Действие второе. ЛЮБА по-прежнему с Николаем Никаноровичем

ЛЮБА по-прежнему с Николаем Никаноровичем. Их сцена продолжается.

МАРИЯ. (Осторожно стучит и просовывает голову в закуток.) Можно?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (В бешенстве.) Нельзя! Я занят! Сколько раз, черт возьми, я просил не превращать мой кабинет в проходной двор!

МАРИЯ исчезает.

ЛЮБА. Не буду больше тебе мешать. До свидания, милый. (Многозначительно.) До вечера. (Уходит.)

МАРИЯ. (Снова робко стучась.) Можно?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Свирепо.) Ну, что вам?

МАРИЯ. Я только хотела спросить... Имеет ли администрация право...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Администрация имеет.

МАРИЯ. А я...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А вы не имеете.

МАРИЯ. Выходит, директор может...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Директор может.

МАРИЯ. А я, по-вашему...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А вы не можете.

МАРИЯ. Значит, руководство вправе...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Руководство вправе.

МАРИЯ. А я...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А вы нет.

МАРИЯ. А если я...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Все равно нет.

МАРИЯ. Спасибо. Понятно. (Хочет уйти.)

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Подождите, Мария. Сядьте. Скажите, вы себя считаете хорошим работником?

МАРИЯ. Ну конечно. (Испуганно.) А что?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ничего-ничего. Такие, как вы, везде нарасхват, не так ли?

МАРИЯ. Ну конечно. (Испуганно.) А что?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ничего-ничего. Работы у вас много. Наверное, устаете?

МАРИЯ. Ну конечно. (Испуганно.) А что?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ничего-ничего. Но платят вам маловато, а?

МАРИЯ. Ну конечно. (Испуганно.) А что?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ничего-ничего. И вам хотелось бы получать побольше, а?

МАРИЯ. Ну конечно. (Испуганно.) А что?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Напористо.) А то, что раз вы нарасхват, а зарплата вас не удовлетворяет, так поищите себе другую работу.

МАРИЯ. Ой, нет! Нет!

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но ведь вы же хороший работник.

МАРИЯ. Не очень.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вы всюду нарасхват.

МАРИЯ. Да кому я нужна?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Устаете вы у нас....

МАРИЯ. И вовсе не устаю. Наоборот, отдыхаю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. И платят мало.

МАРИЯ. Нормально платят.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но ведь побольше-то хочется.

МАРИЯ. Не хочется.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вы хорошая машинистка, а числитесь у нас всего-навсего рядовым инженером. В другом месте вам сразу старшего дадут.

МАРИЯ. Я согласна и на рядового.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Мария, отдел у нас маленький...

МАРИЯ. Семь человек.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Пять. Мы с Андреем не в счет. И один из пятерых должен... Ты понимаешь? Как поется в песне, " пятый должен уйти".

МАРИЯ. Третий.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Что " третий".

МАРИЯ. " Третий должен уйти".

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Это у них. Там сокращали третьего, а у нас – пятого. Словом, ты чувствуешь ситуацию?

МАРИЯ. У меня ребенок.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. У всех ребенок.

МАРИЯ. У Любы нет, у Юры нет, у Степан Семеныча нет...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. У Степан Семеныча есть.

МАРИЯ. Его ребенку сорок семь лет.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Сорок шесть.

МАРИЯ. Сорок семь.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Шут с ним, с его ребенком. У нас не детский сад, а серьезное учреждение. Нам ужали штаты, сняли ставки, срезали фонды, ликвидировали единицы... Ты чувствуешь ситуацию?

МАРИЯ. У меня ребенок.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. У всех ребенок.

МАРИЯ. У Любы нет, у Юры нет...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну что ты все заладила – " нет, нет"... Нет, так будет!

МАРИЯ. Вы это точно знаете?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Что?

МАРИЯ. Что будет ребенок?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. У кого?

МАРИЯ. У Любы.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. У Любы? (Для него эта новость очень неожиданна.) Кто тебе сказал?

МАРИЯ. Вы.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я?

МАРИЯ. Вы.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я сказал это просто так! Послушай, Мария, ты женщина умная и – между нами – красивая. С большой буквы этого слова.

МАРИЯ. Да уж не хуже Любы. (Со значением.) Так что имейте это в виду.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Обязательно. Я к тебе очень с симпатией, более того – со всей душой. Но – ты чувствуешь ситуацию?

МАРИЯ. Я – мать-одиночка.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты одиночка?

МАРИЯ. Я одиночка.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Какая ты, к лешему, одиночка, когда ты пять лет как замужем?

МАРИЯ. Мы не расписаны.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Это не в счет.

МАРИЯ. Для суда – в счет. Одиночка, и все.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Все мы одиночки.

МАРИЯ. Вы не одиночка.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я не в счет. И, если хочешь знать, я одинок.

МАРИЯ. А жена?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Жена не в счет.

МАРИЯ. Прасковья Федоровна не одиночка.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. У нее же муж давно сбежал.

МАРИЯ. Это не в счет.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Зато Юра одиночка.

МАРИЯ. Но не мать.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А ты мать?

МАРИЯ. А я мать. И притом одиночка. Не имеете права.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Про право забудь. В обход закона сделаем так, что комар носа не подточит.

МАРИЯ. Но у меня же ребенок! (Разражается истерическим плачем.)

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Нервно.) Успокойтесь!

МАРИЯ плачет еще громче.

Успокойтесь, вам говорят!

МАРИЯ рыдает. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ кричит с надрывом.

Волноваться вредно!

Мария теряет сознание. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ подбегает к выходу из своего закутка и кричит.

Юра! А ну-ка быстро, сообрази водички.

ЮРА. (Просунув голову.) А что?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Свирепо.) Ничего! Пить хочется.

ЮРА исчезает. В " кабинет" заглядывают ЛЮБА и ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА.

ЛЮБА. Что это с ней?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Подумаешь, какая нервная. Ничего, перебьется.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Истерично.) Чего вы тут толпитесь? Что ли здесь цирк? Марш работать! Где Юра? Что ли провалился?

Женщины ретируются. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ находит стакан и выскакивает. Мария, лежавшая без сознания, хватает телефонную трубку и набирает номер.

МАРИЯ. Игорь? Это я. Ага. Работе неприятности хочу тобой посоветоваться приезжай сюда. пятнадцать десять перекрестке рыбного магазина подробности встрече люблю жду целую твоя Мария точка.

Вешает трубку и вновь теряет сознание. Впопыхах возвращаются НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ и ЮРА, каждый со стаканом воды.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Юре.) Побрызгай. Ну, что?

ЮРА. Может, врача вызывать?

МАРИЯ. (Слабым голосом.) Не надо. Все равно, если меня уволят, я умру.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Да никто вас пока не увольняет!

МАРИЯ. Потому что права не имеете. Я профсоюз пожалуюсь. Я газеты напишу. Я инстанции обращусь. Я Верховного суда дойду. Я министерство...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ладно-ладно. Идите работайте.

МАРИЯ выходит, держа у глаз платочек. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ тяжело вздыхает.

Юра, покличь-ка сюда Прасковью Федоровну. (Держась за сердце.) Эти бабы доведут меня до припадка.

ЮРА. Николай Никанорович, давайте я пока, чтобы вам рассеяться, тот случай смешной расскажу. Один спортсмен...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Потом-потом, Юра. Сейчас мне и без случаев смешно. Прасковью, говорю, давай сюда.

ЮРА уходит. Входит ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ жестом предлагает ей стул. Пауза.

Ну, Прасковья Федоровна, что скажете?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Скажу, что поздно позвали. Начинать-то с меня надо было. Такие дела решают с коллективом, а вы нас замечать не хотите. И вот, как представитель профсоюза, я вам скажу: увольнять надо Марию. А если не Марию, то...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Стоп-стоп-стоп...

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА....А если не Марию, то...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Стоп!! Прасковья Федоровна, я вас уважаю, более того – ценю, но спрячьте свои советы подальше. Скажите лучше, кто вы по должности.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А вы не знаете, что ли?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я-то знаю, а вот знаете ли вы?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Я член профкома, пора бы и знать.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я вас спрашиваю, чем вы занимаетесь на службе?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Профсоюзной работой, чем же еще.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Распаляясь.) Я вас еще раз спрашиваю: кем вы числитесь? По ведомости, понимаете?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А вы не знаете?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я знаю! Но вы сами-то знаете, что вы старший инженер?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Конечно, знаю. Я, кажись, еще не свихнулась.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А теперь скажите – между нами – какое у вас образование?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А вы что, не знаете?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Прасковья Федоровна, я вас уважаю, более того – ценю, но, бога ради, перестаньте меня спрашивать, что я знаю и чего не знаю. Я знаю все!

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А раз знаете, так и нечего спрашивать.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Стиснув зубы.) Хорошо. Я не знаю. Я ничего не знаю. Я вижу вас в первый раз. И я спрашиваю: какое у вас образование?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. У нас все равны.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Свирепея.) Я вас спрашиваю: какой университет вы кончали?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А у нас господствующий класс знаете кто? А они и без универ-ститетов обходятся.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но вы-то не господствующий класс, а старший инженер.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А я об чем говорю?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Не знаю, об чем вы, а я об вашем образовании.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Чего вы ко мне с образованием прицепились? Будто сами невесть какой ученый.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я – другое дело. Я руководитель.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Так сделайте и меня руководителем.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Прасковья Федоровна, я вас ценю, более того – уважаю. Но вы соображаете, что вы плетете?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А что? Хоть вы из меня неграмотную изображаете, а техникум-то я все-таки кончила. Почти.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А я разве спорю? Вопрос в том, какой техникум.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А вы что, не знаете?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Прекрасно знаю. Ветеринарный.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Ну и что? Чем он хуже других?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ничем не хуже. Может быть, даже лучше. Но ведь мы-то здесь трикотаж планируем, а не коров лечим.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. И очень жаль, что не коров.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. И мне жаль. И потому будет куда лучше, если вы – между нами.... Как поется в песне, " пора в путь-дорогу"...

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. (Запевает.) " Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю. дальнюю, дальнюю идем..." (Прекращает пение.) А я не хочу.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. И я не хочу. Но надо.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Согласна. Надо. Но не меня. Меня не выйдет.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Это почему же?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Я член профкома, я сама кого хошь уволю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Минуточку...

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. (Переходя в наступление.) Напрасно стараетесь, начальник, только зубы обломаете! Сократить, видишь ли, захотели! Тоже мне, Сократ нашелся! Да я вас самого так сокращу, что вовек будет не рассократиться...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Постойте, ну чего разорались?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. " Чего-чего"... Того! Вы вон свою Любку увольняйте. Сидит себе этакая фифа расфуфыренная и плюет в потолок.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Во-первых, она не моя. Во-вторых, мне решать, кого увольнять, а не вам. И в третьих, она член редколлегии.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Теперь это называется " член редколлегии"?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А в-четвертых, Прасковья, мы тут одни, и я тебе с глазу на глаз вот что скажу: будешь трепать лишнее, чья там Любка и все такое, я из тебя дух вышибу, отбивную сделаю, в компот превращу, более того – в порошок сотру. Поняла, трещотка старая?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А это мы еще посмотрим, кто кого вышибет. Вот мы вас как за аморалку прижучим...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А мы тебя – за безделье и сплетни. Ты, Прасковья, еще не весь профком. И я тебя не боюсь, понятно?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Это профкома-то не боитесь? Да вы сами понимаете, что говорите? Если вам начальствовать не надоело, сидите и не рыпайтесь – вот мой последний сказ! (Уходит с гордо поднятой головой.)

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ яростно бушует за своим столом, швыряя какие-то папки и разрывая бумаги. Входит ЮРА.

ЮРА. Теперь вы освободились, так я вам про тут случай расскажу.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Взрываясь.) Какой еще случай? Что ты все сияешь, как начищенный сапог?

ЮРА. А вот послушайте. Один спортсмен получил травму – шмякнулся головой... (Давится от смеха.)

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Погоди, Юра. Я тебе тоже сейчас кое-что расскажу и посмотрю, как ты будешь смеяться.

ЮРА. Нет, сначала я. Значит, один спортсмен шмякнулся головой... (Хохочет.) И вот, приходит он к врачу и говорит...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Юра, может, ты потом доскажешь?

ЮРА. Уже кончаю. И вот, значит, он говорит: " Доктор, я страдаю потерей памяти". Доктор спрашивает: " С какого времени? " А спортсмен отвечает: " Что с какого времени? " Умора! (Корчится от смеха.)

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Подумав.) Так что с какого времени?

ЮРА. (Оторопев.) Что " с какого времени"?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я тебя спрашиваю: что было с какого времени?

ЮРА. Это ему память отшибло, понимаете?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вот что, ты ко мне со своей памятью не суйся. У меня и без нее забот знаешь, сколько? Поварешками хлебай – не расхлебаешь. Скажи лучше, ты намерен увольняться или нет?

ЮРА. Это как это?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Обыкновенно. Как все люди. Знаешь, как поется в песне: " Удар короток – и мяч вылетает из ворот".

ЮРА. Но как же я могу уволиться? Да меня и не отпустят. Ведь я капитан команды.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Все это мы знаем. Ты у нас гордость конторы, опытный мастер, рекордсмен, вожак, чемпион, лидер, более того – настоящий боец. Но, милый, скажи – при чем тут наш отдел?

ЮРА. Надо же мне где-то получать зарплату.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Получай себе на здоровье, разве жалко? Но только в другом месте.

ЮРА. Да мне все равно, где числиться.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А если все равно, так и меняй кормушку. Ты не думай, я на тебя зла не держу, более того – я за тебя болею. На трибунах я громче всех кричу " давай-давай". А теперь, Юра, давай-давай, строчи заявленьице... Вот тебе перышко, листочек бумажечки...

ЮРА. (Начинает писать, но останавливается.) Но почему все-таки я? Ведь мой портрет на Доске висит как лучший спортсмен...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Кончай ныть, Юра. Будь мужчиной, наберись смелости и пиши. Ты еще и получше нашей контору найдешь.

ЮРА. Ладно, уговорили. (Пишет заявление об уходе.) Что теперь?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Жадно хватает бумагу и накладывает резолюцию.) " Не воз-ра-жа-ю". Порядок, Юра, ты золотой парень. Заходи, всегда будем рады. А теперь дуй в отдел кадров. И не горюй – за такого молодца любая фирма ухватится.

ЮРА. Да я и не горюю. (Направляется к выходу. Когда с заявлением в руках он проходит через отдел, все взоры устремляются на него.)

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ну как, Юр?

ЮРА. Уломали. Взял огонь на себя.

Все вскакивают с мест и окружают Юру.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Не врешь?

ЮРА. Вот заявление.

ЛЮБА. Ах, Юра, какой ты молодец! (Бросается к нему на шею и крепко целует.) Неужели тебе не страшно?

ЮРА. Нисколько. Только вот с тобой расставаться жалко. Целовать некому будет.

ЛЮБА. Если дело только за этим, мы всегда можем договориться. Телефон мой знаешь?

ЮРА. Знаю.

МАРИЯ. А мой? Обожаю спортсменов.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Мы тебе такую отвальную устроим – век будешь помнить.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Общественность тебя проводит.

ЮРА уходит. Ликующие сотрудники рассаживаются по местам и в упоении начинают чертить, считать и писать. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ у себя в " кабинете" звонит по телефону.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Миша? Ну как там в твоем отделе? Сократил кого-нибудь? Не получается? А у меня порядок.... Добровольно... Я тебе вот что скажу: доброволец всегда найдется, надо только как следует поднажать... (Кончив разговор, НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ, который за целый день ни разу не улыбнулся, вдруг разражается безудержным смехом.) Ха-ха-ха... Андрей!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Входя к шефу.) Андрей вышел.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вышел? Ну ладно, послушайте тогда вы. Такая история – со смеху умрете! К одному врачу приходит больной и говорит - между нами: " Доктор, я страдаю потерей памяти". Врач спрашивает... (Запнувшись.) Черт возьми, что же спрашивает врач? Склероз.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Чего?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я говорю – склероз!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. У кого? У больного?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. У врача?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Запутавшись.) Нет, не у врача. У доктора.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Выходит, доктор был больной?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет, доктор был доктор. А больной был больной.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Понятно. (Усердно смеется.)

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Чего вы смеетесь?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Чего?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я говорю - чего вы смеетесь?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вы же сказали, что я должен умереть со смеху!

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Так я же еще не досказал!

Входит ЮРА.

Юра, что сказал врач?

ЮРА. А вы разве к врачу меня посылали?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Да нет, тот, к которому пришел больной!

ЮРА. А-а... Ха-ха-ха... Он спросил, с какого времени.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Правильно, вспомнил!

ЮРА. Николай Никанорович, сейчас я встретил в коридоре...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Постой. (Степану Семеновичу.) И вот, значит, доктор спрашивает: " С какого времени? " А больной ему: " Что с какого времени? "

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Чего?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я говорю: " С какого времени"!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Что с какого времени?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Юре.) Вот тупарь – никак юмор не доходит. Объясни ему.

ЮРА. Николай Никанорович, я сейчас в коридоре директора встретил.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Какого директора? Ах да... Ну, так что? Подписал он тебе заявление?

Остальные сотрудники собираются у входа в закуток.

ЮРА. Что было – вы не можете себе представить!

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну?

ЮРА. Разорвал он мое заявление и говорит: ты с ума сошел? Хочешь бросить нас перед самыми соревнованиями? И это после того, как мы ухлопали столько денег на твои тренировки? (Умолкает.)

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну?

ЮРА. В общем, сказал, что даст мне прибавку. Он решил, что я из-за зарплаты. Велел идти работать.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Как " работать"? Что ли он забыл о сокращении?

ЮРА. Еще как помнит. Передай, говорит, начальнику, если он сегодня никого не уволит, то я его самого... ну...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Набрасываясь на подчиненных.) А вы чего уши развесили? Что ли здесь филармония? Работать чужой дядя будет? Мне и дальше за всех тянуть? Я не лошадь, и у меня не четыре руки! (Юре.) И ты тоже. Велено работать, так работай!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Юре.) Можно, конечно, быть подонком, но не до такой же степени. Обещал уйти совсем, а удалился на две минуты.

ЮРА. Друзья, вы что? Ведь соревнования же на носу!

ЛЮБА. У тебя на носу прыщ, а не соревнования.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Обычай бычий, ум телячий.

МАРИЯ. Чем спортсмен, тем бессовестней.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А ну прекратить!

Воцаряется тишина.

Слушайте меня. Лучше вам самим назвать фамилию, чтобы не упрекать меня потом в пристрастии. Даю вам час сроку. Не подберете добровольца, пеняйте на себя. Выгоню всех! Вы нам с Андреем только мешаете работать. Один час, понятно? Засекаю время.

11

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ уходит. Наступает неловкое молчание.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Вот так-то лучше – самим. Я сразу сказала: эти дела должен решать коллектив. Профком, значит. (Садится за стол начальника.) Прошу, товарищи.

Все собираются вокруг Прасковьи Федоровны.

Если по справедливости, то уходить надо... Степан Семенычу. (Быстро.) Голосуем. Кто за? Единогласно.

Сотрудники, быстро проголосовав, проворно разбегаются по своим местам. СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ, который приготовился к долгой говорильне и по привычке в полудреме машинально проголосовал вместе со всеми, понимает вдруг, что собрание, не успев начаться, уже закончено.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Постойте, почему же мне?

МАРИЯ. Сами знаете. Пора уже.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Если хотите знать, старикам везде у нас почет.

ЛЮБА. А молодым везде у нас дорога.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Какая тут будет дорога, когда на ней торчит вот такой старый пень?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А ты, Прасковья, оказывается, порядочная...

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А ты не выражайся, а то, если дело дошло до выражений, я еще и не так выражусь.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Иди ты знаешь куда?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Знаю. Меня муж-алкоголик все время туда посылал. Тебе на пенсию давно пора, а ты еще тут голос подаешь.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Знаешь, Прасковья, какой-никакой, а я все-таки инженер. Не считая Андрея, я один кое-что тут понимаю. А ты годишься только кошек разводить.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Зато у меня больше всех нагрузок. Один культсектор чего стоит.

МАРИЯ. Подумаешь, культсектор. А я член комиссии по распределению детских подарков.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А я член чего-то при Дворце молодежи, только не помню, чего. (Юре.) Чего?

ЮРА. Ничего.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А мне показалось, что ты что-то сказал.

ЮРА. Нет, ничего.

ЛЮБА. А я дружинник. Борюсь с бандитами.

МАРИЯ. (Прасковье Федоровне.) Так что вы про свой культсектор забудьте. Мы все охвачены. Главное – основную работу делать.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Основную работу я как раз и делаю. А ты все за ребенка своего прячешься.

МАРИЯ. Сама бездетная, вот и злишься.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Ты, Мария, больно разговорчивая стала. Не ровен час, и вылетишь отсюда.

МАРИЯ. Это я-то?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Почему нет?

МАРИЯ. А потому, что я мать-одиночка.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Ха! " Одиночка"! Да ты из нас самая замужняя!

ЛЮБА. Действительно, Мария, ты же со своим Игорем уже сколько лет живешь.

МАРИЯ. Все с кем-то живут. (Ядовито.) И ты, по-моему, тоже.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Я ни с кем не живу.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Прими мои соболезнования.

Страсти постепенно накаляются.

ЛЮБА. Тебе, Мария, твои увертки не помогут. Это просто непорядочно.

МАРИЯ. А жить с женатыми мужчинами порядочно?

ЛЮБА. А где холостых взять? И вообще, мои личные дела вас не касаются.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Нет уж, дорогая, еще как касаются. Разве можно жить с кем работаешь?

ЛЮБА. А с кем же тогда?

ЮРА. Девочки, не горячитесь.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А ты помалкивай.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Любе.) Дорогая моя, любись хоть с папой римским, это твое дело. Но надо и в работе что-то смыслить. А ты храповик от шестеренки не отличишь.

ЛЮБА. Сами вы храповик! И не стыдно вам за свой храп деньги получать? Да и кто у нас, по-вашему, смыслит?

МАРИЯ. Да, кто смыслит? Прасковья Федоровна, что ли? (Смеется.)

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Ты, Мария, не возникай. Тебя за одни опоздания турнуть можно.

МАРИЯ. Подумаешь, опоздаю иногда на пять минут. Зато остальное время я работаю, а не в парикмахерской сижу.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Работаешь, это верно, только куда?

МАРИЯ. Что значит " куда"?

ЛЮБА. А это значит налево!

Входит АНДРЕЙ и молча слушает.

МАРИЯ. Ты сама налево лифчиками торгуешь. Спекулянтка.

ЛЮБА. Халтурщица.

МАРИЯ. Подстилка.

ЮРА. Девочки...

ЛЮБА. Сгинь!

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Правильно. Спекулянтка и подстилка.

ЛЮБА. Уж вы бы молчали. Старая сплетница.

АНДРЕЙ. (Выступая вперед.) Остановитесь!

Виноватое молчание.

Ну зачем же вы так?

Пауза.

ЮРА. (Обрадовавшись, что может вставить наконец слово.) Девочки, послушайте, что я предлагаю. Чем устраивать базар, давайте лучше бросим жребий. Это будет честно, по-спортивному. Без крика, без шума, без скандалов. Мы у себя на соревнованиях всегда так определяем, чья очередь выиграть, а чья проиграть.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Жребий? Это идея. Я согласен.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Я тоже. Тяните.

МАРИЯ. Что значит " тяните"? А вы?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А я участвовать не буду. У меня особые права. Я член...

ЛЮБА. Профкома. Слышали сто раз.

МАРИЯ. Я тоже тогда не буду.

АНДРЕЙ. Не начинайте всё сначала.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Тебе легко советы давать: сам-то, небось, тянуть не станешь.

АНДРЕЙ. Нет, почему же... Как все, так и я. На равных.

Все поражены.

ЛЮБА. Ты?!

МАРИЯ. Тебя все равно не отпустят.

АНДРЕЙ. Если жребий выпадет мне, то уйду. Честное слово.

Пауза.

ЛЮБА. Ты, Андрей, странный парень.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Ну, раз уж Андрей согласен, то нам и подавно не след отказываться.

ЮРА. (Оживляется. Он в своей стихии.) Мария, вытряхивай свою сумку. Люба, нарежь шесть одинаковых бумажек. На пяти пиши " остаться", на одной - " уйти ".

Мария деловито и не спеша освобождает свою огромную хозяйственную сумку, вынимая оттуда колбасу, рыбу, батоны, молоко и прочее.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Только чтобы все было без обмана.

МАРИЯ. Пусть все друг за другом следят.

ЮРА. Уж насчет этого я предупреждаю по-хорошему: если кто от своего жребия станет увиливать, того переломлю пополам. Не посмотрю, мужчина это будет или женщина. Слово даю. Все слышали? (Берет сумку и бумажки.)

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Сначала проверим.

Все рассматривают бумажки. Под бдительным надзором присутствующих Юра складывает их в сумку и долго встряхивает ее.

ЮРА. Ну, кто первый?

Пауза.

Ладно, раз желающих нет... (Вытягивает бумажку.) " Остаться".

Со всевозможными приемами - кто левой рукой, кто зажмурив глаза, кто повторяя заветное слово - все, кроме Андрея, лезут поочередно в сумку, достают и читают свои бумажки.

ЛЮБА. " Остаться".

МАРИЯ. И мне! Ой, как я сейчас всех люблю! (Бросается Любе на шею.)

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Мне тоже " остаться".

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. И я остаюсь.

Общее ликование и примирение. Сотрудники обнимают друг друга, жмут руки, хлопают по плечу и т. д.

ЮРА. Постойте, а как же Андрей?

Молчание.

ЛЮБА. Действительно, Андрей, как же мы без тебя?

АНДРЕЙ. Да уж как-нибудь.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ты не тушуйся. Мы все за тебя заступимся.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Верно. Протестовать будем.

МАРИЯ. Будем за тебя драться.

АНДРЕЙ молча садится за свой стол и в дальнейших спорах участия не принимает.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Друзья! Знаете, что я подумал? Почему это мы должны страдать, а наш дорогой шеф снова выйдет сухим из воды?

МАРИЯ. Этого дундука давно гнать надо. А на его место – Андрея.

ЮРА. Правильно. Ник-Ник и так у нас только для мебели.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А такой дуб только на мебель и годится.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Напишем все вместе в дирекцию заявление. Так, мол, и так, коллектив требует... Прасковья, бери ручку.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. (Уклончиво.) Лучше кто-нибудь другой. Я, когда без очков, с ошибками пишу.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Может, ты, Юра?

ЮРА. (Уклончиво.) У меня почерк плохой. Лучше вы сами.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вы что, боитесь, что ли?

МАРИЯ. Не боимся, но... Он же наши почерки знает. Давайте, я лучше на машинке.

ЮРА. Может, дверь пока на ключ закрыть? (Запирает дверь.)

МАРИЯ. (Садится за машинку и быстро строчит.) " Директору... Заявление..." Что дальше-то?

Небольшая заминка.

ЛЮБА. Зря вы это все затеваете. Ничего у вас не выйдет.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Почему?

ЛЮБА. Потому что начальника себе выбирать никто не позволит. Всегда назначают не того, кого все хотят, а того, кого все не хотят.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Это верно.

ЛЮБА. И потом, на что вы собираетесь жаловаться? Я, например, считаю, что Ник-Ник самый что ни на есть нормальный начальник.

МАРИЯ. Для тебя, конечно, нормальный.

ЛЮБА. (Игнорируя укол.) И для всех тоже. Все, что начальнику полагается, он делает: бумаги подписывает, график отпусков составляет... А как он премии выбивает? Разве Андрей так сможет?

Последний довод производит сильное впечатление.

ЮРА. Резонно.

ЛЮБА. И наверху он ладит.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Этого у него не отнять.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Они в нем своего чувствуют.

МАРИЯ. И с работы отпускает.

ЮРА А что, ему жалко, что ли?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. И сводки умеет так составлять – вроде как будто все и сделано.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А как он заседает! Засмотришься!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. И против всех мероприятий у него всегда галочки.

ЛЮБА. Опять же – зубы есть.

МАРИЯ. Да, зубы – это главное.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. С одной стороны – зубы, а с другой – хорошие отношения.

МАРИЯ. Да, пожалуй, Андрей не потянет.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ты, Андрей, не обижайся, но, действительно, какой из тебя руководитель?

ЮРА снова отпирает дверь. МАРИЯ вынимает из машинки заявление, рвет его на куски и бросает в корзину. Затем она берет свою сумку, чтобы положить назад продукты и достает оттуда последнюю бумажку, которая должна была достаться Андрею.

МАРИЯ. Ничего не понимаю. Глядите, что на бумажке Андрея написано.

ЛЮБА. " Остаться".

ЮРА. Это как это? Всем " остаться"?

ЛЮБА. Но я же сама писала на одной " уйти"!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А мы проверяли.

ЮРА. (Решительно.) А ну-ка, давайте сюда свои бумажки!

Все вручают Юре свои записки. Он их проверяет. Остальные заглядывают ему через плечо.

А где ваша, Прасковья Федоровна?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Вы что, во мне сомневаетесь?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ты давай не виляй.

МАРИЯ. Она вроде что-то в стол прятала.

ЮРА скручивает сопротивляющейся Прасковье Федоровне руки. МАРИЯ достает из ее стола бумажку.

ЛЮБА. А ну-ка, посмотрим... Ну конечно – " уйти".

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Прасковья, у тебя совесть есть?

ЛЮБА. Андрей, ты остаешься – это решено. А вы, Прасковья Федоровна, пишите заявление. Коллектив свое слово сказал.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Никакое это не слово, и вовсе это не коллектив, и ничего он не сказал.

ЮРА. Прасковья Федоровна, это не по-спортивному. У нас за такие фигли-мигли из вас бы рубленый бифштекс сделали.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А ты, молокосос, иди целуйся со своей штангой или что там у тебя, а здесь помалкивай.

ЮРА. Вы вот это видели? (Тычет ей в лицо громадный кулак.) Я ведь слово дал. Я человек мирный, но не доводите меня до крайности!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Давай-давай, Юра, мы поддержим.

Все, кроме Андрея, окружают Прасковью Федоровну.

ЛЮБА. Вынесем ее стол в коридор – и делу конец.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Все равно не уйду! (Забирается на стол и вцепляется в него руками.)

ЛЮБА. А мы заставим.

МАРИЯ. Выживем ее.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Вы люди или звери?

МАРИЯ. С вами и озвереть недолго.

ЮРА. Прасковья Федоровна! Не доводите меня до крайности!

ЛЮБА. Нечего с ней разговаривать! Берите стол и понесли.

Сотрудники поднимают стол вместе с Прасковьей Федоровной и несут его к выходу. Входит НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Что такое? Прекратить! Марш по местам!

Начальственный окрик сразу охлаждает страсти. Все разбредаются по местам. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ продолжает бушевать.

Я вас всех выгоню! Всех! Я все могу! Я ничего не потерплю! Я ни на что не посмотрю!

Напуганные сотрудники молчат.

Последний раз спрашиваю: уходит кто-нибудь или нет?

ЮРА. (После паузы.) Вот, Прасковья Федоровна.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Недоверчиво.) Добровольно?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Ну да, как бы не так.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (С сожалением в голосе.) Ее нельзя. Я узнавал. Человек она заслуженный, активист, общественник, член, участник и все такое. Сами должны понимать. (Помолчав.) Значит, желающих нет?

Пауза. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ продолжает зловеще.

Так-так. Что ж, придется решать самому. Андрей, пройдем ко мне, посоветуемся.

АНДРЕЙ проходит в закуток начальника. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ следует за ним, но у входа оборачивается и вновь взрывается.

Почему никто не работает? Что ли здесь санаторий? Всех разгоню!

Сотрудники бросаются к своим инструментам. Канцелярская симфония возобновляется. Обведя свой " ансамбль" грозным взглядом, шеф идет к себе и садится напротив Андрея.

Проклятый день! Я весь на грани, на пределе, на взводе, я загнан, забит, замучен, более того – задерган. И, думаешь, кто-нибудь скажет за это спасибо? Фига с маслом. Правильно говорят: чужого спасиба не жди, а своего не жалей. Разорвешься надвое, а люди скажут: почему не начетверо? (Срывается с места, выбегает к сотрудникам и нервно кричит по чьему-то столу.) Работать! Всем работать!

Симфония приобретает бешеный ритм. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ возвращается к себе.

Да... Так на чем я остановился?

АНДРЕЙ. " Почему не начетверо".

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Что " не начетверо"? Ах да... Ты, небось, думаешь, что раз я начальник, то все зависит от меня. Так это вовсе не так. Я - между нами – тень, пустое место, видимость, мираж, более того – призрак. И в других отделах то же самое. Вся наша контора – это такая контора.... (Опять вскакивает, бежит к подчиненным, стучит кулаком по столу и возвращается.) Н-да... Горизонт, я бы сказал, исключительно мрачен. Ты меня понимаешь?

АНДРЕЙ. Понимаю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но ты, Андрей, не расстраивайся. Я еще попытаюсь тебя отстоять.

АНДРЕЙ. Меня?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Тебя, родной, тебя. Обстановка, я бы сказал, исключительно неблагоприятная... Но мы им еще покажем! Я буду за тебя бороться. Тебя любят все, но я - больше всех. Ты мне веришь, Андрей?

АНДРЕЙ. Верить-то я верю... Но я бы предпочел, чтобы вы боролись за кого-нибудь другого.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Андрей, голубчик, я бы тоже предпочел за другого, но за кого? Горизонт, я бы сказал, исключительно мрачен. Более того, твои шансы – между нами – близки к нулю.

АНДРЕЙ. Почему?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. И ты еще спрашиваешь, почему! Да по тыще причин! Взять хотя бы твой стаж. Ты ведь работаешь у нас недавно, а остальные лоботрясничают здесь давно. А это важно, понимаешь?

АНДРЕЙ. Понимаю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А главная твоя беда, что... Как бы тебе объяснить... На работе ты занимаешься работой, понимаешь?

АНДРЕЙ. Понимаю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Правда, ты у нас недавно, на собраниях еще не выступал, проявить себя не успел, заметить себя не дал, никуда не избрался, и все такое прочее, но... Ты меня понимаешь?

АНДРЕЙ. Понимаю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты можешь сказать, что кому-то надо и работать. Голубчик мой, я это вполне одобряю, разделяю и, более того, поддерживаю. Но, с другой стороны, согласись: кому надо, чтобы ты работал? Кому от этого жарко? Кому холодно? Ты меня понимаешь?

АНДРЕЙ. Понимаю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну, вот скажи: может, у тебя тридцать лет назад были какие-нибудь общественные заслуги?

АНДРЕЙ. Нет.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Может быть, ты – между нами – мать-одиночка?

АНДРЕЙ. Нет.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Член редколлегии?

АНДРЕЙ. Нет.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Член сборной?

АНДРЕЙ. Нет.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Член профкома?

АНДРЕЙ. Нет.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну подумай сам, могу ли я тебе помочь? Если бы ты был членом хоть чего-нибудь...

АНДРЕЙ. Я понимаю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но ты ни чего не член. Ты даже не член редколлегии.

АНДРЕЙ. Я член технического общества, член общества изобретателей, член научного совета по...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Прерывая.) Андрюша, голубчик, не говори глупостей. Скажи лучше, у тебя там (показывает наверх) есть рука?

АНДРЕЙ. Нет.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну вот, видишь, у тебя даже нет руки. Только голова, и не там, а здесь. Разве так можно?

АНДРЕЙ. Нельзя.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Андрей, я хочу, но в этих обстоятельствах просто не могу за тебя бороться. Ты как хочешь – по сокращению или по собственному?

АНДРЕЙ пожимает плечами.

Я советую по собственному. Оно все-таки как-то более... Что ты все молчишь?

АНДРЕЙ снова пожимает плечами.

Я знаю, ты хочешь сказать, что я мог бы выставить Любу.

АНДРЕЙ. Да ничего я не хотел сказать.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Так она, если хочешь знать, в редколлегии.

АНДРЕЙ. Я понимаю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А впрочем, зачем тебе врать? Ведь, между нами, все знают, что между нами... Ты понимаешь?

АНДРЕЙ. Понимаю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я знаю, ты хочешь сказать, что Люба не конфетка, что она меня презирает, более того – не очень любит. Но я ничего не могу сделать. Я пойман в капкан, я в мертвой петле, я у нее на крючке. Ведь ей всего за двадцать, а мне, между нами, уже за сорок. Хорошо за сорок. Ты меня понимаешь?

АНДРЕЙ. Я понимаю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Более того, в любой момент она может стукнуть жене. Что тогда?

АНДРЕЙ. Я понимаю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну что ты все заладил: " понимаю" да " понимаю". Я и так знаю, что ты меня понимаешь. Лучше скажи что-нибудь.

АНДРЕЙ. Что?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Как что? Скажи, что я сволочь, подлец, сукин сын...

АНДРЕЙ. Зачем?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Мне будет легче. Скажи, что будешь протестовать, писать, жаловаться...

АНДРЕЙ. Зачем?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Правильно, незачем. Ты парень с головой, так жалей ее, не бейся об стенку. Мы живем в век стали и железобетона, с большой буквы этого слова.

АНДРЕЙ. (Берет авторучку.) С какого числа писать?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Увольнение-то? Через две недели. Но ты не думай – я не подлец. А если даже и подлец, то я не виноват. Я тебе дам самую лучшую характеристику.

АНДРЕЙ. Спасибо.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты ее сам на себя сочини – подпишу не глядя.

АНДРЕЙ. Спасибо. (Протягивает заявление.) Вот, с пятнадцатого.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Визируя.) Ну, родной, выручил ты меня. Прямо гора с плеч, кость из горла, камень с сердца. Если бы знал, как жалко мне с тобой расставаться.... Ты до пятнадцатого числись, но можешь сюда больше не являться. Плюнь ты на них всех, иди ищи работу. Ты не думай, я не подлец. Мы им еще покажем!

АНДРЕЙ выходит из закутка шефа и направляется к своему столу. Канцелярская симфония обрывается. Все взгляды устремлены на Андрея. В полной тишине он складывает в портфель свои вещи и прощается с сослуживцами. На столе у начальника звонит телефон. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ берет трубку и, произнеся обычные " алло" и " да", долго слушает.

Так... Так... Понятно. (В недоумении кладет трубку и окликает Андрея, который уже пожал руку последнему сотруднику.)

Андрей, погоди! Новая директива.

Пауза.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Чего это вдруг?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Растерянно.) Да вроде из-за моих предложений.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Каких-таких предложений?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Еще растеряннее.) Которые полностью приняты.

ЮРА. А вы разве что-нибудь предлагали?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Видимо, предлагал, потому что меня благодарят. За принципиальность, деловой подход, смелость, более того – за честность.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Это вас-то?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вы ничего не напутали?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ озадаченно пожимает плечами.

АНДРЕЙ. Николай Никанорович, я думаю, речь идет о том докладе, что вы днем подписали. Помните? Который я в комиссию передал.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. И что ты в нем предложил?

АНДРЕЙ. Много чего...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Хватая себя за голову.) И я это подписал?!

АНДРЕЙ разводит руками.

ЛЮБА. Вы скажете наконец, что случилось?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Во-первых, сокращение пока отменяется.

Взрыв энтузиазма. Все вскакивают со своих мест, берутся за руки в круг и начинают танцевать.

Во-вторых...

Поначалу его никто не слушает.

МАРИЯ. Что " во-вторых"?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Наш отдел должны реорганизовать, распустить, более того – прихлопнуть.

Общее оцепенение.

ЛЮБА. А мы?

МАРИЯ. Да, а как же мы?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А нами – между нами – займется комиссия.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А как же наш коллектив?

МАРИЯ. Да, ведь мы так привыкли друг к дружке... И вообще.

ЛЮБА. Постойте, а как же вы?

МАРИЯ. Да, а как же вы?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я? Я... (Свирепо.) Что вы на меня уставились? Что ли тут театр? Марш работать!

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. (Показывая на часы.) Какое тут работать, когда уже по домам пора.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А раз пора, так и нечего тут торчать! А ну, живо в гардероб! По домам! Чтобы через минуту тут никого не было! Вы что, оглохли? Вам говорят! Все! Конец!

Последние слова бушующего шефа адресованы уже не столько подчиненным, сколько зрительному залу. Он еще продолжает кипятиться, но занавес уже опускается, и мы так и не успеваем узнать, какая судьба уготована нашему симпатичнейшему Николаю Никаноровичу и всему его сплоченному коллективу.

КОНЕЦ