Глава XLIII.

После решения третейского суда. — Опубликование приговора в „Мире". — Новые сведения о Стародворском. — Предложение Носаря возобновить дело Стародворского. — Мой отказ.

Но, несмотря на все доброжелательное отношение суда к Стародворскому, он после вынесения приговора в политическом отношении был убитым человеком и ему не было никуда больше ходу.

Судьи и все вообще сторонники Стародворского скоро поняли, что торжествовать по поводу приговора им особен­но не приходится. В подавляющем большинстве общест­венное мнение было определенно против Стародворского.

Газеты в России привели просто выдержки из приговора, как информацию, но в то же самое время многие из них высказались определенно лично против Стародворского. Только один журнал „Мир" целиком напечатал приговор суда с явно злобным и наглым предисловием Семенова, близкого для Стародворского человека, где он говорил о „преступном и ничем не оправдываемом легкомыслии", с каким я обвинял Стародворского.

„Дорогой В. Л., писал мне тогда Морозов по пово­ду опубликования приговора в журнале „Мир": „Сейчас, возвратившись из деревни, был в редакций „Мира", где меня просили дать статью о комете. Я ответил, что стес­няюсь там долее сотрудничать, в виду явно враждебного для тебя предисловия Семенова к приговору третейского суда между тобой и Стародворским. Редактор Л. Л. Богушевский уверил меня, что это предисловие, да и вообще сами документы попали туда исключительно по недосмотру, (348) так как Семенов пользовался у них полным доверием". „Этот господин" (в подлиннике стоит другое выражение) сумел пустить простодушному человеку, геологу по профессии, такую пыль в глаза, что у него только те­перь они начали проясняться".

Редакция „Мира" предложила мне напечатать возражение на предисловие Семенова. Мне из Петербурга прислали текст этого возражения, вполне меня удовлетворяющий, ко­торый редакция соглашалась напечатать. Но я не хотел возвращаться к делу Стародворского, уже обезвреженного, чтобы не поддерживать вокруг него ненужного шума и этим не помочь охранникам как-нибудь распутать мои петербургские связи.

В 1910-17 г.г. в борьбе со мной много раз возвра­щались к делу Стародворского, чтобы ссылкой на приговор по этому делу уличать меня в клевете и легком отношении к чужому имени, в непонимании людей, в том, что охранники пользуются мной, как своим орудием и т. д. Мои прокуроры не понимали, что по делу Ста­родворского так же удобно на меня за все это нападать, как и по делу Азефа и по очень многим другим делам. Особенно усердно эту кампанию против меня вели с од­ной стороны Семенов, а с другой, так хорошо извест­ный теперь большевик, проф. Рейснер.

В 1912 г. я получил новые очень важные сведения, которые мне расшифровали многое в деле Стародворско­го. Но опять-таки по тем же причинам, как и раньше, я и в этот раз не воспользовался этими сведениями, хотя мои товарищи настаивали тогда на их опубликовании. Не опубликовываю их пока в настоящее время.

Вскоре после получения этих сведений и совершенно независимо от них, я еще до войны получил от одного из самых крайних своих обвинителей, бывшего судьей на суде Стародворского, Носаря заявление, где он признал ошибочность решения суда и предлагал мне тогда возбудить вопрос о пересмотре дела.

Вот целиком эта сохранившаяся у меня записка Но­саря, собственноручно им написанная.

(349)

„В приговоре по известному делу Стародворского третейский суд единогласно признал: 1) что Бурцевым не доказана подлинность документов №№ 2 и 3 и большинством трех голосов против одного при одном воздер­жавшемся; 2) что Бурцев не доказал, что вся совокуп­ность условий получения этих документов исключает возможность их подлога; 3) что один из документов, именно 4-й имел не то значение, которое ему приписал Бурцев; 4) что форма и характер опубликования докумен­тов, избранные Бурцевым, и снабжение их резким комментарием, независимо от объективной ценности самых доку­ментов, должны быть признаны заслуживающими осуждения и 5) что расследование слухов о сношениях Старо­дворского с политической полицией должно подлежать компетенции специального суда по требованию заинтересованной стороны.

Мотивированный приговор по делу Стародворского в целом принять единогласно всем составом суда.

Из объяснений В. Л. Бурцева, данных суду и занесенных в протокол судебного разбирательства, явствует, что слухи о сношениях Стародворского с политиче­ской полицией и опасения, как бы они не оказались реальным фактом, послужили решающим мотивом при опуб­ликовании документов, приписываемых Стародворскому. Такая публикация должна была предостеречь общество на счет политической честности Стародворского, фиксировать общественное внимание на циркулирующих слухах и обез­вредить политически Стародворского, если бы эти слухи оказались верными.

В первоначальном проекте предисловия к документам В. Л. Бурцев хотел даже специально подчеркнуть этот момент, но впоследствии отказался от своего намерения.

С другой стороны третейский суд установил, что в революционной среде или в отдельных кругах этой среды, несомненно, создалось настроение в пользу предпринятого В. Л. Бурцевым шага и, что сам В. Л. Бурцев действовал под влиянием искреннего убеждения в (350) необходимости опубликования документов в общественных интересах.

Таковы существенные черты судебного приговора по делу Стародворского.

В течение истекших пяти лет со дня произнесения приговора заинтересованная сторона в лице Стародворско­го не предприняла решительно никаких мер к разъяснению и исследованию вопроса о сношениях Стародвор­ского с политической полицией, как это было возложено судом в пункте 5-м заключительной части приговора на Стародворского.

Уклонения Стародворского от расследования слухов и фактов, компрометирующих его политическую честь, и ряд побочных обстоятельств, ставших мне известными в последние четыре года, ставят вопрос о пересмотре дела Стародворского во всей его полноте, т.е. как в ча­сти, касающейся подлинности документов, оспариваемых Стародворским, так и вопроса о циркулировавших слухах о сношениях Стародворского с политической полицией. Оба эти вопроса, по-моему, должны быть исследованы одновременно и одним и тем же составом суда, так как при доказанности подлинности документов №№ 2 и 3 моральная физиономия Стародворского выяснится в та­кой степени, что отдельные эпизоды жизни Стародворского (свидания с Треповым, беспрепятственный и быстрый отъезд заграницу, нахождение на съезде партий эсеров, денежное положение и т. д.) примут совершенно иное освещение. С другой стороны, исследование вопроса о так называемых сношениях Стародворского с полицией и хо­тя бы частичное подтверждение их лишает Стародворского права на доверие, которое оказали ему судьи, в особенности его собственные представители, поверившие его клятвенно­му заверению, что он никогда не писал документов №№ 2-ой и 3-ий.

В моем дневнике, который будет приобщен в от­носящейся части к материалам по делу Стародворского, детально воспроизведены мои встречи и разговоры со Ста­родворским и всех перипетий этого процесса. Равным (351) образом я доставлю письмо Стародворского ко мне, письмо, которое явилось отправной точкой моих сомнений в пра­вильности позиции, занятой мной в деле Стародворского, и привело к заключению, что в этом деле судом до­пущена ошибка.

В этом письме нет обычных отрицаний со стороны Стародворского. Напротив, я вынес убеждение, что автор его post factum, т.е. после вынесения при­говора, хочет дать мне понять, что дело кончено и что к нему возвращаться нечего, даже если бы обвинители его были правы.

Признавая допущенную судом ошибку по делу Стародворского, я без всяких оговорок и смягчении приз­наю свою собственную ошибку, совершенную мною в этом процессе, и должен не без горечи осудить резкий характер моего отдельного мнения по этому делу.

Я думал, что в этого рода делах возможно соче­тать все гарантии процессуального права, как-то: равно­правность сторон, гласность публичной проверки докумен­тов и т. д. Но одно дело Азефа и осуждение Лопухина мне показали, что отказ Бурцева указать всех свидетелей суду и обвиняемому, а равно посредников между Бурцевым и Департаментом Полиции, был не только основательным, но и абсолютно неизбежным.

Интересы начатой Бурцевым борьбы с провокацией, как основой всей политической системы России, обязывают Бурцева к край­ней сдержанности и умолчанию. Целый ряд других аналогичных дел показал мне, что в такого рода делах невозможно располагать бесспорными материальными дан­ными. Приходится оперировать с косвенными уликами и делать из них ответственные допущения. Раньше я не допускал, что отдельное лицо может за свой страх и за своей ответственностью производить подобные опыты. Я думал, что это долг и обязанности какого-нибудь коллек­тива. Эта точка зрения приведена в приговоре суда. Но теперь я убежден, что если бы в революционной среде составился такой коллектив, то мы не имели бы до сих пор ни одного раскрытого провокатора. Этим я не осуж­даю принцип коллективной работы. Не принцип здесь (352) повинен, виновна среда. Но с другой стороны я не даю carte blanche всякому за свой страх политически обез­главливать революционную среду подозрениями в провока­ции. По счастливой случайности в революционной среде оказался компетентный и ответственный человек в лице Бурцева, он много сделал в этом направлении и обязанность всех всячески ему содействовать в этой об­ласти.

Первым шагом на этом пути должно быть разрушение легенды о шпиономании Бурцева, легенды, жертвой которой стал отчасти и третейский суд по делу Стародворского. С другой стороны должны быть раз и навсе­гда опровергнуты клеветнические или тенденциозные слухи о неверных, будто бы, обвинениях Бурцевым целого ря­да лиц в провокации.

Пересмотр дела Стародворского был бы в этом отношении не только полезным, но он бы показал, каким образом с одной стороны добровольные защитники Азефа (я имею в виду Бунакова, Натансона и др.) и с другой — Герасимовы и другие охранщики преследовали одну и ту же цель.

Бунаков заявлял не раз — оправдание Стародвор­ского нам важно по другому очень большому делу.

В. Л. Бурцев на основании разговора с Азефом заявляет, что оправданием Стародворского Герасимов рассчитывал гарантировать оправдание Азефа. Переданные мне Б. Л. Бурцевым детали по этому поводу я опускаю, оста­вляя право за собой вернуться к ним впоследствии. Равным образом я опустил чрезвычайно важный момент — визит ко мне Семенова, хотевшего выступить в защи­ту Еваленко. Мой дневник содержит полное воспроиз­ведение этого свидания».

(В то время я обвинял одного русского издателя в Америке, Еваленко, в том, что он состоял в сношениях с Департаментом Полиции. Еваленко жалобу подал на меня в американский суд, и предстоял уже разбор этого дела. На суде Еваленко рассчитывал воспользоваться моим делом с Стародворским и указаниями Семенова, а также показаниями против меня проф. Рейснера. Но накануне суда Еваленко взял назад свои обвинения против меня — и суд не состоялся.)

После революции 1917 г. мои обвинения Еваленко были совер­шенно установлены. Бурц.).

(353) Как ни было в то время важно лично для меня под­нять дело Стародворского на основании новых сведений, полученных из двух различных источников, но в обоих случаях я отказался от этого.

Стародворский в это время решительно ни для кого не был уже опасным человеком, и я не хотел подни­мать агитацию вокруг его дела, связанного с воспоминаниями о Шлиссельбурге. Раньше я поднял дело Старо­дворского только потому, что в то время он представлял огромную опасность для всего освободительного движения, — и поднял его только после того, как мне не удалось убедить Стародворского добровольно уйти в сторону от революционного движения.

Лично с Стародворским после суда в 1909 г. я более не встречался до 1917 г.

(354)