Межвозрастные корреляции оценок «Я-контроля»,полученных методом Q-сортировки вдвух когортах

[по Н. Броди; 213].

Конечно, при меньших возрастных интервалах корреляции выше, чем при больших, однако, если с интервалом в 33 года (последний столбец) коэффициенты не только не приближаются к нулю, но имеют значения 0, 30-0, 48, это говорит хотя и об умеренной, но все-таки стабильности данной черты.

Наконец, последний пример. В Нью-Йоркском лонгитюдном ис­следовании выделен так называемый синдром трудного темперамен­та, включающий пять характеристик поведения детей раннего воз­раста (подробнее о нем — в гл. X). Оказалось, что этот синдром не только устойчив в первые годы жизни, но и имеет некоторую проек­цию в особенностях поведения и адаптации взрослого человека. В те­чение первых четырех лет жизни между возрастами 1 и 2, 2 и 3, 3 и 4 года в двух исследованиях получены соответственно такие корре­ляции: 0, 42; 0, 37; 0, 29 — в одной работе, и 0, 54; 0, 61; 0, 54 — в другой. Оценки трудного темперамента в 1, 2, 3 и 4 года коррелируют с особенностями темперамента взрослого человека: 0, 17; 0, 09; 0, 31; 0, 37 соответственно, и с оценками адаптивности (профессиональной, семейной и т.д.) в возрасте ранней взрослости (17-24 г.): 0, 08; -0, 09; -0, 21; -0, 32 [362]. Как видим, начиная с 3-4-летнего возраста

величины коэффициентов в обоих случаях начинают расти; отрица­тельные значения говорят о том, что, чем выше оценки трудного темперамента (т.е. чем он труднее) в детстве, тем ниже адаптивность взрослого. Несмотря на то что все коэффициенты невелики, учитывая длительность интервала между двумя измерениями (15-20 лет), ран­ний возраст первого измерения и более низкую надежность измери­тельных процедур (по сравнению, например, со стандартизованными тестами), можно полагать, что они свидетельствуют, как и в других случаях, об относительной устойчивости этих характеристик в ходе индивидуального развития.

Вместе с тем очевидно, что индивидуальность существует внутри некоторой общности, причем последняя имеет, условно говоря, раз­ные уровни, разные «объемы»: все мы — дети цивилизации конца XX в.; кроме того, каждый человек — представитель той или иной куль­туры, этноса, профессиональной, возрастной группы, семьи, и одно­временно он — носитель своего собственного, уникального сочетания всех этих факторов и личного, тоже уникального, опыта (см., напр., 131). В главах I—VI мы увидим, что человек является обладателем и уникаль­ного, неповторимого набора генов, сосуществующего в нем с инва­риантной, общей для всех представителей вида Homo sapiens, частью генома. «Человек в чем-то похож на всех людей, в чем-то на некото­рых людей, а в чем-то не похож ни на кого другого» [59; с. 23].

Итак, есть доказательства того, что: а) индивидуальные разли­чия — не «ошибка», а неизбежная реальность, способ существования общих психологических закономерностей; б) многие индивидуаль­ные особенности оказываются достаточно устойчивыми в онтогене­зе, в том числе на длительных временных отрезках; устойчивость в данном случае означает не неизменность самого признака, а сохран­ность рангового места испытуемого в данной группе; в) межиндиви­дуальная вариативность оказывается разной у разных признаков и в разных возрастах; последнее обстоятельство может быть использова­но, вероятно, для выделения возрастных периодов, в которых проис­ходят перестройки исследуемой функции.

Иначе говоря, исследование индивидуальных различий представ­ляет собой особую и актуальную научную проблему. Как писал Б.М. Теплов, «...ни в одном разделе психологии нельзя принципиаль­но отвлекаться от вопроса об индивидуальных различиях; такое от­влечение возможно лишь как временное самоограничение, естествен­ное во всяком научном исследовании» [147. Т. II; с. 170].

2. ИССЛЕДОВАНИЕ ИНДИВИДУАЛЬНЫХ РАЗЛИЧИЙ В ПСИХИКЕ ЛЮДЕЙ

Подходы к изучению индивидуальных различий в психике людей очень многообразны и зависят от многих условий: от принимаемого исследователем определения самого понятия «индивидуальность»

(например, обозначая им просто отдельного человека, или его интег­ральную характеристику, или высший уровень развития личности); от ракурса, под которым должна изучаться индивидуальность (напри­мер, ее принципиальная структура: соотношение биологического и социального, темперамента и когнитивных процессов, динамических и содержательных характеристик и т.д.), наконец, от конкретных за­дач исследования (например, такой задачей может быть изучение ин­дивидуальных особенностей в конкретных видах деятельности — учеб­ной, профессиональной и др.),

Однако есть базовые проблемы, от которых зависит решение ос­тальных. К ним прежде всего относятся: выделение и описание черты, подлежащей исследованию, и создание валидных и надежных мето­дик ее диагностики; оценка ее межиндивидуальной вариативности и интраиндивидуальной (онтогенетической) стабильности; выяснение взаимовлияния черт и, наконец, их происхождения. Все перечислен­ные проблемы, за исключением последней, составляют предмет диф­ференциальной психологии и психологической диагностики; анализ же этиологии индивидуальных особенностей неизбежно приводит нас к психогенетике. Основания к тому — следующие.

И в отечественной, и в зарубежной психологии накоплены мно­гочисленные доказательства важности психологических и социаль­но-психологических факторов для формирования индивидуальнос­ти — от особенностей взаимодействия матери с новорожденным ребенком до положения человека в группе и обществе в целом. Одна­ко наблюдаемые различия в поведении (в реакциях людей на одни и те же воздействия, различия в поведении детей раннего возраста и т.д.) далеко не всегда поддаются объяснению прошлым опытом человека.

Отсюда, а также из общебиологических, эволюционных представ­лений смежных дисциплин (не забудем, что человек — не только об­щественное существо, но и представитель вида Homo sapiens) встает задача поиска иных, а именно биологических, «природных», основ межиндивидуальной вариативности психологических черт: особенно­стей когнитивных процессов, личностных характеристик, моторики и т.д. Конкретно это выражается в поисках нейро- и психофизиологи­ческих коррелятов индивидуально-психологических особенностей, связей последних с соматическими, эндокринными и другими систе­мами человеческого организма. С позиций же общей методологии в любом из этих конкретно-научных подходов выделяются три исследо­вательских парадигмы, в рамках которых и ведется анализ: «биологи­ческое и социальное», «врожденное и приобретенное», «наследствен­ное и средовое».

Наибольшей популярностью, особенно 15-20 лет назад, пользо­валась первая из этих формул; ей было посвящено огромное количе­ство работ, в большинстве своем методологических.

По подсчетам К.Е. Тарасова и Е.К. Черненко [145] за 1970-1977 гг. толь­ко в двух журналах — «Вопросы философии» и «Философские науки» — было опубликовано более 250 статей и выступлений на тему «био-социо». На двух конференциях, прошедших в те годы и посвященных той же теме, выступило свыше 170 ученых. Интенсивно обсуждалась она и в литературе, относящейся к отдельным областям знаний и практики: медицине, спорту, психологии, пе­дагогике. Анализ столь обширной литературы обнаруживает весь спектр воз­можных точек зрения: от признания весьма существенных влияний биологи­ческих (в частности, физиологических) факторов до утверждения решающей роли общественных, социальных условий для формирования психики челове­ка. Убедиться в этом несложно: достаточно взять, например, том «Соотноше­ние биологического и социального в человеке» (1975 г.), где собраны статьи 74 авторов, среди которых П.К. Анохин, Л.О. Бадалян, А.В. Брушлинский, И.С. Кон, А.Р. Лурия, В.Н. Мясищев, Я.А. Пономарев и др., т.е. свою точку зрения пред­ставили ведущие психологи, физиологи, медики, философы.

Продуктивна ли в принципе такая постановка вопроса: «биоло­гическое и социальное в человеке»? Есть основания полагать, что ее эвристичность минимальна, и заключаются эти основания в следующем.

Во-первых, понятие «биологическое» излишне широко: оно вклю­чает в себя спектр признаков, относящихся к разным системам орга­низма, разным уровням его организации, к состоянию здоровья, ха­рактеристикам телесной конституции, мозговых структур, и многое другое, имеющее очень разное отношение к человеческой психике.

К.Е. Тарасов и Е.К. Черненко [145], произведя несложные подсчеты в рамках формальной логики (взяв все мыслимые варианты соотношения «био­логического» и «социального») и применив их к некоторым проблемам ме­дицины (теория общей патологии и этиологии отдельных болезней челове­ка, не касаясь разделов нормальной физиологии, анатомии и т.д.), получили впечатляющий результат: на вопрос о соотношении биологического и со­циального в этих областях науки можно получить 23800 вариантов ответа (I). Конечно, такое количество возможных ответов на один вопрос говорит лишь о том, что он поставлен неверно, что «такой подход оказывается не только бесперспективным, непродуктивным, бесконечным, но и ложным в своей осно­ве» [145; с. 74].

Во-вторых, одновременно с излишне широким содержанием по­нятия «биологическое», оказывается суженным (если его понимать буквально) второй член этой пары понятий — «социальное». В подав­ляющем большинстве работ и обсуждается роль собственно социальных (точнее, социально-психологических) факторов: общения, труда, коллектива и т.д. Вместе с тем теперь уже многократно показано не­маловажное значение для психики человека и физических характери­стик среды: пространства, которым он располагает; ландшафта, ко­торый его окружает; городской архитектуры и интерьера собственно­го жилья и школьных помещений и т.п.

Скажем, не вызывает сомнений наличие связи между организацией про­странства и поведением людей, в том числе такими его явно социальными аспектами, как общение, дружеские связи и т.д. [напр., 38]. Родился даже специальный термин «архитектурный детерминизм», пределы которого ин­тенсивно обсуждаются. Конечно, физические характеристики среды могут действовать на психику и поведение лишь опосредованно, через многие дру­гие внешние и, главным образом, внутренние факторы: установки, предпочте­ния, эмоциональность и общительность и т.п., но важно иметь в виду, что они небезразличны для психики и поведения человека. Как пишет Дж. Голд, воз­действие, оказываемое тем или другим дизайном пространства, необходимо рассматривать в ряду всех других воздействий, которые совместно и форми­руют поведение. Если же мы поступим иначе, то окажемся в плену у другой крайности, в плену «социального детерминизма» [38; с. 266].

Таким образом, в формуле «биологическое—социальное» объем, содержание первого понятия оказывается излишне широким и нео­пределенным, объем же второго — суженным, включающим лишь часть возможных небиологических влияний на человеческую индиви­дуальность. Вот почему в рамках этой парадигмы конструктивное ре­шение вопроса о происхождении индивидуально-психологических особенностей едва ли возможно.

Второй подход к рассматриваемой проблеме предполагает выде­ление врожденных и приобретенных индивидуальных особенностей (или оценку удельного веса каждой из этих детерминант) и лишь на первый взгляд представляется более точным; в действительности же он тоже имеет очень невысокую разрешающую способность. Два его главных дефекта таковы: во-первых, «врожденное» и «приобретен­ное» — не независимые понятия, «врожденное» может быть и приоб­ретенным во внутриутробном периоде. Если речь идет не о видимом тератогенном (т.е. повреждающем, приводящем к патологии) эффек­те, то выделить эту составляющую практически невозможно, несмот­ря на самые разнообразные свидетельства значимости многих физио­логических и психологических факторов для течения беременности, формирования плода и т.д. Во-вторых, если «врожденное» понимать строго как «имеющееся при рождении» [103], то ясно, что в неона-тальном периоде многие психологические функции либо еще просто отсутствуют, либо имеют совсем иную, по сравнению с будущей, зрелой, форму, потому и получаемые сведения могут относиться лишь к очень краткому периоду постнатального развития. Вследствие этого и данная формула не позволяет надежно решить вопрос о факторах, формирующих межиндивидуальную вариативность психологических и психофизиологических черт здорового человека.

Только третья из перечисленных формул — «наследственное и средовое» — содержит независимые понятия, имеющие в современ­ной науке вполне определенное содержание и четкие методы иссле­дования, понятие же «среда» включает в себя все виды внешних, не­генетических, воздействий, в том числе эмбриональную среду. Имен-

но взаимодействие этих факторов создает широкий диапазон челове­ческих индивидуальностей, хотя вклад каждого из них в формирова­ние разных психологических функций, черт, явлений различен. Ко­нечно, содержание человеческой психики в наших генах не кодирует­ся. Оно передается по законам культурной преемственности, которые Н.П. Дубинин назвал «социальной наследственностью». Эта програм­ма имеет решающее значение для прогресса человечества в целом,

Вдумаемся в такие цифры; вид Homo sapiens появился около 40 тыс. лет назад, за это время сменилось около 1600 поколений. Но, поскольку в услови­ях человеческого общества в целом естественный отбор потерял значение фактора, направляющего эволюцию, генофонд человека «практически не из­менился, он сохраняется до сих пор и будет сохраняться в дальнейшем» [50; с. 128]. В то же время произошли и происходят грандиозные по масштабам и глубине процессы развития цивилизации, культуры, техники, науки, искусст­ва и т.д., т.е. всего того, что и определяет содержание психики человека, формирование его собственно личностных свойств и передается из поколе­ния в поколение в порядке социального наследования. «Однако социальная среда, в решающей степени формируя общественное сознание, не отменяет и не может отменить межличностной генетической изменчивости и генети­ческой уникальности индивидуума. Социум не может играть роли абсолют­ного деспота человеческой личности, поскольку его императивы, под дей­ствием которых человек находится независимо от собственного желания, стал­киваются с императивами генов, которые человек также не выбирает по своему желанию», — писал сравнительно недавно один из наших ведущих генетиков Д.К. Беляев [12; с. 158].

Такой подход — с позиций современной генетики — соответству­ет и психологическим представлениям об индивидуальности как уни­кальности психологического облика каждого человека, ибо генотип каждого из нас абсолютно уникален. Как пишет Н.П. Дубинин, на Земле не было, нет и никогда не будет двух людей с полностью иден­тичным набором генов (кроме монозиготных близнецов; см. гл. VII). Уже упоминавшийся известный американский психогенетик Р. Пло-мин сформулировал эту мысль иначе: каждый из нас есть уникальный генетический эксперимент, который никогда больше не повторится.

Очень упрощенные подсчеты, игнорирующие многие генетические зако­номерности и основанные на том, что при слиянии двух половых клеток со­держащиеся в каждой из них 23 хромосомы — носительницы генов — пере­комбинируются независимо друг от друга, дают следующие результаты: ве­роятность получения одинакового набора генов сиблингами (родными братьями и сестрами) равна (1: 2²³)², т.е. менее одного шанса на более чем 64 триллиона возможностей.

Процессы разделения, перекомбинирования и нового объединения ро­дительских хромосом повторяются из поколения в поколение. По красивому выражению Р. Левонтина, «хореография этого танца хромосом имеет важные последствия для генетического разнообразия» [94; с. 63], поскольку их ре­комбинация приводит к рекомбинации генов, т.е. всякий раз к появлению нового их сочетания, неповторимого генотипа в каждом новом существе.

Одна родительская пара имеет потенциальную возможность произвести на свет 20²⁴ генетически различающихся между собой детей, а это больше, чем все количество людей, когда-либо живших на Земле.

Даже на уровне биохимической индивидуальности человека, на котором и генетическая, и средовая детерминанты несравненно проще, чем на уровне психики, поведения, вероятность совпадения нескольких ее признаков у лю­дей-неродственников практически равна нулю (см. табл. 3).

Таблица 3

Вероятность идентичности по различным биохимическим признакам двух случайно выбранных европейцев [94]

Следовательно, уже биохимические особенности — один из бли­жайших продуктов генной активности — у каждого человека уникальны.

Вторая детерминанта межиндивидуальной вариативности, среда, на первый взгляд не столь очевидно индивидуализирована. Каждый из нас включен в те или иные общности — культурные, профессиональ­ные, учебные, семейные, в которых существуют, казалось бы, еди­нообразные для всех членов данной группы параметры среды. Однако включение в анализ роли среды не только формально-статистических данных, но и сведений, которыми располагают психологи, позволяет утверждать, что, находясь в формально одной и той же среде (напри­мер, в одном классе), человек выбирает в качестве значимых для себя разные элементы ее. Более того, как мы увидим и главах VI и VII, сам выбор этой — индивидуальной — среды в значительной мере направ­ляется генетически заданной индивидуальностью. И именно модели психогенетического исследования позволяют надежно развести раз­ные типы средовых влияний и оценить их удельный вес в формирова­нии вариативности различных психологических признаков, их дина­мику в разных возрастах и т.д.

Таким образом, парадигма «наследственное и средовое», и, по-видимому, только она, удовлетворяет всем условиям, необходимым

для экспериментального исследования факторов, формирующих меж­индивидуальную вариативность: она содержит два независимых и вы­соко индивидуализированных фактора.

3. МИРОВОЗЗРЕНИЕ И ПРОБЛЕМА НАСЛЕДСТВЕННОСТИ

Признание (или отрицание), даже априорное, самой возможнос­ти наследственных влияний на изменчивость психологических при­знаков в значительной мере определяет конкретно-научную методо­логию. Например, представители классического бихевиоризма счита­ли, что наследственность детерминирует только очень малое число реакций, а именно — некоторые инстинкты, физиологические и эле­ментарные эмоциональные реакции; внешнее же поведение человека они рассматривали как приобретенное, воспитанное в соответствии со схемой «стимул-реакция».

Известные изменения в теоретической концепции, которые пре­терпел бихевиоризм в последние десятилетия, не коснулись этого глав­ного для проблемы индивидуальности вопроса: его сторонники до сих пор утверждают, что любые качества могут быть сформированы при помощи той же простой или более сложной (включающей посред­ствующие звенья) схемы «стимул-реакция».

Однако, как показывают некоторые работы, отношение человека к проблеме «наследственность и среда» связано и с его общим миро­воззрением.

Примером может служить работа, проведенная в Лондонском универси­тете [267]. Авторы опросили 303 человек (198 женщин и 110 мужчин) в возра­сти 16-70 лет. Среди них были люди с разным образованием, разных про­фессий, социально-экономического статуса, политических и религиозных убеж­дений. Всем им предлагалось оценить по 9-балльной шкале влияние наследственности, среды или их комбинаций на 48 черт, относящихся к 6 груп­пам признаков (по 8 в каждой группе): физические характеристики (рост, вес и т.д.); способности и умения (сюда были включены очень разнородные при­знаки: интеллект и память, артистические, музыкальные, математические, спортивные способности, полилингвизм и даже право-леворукость); личнос­тные особенности (экстра-интроверсия, агрессивность, независимость, соци­альные навыки и др.); убеждения (политические, религиозные, мораль, расо­вые предубеждения и др.); психологические проблемы (алкоголизм, крими­нальность, фобии, депрессия, шизофрения и др.); физические проблемы и болезни (рак, сердечные заболевания, диабет, ожирение и др.).

Кроме того, каждый респондент должен был сообщить сведения о себе: возраст, пол, образование, профессиональный и социально-экономический статус и партию, за которую он обычно голосует на выборах. Весь материал был обработан с использованием различных статистических методов. Ре­зультаты (за некоторыми исключениями, касающимися отдельных признаков) показали, что влияние среды оценивают выше, чем влияние наследственнос­ти: мужчины по сравнению с женщинами; молодые (21-40 лет) по сравнению со старшими подгруппами; более образованные. Протестанты больше верят в наследственность, чем агностики и атеисты. Но, пожалуй, самым интерес-

—■ —*■ левое крыло Предпочтение партии на выборах

Рис. б, Мнения о паследсп-еипой млн средоиоН детермшпфо.шшюстн ха­рактеристик челопекп,

• — физические признаки; & — психические способности; □ -- личность; о— убеждения; *— психологические проблемы; я™ физические проб-лемм |367|. ным оказалось распределение «психогенетических» убеждений у людей раз­ных политических взглядов (рис. 6).

Очевидно, независимо от политических симпатий, все понимают, что на особенности личности, ее убеждения среда влияет сильнее, чем на физичес­кие признаки: оценки, относящиеся к последним, имеют самые низкие орди­наты, т.е. максимальную генетическую обусловленность. Но на этом фоне обнаруживается интересная зависимость от политических убеждений. Вспом­ним, как ставился вопрос о политических взглядах; человек должен был ука­зать, за какую партию он обычно (т.е. с интервалом в несколько лет) голосует на выборах. Иначе говоря, речь шла о достаточно устойчивых особенностях мировоззрения. И оказалось, что, чем левее партия, которой симпатизирует респондент, тем большее значение он придает среде.

Позднее А. Фонем сопоставил представления о «человеческой природе», существовавшие в 1945 и 1956 гг., с представлениями, которые он получил в 1988 г. Задача, естественно, потребовала использования той же методики, поэтому с изложенными выше данными эти несопоставимы. Однако сама по себе динамика мнений весьма интересна. В 80-х годах резко сократилось количество людей, считающих, что: а) есть дети, «хорошие» и «плохие» от рож­дения; б) природа человека не может быть изменена, поскольку базируется на инстинктах; в) люди белой расы от рождения интеллектуально выше лю­дей других рас; г) мужчины в среднем родятся более интеллектуальными, чем

женщины (в 1988 г. это утверждение не поддержал ни один респондент); д) все черты, появляющиеся у ребенка после рождения, — результат средовых влияний и т.д. Одновременно уменьшилось количество утверждений типа «все люди родятся с равными возможностями», «из любого ребенка, правильно воспитанного с момента рождения, можно сделать успешного врача, юриста, инженера, журналиста» [266].

Итак, выделение наследственных и средовых детерминант — един­ственный надежный путь для экспериментального исследования эти­ологии индивидуальности. Поскольку же имплицитные (внутренние, субъективные) представления о роли того и другого факторов, хотя и меняются с развитием общества, образования и т.д., тем не менее являются органической частью общего мировоззрения человека, осо­бенно важно профессионально-грамотно понимать, что реально оз­начает то или иное решение этой проблемы.

4. РАЗВИТИЕ ПСИХОГЕНЕТИКИ В МИРОВОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ НАУКЕ

Начало психогенетики как науки об этиологии индивидуальных различий больше всего связано с именем английского ученого Ф. Галь-тона, о котором К.А. Тимирязев писал как об «одном из оригиналь­нейших ученых исследователей и мыслителей современной Англии» [148; с. 406].

Ф. Гальтон был двоюродным братом* Ч. Дарвина, разносторонне образованным и одаренным человеком. В молодости он очень много путешествовал, увлекался географией и этнографией. За исследование тропической Южной Африки был награжден золотой медалью Гео­графического общества, избран в Королевское общество (что было равносильно избранию в Академию наук). Он занимался топографи­ей, метеорологией, антропологией, а в 1865 г. опубликовал статью «Наследственный талант и характер», положившую начало серии ра­бот по наследственности у человека. И.И. Канаев отмечает почти сим­волическое обстоятельство: эта статья появилась в том же году, когда Г. Мендель в Брюннском обществе естествоиспытателей доложил об открытых им законах наследственности. А в 1869 г. вышла в свет книга Гальтона «Наследственный гений: исследование его законов и по­следствий». (На русском языке она впервые была издана в 1875 г., правда, в несколько сокращенном варианте, под названием «Наслед­ственность таланта, ее законы и последствия», и теперь, в 1996 г. переиздана вновь.) В этой книге Ф. Гальтон пытался решить проблему наследуемости одаренности, анализируя родословные выдающихся деятелей науки, юриспруденции, спорта, военного дела, искусства,

* Точнее, полукузеном, так как у них был один дед, но разные бабки.

«государственных людей» и многих других с помощью, как мы те­перь сказали бы, генеалогического метода психогенетики (см. о нем в гл. VII, VIII).

Выделив три степени даровитости и одновременно использовав экзаменационные оценки, полученные поступавшими в Королевс­кую военную коллегию, он применил к этому материалу уже суще­ствовавший тогда закон Кетле (1796-1874) — «закон уклонения от средних величии». По аналогии с распределением роста людей он пред­положил «существование некоторого постоянного среднего уровня умственных способностей, отклонение от которого как в сторону ге­ниальности, так и в сторону идиотизма должно следовать закону, уп­равляющему уклонением от всякого рода средних величин» [35; с. 29]. Результаты он резюмировал так: «...мы приходим к неоспоримому, хотя, быть может, и неожиданному для нас заключению, что люди выдаю­щейся даровитости по отношению к посредственности стоят настолько же высоко, насколько идиоты стоят ниже ее» [35; с. 33] (т.е. намечено Гауссово распределение людей по «умственным дарованиям»).

Затем Ф. Гальтон перешел к анализу родословных трехсот семейств, насчитывавших до 1000 выдающихся людей, в числе которых 415 зна­менитых. «Если только существует нечто вроде положительного зако­на о распределении гения в семействах, — писал Гальтон, — то он, очевидно, должен обнаружиться при статистическом изучении тако­го значительного числа примеров» [35; с. 208]. И статистика показала, что в 300 семьях, давших более одного «замечательного человека», таковых насчитывалось 977, и они пo-разному распределялись между областями деятельности и разными степенями родства. Первому фак­ту Ф. Гальтон не придал большого значения, поскольку либо видел различные объективные причины, мешавшие, например, полковод­цам иметь детей, либо считал, что некоторые группы, например поэтов, слишком малы. Второй же факт — снижение числа даровитых людей со снижением степени родства — он констатировал вполне отчетливо, как доказательство наследственной природы таланта.

Биологической теорией для объяснения полученных свидетельств наследуемости послужила теория пангенезиса Ч. Дарвина. Согласно дайной теории, человек, как и любой живой организм, состоит из бесчисленного количества независимых частиц — «геммул», которые «управляются исключительно естественным сродством» друг с дру­гом, что и определяет «дивное строение живущей формы» [35; с. 243]. Ф. Гальтон понимал, что эта теория — лишь гипотеза, но считал, что она, тем не менее, «оказывает огромную услугу для всех изучающих законы наследственности», поскольку создает единую базу для объясне­ния многочисленных форм воспроизведения. Эта теоретическая база позволяла ему считать, что «в каждом живом существе находится боль­шее количество задатков, чем мы можем определить, и на каждый яв­ный элемент приходится бесчисленное множество скрытых» [там же;

с. 246], т.е. таких, геммулы которых пока вытеснены их антагонистами в борьбе за «точки прикрепления». Она же подвела Ф. Гальтона к мыс­лям о существовании неизменной части наследственности, обеспечи­вающей устойчивое равновесие в органическом мире, и — на этом фоне — «индивидуальной изменчивости». Более того, он в метафори­ческой форме описал и тот феномен, который впоследствии был на­зван в генетике «нормой реакции». В заключительной части книги Ф. Галь-тон поэтически писал: «Мы можем смотреть на каждого индивида как на нечто, не вполне отделившееся от своего источника, как на вол­ну, которая поднялась и приняла известную форму вследствие нор­мальных условий в неизвестном, безграничном океане» [там же; с. 252].

По словам И.И. Канаева, выдающийся английский математик, глава биометрической школы в статистике, ученик и друг Ф. Гальто­на К. Пирсон оценил эту книгу как одну из великих «не столько тем, что она доказывает, сколько тем, к чему она побуждает» [71].

С тех пор проблема наследственности стала центральной в науч­ных интересах Ф. Гальтона. В 1876 г. появилась его статьи «История близнецов как критерий относительной силы природы и воспитания»*, утверждавшая, говоря современным языком, метод близнецов в пси­хогенетике. (На русский язык она не переводилась, но довольно под­робное изложение ее дано в книге И.И. Канаева «Френсис Гальтон».) В статье обсуждаются и вопросы биологии многоплодия, и близнецо­вый метод генетики, и полученные с его помощью данные о роли «природы» и «воспитания» в формировании индивидуальных особен­ностей людей.

К тому времени уже существовали гипотетические представления о том, что близнецы бывают двух типов (в современной терминоло­гии — моно- и дизиготные); эти представления основывались глав­ным образом на изучении эмбриогенеза при многоплодной беремен­ности. Было установлено, что пары близнецов различаются по коли­честву околоплодных оболочек: пары с одним хорионом стали считать однояйцевыми (ОБ), с разными — разнояйцевыми (РБ). Эту точку зрения подтверждали и начавшиеся микроскопические исследования половых клеток и оплодотворения. Однако Ф. Гальтону эти работы были, очевидно, неизвестны, и он самостоятельно сформулировал гипотезу о том, что «туманное слово» «близнецы» объединяет два со­всем разных феномена: развитие детей из разных или из одного яйца. В последнем случае они однополы и имеют одну оболочку. В однопо­лых парах близнецы могут быть очень похожими, мало похожими или

* В некоторых отечественных изданиях использованный Ф. Гальтоном термин nurture переводится как «питание» [напр., 71]. Такой перевод допустим, но в дан­ном контексте более адекватно другое (тоже имеющееся в словарях) значение этого термина — «воспитание», «обучение» и т.п. Поэтому далее будет использо­ваться именно такое его значение.

совсем непохожими. Совершенно ясно, что речь идет о современных монозиготных («однояйцевых», МЗ) и дизиготных («разнояйцевых», ДЗ) близнецах. Факт их существования Ф. Гальтон и использовал, впер­вые в науке, как метод для оценки влияния «природы» и «воспитания».

Он разослал определенное количество анкет с просьбой сообщить некоторые сведения о близнецах: их внешнем сходстве, почерке, ха­рактерах, способностях, манере общаться и т.д. Полученные ответы показали, что 35 пар внешне практически неразличимы, 20 — внут-рипарно непохожи и что первая из этих групп (т.е. МЗ) по психологи­ческим характеристикам имеет значительно большее внутрипарное сходство, чем вторая (т.е. ДЗ).

Очень интересно наблюдение Гальтона об увеличении с возрас­том различий в некоторых близнецовых парах, а также его гипотеза, объясняющая этот феномен тем, что не все унаследованные свойства проявляются сразу, многие из них в молодости «спят», Это вполне соответствует современным представлениям о неодновременной ак­тивности всех частей генома, об их последовательном «включении» и «выключении». «Единственный элемент, который варьирует в различ­ных индивидуумах, но постоянен в каждом из них, это природная тенденция» — таков первый в психогенетике вывод, сделанный Галь-тоном по результатам исследования близнецов [цит. по: 71].

Все это позволило В. Томпсону и Г. Уайльду [425] утверждать, что Ф. Гальтон с большим правом, чем кто-либо другой, может быть на­зван основателем генетики поведения, а его работы вместе с работой Ч. Дарвина «Выражение эмоций у человека и животных» отнесены ими к I фазе истории генетики поведения.

II фаза — до конца 30-х годов нашего столетия — замечательна успехами в методологии психогенетического исследования. Главное здесь: во-первых, появление надежных способов диагностики зигот-ности близнецов, благодаря чему стало возможным оформление современного близнецового метода как сопоставления моно- и дизи­готных пар [404], и, во-вторых, развитие статистических способов оценки сходства между родственниками, в частности появление про­дукт-момент корреляции К. Пирсона. Дело в том, что, когда речь идет не об альтернативном признаке (например, шестипалости у людей), а о количественном, т.е. о таком, который присущ всем членам популя­ции, только с разной степенью выраженности (например, баллы IQ), возможность количественно оценить сходство и различие в парах лю­дей с разной степенью родства приобретает решающее значение. Кор­реляции К. Пирсона, а затем работы Р. Фишера и С. Райта обеспечили решение этой задачи.

Их работы вместе с работами Ф. Гальтона положили начало гене­тике количественных признаков (иногда ее называют биометричес­кой генетикой), предполагающей решение генетических проблем ва­риационно-статистическими методами (см. гл. VIII). Это был очень важ-

ный момент в истории генетики поведения, ибо нормальные пове­денческие признаки, контролируемые большим числом генов, про­сто не могли изучаться в рамках менделевской генетики, имевшей дело с качественными, альтернативными признаками.

В те же десятилетия появилась и стала развиваться психологичес­кая диагностика. Начало ей положил опять-таки Ф. Гальтон, кото­рый, изучая наследственность таланта, естественно пришел к необ­ходимости измерения психических качеств людей — от сенсорных (в теперешней терминологии) функций до типов мыслительной де­ятельности и характера. Однако основополагающие для психометри­ки понятия «надежность», «валидность» и «шкалирование» были раз­работаны позже, в первые десятилетия нашего века Бине, Спирме-ном, Тестоном и др.

Немецкий психогенетик X. фон Браккен отметил еще один мето­дический успех того периода — появление метода сравнения раздель­но выросших монозиготных близнецов (своеобразного «критического экперимента» психогенетики) [209].

Таким образом, на втором этапе развития психогенетики объеди­нились основные методологические подходы: генетические, психо­метрические и статистические.

В то же время, согласно В. Томпсону и Г. Уайльду, интенсивно шли работы по генетике поведения животных (в том числе лаборатор­ных «чистых линий», специально выведенных по тому или иному по­веденческому признаку). Правда, в основном они преследовали един­ственную цель — установить степень генетической детерминации раз­ных поведенческих признаков (скорости лабиринтного научения, уровня активности, эмоциональности) и мало пытались проникнуть глубже, например, изучить путь от генов к поведению.

В 1958 г. вышла работа «Среда, наследственность и вопрос " как"» американской исследовательницы А. Анастази. Она сыграла важную роль в оформлении самой постановки вопроса: от бытовавшего ранее стремления (хотя не всегда четко формулируемого) выяснить, что в психике человека от наследственности, а что — от среды, А. Анаста­зи предложила перейти к вопросу о том, как взаимодействуют эти два фактора в формировании тех или иных психологических функ­ций [181].

В 1969 г. X. фон Браккен писал: «Прошло время, когда считалось, что индивидуальное «Я» человека определяется исключительно гене­тическими факторами. Чем глубже изучалась проблематика этой обла­сти, тем яснее становилось, что дальнейшее развитие генетической психологии невозможно, если не уделять серьезного внимания усло­виям внешней среды и ее многообразным столкновениям с генети­ческими факторами (то же можно сказать и об изучении воздействий внешней среды)» [209; с. 41]. См. также [30].

Как будет показано дальше, нынешняя генетика подтверждает

справедливость такого подхода: сложных психологических признаков, зависящих только от генетических факторов, нет; все они формиру­ются именно во взаимодействии данного генотипа с данной средой — и общей, и индивидуальной, и именно это взаимодействие должно стать основным предметом изучения.

На третьем этапе — до 60-х годов — проводились генетические исследования интеллекта и разных форм умственных дефектов и пси­хиатрических заболеваний, интенсивно изучалась генетика поведе­ния животных. Вышли четыре больших публикации, в том числе уже упоминавшаяся первая сводка работ — книга Фаллера и Томпсона «Генетика поведения» (I960), во многих странах возникли центры, сконцентрировавшие исследования в этой области, психогенетика «стала хорошо определившейся частью биологической психологии» [с. 207].

Работа В. Томпсона и Г. Уайльда, в которой предложена данная периодизация истории психогенетики, была опубликована в 1973 г. [425].

Что же произошло в психогенетике за последние 25 лет? Каково ее состояние сегодня?

Прежде всего, отметим такие тенденции. Как обычно бывает в развитии любой науки, по мере интенсификации исследований не только накапливаются позитивные знания, но и обнаруживаются ограничения экспериментальных и математических методов, проти­воречия в эмпирическом материале, появляются новые объекты изу­чения. Последние десятилетия в психогенетике ознаменовались и стро­гим выявлением дефектов некоторых методов (например, близнецо­вого, так как получены данные, опровергающие постулат о равенстве средовых воздействий в моно- и дизиготных парах, что, в случае подтверждения, делает невозможным само использование метода), и серьезной экспериментальной проверкой этих сомнений (подроб­нее об этом — в гл. VII). Безусловно доминировавший интерес к пси­хогенетическому исследованию интеллекта, измеряемого различны­ми тестами IQ, постепенно вытесняется изучением изменчивости других характеристик индивидуальности: когнитивных стилей, осо­бенностей темперамента и личности, психофизиологических призна­ков, а главное — генетических и средовых детерминант индивиду­ального развития.

Появляются новые генетико-математические методы (метод пу­тей, структурный анализ), которые позволяют объединить в одной модели результаты, полученные у людей разной степени родства и благодаря этому дающие более точные оценки наследуемости. Особое внимание стали уделять средовому компоненту изменчивости, в час­тности, возрастной динамике генотип-средовых соотношений, гене­тической преемственности последовательных этапов онтогенеза, де­терминантам индивидуальных траекторий развития. Продолжаются, и

более успешно, чем прежде, давно начавшиеся, но бывшие малопро­дуктивными поиски генетических маркёров* — необходимого усло­вия для перехода от популяционных к индивидуальным оценкам.

В разных странах осуществляются многолетние исследовательские программы, включающие диагностику широкого спектра индивиду­альных особенностей, разные возрасты и разные уровни в структуре индивидуальности.

Существуют два международных научных общества, объединяю­щих исследователей в этой области: Международная ассоциация ге­нетики поведения и Ассоциация близнецовых исследований. Они вы­пускают свои журналы: «Генетика поведения» («Behavior genetics») и «Журнал медицинской генетики и гемеллологии»* * («Acta genetica medica et gemellologia»), проводят международные конгрессы, симпо­зиумы, заседания рабочих групп.

Регулярно, начиная с 1960 г., в одном из наиболее серьезных пе­риодических изданий — «Annual Review of Psychology» — публикуют­ся обзоры психогенетических работ. Интенсивность и широта иссле­дований таковы, что еще в 1978 г. ведущие в этой области исследова­тели Дж. де Фриз и Р. Пломин начали свой очередной обзор примерно такими словами: если успешно развивающиеся области науки — это те, где количество публикаций так велико, что один человек не в состоянии их охватить, то генетика поведения развивается все успеш­нее (еще в 1969 г. в обзорной работе X. фон Браккена библиография насчитывала более 1100 названий).

Так обстоит дело в западной науке. Какова история этой области знаний в нашей стране?

Судьба проблемы наследуемости психологических черт здорового человека в отечественной науке драматична. Как и любая междисцип­линарная область знаний, она зависела и от успехов «материнских» наук, и от их заблуждений, и — в данном случае — от их трагической судьбы.

Согласно А.Е. Гайсиновичу, первое в России исследование на­следуемости психологических качеств принадлежит академику Пе­тербургской Академии наук К.Ф. Вольфу (1834-1894). Он занимался «теорией уродов», в частности, вопросом о передаче дефектов по­томству, но писал и о возможности наследования других особеннос­тей, прежде всего темперамента, который «зависит от раздражимос­ти мышечных волокон... крепости или слабости твердых частей... чув­ствительности нервной системы... правильного или затруднительного

* Маркёром называется полиморфный участок ДНК, координаты которого известны, а функции могут быть как известны, так и неизвестны (подробнее о полиморфизме ДНК — в гл. IV).

** Гемеллология — наука о многоплодии.

3*

кровообращения». Более того, «также и добродетели и интеллектуаль­ные качества часто являются наследственными и передаются потом­ству» [34; с. 10*].

Интерес к этой проблеме не угасал в течение всего XIX в., и российская наука активно ассимилировала все, что появлялось в ми­ровой генетике относительно исследования психологических призна­ков. Как уже отмечалось, работа Ф. Гальтона «Наследственность та­ланта» вышла в свет в русском переводе уже в 1875 г.; в 1884 г. была издана книга Т. Рибо «Наследственность душевных свойств», а в 1894 г. в Харькове — его же книга «Различные формы характера», в которой обсуждается дилемма «врожден или приобретен» характер. 1891 г. был отмечен публикациями книги Ф. Гюйо «Воспитание и наследствен­ность» и первой русской работы о близнецах, которая принадлежала перу приват-доцента педиатрии Московского университета Н.Ф. Мил­лера; она так и называлась «О гомологических близнецах».

Одновременно появились переведенные на русский язык работы, положившие начало измерению межиндивидуальной вариативности. В 1869 г. был издан перевод «Социальной физики» А. Кетле, которого наш выдающийся генетик Ю.А. Филипченко [158] считал основате­лем и современной статистики (ему принадлежит учение о средней величине и «уклонениях» от нее, т.е. о распределении величины в вариационном ряду), и учения об индивидуальной изменчивости. А через несколько лет вышла книга ученика Ф. Гальтона, одного из основателей биометрической генетики К. Пирсона «Грамматика на­уки» (к сожалению, в русском издании не обозначен год; второе анг­лийское издание вышло в 1890 г.).

Происхождение индивидуальных особенностей интересовало не только биологов, но и крупных российских антропологов и педагогов. В двухтомнике К.Д. Ушинского [155] есть специальная глава «Наслед­ственность привычек и развитие инстинктов». Он признавал возмож­ность наследования приобретенных «привычек» («особенное значе­ние придается привычке возможностью ее наследственной переда­чи»), под которыми он понимал очень широкий спектр психических явлений [155; с. 215]. Ушинский писал, что «только наследственнос­тью нервных привычек мы и можем сколько-нибудь уяснить себе на­следственность человеческих характеров — факт, который кажется нам совершенно несомненным, хотя, к сожалению, и мало исследован­ным» [там же; с. 220]. К характеру же К.Д. Ушинский относил инди­видуальные особенности «в мыслях, наклонностях, желаниях и по­ступках человека» и считал, что среди них есть и «продукты его соб­ственной жизни», и «продукты наследственных наклонностей и

* Рукопись К. Вольфа «Предметы размышлений в связи с теорией уродов» осталась незавершенной, в таком виде была издана на латинском языке и только в 1973 г. — на русском.

особенностей». Эти последние и могут быть переданы только «через унаследование детьми нервной системы родителей со многими ее как наследственными, так и приобретенными посредством привычки на­клонностями» [там же; с. 220]. И далее он отмечал: «Душа беспрестан­но ищет деятельности, и из двух представляющихся ей деятельностей избирает ту, которая легче для организма, к которой организм более подготовлен наследственно». Именно такая деятельность и будет, как полагал автор, сформировать закрепляемые нервные привычки, пере­даваемые затем потомкам, — этим и определяется, очевидно, семей­ное сходство.

Правда, затем К.Д. Ушинский пришел к выводу, что «наследствен­но передается не самая привычка, а нервные задатки привычки», которые могут впоследствии, в зависимости от обстоятельств, либо развиться, либо заглохнуть. Причем эти житейские обстоятельства оказывают «решительное влияние» на обнаружение наследственных задатков, поскольку в сознании последние не представлены и могут выразиться «только в своих действиях, оставаясь сами вне области сознания». Это рождало у автора аналогию с темными представления­ми, или идеями, Лейбница, которые он (К.Д. Ушинский) предлагал называть лучше «скрытыми идеями», т.е. скрытыми за пределами со­знания (хотя не все они относятся к унаследованным).

Если же иметь в виду, что понятием «привычка» К.Д. Ушинский охватывал весьма широкий спектр психических явлений, что он раз­делял привычку-навык и привычку-наклонность, привычку пассив­ную и привычку как принцип действий и согласно именно этой логи­ке анализировал и онтогенез психики, и становление нравственнос­ти, усвоение знаний и т.д., то придется признать, что за всем этим лежит некоторая наследственно заданная «наклонность». Однако фор­мируется она благодаря наследственному закреплению приобретен­ных «привычек».

В знаменитом «Энциклопедическом словаре» Ф.А. Брокгауза и И. А, Ефрона, в большой статье «Психология», написанной проф. Н.Я. Гротом [23. Т. 50; с. 677-683], говорится о наследственности как «родовой памяти, являющейся основой индивидуального опыта: она есть «готовый для индивидуального опыта запас потенциальных пси­хических состояний и их связей» [23; с. 682]. Способности, таланты, гениальность «рассматриваются как продукты родового накопления опытов и потенциальных запасов психической энергии, развивающи­еся и обнаруживающиеся при благоприятных условиях индивидуаль­ной психической и физиологической жизни» [там же]. Кроме того, в этой статье явления памяти и наследственности связываются с воп­росами о соотношении сознательной и бессознательной душевной де­ятельности, о «наследственных задатках», в форме которых живут в человеке психические состояния.

В том же словаре, в статье «Наследственность» есть отдельная часть

о наследственности психической. Автор статьи проф. Ф.Ф. Петрушевс-кий констатирует, что физиологическая наследуемость «в известных пределах не подлежит сомнению», что же касается психической, то, в силу трудностей ее доказательства, «мнения о ней еще до сих пор не имеют полной определенности» [23; с. 647]. Однако автор признает вполне убедительными статистические доказательства Гальтона и, вслед за ним, Декандоля во Франции, доказавшего, тоже статистическим путем, существование психической наследственности.

Энциклопедическая статья, по определению, отражает наиболее устоявшиеся в данной области взгляды; это максимально справедливо для такого авторитетного издания, каким стала для своего времени 80-томная энциклопедия Брокгауза и Ефрона. Вместе с изложенными выше работами конца XIX в., типичными для рассматриваемой темы, эти энциклопедические статьи говорят о том, что проблема наследу­емости психологических черт была одной из тех, на которых фикси­ровалось внимание российских исследователей. Однако, в соответствии с состоянием современной им генетики, когда экспериментальных доказательств «за» и «против» практически не было, ученые опира­лись на сформировавшиеся к этому времени гипотетические пред­ставления о существовании неких материальных частиц, передающих признаки из поколения в поколение, и на жизненные наблюдения, главным образом, семейного сходства.

Как самостоятельная экспериментальная научная дисциплина ге­нетика в России стала развиваться после 1917 г., когда появились первые научные учреждения, специализированные журналы, фунда­ментальные труды российских генетиков [34]. К 1919 г. в Петроградс­ком университете была создана первая в России кафедра эксперимен­тальной зоологии и генетики, руководителем которой стал Ю.А. Фи-липченко (1882-1930) — один из основоположников отечественной генетики.

Изучение наследственности психологических особенностей чело­века проводилось в двух исследовательских учреждениях: в созданном в 1921 г. Бюро по евгенике* (Петроград) и в Медико-биологическом институте, организованном в Москве в 1924 г. Руководителем Бюро по евгенике также был Ю.А. Филипченко.

В 1922 г. вышел первый номер «Известий Бюро по евгенике», по­священный 100-летию Ф. Гальтона. В нем Ю.А. Филипченко сформули­ровал следующие задачи Бюро: изучение вопросов наследственности

* Представители евгеники, начало которой положил Ф. Гальтон, полагали, что при «правильном» подборе супружеских пар и ограничении воспроизводства больных, умственно отсталых и т.п. людей можно «улучшить» всю человеческую популяцию. Евгеника послужила «научной» основой расизма. Но одновременно в ее рамках развивались и медицинская генетика и генетика человека. (Об этом см. [34, 159] и мн. др.)

(специально в приложении к человеку) с помощью анкет, обследо­ваний, экспедиций; распространение в широких народных массах све­дений о законах наследственности у человека и о целях и задачах евге­ники; советы евгенического характера желающим вступить в брак и вообще всем интересующимся своей наследственностью. Сотрудники Бюро разработали анкеты для сбора генеалогических сведений у раз­ных групп населения.

Статистические результаты анкетирования ученых Петербурга, данные о распределении у них специальных способностей и о сочета­нии последних, математические приемы оценки корреляции между альтернативными признаками, отдельное описание генеалогии 50 выдающихся ученых и даже несколько генеалогических древ — вот общее содержание первого выпуска журнала. Кроме того, в нем дано распределение специальных способностей у ученых разных областей знания; отмечена связь музыкальных способностей с полом при на­следовании и многое другое.

Во втором номере журнала (1924 г.) содержатся результаты такого же анкетирования ленинградских представителей искусства и студен­тов; проанализирована (тоже генеалогическим методом) наследуемость роста и телосложения, близорукости; опубликована и генетико-мате-матическая работа.

В 1925 г. в третьем, и последнем, выпуске журнала с этим названи­ем в статье Т.К. Лепина и соавторов анализируются генеалогия, гео­графия, СЭС и т.д. ста действительных членов Российской Академии наук за 80 лет (1846-1924). В этом же номере опубликована работа Ю.А. Филипченко «Интеллигенция и таланты», смысл которой зак­лючается в следующем. Со времени появления работ Ф. Гальтона не может быть сомнения в том, что таланты не «делаются», а родятся, т.е. в процессе их возникновения «наследственность важнее среды...» [с. 85]. «Пирамида» классов одаренности Гальтона, к сожалению, час­то воспринимается как классовая структура общества, что неверно. Причина одаренности — наследственность. Так называемые «одно­значные» факторы (наследственные), накапливаясь у одной особи, усиливают эффект каждого из них — так наследуются некоторые при­знаки, в том числе и одаренность, разные степени которой обуслов­ливаются количеством «скопившихся» в зародыше подобных одно­значных факторов. Распределение же последних в популяции подчи­няется закону Кетле, т.е. нормальному распределению, поэтому «поставщиками» одаренности являются все классы общества, и, сле­довательно, интеллигенция есть производное всех классов «прежде всего благодаря счастливому сочетанию наследственных зачатков» [там же; с. 95]. Но она слабо размножается и потому нуждается в притоке извне, благодаря чему далее возможен и возврат в положение пред­ков, и сохранение существующего положения. Вероятность того, что «факторы» совпадут второй раз (у потомков), очень низка, поэтому

«выдающиеся таланты ценны для государства сами по себе, а отнюдь не как производители» [там же; с. 94]. Соответственно, считал Ю.А. Фи-липченко, необходимы государственные меры для формирования и поддержания слоя интеллигенции.

Как видим, в те годы деятельность Бюро по евгенике реально представляла собой исследования наследственности психологических признаков, выполненные с использованием генеалогического метода. Вероятно, эти работы могли стать весьма плодотворным руслом, не­избежно войдя в контакт с психологией (возрастной, познавательных процессов и т.д., которые в то время развивались вполне успешно). Однако уже в конце 20-х годов Бюро было преобразовано в Бюро по генетике и переключилось на исследование генетики сельскохозяй­ственных животных и растений. Евгеника как наука скомпрометиро­вала себя из-за экстремизма отдельных ее последователей, и эта ли­ния исследований, по-видимому, прекратилась.

Второе дыхание психогенетика* получила в Медико-биологичес­ком (позднее — Медико-генетическом) институте, но, несмотря на некоторые весьма интересные направления исследований, судьба этого учреждения, а вместе с ним и этой науки в целом сложилась тогда трагически.

В 1928 г. в Медико-биологическом институте была организована Кабинет-лаборатория наследственности и конституции человека, ко­торую возглавил С.Г. Левит. В 1935 г. институт был преобразован в Медико-генетический институт им. A.M. Горького, С.Г. Левит стал его директором, но в 1937 г. был арестован, а институт расформирован (подробно об этом см. [34, 140]).

За время существования лаборатории в институте были выпуще­ны четыре сборника трудов. Первый из них вышел в виде выпуска «Медико-биологического журнала» в 1930 г. с программной статьей С.Г. Левита «Человек как генетический объект и изучение близнецов как метод антропогенетики» [92]. Практически в институте был разра­ботан, на наш взгляд, совершенно новый и впервые истинно науч­ный подход к генетике человека вообще и его психологических осо­бенностей в частности.

С.Г. Левит начал с утверждения о том, что антропогенетику не­правильно отождествлять с евгеникой, а равно неверно считать ее лишь прикладной областью, т.е. наукой «питаемой», основывающей­ся на теоретических предпосылках, которые установлены «экспери­ментальной генетикой», и не способной быть «питающей». Наоборот, генетика человека, как и другие частные главы генетики, способна обогатить общую генетику.

* Термина «психогенетика» еще не существовало, но, думается, то русло работ, о котором пойдет речь, вполне может быть названо именно так.

Достоинства человека как генетического объекта автор усматри­вал в следующем:

— в почти полном отсутствии естественного отбора, что должно привести к «огромному накоплению» менделирующих признаков;

— в возможности относительно точно изучать генетику психичес­ких особенностей, главным образом психических аномалий;

— в гораздо большей изученности физиологии и морфологии; поскольку даже «идеальное фенотипическое сходство признаков не гарантирует их генетической идентичности», такая изученность по­зволяет более надежно идентифицировать изучаемые признаки. Более того, «физиологические и морфологические различия могут получить подтверждение со стороны этого (генетического. — И. Р.-Щ.) анали­за, и таким образом дифференциация признаков в значительной мере облегчается» [92; с. 275]*. Хорошее знание физиологии объекта «под­сказывает и курс искания механики развития признака, его феноге-неза», т.е. решается «проблема осуществления признака» [там же].

Помимо всего этого, такие исследования имеют большое значе­ние для новой главы биологии — геногеографии. Есть и многие другие преимущества антропогенетики, но особо автор остановился на од­ном, а именно на «тех возможностях, которые доставляет изучение близнячества» [92; с. 277].

Далее С.Г. Левит проанализировал преимущества близнецового метода по сравнению с генеалогическим и статистическим. Они зак­лючаются, в частности, в том, что близнецы — своего рода «чистая линия»**, и потому исследование их имеет «чрезвычайно важное» зна­чение при изучении характера реакции организма на внешние воз­действия (т.е. намечен метод контрольного близнеца). Понятно, что генеалогический метод для таких задач непригоден.

Дальнейшие исследования, по мнению автора, могут касаться та­ких кардинальной важности проблем, как воспитание, психогенети­ка и т.д. «В первую очередь, — подчеркивает он, — надлежит при этом поставить вопрос о соотносительной роли в соответствующей реак­ции организма генотипа и среды и о тех воздействиях, которые по­требуется применить для получения желательного эффекта» [92; с. 280]. Примером таких задач может служить тестирование в психотехнике: что оно вскрывает — природную одаренность или приобретенный опыт испытуемого? Другой пример. Испытание разных педагогических при­емов: если обучать близнецов разными методами, то можно узнать,

* Здесь впервые высказана мысль о том, что генетическое исследование мо­жет стать инструментом анализа структуры изучаемого признака. Для психологии это особенно продуктивный, а иногда и единственный способ познания некото­рых психологических закономерностей.

** Линии лабораторных животных, получаемые путем скрещивания близко­родственных особей.

какой из них эффективнее. Поэтому одну из задач института С. Г. Ле­вит видел во всестороннем развитии близнецового метода, предпола­гая при этом, что работа с близнецами будет «бессрочной» — от рож­дения до смерти, и изучаться будут все доступные исследованию при­знаки. Согласно С.Г. Левиту, такая работа началась в 1929 г.*.

К моменту написания статьи «в активе» были 124 пары близне­цов**, работал коллектив из врачей всех специальностей; в перспек­тиве имелось в виду включение в работу психологов, антропологов, психотехников, педагогов, педологов, создание близнецовых ясель и детского сада. Была разработана регистрационная карта, которая рас­сылалась по роддомам (она приведена в статье). Отмечался и недоста­ток близнецового метода — трудность накопления большого материала.

Близнецовым исследованиям анатомии, физиологии, патологии и — меньше — психологии полностью посвящен том III «Трудов» института (1934). К тому времени обследованием было охвачено около 700 пар близнецов. Возник вопрос: как должно развиваться исследова­ние дальше, после того как установлена соотносительная роль на­следственности и среды в изменчивости признака? Данному вопросу была посвящена статья С.Г. Левита, открывавшая том [93]. Ее основ­ной смысл заключался в следующем.

Первое, чего не хватает существующим исследованиям, — это учета возрастных различий, поскольку одна и та же внутрипарная раз­ность в различных возрастах должна расцениваться по-разному. Реше­ние данной проблемы может быть статистическим (но с довольно большой ошибкой) и экспериментальным, при котором один и тот же признак изучается для каждой возрастной группы отдельно. Разли­чия возрастов по соотношению гено- и паратипических факторов могут определяться двумя причинами: различиями в генном комплексе, обусловливающем данный признак, и большими возможностями па­ратипических воздействий в более старшем возрасте. Поэтому в ин-

* Первое в России исследование методом близнецов провел д-р В.Н. Вайн-берг в Детской профилактической амбулатории Московско-Курской железной дороги в 1927/28 и 1928/29 учебных годах. Оно было посвящено поиску причин именно индивидуальных различий (а не родовых характеристик) интеллекта, содержало достаточно полный и детальный разбор зарубежных исследований и отражало вполне соответствующий сегодняшним воззрениям взгляд на механиз­мы передачи генетических влияний на поведение (только через субстратный, морфофункциональный уровень). Однако собственно экспериментальная часть базировалась на изучении всего 2 пар близнецов — сирот из детских домов, причем за первой из них наблюдения велись в течение 3 лет (6-7—8 лет), за второй — 2 года (8-9 лет). Вызывает удивление результат наблюдений — абсо­лютное внутрипарное тождество всех полученных величин. В перспективе, по словам автора, предполагалось исследование разлученных близнецов, но даль­нейших публикаций, очевидно, не было.

* * В 1936 г. изучались уже 1350 пар; как заметил С.Г. Левит, «это, по-видимо­му, рекордное число».

ституте были начаты исследования близнецов двух возрастных групп — 1-3 года и 8—10 лет.

Второе, на что следует обратить внимание, — это фактор среды, т.е. необходимо учитывать конкретные среды, социальный статус, суб­культуру и т.д., поскольку соотносительная роль двух факторов в этих случаях может быть различной. Кроме того, близнецовый метод по­зволяет установить, какие именно факторы среды ответственны за появление того или иного признака.

Наконец, близнецовый метод может быть использован «и для диф­ференциации внешне сходных, но биологически различно детерми­нированных признаков» [с. 9]. Применительно к качественным, аль­тернативным признакам эту задачу успешно решает генеалогический метод; близнецовый дает возможность изучать и количественные при­знаки. По признанию С.Г. Левита, особенно многообещающими по­добного рода исследования должны были стать для психологии [с. 10], и тогда же по инициативе А. Р. Лурия такие исследования начались (работа А.Н. Миреновой в том же томе).

Но и этим не исчерпываются возможности близнецового метода. Он позволяет экономно изучить корреляцию признаков и функций, получить сведения о сравнительной эффективности разных типов воз­действий (в том числе педагогических) и, что особенно ценно, о длительности эффекта того или иного воздействия.

В институте к тому времени была начата работа по всем этим на­правлениям. Основные ее результаты были опубликованы в 1936 г. в четвертом, последнем томе «Трудов», теперь уже Медико-генетичес­кого института им. A.M. Горького. Судя по данным, содержащимся, в частности, в статье С.Г. Левита, исследованиями, проводившимися в институте, были охвачены уже 1350 пар близнецов; использовались и развивались три основных метода: клинико-генеалогический, патоло­гический, близнецовый, и соответственно три основных области ис­следований: патология, биология и психология. Близнецы использо­вались — «впервые в науке» — для изучения физиологической корре­ляции признаков у человека и для оценки целесообразности того или иного терапевтического или педагогического воздействия.

Но одновременно, по мере накопления экспериментальных дан­ных, использования новых генетико-статистических методов*, росло

* Правда, С.Г. Левит одновременно отметил отставание «по линии математи­ческой генетики». В какой-то степени это замечание было правильным, а в какой-то — нет. Действительно, работы Р. Фишера, оказавшие огромное влияние па развитие генетики, у нас не были достаточно ассимилированы (во всяком случае, в исследованиях психологических признаков). Но вместе с тем разработанный в том же институте М.В. Игнатьевым (с учетом работ Р. Фишера) статистический аппарат для оценки доли наследственности и двух типов средовых воздействий используется в почти неизменном виде и по сей день. В частности, он предложил различать «сводящую» и «разводящую» среду вместо терминологически неудачных

и понимание ограничений этого метода (и способов обработки полу­чаемых резул