Действие первое. Тесноватое помещение отдела в конторе по планированию и сбыту дамского трикотажа

Тесноватое помещение отдела в конторе по планированию и сбыту дамского трикотажа. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ, начальник отдела, представительный мужчина лет сорока с чем-то, сидит в отдельном закуточке, отгороженном от остальной части комнаты шкафами. Рабочий день недавно начался. Все сотрудники, кроме Марии, на своих местах. СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ, пожилой сонный мужчина, клюя носом, занимается какими-то подсчетами. ЛЮБА, эффектная красавица с длинными распущенными волосами, чертит, склонившись над чертежной доской. ЮРА, здоровяк с добродушным лицом, подшивает лежащие перед ним горой бумаги, от всей души пробивая их дыроколом. ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА, энергичная особа средних лет, с решительным видом перебирает папки. АНДРЕЙ, молодой человек застенчивого облика, работает над графиками и таблицами.

Работа кипит. Щелканье счетов, удары дырокола, трели телефонных звонков, - все это сливается в своеобразную канцелярскую симфонию.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ не спеша встает, выходит из своего угла и прохаживается между столами сотрудников. Темп симфонии резко возрастает. Вид шефа чрезвычайно мрачен.

Стягивая на ходу пальто, стремительно вбегает молодая привлекательная женщина – МАРИЯ.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Сурово.) Мария, вы опять опоздали?

МАРИЯ. (Виновато.) У меня ребенок.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Недовольно.) " Ребенок-ребенок"... Неужели нельзя приходить вовремя хотя бы в эти дни, когда нас проверяет комиссия? Вы понимаете – комиссия!

МАРИЯ. А разве она еще не уехала?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Именно что нет. Как раз сейчас меня опять туда вызывают, причем вопрос, я вам скажу, предстоит тяжелый, более того – кадровый. (Посверлив Марию взглядом.) Ну ладно, чтобы в последний раз.

МАРИЯ мгновенно начинает строчить на машинке, и ее пулеметные очереди вливаются в общую звуковую гамму. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ возвращается на свое место, степенно берет газету и углубляется в чтение. Темп симфонии снижается.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Кто помнит, сколько у нас запланировано нижнего трикотажу?

АНДРЕЙ. Сто двадцать тысяч.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Андрей, под каким артикулом у нас идут сиреневые блузки?

АНДРЕЙ. Пятнадцать - сорок семь.

МАРИЯ. (Прерывая печатание.) Андрей, " не хватает двух тонн бюстгальтеров"... " Не хватает" вместе или отдельно?

АНДРЕЙ. Отдельно.

Мария снова начинает стучать. СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ направляется в закуток шефа и почтительно кашляет.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Отрываясь от газеты.) В чем дело?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вчера сверху напоминали, что пора представить наш доклад о реформе работы отдела.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Степан Семенович, мне предстоит обсуждать кадровый вопрос с большой буквы этого слова, а вы отвлекаете меня по пустякам. Раз пора, так и отправляйте. Доклад готов?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Он туговат на ухо.) Чего?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Кричит.) Я говорю: доклад готов?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Не знаю. Вроде, Андрей что-то делал... Постойте, да вот же доклад, у вас на столе!

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Берет толстую папку.) Этот, что ли?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Он самый. Просили передать, что срочно.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Хватается за голову.) Вспомнил! Вспомнил, что я про него забыл. (Перелистывая содержимое папки.) Что-то больно много формул... М-да... Ну хорошо, идите работайте. Да позовите сюда Андрея.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Садясь на свое место.) Андрей, к шефу.

Андрей переходит в отделение начальника.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Послушай, Андрей... Что-то не нравятся мне эти формулы...

АНДРЕЙ. Это алгоритм оптимизации управления. Решается симплекс-методом.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Понятно... А без них никак нельзя?

АНДРЕЙ. Понимаете, выводы доклада довольно неожиданны, и лучше подтвердить их точными расчетами.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ясно... Ну, если симплекс-методом, тогда совсем другое дело. Вот я и говорю: закончи-ка ты этот доклад. Чтобы сегодня же был готов.

АНДРЕЙ. Сегодня?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я знаю, что это трудно, более того – невозможно. Но – надо, ты меня понимаешь? Так что жми на все педали, крути на всю железку, более того – шпарь на всю катушку.

Звонит телефон. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ берет трубку.

Да? Иду. (Кладет трубку. Многозначительно.) На заседание. Вопрос, между нами, тяжелый, более того – кадровый.

АНДРЕЙ уходит. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ встает и шествует через свой отдел к выходу. Снова резкое ускорение темпа.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Николай Никанорович, вы не помните, сколько у нас запланировано...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Со всеми вопросами – к Андрею. Я на совещании.

ЛЮБА. Вы не забыли, что в обед мы устраиваем праздник? Смотрите, не задерживайтесь.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вам лишь бы праздновать... Всегда повод ищете.

ЛЮБА. Вы же сами предложили.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ладно, мне некогда. (Уходит.)

2

Симфония канцелярских инструментов прерывается. СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ отодвигает счеты, откидывается в кресле, смачно зевает и закрывает глаза. ЮРА кладет дырокол, достает из-под шкафа гири и начинает разминаться. ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА перестает возиться с папками. МАРИЯ достает вязанье. Только ЛЮБА продолжает чертить.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА Ну ладно, пойду загляну в профком.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА уходит. Возвращается АНДРЕЙ.

АНДРЕЙ. Мария, ты допечатала доклад для шефа? Тебе вроде мало оставалось.

МАРИЯ. (Неуверенно.) Мне и сейчас мало осталось... Вообще-то две странички я, кажется, сделала.

АНДРЕЙ. Дай взглянуть. (Смотри бумаги.) Опять ни предлогов, ни запятых.

МАРИЯ. Ты же знаешь - это оттого, что я на телеграфе работала. Я и в разговоре предлоги пропускаю, когда волнуюсь.

АНДРЕЙ. Но ты все же допечатай не волнуясь, договорились?

МАРИЯ. Да чего ты расстраиваешься, чудак? Думаешь, доклады эти кто-нибудь читает?

АНДРЕЙ. Надеюсь, что читает. Так что сделаешь, ладно?

МАРИЯ. Ага. Только потом. Сейчас некогда. Я одному аспиранту диссертацию делаю.

АНДРЕЙ. А отложить ее нельзя?

МАРИЯ. Ну что ты? Знаешь, сколько он за страницу платит? (Взглянув в зеркало.) Боже мой, какое чучело! Так опаздывала, что не успела причесаться. (Берет косметичку, идет в закуток начальника и за его столом не спеша приводит себя в порядок.)

АНДРЕЙ. Степан Семенович!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ похрапывает.

Степан Семенович!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Вздрагивая и хватая счеты.) Чего?

АНДРЕЙ. Не поможете мне доклад подготовить?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Извини, не могу. Я даже и не отдыхал еще сегодня. Юра, пошли в курилку.

ЮРА. Я же не курю. Мне форму нельзя терять.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ничего, подышишь свежим воздухом. (Уводит Юру.)

АНДРЕЙ. (Подойдя к Любе.) Люб, надо бы кое-что начертить.

ЛЮБА. Опять? Я ведь на прошлой неделе уже что-то чертила.

АНДРЕЙ. По-моему, ты и сейчас что-то чертишь.

ЛЮБА. Это так... фасончик для платья. Правда, мило?

АНДРЕЙ. Прелесть. Мне нужна схема организации труда...

ЛЮБА. А здесь будут карманчики.

АНДРЕЙ. Прелесть. Схема несложная.

ЛЮБА. А рукава фонариком.

АНДРЕЙ. Прелесть.

ЛЮБА. А вырез будет очень глубокий. Ты представляешь, как это будет выглядеть в натуре?

АНДРЕЙ. Не очень.

ЛЮБА. Ну, примерно вот так. (Расстегивает на блузке пуговицы и демонстрирует будущий вырез.)

АНДРЕЙ. Прелесть. Так как насчет почертить?

ЛЮБА. Какой ты скучный – все чертить да чертить... Наверное опять какую-нибудь жуткую деталь в трех... этих... как их... ну... Вид сверху, вид сбоку...

АНДРЕЙ. Проекциях?

ЛЮБА. Вот-вот, проекциях.

АНДРЕЙ. На этот раз проекций не будет. Просто начертишь квадратики и соединишь их стрелками. Я тебе покажу.

ЛЮБА. (Обрадованно.) Квадратики я умею. Если хочешь, я и треугольнички сделаю.

АНДРЕЙ. Ну и славно.

ЛЮБА. Только не сейчас, после обеда.

АНДРЕЙ, вздохнув, выходит.

МАРИЯ. (За столом начальника звонит по телефону.) Алло! Игорь? А где он? А кто это? А передайте, что жена звонила. А у нас на работе какой-то кадровый вопрос обсуждается. Ага. (Кладет трубку.)

Входит ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Девочки, новость! Жена Прохорова к нам в профком пришла, жалуется, что он спутался с кем-то. Просит выяснить. А чего тут выяснять-то: всем известно, что с Катькой из второго отдела. Знаете, крашеная такая.

МАРИЯ. Ну?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Я ей – жене, значит, - ничего такого, конечно, не сказала. Подайте, говорю, заявление, а мы, дескать, разберем, призовем...

ЛЮБА. Меня лично такие новости мало интересуют. Лучше бы разузнали, что там за кадровый вопрос.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Я уже пыталась, да комиссия за закрытыми дверями заседает. (Всплескивает руками.) Ой, я тут с вами болтаю, а у меня важное дело! Я на одиннадцать с парикмахершей договорилась. (Натягивая пальто.) Если кто спросит – я по профсоюзным делам.

ЛЮБА. Добежать с вами до магазина, что ли? Может, увижу что-нибудь интересное.

ЛЮБА и ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА уходят. МАРИЯ переходит в кабинет шефа и звонит по телефону.

МАРИЯ. Мама? Ну, как Боренька? Кашку всю съел? А ты бы ему помяукала. Ты же знаешь, он хорошо ест, только когда ему мяукают. Что значит – не умеешь? Давай приставь к его ушку трубку. Я буду мяукать, а ты его корми. Готово? Начали. (Сюсюкает.) Здравствуй, Боренька, к тебе киска в гости пришла. Она тебе что-то сказать хочет. Мяу... Мяу... Мяу... (Сидит у телефона и мяукает.)

Возвращаются СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ и ЮРА.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вот, Юра, заинтересовался я одной цифрочкой и с самого утра без продыха щелкаю. Три раза сбивался, но все-таки подсчитал. Сколько, ты думаешь, я выпил за свою жизнь пива?

ЮРА. Бог его знает. Думаю, что порядочно.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ну, а сколько все-таки? Сто кружек? Двести?

ЮРА. Может, и все пятьсот будет.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Пятьсот? Плохо считаешь, пан спортсмен. Четырнадцать тысяч восемьсот двадцать!

ЮРА. Да, цифра величественная. Можно сказать, итог жизни.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. На эти деньги и машину купить можно было бы.

ЮРА. Да ну!

МАРИЯ. (В телефон.) Мяу!

ЮРА. (Передразнивая.) Мяу!

МАРИЯ. Не мешайте, я ребенка кормлю.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Не дает мне покоя этот проклятый кадровый вопрос. Опять какая-то каша заваривается.

ЮРА. Выбросьте это из головы. Давайте лучше делом займемся.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. И то верно.

ЮРА привычным жестом выдвигает из стола планку, на которой стоят шахматные часы и доска с расставленными на ней фигурами. СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ нажимает кнопку часов.

Поехали.

Игра идет в быстром темпе блица.

Опять фигуру зеваешь. Ты бы лучше вместо бицепсов мозги потренировал. Хоть это в жизни и не так нужно, но все-таки... Что за бумаги у тебя в папках?

ЮРА. Кто их ведает... Андрей велел подшить, я и подшиваю. (Делает ход.) Сказать по правде, я понятия не имею, чем мы тут занимаемся. Знаю только, что вроде что-то планируем, а вот что.. Андрей говорил, да я забыл.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А ты бы вник.

ЮРА. Некогда. У меня свой план – очки, голы, секунды.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Это верно. Ты у нас кем числишься-то?

ЮРА. Старшим инженером. (Испуганно.) Полундра. (Быстро задвигает планку с шахматами и хватается за дырокол.)

Входит Андрей.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Отбой. Ты, Андрей, нас так не пугай.

Игра продолжается.

Мат. С тобой играть неинтересно. Не то, что с Андреем.

ЮРА. Шахматы – не моя стихия.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Что верно, то верно. Иди, маши гирьками. Андрей, сыграем разочек?

АНДРЕЙ. Некогда. Доклад для шефа готовлю.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Некогда? (Проникновенно.) Скажи, Андрей, чего ты все время работаешь? Может, у тебя дома что случилось?

АНДРЕЙ. Да нет, все нормально.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А ты не болен, а?

ЮРА. Степан Семенович, чего вы пристали к человеку? А если ему нравится работать?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Нет, Юра, наш долг разобраться, что происходит с парнем. Может, у него на душе что-то творится, может, надо вовремя вмешаться, помочь... Человек он еще молодой, неопытный, в контору нашу попал недавно...

ЮРА. Кстати, Андрей, а где ты трудился раньше?

АНДРЕЙ. Рядом, в институте, что напротив.

ЮРА. Ого! Заведение солидное, не нашему чета. Что же ты оттуда ушел?

АНДРЕЙ. Так... По собственному желанию.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Короче, Андрей, один блиц!

АНДРЕЙ. Хорошо, сыграем. В обед.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ну уж нет. В обед надо отдыхать. К тому же сегодня у нас в обед мероприятие. Женско-мужской день.

АНДРЕЙ. Ах да... Цветы-то хоть купили?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Цветы? Гм... А ну-ка, Юра, бросай гири и жми на перекресток. Давайте-ка соберем на это дело... (Вынимает ассигнацию.)

ЮРА. А может, скинемся еще и на троих? Чтобы уж заодно?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ты, Юра, хоть и спортсмен, а мысли иногда подаешь дельные. (Дает ему деньги.) Внимание! На старт! Марш!

Юра пулей выскакивает из комнаты. Мария перестает мяукать, возвращается на свое место и начинает с бешеной скоростью строчить на машинке. Входит Люба.

ЛЮБА. (Снимая пальто.) Меня никто не хватился?

АНДРЕЙ. Вроде никто.

МАРИЯ. Ну, достала что-нибудь?

ЛЮБА. (Указывая на сверток) Вот, лифчики.

МАРИЯ. Нашей конторы?

ЛЮБА. Что, я с ума сошла? Французские.

МАРИЯ. (Примеряя лифчик.) Восторг! Мне бы такой!

ЛЮБА. Если хочешь, могу один уступить. Я три купила.

МАРИЯ. Правда? Вот спасибо! Деньги я тебе завтра же отдам.

ЛЮБА. (Взглянув на часы.) Пожалуй, пора на стол накрывать.

Женщины достают из шкафов хлеб, консервные банки, тарелки с салатом и пр.

МАРИЯ. Попробуй, какое я печенье испекла. Вкусно?

ЛЮБА. Во рту тает. Какая ты вся хозяйственная, домашняя...

МАРИЯ. Мужу тоже нравится. Хочешь, дам рецепт?

ЛЮБА. (Без энтузиазма.) Наверное, долго возиться?

Продолжая разговор, женщины уходят сполоснуть тарелки. Возвращается ЮРА.

ЮРА. Порядок. (Кричит.) Степан Семеныч!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Вздрагивая и просыпаясь.) Чего?

ЮРА. Порядок, говорю! (Достает из-под куртки цветы и бутылку водки.)

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (С сомнением глядя на бутылку.) Не мало ли?

ЮРА. Хватит. На работе же. (Прячет цветы.)

Возвращаются Люба и Мария с посудой.

МАРИЯ....А печь надо на медленном огне, минут тридцать. А потом...

ЛЮБА. А ну-ка, Юра, помоги.

ЮРА помогает женщинам сдвинуть столы и открыть банки. СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ суетится рядом. АНДРЕЙ в уголке продолжает свои расчеты.

ЮРА. Что-то Ник-Ника долго нет. А есть хочется.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. И выпить тоже. Интересно, что все-таки они обсуждают?

Входит Прасковья Федоровна.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А вот и я! (Снимает шляпу и демонстрирует замысловатую прическу.) Ну как?

ЮРА. Первый класс. Высшая лига.

ЛЮБА. Зойка стригла?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Она. А Ник-Ник все заседает? Чует мое сердце. не к добру это.

МАРИЯ. У меня тоже прямо какое-то такое предчувствие.

Входит НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ, мрачный, как туча. Его встречает разноголосый хор подчиненных.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Николай Никанорович, наконец-то!

МАРИЯ. Почему вы так долго?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Угрюмо.) Вопрос, между нами, был тяжелый...

ЛЮБА. Николай Никанорович, забудьте хоть на миг ваши руководящие заботы. Ведь сегодня праздник. Женщины вас ждут не дождутся. Садитесь.

Все садятся.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Дверь-то на ключ прикрыли?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А у нас обед. Имеем право и поесть.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Поесть-то имеем, а вот попить...

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А мы неофициально. По одной.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну, если неофициально... Но дверку-то прикройте.

Все сидят с наполненными стаканами в руках.

ЛЮБА. Николай Никанорович, вам слово.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Встает.) Этот праздник, как и весь наш народ, все ближе становятся рубежи в обстановке реформ и роста народного благосостсояния. Именно сегодня хочется еще больше отдать свои силы. Наш отдел по планированию и сбыту дамского трикотажа, поставив перед собой новые цели, в то время как наши женщины движутся вперед и вперед, и – между нами – хочется пожелать... В общем, за здоровье товарищей женщин!

Под одобрительный гул все пьют и закусывают.

ЛЮБА. (Произносит ответный тост.) Дорогие наши воины! Мы приготовили для вас небольшие подарки. (Каждый мужчина получает по коробочке.) Покоряйте и дальше наши сердца своим умом, веселостью и большим окладом!

Общее одобрение.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Спасибо, девочки. Мы тут тоже кое-что... А ну-ка, Юра!

ЮРА достает из укрытия цветы и вручает их женщинам.

МАРИЯ. Восторг!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ну, давайте еще по одной. Неофициально.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Тише! Кажется, в дверь стучат!

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Прячь бутылку!

Минутное оцепенение.

ЮРА. Кажется, пронесло.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Пора закругляться.

ЮРА. (Чуть захмелев.) Постойте. Позвольте и мне... это... произнести тост. (Торжественно.) Что мы больше всего любим в женщинах?

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Да уж известно что.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Прасковья, не перебивай. Давай, Юра, дальше.

ЮРА. (Помолчав.) Забыл. Я про что начинал?

АНДРЕЙ. Про женщин.

ЮРА. А теперь я хочу про другое. Мне очень нравится наш коллектив, маленький, но такой... уютный. И вот, в порядке это... финиша нашего праздника предлагаю тост за наш коллектив. Неофициально.

Все с воодушевлением чокаются и выпивают. Женщины складывают стаканы и тарелки. Мужчины хотят поставить на место столы и стулья, но начальник их останавливает. Все остаются сидеть вокруг импровизированного общего стола.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Прошу внимания! Оно, кончено, неудобно, что в праздничный день и все такое, но, как начальник и осознавая необходимость...

ЛЮБА. В чем дело?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я должен сообщить вам пренеприятное известие.

АНДРЕЙ. К нам едет ревизор?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет, насчет ревизора я ничего не слышал. Хватит и комиссии. Но моя новость не слаще.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Опять реформа, что ль, какая?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Подумаешь, реформа... У нас все время реформы.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Пораженный неприятной мыслью.) Премию отобрали?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Подумаешь, премия... Я же вам объясняю: вопрос тяжелый, более того - кадровый. Сейчас на заседании было выступление... И нам дано указание...

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Чего?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я говорю: выступление и указание!

ЛЮБА. Вы скажете когда-нибудь, в чем дело?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Решительно.) Значит, так: нашему учреждению дано указание без промедления провести сокращение.

Все взволнованы.

ЮРА. Это как это?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. В частности, в нашем отделе надо сократить одну единицу.

МАРИЯ. Это что, окончательно?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Окончательно, положительно и отрицательно. Более того – бесповоротно и апелляции не подлежит. Не позднее, чем сегодня я должен дать наверх фамилию.

Общий шок.

ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. (Испуганно.) Чью фамилию?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вот я и сам думаю: чью фамилию? (Пристально рассматривает по очереди своих подчиненных. Те расползаются по своим рабочим местам.)

МАРИЯ. Господи, что делать-то теперь?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Свирепо.) Как что? Работать! Работать – с большой буквы этого слова! Перерыв, по-моему, давно кончился. Или, может быть, кто-нибудь из вас не хочет работать?

МАРИЯ. (Испуганно.) Хочет... Хочет... Я хочет.

Сотрудники судорожно хватаются за свои инструменты. Симфония возобновляется. Шеф расхаживает между столами, останавливаясь временами то возле одного, то возле другого подчиненного и скептически разглядывая его. Наконец он направляется к себе, зовя с собой Андрея.

4

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Андрей, зайди-ка ко мне.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ и АНДРЕЙ переходят в закуток начальника. Поскольку действие теперь долго будет происходить только в " кабинете" Николая Никаноровича, основное помещение отдела можно либо затемнить, либо разыгрывать в нем подходящие случаю пантомимы: подслушивания, ссоры, нервные припадки, приступы бешеной трудовой активности, и пр.

АНДРЕЙ. Николай Никанорович, я почти закончил доклад о реформе работы отдела. Только схему еще не успел. Вот, посмотрите. (Протягивает папку.)

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Обрадованно.) Так быстро? Ну, молодец, выручил. Давай-ка я сразу подпишу – и немедленно неси к начальству.

АНДРЕЙ. Вы бы прочитали сначала, потому что...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Чего тут читать, я и так тебе доверяю. Да и до того ли мне сейчас? Видишь, что творится? (Подписывает.)

АНДРЕЙ. Все-таки хотелось бы посоветоваться...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Потом посоветуемся. А сейчас беги и сдавай. Прямо директору. Чтоб раньше других отделов. В нашей конторе главное – опередить и отрапортовать. Тем более, комиссия. Говоришь, тебе только схема осталась? Большая?

АНДРЕЙ. Схема-то? Тридцать две позиции.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я тебя спрашиваю: она будет большая?

АНДРЕЙ. Так я вам и говорю – тридцать две позиции.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А я тебя спрашиваю: она будет большая? (Встретив непонимающий взгляд Андрея.) Ну, сколько квадратных метров?

АНДРЕЙ. (Озадаченно.) Не знаю.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Так я тебя прошу – чтобы она была большая. И чтоб цветная. Ты меня понимаешь? На начальство это произведет. И что много формул – это тоже хорошо. (Осененный идеей.) Знаешь что? Один экземпляр ты отдай директору, а другой – прямо председателю комиссии. Так и скажи: Николай Никанорович просил передать. Лично. В общем, пока не доведешь это дело до конца, не возвращайся. Ты меня понимаешь?

АНДРЕЙ. Понимаю. (Встает.)

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Постой. (Понижает голос.) Скажи, Андрей, кого будем сокращать?

АНДРЕЙ. Это уж вам решать.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Решать-то мне, а вот думать можно и вдвоем. Может, Степан Семеныча? К чему нам слесарь?

АНДРЕЙ. Почему слесарь? Он ведь инженер.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Инженер-то он инженер, а по ведомостям проходит как слесарь.

АНДРЕЙ. Почему?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Чтоб зарплата больше была, дурья твоя голова. А может, Прасковью? Баба она тупая, вздорная... Что скажешь?

АНДРЕЙ. Ничего не скажу. Будь я им начальник, другое дело. А я их товарищ, такой же работник, как и они.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты, Андрей, больно деликатный. Я тоже им товарищ. Мы все тут товарищи. Но на одного товарища у нас должно быть меньше, понимаешь? Тут уж ничего не попишешь. Про товарищей надо забыть и думать только о се... то есть.. это... об интересах дела. С большой буквы этого слова. Понимаешь?

АНДРЕЙ. Понимаю. Но только не лучше ли вам сначала с каждым в отдельности побеседовать? Может быть, доброволец найдется?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Подумав, одобрительно.) Дело говоришь. Надо побеседовать. Позови-ка для начала Пра... (Запинается.)

АНДРЕЙ. Прасковью Федоровну?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет.

АНДРЕЙ. Юру?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет.

АНДРЕЙ. Марию?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет.

АНДРЕЙ. Любу?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет.

АНДРЕЙ. Степана Семеновича?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет.

АНДРЕЙ. Тогда кого же?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ммм... Ну, хоть бы и Степан Семеныча.

АНДРЕЙ уходит. Входит СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ.

Степан Семеныч, дорогой, садитесь! Да посвободнее, поудобнее! (Протягивает сигареты.) Прошу.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Здесь, вроде бы, нельзя дымить-то.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Кому нельзя, а кому и можно. Ведь вы у нас человек уважаемый, заслуженный, убеленный, более того – маститый. Вы один из первых работников нашей конторы, в некотором духе ветеран, зачинатель, основатель, стояли, так сказать, у кормила, у руля, у истоков, вы у нас маяк, прожектор, более того – светило...

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Чего?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Кричит.) Вы, говорю, у нас маяк! С большой буквы этого слова!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А-а... Какой я маяк... Так, фонарик.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну-ну, не скромничайте. Ведь вы у нас ударник, передовик, новатор, первопроходец. На вас, в некотором духе, равняются, за вами тянутся, более того – между нами – берут с вас пример...

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Прерывая.) Короче - вы меня турнуть хотите, что ли?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я? Хочу? Да вы с ума сошли! Как вам только в голову могла прийти такая нелепая мысль? Но, Степан Семеныч, голубчик, войдите в положение – надо! Я не хочу, но надо! Надо кого-то уволить.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Но ведь не меня же!

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Не вас, конечно, не вас! Но... собственно, почему и не вас?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вы это серьезно, что ли?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ни в коей мере! Шутка, допущение, теоретическое предположение... Ведь вы у нас маяк, новатор...

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Слышал уже.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Так вот, я и говорю – уйдите, Степан Семеныч! Сделайте личное одолжение, Христом-богом молю. Мы вас с оркестром проводим, подарками засыплем, путевку дадим, на два месяца фиктивно оформим. Мы вам постоянный пропуск сделаем, в почетную книгу вас запишем, в вечные списки занесем...

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Нет, нет и нет.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но почему " нет", дорогой мой! Вам давно пора на заслуженный. Ведь вы уже – между нами – и слышите плоховато....

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Чего?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Слышите, говорю, плохо!

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Прекрасно вижу. Я еще любому мальчишке фору дам. (Пускается в пляс. Продемонстрировав свою бодрость, садится.) Ну, что?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Прекрасно. Однако и годов вам уже немало. Семьдесят два вроде?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Семьдесят один.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Степан Семеныч, между нами – семьдесят два?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Семьдесят один.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. По анкете – семьдесят два.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Один.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Два.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Один. Ошибка в документах.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Хорошо. Пусть будет семьдесят три. Не пора ли?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. На свалку?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. На отдых.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Нет, на свалку.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет, на отдых.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Николай Никанорович, у вас совесть есть?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Есть. И в больших количествах.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Врешь. Она у тебя давно в бутылке задохлась. Забыл, кто тебя на работу брал?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну, вы меня брали.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Я тебя брал, а ты меня выгоняешь. И это ты совестью называешь? Я тогда сам начальником был, я тебя в люди вывел, иуда...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Успокойтесь...

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Сам успокойся! Я всю жизнь трудился, и для чего – чтобы меня всякие сопляки в богадельню посылали?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. За ваши заслуги вам благодарности записаны, и опять же пенсия...

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Те гроши, что нам по старости дают, ты пенсией называешь?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Мой отец тоже трудился, а вот в шестьдесят ушел и не обиделся.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А я обижусь и не уйду.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Если уж совсем по-честному, то даже и не в возрасте вашем дело.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А в чем же тогда?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А в том, что вы – между нами – не работаете, а так... Ваньку валяете.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Я не работаю?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вы.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Я?!

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вы.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ну и что? А кто у нас работает?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Кто? Андрей. Скажете, нет?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Он работает, согласен. А другие – нет. Скажете, да?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я сейчас про вас говорю.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А я – про них.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А я – про вас.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вот что, Николай Никанорович, я с тобой препираться не буду. Ты знаешь, как нашего зама по кадрам зовут?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Матвей Петровича-то?

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вот именно. Для тебя он Матвей Петрович, а для меня он Мотя. Для тебя он " вы", а для меня – " ты". Мы с ним вместе здесь дела начинали, когда ты еще варенье у мамы из буфета таскал. Пока он жив, меня тут не тронут. Понял?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вас никто и не собирается трогать. Я же сказал, что все это так – шутка, допущение, теоретическое предположение...

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Не слушая.) Но если хочешь – иди к Матвей Петровичу и скажи: хочу, мол, вашего друга Степу уволить. А я посмотрю, как ты от него сивым мерином побежишь.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Степан Семеныч, вы, однако, выбирайте выражения.

СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Веско и окончательно.) А мне на тебя начхать, понял?

Уходит. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ в ярости мечется по комнате. Входит сияющий ЮРА.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Чего тебе?

ЮРА. Случай смешной вспомнил.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну, и что?

ЮРА. Пришел вам рассказать. Ухохочетесь.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты в своем уме? У людей судьба решается, а ты тут со своими историями. Катись-ка ты отсюда к чертовой бабушке, и чтобы я тебя больше не видел. (Юра направляется к выходу.) Постой. Позови-ка сюда Марию... Нет, Любу... Нет, Прасковью Федоровну...

ЮРА. Так кого же, все таки?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А, все равно.

ЮРА уходит. Появляется ЛЮБА.

ЛЮБА. (Громко.) Разрешите, Николай Никанорович?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Так же.) Да-да, прошу вас.

ЛЮБА. Вы зачем меня вызывали?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я сейчас всех вызываю по одному вопросу.

ЛЮБА. (Громко, но не очень.) Мне почему-то казалось, что меня этот вопрос не касается.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Так же.) Я обязан поговорить со всеми.

ЛЮБА. (Устремляя взор в потолок.) Говорите, я вас слушаю.

Нервное молчание.

Ну, что же вы не сообщаете мне, что хотите меня уволить?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Тихо.) С чего ты решила, что я хочу...

ЛЮБА. (Так же.) Иначе зачем тебе было меня вызывать?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Люба, ты должна понять...

ЛЮБА. Я давно уже все поняла, и можешь не морочить мне голову ненужными разговорами. (Берет листок бумаги и начинает писать.)

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Что ты пишешь?

ЛЮБА. Хочешь со мной расстаться – пожалуйста. Я никогда мужчинам против их воли не навязываюсь.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я тебя спрашиваю – что ты пишешь?

ЛЮБА. Заявление об уходе, что же еще.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Выхватив у нее авторучку.) Зачем так сразу? Все это надо сначала как следует обдумать, обсудить...

ЛЮБА. Что тут обсуждать? Скажи просто – ты меня увольняешь или нет?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Конечно, нет! И в мыслях ничего подобного не было! (Помявшись.) Но, с другой стороны, согласись, какой из тебя конструктор? Ведь, между нами, ты в этом деле ни уха ни рыла, ни в зуб ногой, не бельмеса, более того – ни бум-бум.

ЛЮБА. (Агрессивно.) В каком " этом деле"?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Смешавшись.) Я имел в виду в отношении твоих обязанностей...

ЛЮБА. Мне кажется, что в своих обязанностях я как раз кое-что смыслю. Или ты мною недоволен?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну что ты... Ты мне даришь столько незабываемых мгновений... Столько...

ЛЮБА. Зато ты мне ничего не даришь. А мог бы.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Что " мог бы"?

ЛЮБА. Мог бы обратить внимания хотя бы на то, какие у меня дешевенькие туфли. Видишь? (Демонстрирует великолепные ноги.) Другому было бы стыдно, что его подруга ходит буквально босая.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Любчик, я не совсем понимаю, почему мне должно быть стыдно.

ЛЮБА. Потому что все видят, что ты – обыкновенный жмот.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Какой же я жмот, если плачу тебе полуторный оклад? И это не считая премий и командировочных!

ЛЮБА. Да, платишь, не спорю. Но, между прочим, когда я работала манекенщицей, то получала не меньше.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Зато приходилось вкалывать.

ЛЮБА. А, думаешь, мне здесь легко? Мало того, что я должна целый день торчать у чертежной доски, так еще приходится терпеть разные насмешки и намеки.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Чьи намеки, чьи? Ты мне только скажи, и я этим намекальщикам так намекну, что им на улице намекать придется!

ЛЮБА. Не в них дело. Я женщина современная и понимаю, что быть приближенной начальника вовсе не зазорно...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Более того – почетно.

ЛЮБА....Но весь вопрос в том, какой начальник. Одно дело, если он умный, деловой, решительный и щедрый. Другое дело – если он все наоборот. Я выражаюсь ясно?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но, дельфинчик...

ЛЮБА. Заткнись немного. Я, кажется, еще не кончила.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Молчу. Я только хотел сказать, что ты даже кирпич в трех проекциях начертить не можешь.

ЛЮБА. Зато то, что от меня требуется, я умею очень хорошо. И сверху, и сбоку, и спереди, и сзади.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. И все-таки людям будет трудно объяснить, почему увольняют не тебя.

ЛЮБА. Ничего и не надо объяснять. Все давно всё знают. (С пафосом.) Одного я не могу себе простить – зачем я с тобой связалась?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но, крокодильчик...

ЛЮБА. На меня нашло тогда какое-то затмение, и ты почему-то показался мне интересным и энергичным мужчиной. (Вздыхает.) Я ошиблась и в том, и в другом...и в третьем.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Это с твоей стороны как-то даже несправедливо, более того – неблагородно.

ЛЮБА. (В сердцах.) А вышвыривать близкую женщину на улицу, по-твоему, благородно?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Испуганно.) Тише! Ведь все слышно... (Выскакивает из закутка, проверяет обстановку и возвращается на место.) Зяблик, ты пойми...

ЛЮБА. Нет, это ты пойми: нельзя быть таким слюнтяем. Начальник, допустивший увольнение ближайшей сотрудницы, неминуемо загремит сам. Каждый поймет, что авторитет его подорван, что он уже не на коне, что его можно безнаказанно лягать, что он уже ничего не может...

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Чего не может, чего не может?!

ЛЮБА. (Игнорируя собеседника.) Красивая женщина – такая, как я – лишь поднимает престиж. Начальником тебя может сделать каждый. А вот мужчиной и человеком – эту репутацию создает только женщина. (Встает.) Я ухожу.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты хочешь меня оставить?

ЛЮБА. Немедленно и навсегда.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но это же просто непорядочно! Ты не имеешь морального права! Ведь у меня дома жена. Каждый день, ты понимаешь?

ЛЮБА. Пусть меня заменит Прасковья.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты что, смеешься?

ЛЮБА. А ты надеялся, что я буду тебя чаем поить и после того, как ты меня отсюда вышвырнешь? Нет, милый, на это не рассчитывай. Прощай.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Постой! Куда ты торопишься?

ЛЮБА направляется к выходу. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ преграждает ей дорогу.

Подожди!

ЛЮБА. Ну?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Не понимаю, чего ты сердишься. Ведь я вызвал тебя только для того, чтобы посоветоваться...

ЛЮБА. О чем?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Да ты сядь.

ЛЮБА. (Садясь.) Ну?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Как ты считаешь, кого уволить?

ЛЮБА. Да кого угодно! Хотя бы Степана Семеновича! Ты же знаешь – я не настолько люблю храп, чтобы слушать его еще и на работе.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но, ежик! Нельзя же выгонять человека только за то, что он храпит.

ЛЮБА. Тогда избавься от этой сплетницы.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. От Прасковьи? У меня давно руки чешутся, да только...

ЛЮБА. Боишься?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я – боюсь? Да мне ничего не стоит выставить эту старую бабу в два счета: раз, два, и... А может, лучше Марию?

ЛЮБА. А мне все равно – Марию, так Марию.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вот только как все-таки объяснить людям, что не тебя?

ЛЮБА. Нашел, о чем заботиться! Начальник ничего не должен объяснять. Левая нога захотела – и все.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Это, конечно, так... Но все-таки...

ЛЮБА. Раз уж ты так трясешься, скажи, что я член редколлегии.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Какой редколлегии?

ЛЮБА. Стенгазеты.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но ведь у нас нет никакой стенгазеты!

ЛЮБА. (Поднимаясь.) Ладно, я пошла.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но, осьминогик... Куда же ты?

ЛЮБА. Мне это надоело.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Постой! Я вспомнил: у нас есть газета!

ЛЮБА. Есть?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Есть. Ты только скажи, что надо делать, и я без всяких колебаний....

ЛЮБА. Честное слово?

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Клянусь тебе. Я уволю, кого хочешь... А насчет туфель – это само собой... Но только чтобы все было по-прежнему, ладно?

ЛЮБА. Так и быть. Твое счастье, что я не умею долго сердиться. (Подставляя щеку.) Целуй.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Испуганно.) Но, тигрик... Сюда каждую минуту могут войти...

ЛЮБА. (Пылко.) Пусть входят.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нас могут увидеть...

ЛЮБА. (Горячо.) Пусть видят.

НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но нас же могут...

ЛЮБА. Пусть могут. (Крепко целует отчаянно сопротивляющегося Николая Никаноровича.)

На этом месте можно сделать перерыв. В антракте актерам ничто не мешает разыгрывать немую сцену, а зрителям – смотреть ее.