего Иисуса Христа верую. А ты?

Я задумался ненадолго.

Не желая обманывать ни себя, ни бабу Нину, я ответил:

— Я не знаю… Пока не знаю…

— А зря… Подумай, к чему у тебя душа близко лежит, ту Веру и прими. А принявши, не предавай Её и не изменяй Ей.

— Ясно… Спасибо вам…

— За что? — искренне удивилась баба Нина.

— За всё, — начал я с общего. — За Эо. За ребёнка. За мудрые слова.

— Жену твою и чадо не я спасла, а ты. А мудрости в моих словах не больше, чем в твоих, — отмахнулась старуха.

— Я спас? Как это «я»?

— Ты, ты, сынок… — настаивала на своём старуха, и после короткой паузы продолжила, — Ты на колодец ходил? Ходил. Нечистую силу видел? Видел… А ведёрко-то всё ж вытащил.

— А причём здесь…

— Да колодец-то — суть ейная душа была, — загадочно сказала бабка и кивнула в сторону «спящей красавицы». — И душу-то ей не я, а ты вычистил… Я только Господа просила, чтобы пособил Он тебе, чтобы отваги ниспослал.

— Бред, — вылетело у меня на выдохе.

— Не веришь мне? Так сходи опять на колодец, и увидишь, что колодца-то и нет вовсе…

— Т… То есть как это «нет»?

— А так и «нет», — развела старуха руками.

Я посмотрел на бабку расширенными глазами, и заявил:

— Вы что, издеваетесь надо мной? Что значит «сходи»? Вы хоть представляете себе, какой только херни я там не насмотрелся? Я теперь по ночам спать не смогу нормально! Да я теперь этот грёбаный колодец вообще за километр обходить буду!

— Ой, не ругайся! А к колодцу сходи. Ведёрко-то там, поди, оставил? Принести бы надо. Одно оно у меня. А то поутру пройдёт кто мимо, и умыкнут. Люд-то у нас какой: добро ничейное — значит, и взять можно.

Я вздохнул, но, видно, делать нечего, надо идти. Накинув куртку, я вышел из дому.

На улице было слегка морозно. Вместо дождя шёл частый, но мелкий снег. Где-то вдалеке, на другом конце деревни стоял один единственный фонарный столб. Он усердно пытался осветить путь всем жителям Григорово, но его свет мог быть полезен лишь тем, кто жил не так далеко от него, как баба Нина.

Не сразу вспомнив, где находится колодец, я направился к этому месту. Было немного жутковато, но падающий снег, чудесным образом рассевающий фонарный свет по всей улице, действовал на меня успокаивающе. Всё вокруг перестало быть мрачным, потому что снег, который успел плотно покрыть всю доступную ему поверхность, сделал всё тёмно-синим.

На силу я, наконец, нашёл ведро. Оно одиноко стояло на небольшом протоптанном пятачке припорошенной снегом земли. Колодца поблизости действительно нигде не было. Я подошёл к ведру, и опрокинул его ногой, опасаясь пиявок. Но вместо мерзких водоплавающих кровопийц, в ведре была наполовину замёрзшая вода. Я вытряхнул из ведра оставшийся в нём лёд, и пошёл обратно, чтобы вернуть хозяйке её добро.

Ночь, день — спать лень.

Есть дым — чёрт с ним.

Сна нет — есть сон лет.

Кино — кончилось давно.

Мой дом, я в нём

Сижу — пень пнём.

Есть свет, сна нет.

Есть ночь — уже уходит прочь.

Стоит таз, горит газ.

Щелчок — и газ погас.

Пора спать… В кровать!

Вставать, завтра вставать

КИНО

«На кухне» (полный текст)

17. УЧИТЕЛЬ «XEROX*»

Вот уже полторы недели мы жили у бабы Нины, между делом помогая ей по хозяйству. За это время я успел залатать прохудившуюся крышу, прочистить печной дымоход и натаскать из леса уйму дров. Меня тешила мысль о том, что здесь нас если и будут искать, то в самую последнюю очередь, а в нашем положении о лучшем мечтать не приходится.

Однажды, ранним утром баба Нина собралась уезжать на неделю в монастырь, оставив на нас с Эо свой дом.

— Девица уж поправилась, — сказала она. — Моя помощь ей без надобности. Осталась самая малость — помолиться за неё… Вот поеду сейчас в монастырь, там и помолюсь…

— Хорошо. Тогда оставьте нам хотя бы ключ, чтобы мы могли закрыть дверь, когда будем уезжать, — сказал я.

Бабуля лишь развела руками, и, улыбнувшись, сказала:

— А у меня и замка-то нет.

— А воров не боитесь? — спросил я.

— Нет, не боюсь. Брать у меня нечего. А уходить будете, так палкой дверь с улицы приприте, да и всё.

— То есть, как это «брать нечего»? Да у вас одних только икон на миллион! — поразился я бабкиной беспечности.

Старуха рассмеялась:

— А я милость Божью не на рубли вымеряю, потому они ко мне и возвращаются! У меня их уже два раза воровали, а они вернулись… Мне только иконы-то и нужны. Есть они у меня — я и рада, а лишнего мне не нужно… Счастлив не тот, у кого много, а тот, кому хватает. А кто не унывает, тому и Бог в помощь.

Ай да баба Нина! Вроде и не сказала ничего, а сколько мудрости, расставляющей, казалось бы, уже давно устоявшиеся, привычные вещи по своим местам!

— Ой, ну ладно, пойду я, — спохватилась старуха. — Заболталась я тут с вами. На автобус опоздаю. Ну, ладно. Прощайте. Лихом не поминайте.

— Да о чём вы говорите? Каким «лихом»? Вы же нам так помогли! Спасибо вам огромное! — сказал я, и заключил её ладонь в обе свои.

Бабуля не смогла сдержать слёз.

— Ох, привыкла я к вам, ребятки. Я ко всем быстро привыкаю, а вас за детей своих принимаю. Вы уж не забывайте меня, навещайте старушку, не ленитесь. Ой, ну, всё, пойду, пойду…

— До свидания, баба Нин! — сказал я.

— До свидания! — подхватила меня Эо.

— Прощайте! — сказала баба Нина, обняла нас обоих, расцеловала, а потом, взяв с собой корзину с гостинцами, ушла без оглядки, плотно прикрыв за собой дверь.

Я недолго посмотрел на закрытую дверь, а затем перевёл взгляд на Эо. Она вытирала руками свои слёзы.

Я подошёл к ней сзади и обнял.

— Ты чего? — спросил я. — Сентиментальная, ты моя.

— Да она как сказала, что за детей нас принимает, так я сразу вспомнила, что своих родителей и не помню. Меня в «Ксетра Савитар» монахи с двух лет воспитывали. Ну, и нахлынуло на меня… Прямо сама не знаю, что такое…

Я сел на стул возле окна. На улице светило такое сумасшедшее солнце, что казалось, будто за окном было не меньше тридцати градусов тепла. Но обесцвеченная прошлогодняя трава и безлиственные деревья беспощадно напоминали о том, что за окном ещё только апрель.

— Нам ведь тоже пора уходить, — сказал я, не отрывая взгляда от весеннего пейзажа за окном.

— Да. Пора, — вздохнула Эо. — Андрюш, мне нужно тебе кое в чём признаться.

Я посмотрел на неё, и стал молча дожидаться продолжения.

— Помнишь Маледэр? — спросила она.

— Да, а что?

Эо сделала виноватый взгляд.

— Его… В общем, его на самом деле нет.

— То есть, как «нет»? Я ж его собственными глазами…

— Это был гипноз, — перебила меня Эо. — Варун сделал это по моей просьбе.

— Зачем?

— Ну, чтобы… ввести тебя в заблуж… Эх, да кому я вру?.. Чтобы просто-напросто запудрить тебе мозги таким образом, чтобы ты сам по доброй воле согласился перевести для нас «Книгу»… Прости…

— Не, не получается! — засмеялся я. — Когда Ахилла дала мне одну из Семи Печатей в руки… — тут мой смех резко пропал. — Чёрт!.. Это тоже…

— Гипноз, — договорила за меня Эо.

Я опустил голову, и после паузы с обидой спросил:

— Чем ещё ты меня «обрадуешь»?

— Когда ты рассказал мне про чудовище, от которого Варуна спасла Инга, я сразу поняла, что Варуна, скорее всего, к тому моменту уже не было в живых.

— Как? Но я же говорил с ним, я его…

— Гипноз…

Я начал выходить из себя:

— Гипноз, гипноз… А сейчас? Сейчас тоже гипноз?

— Андрюш, ну прости меня… Прости, что не сказала раньше… — Мы помолчали немного, а потом она добавила, — Нет. Сейчас не гипноз.

Я подошёл к иконам, и произнёс молитву:

— Господи, если ты есть, помоги, дай нам сил!

Я перекрестился, и пошёл одеваться.

— «Нам», — с улыбкой процитировала меня довольная тем, что я её простил, Эо.

Мы оделись и вышли из дома. По напутствию бабы Нины, я припёр уличную дверь стоявшей у крыльца дубиной, видимо, предназначенной именно для этих целей.

— Ну, что, — обратился я к Эо. — пойдём искать своё пристанище?

— Пойдём… Как насчёт Индии?

— Эо, ты до сих пор продолжаешь читать мои мысли! Неужели баба Нина так тебя и не «очистила»?

Эо только рассмеялась в ответ:

— Просто я тебя люблю, а это уже не мало…

Мы стояли перед развалинами бывшей фермы в Юркино. Перед нами были четыре тамбура.

«“Юркино. Ферма. Третий вход слева. Направо. Портфель под доской”, — размышлял я. — Или, всё-таки, “Юркино. Ферма. Третий вход слева направо. Портфель под доской”? Ладно, сейчас выясним. Надеюсь только, что из этих двух вариантов действительным окажется первый, в противном случае нам придётся перелопатить всю ферму в поисках доски, под которой находится некий портфель»

«…Третий вход слева…»

Я удачно проскакал по высохшим навозным кочкам, и вошёл в третий тамбур. Следом вошла Эо. Ей повезло меньше — она таки не обошла вниманием жидкую коровью «мину», и вляпалась в неё.

«…Направо…»

Войдя в «останки» коровника, я обратил внимание на то, что одна половина крыши была обрушена, а вторая всем своим ужасным видом грозилась последовать примеру первой. Тут и там беспорядочно лежали прогнившие доски, куски шифера и кирпичей.

Я повернул направо, и обнаружил между третьим и четвёртым тамбурами проход в помещение. Заглянув внутрь, я отметил, что окно в помещении было заколочено досками, а густые сети паутины заполоняли все углы сверху до низу.

«…Портфель под доской»

Как ни странно, при всей разрухе давно пустующей фермы, на полу в этом помещении лежала только одна широкая доска. Я поднял её и… не обнаружил там ничего. Ничего, кроме отсутствия пола; под доской был только рыхлый чернозём.

— Ничего, — сказал я, упав на колени.

Эо подошла ближе.

— Да, действительно «странно», — сказала она и присела на корточки. — Неужели нас опередили?

Я встал с колен и закурил.

— Пойдём, — обратился я к Эо. — Нам сейчас не до этого. Нам нужно покинуть страну.

— Подожди, — вдруг сказала она.

Лёгкими движениями Эо начала разгребать землю. Я без особого интереса недолго понаблюдал за этим, а потом вышел на улицу.

Через полминуты ко мне вышла Эо. Она держала руки за спиной, но я не обратил на это внимания.

— Ну, как? Ничего? — спросил я, больше из вежливости.

— Ничего, кроме этого, — улыбаясь, ответила она.

Эо показала мне свои руки, а в них… она держала старый коричневый портфель из натуральной кожи.

— Ого! — обрадовался я. — Что в нём?

— Не знаю.

Я открыл портфель, в нём был целлофановый свёрток. Я вынул его, и проверил портфель на предмет присутствия в нём ещё чего-нибудь. Пусто.

Откинув портфель в сторону, я принялся изучать содержимое свёртка. Свёрток представлял собой обычный целлофановый пакет с ручками, приобрести который можно в любом продуктовом магазине. В пакете был маленький прозрачный пакет, в котором находилась стопка листов формата A5*.

Я вынул листы. На первом из них Сашиным почерком было написано:

Доброго времени суток, друг!

Я искренне надеюсь, что это письмо сейчас читает мой друг, а не враг.

Я не стану объяснять содержимое листов, которые ты сейчас держишь в руках. Хочу лишь попросить тебя об одном: если для тебя эти документы не представляют интереса, то прошу тебя — сейчас же сожги их!

Письмо было без подписи, но в ней и не было необходимости — однозначно, это было написано моим братом. Меня поразила его невероятная предусмотрительность, граничащая с провидением.

Я бегло просмотрел листы. Выяснилось, что это было ксерокопией текста «Шестой Печати».

— Ну, что ж. Сжечь, так сжечь, — сказал я.

— Что сжечь? — спросила Эо.

В ответ я дал ей Сашино письмо, а сам тем временем начал сминать каждый лист из стопки в комки.

— Ты уверен? — спросила меня Эо после прочтения письма.

— Да. Не вижу смысла хранить эту копию; во-первых, у меня есть оригинал, а во-вторых, как сказал Таотэн, дело не в тексте, а в самой «Книге»…

— И ты в это веришь?

— Я это знаю, — сказал я, и поджёг кучу бумажных комьев.

Когда от листов копии остался один только пепел, мы направились в Талдом, чтобы там сесть в такси и уехать в Москву.

Любой обманчив звук, —

Страшнее тишина, —

Когда в самый разгар веселья падает из рук

Бокал вина

СПЛИН

«Романс»