Красавица превращается в проблему

Не то за день, не то за два до 24 марта тёща позвонила мне и сообщила, что жена моя потеряла обратный билет и 24-го не прилетит. Тёща не звучала самоуверенно, скорее растерянно, из чего я сделал умозаключение, что в сговоре с дочерью она не состоит. Тёща сказала, что вечером дочь будет звонить, и предложила мне приехать.

― Может быть, вы убедите её?

― В чём? ― спросил я, ― убедить? ― и добавил насмешливо: ― В том, чтобы она нашла билет?

Я никогда не терял авиабилетов, однако был уверен, что билет, однажды купленный, существует где-то в электронном виде… и его можно восстановить. Надо сказать, что я уже был готов к чему-то подобному. Она позвонила мне только один раз, на второй день своего прибытия в Гоа. С придыханием воскликнула:

― Здесь Рай, настоящий Рай!

И пропала, я не смог ей дозвониться все эти две недели.

Я влез в интернет и поинтересовался «Настоящим Раем!». Пенное побережье Индийского океана, метёлки пальм, редкие экзотические фрукты, столица наркотиков… очень много русских. Узнал, что Гоа была столицей хиппи, это они её впервые облюбовали в 70-е годы, а теперь она ещё столица down-shfting, down-shifter(ов), решивших отказаться от цивилизации. Тысячи разноплеменных офисных работников, бизнесменов, просто бездельников бросили свои родные бетонные города, сдали внаём квартиры и живут овощами на горячей земле бывшей португальской колонии в Индии. Гоа можно найти на карте индийского субконтинента, на западном побережье, ниже Мумбай (Бомбей), это самый плохонаселённый штат Индии, всего 1 миллион 200 тысяч человек. «Белые» (русские, израильтяне, американские хиппи) курят марихуану, глотают экстази на рейв-вечеринках, открывают рестораны, самые невменяемые пробуют заниматься гимнастикой йоги. Скорее, это аэробика, позы, начисто лишённые духовной начинки. Конечно, изучать позы в тропиках на берегу тёплого океана, гораздо интереснее, чем в грязной снежной Москве, однако йога в Гоа ― само по себе довольно курортное занятие. «К «Йога-сутре» и её религиозно-философским принципам гимнастика хатха-йоги, да ещё и в европейской имитации, не имеют никакого отношения», ― писали скептики интернета.

В то время, как белые курят марихуану, стоят в позах йоги, напиваются и неизбежно совокупляются в тёплом климате, аборигены пасут коров на пляже, всячески обманывают белых, иногда насилуют белых девок. Интернациональных дауншифтеров аборигены считают забавными, наивными придурками. Таким мне предстал Гоа из интернета. Деревушка Арамболь, в которой находилась моя жена, оказалась расположена в зоне дикого туризма и характеризовалась как оживлённый центр торговли наркотиками…

Мне стало невесело. Почему я не поинтересовался, что за место это Гоа до её отъезда? Однако даже если бы я возражал против её поездки, она бы уехала, таковы были наши отношения, сложившиеся на основе уважения прав друг друга. Я же ходил на мои «марши несогласных», где мне могли размозжить голову, один такой только что состоялся в Петербурге 3 марта…

Материалов о Гоа в интернете плескалось целое море. В довершение всего где-то в блогах я наткнулся на чей-то короткий текст, путешественник, парень, писал в своём ЖЖ: «…В окрестностях кафе в Арамболе встречаю (следовали имя-фамилия моей жены) ― красивую и невменяемую». От таких слов вздрогнет даже самый спокойный муж. Ну разве не так!

Я поехал к тёще, в семью, очень разозлённым, по пути едко и сатирически рассказывал моим парням, что за гадюшник этот Гоа. Парни согласились, что Гоа ― это место для «объебосов», так они на своём вполне правом жаргоне называли наркоманов.

Тёща выглядела невесёлой и виноватой. В ожидании звонка из Гоа, все мы, ― члены семьи, ― собрались на маленькой кухне, вокруг икеевского стола, размалёванного женой однажды в припадке творческого настроения. Богдан, несмышлёный, но тревожный, ползал по полу, настороженные и молчаливые, тёща и я расположились по разные стороны стола, руки на столе. Старшая дочь, ей было в тот год пятнадцать лет, приходила на кухню и уходила с кухни. Мы не разговаривали, лишь перебрасывались короткими односложными фразами, ждали.

Наконец, телефон задребезжал. Сказав блудной дочери лишь пару фраз, тёща перебросила телефон мне. Актриса не ожидала услышать мужа. Ей, видимо, невыносимо не хотелось говорить со мной.

― Что с тобой? Почему ты не прилетаешь завтра? ― только и успел сказать я. Она там в Гоа зашипела и перешла в наступление.

― Я сказала маме, что потеряла обратный билет, ― почти выкрикнула она с вызовом.― Мне нужно восстановиться, здесь настоящий Рай! Здесь Рай!

Звучала она излишне агрессивно. И сквозь потерянный билет, заглушая его тему, звучала тема тёплого тропического рая, из которого она завтра не улетит. Что вызывало вопрос: «А потерян ли ею билет?»

― Купи билет на другой рейс! Ты летела на две недели. Мы тут переживаем все. Ты не отвечаешь на телефонные звонки, Богдан ползает печальный, бабушке нужно уезжать (тёща, моего возраста, недовольно провела по мне шершавыми глазами). В конце концов, у тебя пятимесячный ребёнок, ему нужна мать, не веди себя как девочка-хиппи, убежавшая из дома. Тебе тридцать три…

― Мне не на что купить билет, деньги у меня кончились. Ты что, дал мне с собой много денег?! ― закричала она яростно. Я подумал, что многие женщины кричат и злятся, когда виновны, обычное дело.

― Я вышлю тебе денег на билет. Куда и как? Я, кстати, звоню тебе ежедневно, у тебя отключен телефон. Ты что, влюбилась там? С женщинами это бывает.

― Я ежедневно занимаюсь йогой. Здесь чудесная школа йоги, прямо на берегу океана. Ты хочешь меня контролировать, что ты мне названиваешь! Я не влюбилась ни в кого. Я устала, я была беременна, потом кормила ребёнка, мне нужен отдых! Здесь Рай, настоящий Рай на Земле! ― голос её дрожал, и она кричала.― Я должна восстановиться… Я потеряла билет…

― Как же ты потеряла его?

― Я переезжала с одной квартиры на другую… Я перевернулась со скутером. Разбила ногу…― Она теперь звучала плачуще.― Я не влюбилась…

― Куда тебе прислать деньги на билет?

― Я попробую позвонить туроператору в Мумбай. Я поеду туда завтра…

Она прервала связь. Мы стали вздыхать и обмениваться мнениями. Тёща рассказала несколько историй из жизни дочери, из которых следовало, что она всегда была неуправляемая. В конце концов мы составили план действий по вытаскиванию актрисы из Гоа. Приблизительный.

Возвращаясь в машине, я думал, что два года мы прожили с ней без единой ссоры, а теперь вот такое… И чем это ещё закончится?.. Кроме того, я почувствовал своё бессилие перед тысячами километров, отделяющими меня от места, где она бродит «красивая и невменяемая».

Тёща, наделённая практичным умом сильной русской женщины, выставившая мужа за дверь за предполагаемую измену, когда дочери было десять лет, нашла телефон агентства, которое продало нашей актрисе билеты в Гоа. Оказалось, рейс был чартерный, таким же чартерным она должна была прилететь в Москву. В агентстве сказали, что там, на месте, у них есть представитель. «Мы попытаемся узнать, что там произошло, перезвоните завтра».

Назавтра в агентстве тёще сообщили, что её дочь не обращалась по поводу пропажи билета. «Мы считаем, что она улетела сегодня», ― сказали в агентстве.

Ни я, ни тёща дозвониться актрисе в Гоа, Индия, в ближайшие дни так и не смогли. У Богдана случился понос, тёща подозревала, что мы купили ему не то голландское сухое молоко, которым его кормила жена, а спросить, каким точно она его кормила, было не у кого, её телефон молчал. Телефон матери младенца, у которого понос.

― Ну просто преступница…― бормотала тёща.

С поносом Богдана мы, впрочем, быстро справились. Купили другой сорт голландского молока. Этот ему подошёл.

― Она будет мне сегодня звонить, ― сказала тёща.― Приходите, вы должны с ней решительно поговорить. Напугайте её как-то, ну не может же всё это так дальше продолжаться.

Я приехал. Действительно, пусть там остаётся, пусть восстанавливается, пусть нашла себе мужчину, пусть весь день лежит и курит марихуану, пусть, пусть, пусть… Или возвращается. Он чувствовал запах беды и начинал от беды отодвигаться. Если не можешь ничего сделать… Когда телефон задребезжал, я вышел с ним в комнату её дочери.

― Ты должен меня понять, Эдуард, ― начала она рассудительно и спокойно.― Я была беременна, я кормила…

― Я уже слышал от тебя эту историю. Всё верно, ты восстанавливалась… Но когда в Москву? Богдан ползает тут один, тёще уезжать нужно. И я тоже есть, муж твой.

― С каждым днём я чувствую себя лучше и лучше, ― прорвалась она сквозь мою реплику, но звучала она уже с долей остервенения, ― мышцы подтянулись, я потеряла уже килограмм восемь…

За её речью вдруг стал слышен какой-то нарастающий гул.

― Что там у тебя происходит?

― Самолёт взлетает. Аэропорт здесь. Я опять переехала.

Она вдруг ни к месту захохотала.

― Такое впечатление, что ты накурилась травы либо ещё что. Ты в Мумбай?

― Нет, ― сказала она неожиданно кротко, ― я не накурилась, и я не в Мумбай.

― Ты собираешься вообще возвращаться?

― Да, ― сказала она, как слабоумная. Покорно.

― А что ты для этого сделала? Ты занималась билетами? Куда тебе выслать деньги?

― С деньгами мне помогут. Рейсов нет.

― Как нет рейсов?

― Сезон заканчивается, начинается жара. Все спешат отсюда убраться, потому все билеты проданы до самой середины апреля.― Она опять звучала спокойно.

Я не был готов к концу сезона в Гоа. Всё сказанное ею могло быть и правдой.

― Когда же ты возвращаешься?

― Я же тебе говорю, билетов нет.

― Слушай, ― сказал я, ― я больше с тобой разговаривать не буду. Ты ведёшь себя как загулявшая девочка-хиппи. И к сыну-младенцу тебя не тянет… Даю тебе несколько дней, после этого иду в ЗАГС и подаю заявление о разводе.

― Ну хорошо, — сказала она без всякого выражения.

А дальше произошло неожиданное. Я положил телефон на письменный стол её дочери и собирался задуматься над своей судьбой. Но мне не дал задуматься телефон. Я услышал оттуда голоса. Я взял телефон и приложил к уху. Она говорила с кем-то по-русски.

Она сказала:

― Представляете, он решил со мной разводиться! Мой муж сказал, что идёт подавать заявление о разводе!

И актриса весело расхохоталась. Вместе с нею расхохотались несколько мужчин. Разговор продолжался по-русски, её собеседников было двое. Через некоторое время, судя по звукам, они встали. Телефон отключился.

Я вышел на кухню.

― Эдуард, ― сказала её дочь, ― не разводитесь, не уходите от нас. Вы единственный вменяемый человек в нашей семье.

― Она приедет, Эдуард, ― сказала тёща неуверенно.― И Богдан на кого останется? Она же ненормальная…

Богдан с полу посмотрел на меня, отца, таким образом, что было ясно, что он хочет, чтоб я его взял на руки. Ещё и руки поднял, и поверещал требовательно. Я взял его на руки.

Она позвонила тёще 7 апреля и сказала, что прилетает завтра. Рейс из Мумбай.

― А Эдуард меня встретит, как ты думаешь? ― спросила она у матери.

Я встречал её в аэропорту Домодедово. И что это была за встреча, о! Сейчас глотну воздуха, отхлебну кофе и расскажу. Встреча была в том же стиле, что и всё путешествие в Гоа.

Все уже вышли, а её не было. Телефон её молчал. Я уже решил было, что она не прилетела. Однако она вдруг появилась за стеклом, улыбающаяся, катила тележку, навьюченную красивыми громоздкими вещами из экзотической страны. Даже издалека было видно, как она красива и лучезарна. Она улыбалась. Помахала мне рукой. Однако быстрым шагом из-за её спины подошли таможенники в форме и повернули её и тележку на обратный курс. Группа скрылась из виду.

― Что это они задумали?

― Это же ВАША жена, ― ответил водитель Стас, юноша в очках, упирая на ВАША. Их очень интересует, что она привезла.

И мы опять стали ждать. Предчувствия у меня были нехорошие.

Но нет, через два часа она появилась всё такая же лучезарная, красивая, улыбающаяся. Глаза у неё были такие лучистые, и от зелёной блузки, ― зелёные, как у тигра или у радиоприёмника. Я подумал, что, вероятнее всего, перед отбытием на родину она проглотила там в Раю на прощание что-нибудь экзотическое и лучезарное для глаз. Но это лишь моя догадка.

Мы поцеловались и покатили тележку к выходу. Водитель впереди, добрались до «Волги» и погрузили её экзотические вещи. Мы сели на заднее сиденье и покатили в Москву.

― Видишь, не просто быть женой такого человека, как я, враг государства, ― сказал я.― Два часа тебя обыскивали и шмонали. Извини.

― Это не из-за тебя, Эдуард, ― она запустила руку в сумку, нащупала там что-то и вынула небольшой пузырёк.― Вот что они искали! Но не нашли.

На ухо она сказала мне, как называется то, что они искали. Но я вам этого не скажу. Она была очень довольна собой. Её глаза своими искрами могли бы зажечь поля, мимо которых мы проезжали, если бы поля были уже сухими.

― Ты совершенно безумна, у тебя же малолетний ребёнок. Ты о нём думала?

Она ничего не сказала. Помолчала.

― Меня попросил один друг.

«Она безумна, ― констатировал я.― И, более того, безответственна».

Богдан, почувствовав и обнюхав мать, был счастлив. Тёща, у которой был назавтра билет домой, была счастлива. Ну и я был счастлив. Но только до вечера.

Выпив на семейном обеде, она высокомерно заявила мне, что я живу не так, как следует жить, занимаюсь заведомо проигрышным делом. Она сообщила мне, что вся моя политическая деятельность ― ничто, она обречена на неуспех, «ты не выиграешь». Мы сидели уже в большой комнате, дети и тёща были в кухне. Она развязным тоном, улыбаясь, уничтожала результаты всей моей жизни.

Я остановил её, чтобы напомнить, что я один из самых известных в России людей, наверное, самый крупный писатель в России, звучат такие мнения, и очень заметный радикальный политик, партию, которую я создал, не могут убить вот уже пятнадцать лет. (Через 11 дней Московский городской суд одобрит решение о запрете НБП, и в зале будут присутствовать моя жена и странно спокойный в тот день Богдан.)

Она отмахнулась от моих заслуг снисходительной улыбкой. Мол, о чём ты, право…

― В Гоа, ― пояснила она, ― когда солнце подымается над океаном, человека охватывает такое чувство единения с природой, с Космосом, ― и она пустилась в очень банальные объяснения, как прекрасна гармония с природой, что появляется ощущение радости.― Надо больше улыбаться ― это самое сильное оружие. Тем более, когда отвечаешь улыбкой на проявления агрессии.

― Тебя кто-то там зомбировал, ― сказал я убеждённо.― Я же предположил, что ты влюбилась. В твоих словах звучит неприкрытая враждебность ко мне. Обычно так бывает, когда у женщины появляется любовник, обладающий в её глазах новым сильным авторитетом. Тогда она, повинуясь влиянию общения с этим новым мужчиной, начинает оспаривать прежнего любовника, мужа ли… Но ты же утверждаешь, что у тебя нет любовника, ты не влюбилась?

― Я собираюсь жить в Гоа, хочу переехать туда со всей семьей. Ты тоже можешь, если хочешь, поехать с нами. Я поеду вначале одна осенью, а мама и дети приедут позже, ну и ты приезжай…

― Я не могу, для меня это немыслимо. Это будет предательство. За мною мои сторонники, тысячи людей. Я не могу сбежать от них и укрыться на берегу Южного океана!.. Своим ультиматумом «в Гоа!» ты ставишь меня заведомо в положение, когда я вынужден отказаться от твоего требования.

― Мой сын должен плавать в океане, ему это полезно. Моя мать должна увидеть эту красоту. Она же никогда океана не видела! ― воскликнула она патетически.

― Люди, побывавшие в Индии, все в один голос утверждают, что там антисанитария, что везти туда младенца опасно. Там взрослые люди мрут и болеют, в этом климате, а тут младенец! Ты выдумываешь, твой «сын должен», твоя «мать должна», на самом деле это тебе туда хочется. На самом деле все твои аргументы быстро тобой придуманы, чтобы оправдать твоё хотение!

В результате этого разговора я понял, что у неё есть враждебный мне план. Ожесточение, возникшее между нами, способствовало тому, что наш секс с нею в этот первый после возвращения вечер был ожесточённым. Но меня это не обрадовало.

14-го апреля я увидел её, шагавшую мрачно в длинном пальто в колонне на «марше несогласных» на Трубной площади. Я выскочил из машины с моими парнями (мы должны были воссоединиться на Трубной с Касьяновым) и побежал за ней. Но колонну встретили на Рождественском бульваре отряды немосковских милиционеров и учинили жуткую бойню, рубя всех без разбора налево и направо дубинками. В возникшей панике я потерял её из виду. Давая в тот день интервью СМИ, она сказала, что пошла на «марш» без моего ведома, она хочет разобраться. Упомянула о том, что милиционер не решился её ударить.

19-го апреля она принесла Богдана на суд о запрещении партии. Собственно, партия была уже запрещена, требовалось только подтверждение Московского городского суда. Моим адвокатом был Сергей Беляк, защитивший меня в Саратове в 2003 году.

В перерыве ко мне подошёл пристав и сообщил, что слышал разговор «оперов», присутствующих на суде. Они обсуждали возможность моего ареста после оглашения решения суда о запрете партии. Прямо у выхода из зала суда.

Я сообщил об этом адвокату и жене с Богданом на руках. Спросил Беляка, что делать? Может, сбежать?

Беляк сказал, что лучше пусть арестуют в здании суда, здесь присутствуют множество журналистов. Если же арестуют на улице, резонанс будет не таким большим. Богдан внимательно слушал, вися на матери. Жена также внимательно слушала, вцепившись в мобильный телефон. Я заметил, что она всё время жмёт кнопки мобильного с каким-то остервенением.

Меня не арестовали. Вверху, видимо, сочли нецелесообразным такой арест. Дома я из любопытства (жена ушла в душ), проверил её телефон. Во время судебного процесса по запрету партии жена моя усиленно обменивалась СМС с Индией. Номер был индийский. В СМС из Индии её называли «Богиней». Она подробно знакомила своего индийского корреспондента с ходом процесса. Около того времени, когда я узнал, что меня собрались арестовывать, она послала в Индию короткое и циничное: «Тут полная жопа. Кажется, моего супруга закроют». Её корреспондента звали Артур. Всего из зала суда она послала ему 25 эсэмэсок. Я подумал, что если у неё нашлось время и желание в такие напряжённые часы отправлять ему подробные рапорты, то он не случайный человек в её жизни. Это, видимо, «он», подумал я.

Жена пришла и легла рядом. Положила руку мне на грудь. Я сделал вид, что я сплю.

Я стал читать её телефон. Раньше я никогда этого не делал, даже в голову не приходило. В данном случае её близость к какому-то человеку в Индии могла грозить мне неприятностями, плюс, учитывая, что я занимаюсь политикой, что я лидер запрещённой организации, информация, выдаваемая ею вовне, могла мне очень повредить. Или просто повредить, без «очень». Ревновал ли я её к человеку из Индии? Ревновал. Однако не кипящей ревностью молодого неопытного мужчины, но слабой ревностью уверенного в себе «священного монстра», об этом сорте людей я написал одноимённую книгу. С кем она могла мне изменять, чтобы я ревновал её серьёзно? Да не существовало такого человека в природе! Вот сейчас, четыре года спустя, она сказала газетам, что у неё наконец-то появился человек, с которым у неё «что-то серьёзное», она, дескать, чувствует. Да и пусть она себе блуждает по жизни. Люди меня всё меньше интересуют. Я всё ближе к героям, богам и демонам…

К июлю месяцу мы немного успокоились. У меня был давний план поехать окрестить Богдана в казачью станицу, бывшую столицу Донского войска в Старочеркасск. Мы побывали там, коротко, прошлым летом, и я был в восторге. Я не забыл про свой давний план, я просто не хотел его осуществлять, душа уже не лежала. Однако меня стали теснить со всех сторон. Во-первых, семья ростовского олигарха Сергея М., его мать, сестра (сестра захотела стать крёстной матерью Богдана), его отец, все они мне названивали, требуя установить дату приезда. Жена моя также хотела ехать. И тёща приготовилась везти из Самарской области Богдана и его старшую сестру, находившихся там.

Мне пришлось назначить поездку на июль, хотя мне было и не до поездки. Сейчас расскажу почему. Помимо трещавших личных отношений, 28 июня разрушился политический альянс, разломилась коалиция «Другая Россия». На совещании по поводу выдвижения единого кандидата в президенты от коалиции «Другая Россия», вдруг взорвалась давно уже тлеющая вражда между двумя моими партнёрами: Каспаровым и Касьяновым. Совещание продлилось целых семь часов, на нём присутствовали, помимо нас троих (я + «2К», как я их называл), ещё правозащитники и наблюдатели. Помню, был Сатаров и Алексеева, какое-то время присутствовал, если я не ошибаюсь, Пономарёв, со стороны Каспарова, ― Рыклин + Осовцов, со стороны Касьянова ― Костя Мерзликин + Жаворонков или покойный генерал П., от нацболов, помимо меня, ещё Аксёнов и Аверин.

Суть конфликта была пустяковой, как обычно причины раздора яйца выеденного не стоят. Речь шла о количестве кандидатов, которых должна выставить каждая организация для участия в праймериз. Михаил Касьянов разумно предлагал, чтобы каждая из трёх партий (нацболы, РНДС Касьянова и ОГФ Каспарова) выдвинула по одному кандидату. Каспаров же неразумно, на мой взгляд, предлагал, чтобы каждая партия имела право выставить двух кандидатов. Каждый из них, однако, как водится, преследовал свои интересы. Касьянов как бывший премьер-министр считал себя самым перспективным кандидатом. В праймериз между Касьяновым и Геращенко (на тот момент кандидатом от каспаровского ОГФ был заявлен Геращенко, а наша партия не собиралась представлять своего кандидата) выиграл бы куда более молодой и свежий Касьянов. Каспаров же в тот момент уже внушил себе мысль, либо, как утверждали близкие к нему люди, это его мама, имевшая на него колоссальное влияние, Клара Шагеновна, внушила ему мысль, что он должен стать президентом, он ведь уже ― шахматный Гений. Потому Каспаров понимал, что в праймериз против Касьянова, побывавшего на высоком посту, он не выиграет. А вот если расширить состав участников праймериз, то есть шанс выиграть праймериз. Если ещё помочь самому себе, подготовиться к борьбе.

Семь часов они спорили. Можно было видеть разницу темпераментов. Южного и восточного каспаровского, Каспаров всё сильнее распалялся и уже не сидел, но бегал у большого стола (действие происходило в помещении консалтинговой компании Касьянова) и швырял едкие скороговорки в противника. И касьяновского, более логичного, более замедленного, северного, старающегося быть спокойным. Мы, нацболы, честно, поскольку не преследовали своих интересов в этих «праймериз», пытались не допустить раскола. Помню, мы предложили, что примем за основу пожелание Касьянова: один кандидат от одной партии, но готовы выдвинуть второго кандидата Каспарова от нашей организации. (Каспаров назвал почему-то «Буковского», он, видимо, не хотел до поры называть себя). Касьянов был за наше предложение, Каспаров был против. Мы два раза прерывали совещание и расходились на две группы, в одной я пытался достичь договорённости с Каспаровым, в другой, ― нацболы пытались нащупать выход из ситуации с Касьяновым. Алексеева давно ушла, раздосадованная. Сатаров сидел, бессильно втянув голову в плечи. Последний акт, конец седьмого часа совещания. Сцена выглядела как бункер фюрера с картины художников Кукрыниксов: «Капут». Сидел в пол-оборота бледный Михаил Михайлович Касьянов. Его alter ego Константин Мерзликин сидел, обхватив блестящую лысую голову руками, гневно и язвительно бросали свои тирады в противников сам Каспаров и его группа: склонный к язвительному талмудизму Осовцов и старательный толстенький Рыклин. Они расхаживали, садились, опять расхаживали.

Случился раскол. Окончательный и бесповоротный. Мне удалось лишь добиться, чтобы стороны согласились повременить с официальными заявлениями в течение 24-х часов.

Впоследствии дела повернулись так, что совершенно сделалось неважным, сколько кандидатов было выдвинуто в праймериз. Праймериз выиграл с помощью нацболов в конце концов Каспаров. Касьянов от участия в праймериз отказался, но за него всё равно проголосовали многие, и он едва не выиграл.

В результате об участии в выборах заявили сразу три либеральных кандидата: Владимир Буковский, Гарри Каспаров и Михаил Касьянов. Все они в выборах тем не менее не участвовали.

Самый ожесточённо желавший участия в выборах Гарри Каспаров 13 декабря объявил о том, что ему отказали в аренде помещения, где он мог бы провести своё выдвижение в кандидаты: пятьсот человек должны были явиться с паспортами, и выдвижение должен был зарегистрировать нотариус или нотариусы. Каспаров даже не предупредил нас, своих союзников, просто спрыгнул с трамвая, когда ему надоело или он устал ехать в трамвае.

Владимир Буковский провёл выдвижение в кандидаты: оно состоялось в Сахаровском центре. Но зарегистрирован кандидатом он всё равно не был ― Центральная избирательная комиссия заявила, что так как Буковский не живёт на протяжении последних десяти лет в Российской Федерации, то он не может быть кандидатом в президенты России.

И наконец Михаил Касьянов прошёл по пути к выборам дальше всех. Он сдал в Избирательную комиссию более двух миллионов подписей за своё выдвижение, но часть подписей были признаны недействительными, и к выборам Касьянов допущен не был.

Так что коалицию «Другая Россия» Каспаров расколол зазря. Все проиграли.

С тех пор я отношусь к лидерам либералов с большим недоверием. Политики из них плохие.

Ну вот, мы сели в «Волгу» и поехали по трассе «Дон» в направлении Ростова-на-Дону. Через неделю после этого рокового совещания. Поехали вчетвером: я и мои ребята. Жена должна была появиться в Ростове чуть раньше нас. Дети должны были приехать с бабушкой на поезде.

Лето был жаркое и грозовое.

Разместились все в доме Елены ― сестры олигарха и Василия, ― её мужа. Комнат хватило на всех, там добротный особняк в четыре этажа. Целый кортеж направился в Старочеркасскую, шесть или семь машин, одна из них ― автобус.

У въезда в станицу нас остановили. Люди ФСО, то есть Федеральной службы охраны. В Ростов, оказывается, приезжал Президент, и каким-то боком часть его свиты, а может быть, он сам оказался в Старочеркасской. Наш олигарх Сергей М. пошёл на переговоры. К моему удивлению, нас пропустили проехать к церкви. Хотя она и являлась музеем и как храм не работала, Сергей получил разрешение провести в церкви церемонию крещения. Проводить церемонию приехал из Ростова известный священник с помощниками. Петь на клиросе пригласили артистов оперного театра. Сергей же недаром олигарх.

Мы некоторое время поджидали священника у церкви. Располагалась она над уютной площадью-майданом, высоко, широкие ступени ведут к ней. На уютной площади, я так понимаю, проводились казаками народные сходы и, видимо, выборы атаманов. Старшины обращались к казакам с высокой площадки у церкви. Оттуда же легко было выбросить кого-нибудь на казачьи пики.

У церкви стояли ворота, прямо под открытым небом, если не ошибаюсь, это были ворота Азова ― турецкой крепости, которую взяли казаки. А на дверях церкви висели кандалы Степана Разина. Обильная зелень, буйная и неподрезанная, лезла из всех щелей, зеленью крепко пахло, стрекотали не то кузнечики, не то цикады, но ясно, что звучали тысячи насекомых сразу.

Хитрость Старочеркасска объяснялась тем, что тут не нужны были никакие особые укрепления. Хотя он и расположен на равнине, его предохраняет могучий Дон и его притоки. Не так давно, вспомнив Старочеркасск, я написал вот такое стихотворение:

Дон

Река лежит как макарона,

И начинается узка,

Преодолеешь в полплевка,

Верховья Дона.

Но разливается на юг

Казаку забубённый друг,

Вода мощна и непреклонна

В низовьях Дона…

В Старочеркасской русский род,

Как в старой опере живёт,

С монастырём подворье дружит

Ему музеем верно служит…

Над камышами, пароход

Россией ― Родиной плывёт,

Здесь Разин был, и Пугачёва

Здесь видели, ― солдата злого…

Что верно, то верно, Пугачёв приезжал сюда, двадцати семи лет от роду, ветеран после десяти лет службы. Он хотел, чтобы его уволили из армии, у него стали гнить старые раны, ему нужно было лечиться. Но старшины не отпустили его. И контрактник Пугачёв вначале пустился в бега, а затем стал вождём казачьего и «магометанского» восстания.

Подошли люди из ФСО, в костюмах, и отведя в сторону моих ребят, спросили, нет ли на них оружия, но обыскивать не стали.

Приехал отец Владимир, священник, и мы поднялись к церкви, и прошли внутрь. Пол в церкви был из железных плит, потому внутри было прохладно. Иконостас был велик и жёлто-ал. Золотых либо позолоченных сосудов и подсвечников было так много, что на фотографиях, оставшихся после церемонии, преобладает золотой цвет. Да и на священнике была золотая риза. И даже на мне был зеленовато-рыжий пиджак (купленный когда-то в магазине «Сток» за 245 рублей), и на фотографиях он выглядит также золотым.

Богдан не плакал нисколько, когда его окунули в чашу с водой и весело скалился, мокрый, на руках у отца Владимира. Чем вызвал восхищение собравшихся.

После церемонии прошлись немного по главной улице станицы. В монастыре за стенами пели монахи. В музей-подворье не пошли, не до того было. Вернулись к автомобилям. Приехали в Ростов и погрузились на корабль. Ибо праздновать заказали корабль. Я не спросил, сколько это стоит, но судя по всему, много. Когда все сели за стол на верхней палубе, корабль отчалил. Дул ветерок, встречались меньшие по размеру посудины.

Затем решили купаться. Отчаянный отец Сергея-олигарха прыгнул в Дон прямо из-за стола, где изрядно выпил, был унесён течением, и за ним вплавь бросились его сын и… моя жена. Всех их понесло течением… Я продолжал сидеть за столом, невозмутимо беседуя с адвокатом Беляком о чём-то. Не помню о чём. Когда безрассудную тройку: папу, сына и мою жену, приняли на борт, я подумал, глядя на обтирающуюся полотенцем стройную мать моего сына… я подумал, что также безрассудно, как она бросилась полупьяная в реку Дон сегодня, она бросилась в историю со мной, в этот наш роман, а потом очертя голову в Гоа.

На следующий день все мы разъехались. Тёща, взяв детей, уехала на поезде в Самарскую область, моя жена поехала с нею, потому что детей было много: Богдан, старшая дочь Валерия и ещё мальчик, ― какой-то родственник тёщи, она привезла его с собой, четырёх лет. Всех их надо было наблюдать в поезде. Впрочем, я не уверен, возможно, моя жена уехала первой, а вот куда? Не помню, злость прошла, улеглась вражда, прошло и разочарование. Потому моя память охотно уступает времени свои информации. Помню только, что в «Волге» по трассе «Дон» мы мчались обратно одни. Я и мои верные партайгеноссе, без неверных женщин и несмышлёных детей. По дороге мы заблудились, решив объехать пробку в Воронежской области, глупо заблудились и выехали, как в Африке какой-нибудь, по компасу, имевшемуся на моих французских часах.

И куда, вы думаете, мы выехали? К деревне Масловка, откуда родом мои предки по отцу: Савенко. Улицы Масловки были пусты. Церковь перестраивали. Мы спросили у сторожа церкви: «Где живут Савенко?» Он сказал, что он здесь новый и никого не знает. А священника нет, он уехал в Воронеж. Мы спросили у компании смешливых девочек на скамейке: где живут Савенко? Но и девочки не знали. Возможно, Савенко в Масловке не осталось. Добираясь до трассы «Дон», мы встретили вдруг указатель на ещё одну Масловку, и указатель на город Бобров, тот самый, где родился мой отец. Но у нас не было времени предаваться археологии моей семьи, мы помчались в Москву. По дороге я рассказал ребятам, что Пугачёв, тот который Емельян Иванович, участвовал в Семилетней войне и был прикомандирован к генералу Маслову. А Маслов был владельцем имения под названием «Масловка». Так что моя семья в этом всём тоже замешана. Под «этим всем» я имел в виду русскую Историю.

В Москве я приехал в полумрак моей квартиры в Сырах. Сыры, я отметил, оживились, появились в обеденное время смазливые, новые офисные девушки, вываливающиеся во время обеденного перерыва клевать пищу с бумажных тарелок у меня под окнами, на детской площадке.

Через несколько дней приехала и она, привезя Богдана и старшую дочь. Она поругалась с матерью. Я поехал к ней, намереваясь поиграть с Богданом, да там и остался на некоторое время.

Между тем из неё, как из вулкана, всё чаще случались выбросы лавы.

В конце июля, уже ближе к полуночи, мы сидели в кухне, дети спали, она вдруг бросила мне: «Ты живёшь в моей квартире!» и получила в ответ короткую пощёчину.

― В блатном мире за это долго бьют, ― сообщил я ей.― Я не живу в твоей квартире, у меня здесь «койко-место», где я сплю, когда ты этого хочешь, и около 50 квадратных сантиметров за столом в кухне у окна. У меня даже полки в «твоём доме» нет. Ты мне хоть раз сказала: «Вот, Эдуард, я освободила тебе полку, привези что там тебе надо, рубашки, трусы…» (И это была сущая, неприятная ей правда, я приезжал к ней с портфелем, где держал рукописи, над которыми работал, и смену белья.)

― Ты множество раз упрекала меня в последнее время, что я не могу обеспечить семью квартирой. Я же тебе предложил с самого начала наших отношений ― давай снимать квартиру, я буду платить основную сумму денег, плюс сдадим эту твою квартиру и снимем себе просторную, многокомнатную. В ответ я получил твоё заявление, что ты не можешь, не привыкла жить в наёмной квартире, и что тебе будет противно, если в твоей квартире будет кто-то жить, чужой. Ну, видимо, для тебя твоё хотение дороже того, чтобы у нас была общая семья, и я бы не приезжал-уезжал, как коммивояжёр.

― Прости, ― сказала она, ― я не подумала.

Я в тот вечер всё же уехал к себе в Сыры. До четырёх утра пил вино и записал: «Такое впечатление, что её кто-то восстанавливает против меня».

Тогда же, в конце июля, она улетела внезапно в Казантип, это в Крыму, сказала, заниматься йогой. Взяла билет в Симферополь. Улетела. Набрав в интернете «КАЗАНТИП», я узнал, что именно в эти дни там открылся 15-й молодёжный фестиваль KAZANTIP. На вопрос, что там в Казантипе, мои парни сообщили мне: «Кислотная тусовка, Эдуард. Drugs, рок, секс и наркотики». Я понял, что это украинское Гоа.

Вернулась она в августе. Пока её не было (Богдана забирала к себе тёща) я дописал в её светлой солнечной квартире книгу рассказов «СМРТ», о Сербской войне. Без неё было хорошо!

Из Казантипа она вернулась очень сердитой. Даже физиономия у неё ожесточилась. С неделю после этого моя жена усиленно, исступлённо занималась хатха-йогой, ходила куда-то на собрания таких же, как она. Такое впечатление, что на «Казантипе» она пережила какое-то разочарование.

Её нападки на меня участились. Как кошка вдруг прыгает и ударит лапой, когтями.

Как это выглядело?

Вечер. Я энергично поглощаю приготовленный мною же ужин: мясо, овощи, пью вино. Она ест только овощи. Вино, впрочем, пьёт.

Она: Ты ешь так жадно!

Я: Ничего удивительного. Первый раз за день. Обычные мужчины поглощают раза в три больше еды!

Ловлю на себе её даже какой-то изумлённый взгляд, как будто она видит меня первый раз в жизни. Понимаю, что у неё происходит переоценка ценностей, и не в мою пользу.

Другой вечер. Я ждал показа сюжета на канале REN-ТВ, сюжета о себе и моих сторонниках. Сюжет не показали. Рассеянно продолжаем смотреть на экран. На экране кривоносый, длинноносый урод-ведущий, с большим галстуком.

Я: Ну и урод!

Она: Ты давно на себя в зеркало смотрел!?

Я даже не сразу нахожусь, что ей ответить. Я открыл рот, но звуки из меня не вышли.

Я: Почему ты так враждебна ко мне?

Она: Ну за что ты его, очень симпатичный мальчик (называет фамилию)…

Я некоторое время честно вглядываюсь в «симпатичного мальчика», вдруг я не прав. Я признаю, что не прав, я могу. Но нет же, он-таки урод и со второго и с третьего взгляда.

Ночь. Мы в постели. Заводит разговор о том, что цветов я ей не покупаю, что мы никуда не ходим. Что цветов не покупаю, ― правда. Что никуда не ходим ― не правда. Просто она перестала брать меня с собой, туда, куда её приглашают, а я перестал брать её с собой туда, куда приглашают меня.

Вечер. Я приехал к ней с цветами. Пьём вино. Её враждебность прорывается в момент, когда я позволил себе усомниться в гениальности ординарного актёра Абдулова, он заболел тогда раком.

Она: Кто ты такой сам! Кто ты такой, ты даже квартиру своей семье не можешь купить! Я, женщина, зарабатываю больше, чем ты!

Я хряпнул бокалом с вином об пол. Встал.

Я: Ты тупая! Я абсолютно уверен в том, что ты не понимаешь ни моего творчества, ни моих политических идей, ни величины моего таланта. Ты удручающе тупая. Боже мой, какая ты тупая!

И я уехал. Я как раз в эти дни заканчивал книгу «Ереси». В книге я высказал гипотезу о том, что человек-биоробот был создан Создателем ― существом высшего типа, как энергетическая пища. Плоть создателю не нужна, он питается душами. Я был уверен и уверен сейчас, что на основе моей догадки можно создать мировую религию. А тут Абдулов, бледный от водки…

На следующий день я уехал в Харьков, на день рождения моей 86-летней матери. Украина только что отказалась от чёрных списков, где была и моя фамилия.

Когда я вернулся, то обнаружил, что она меняет окна. Я приехал повидать Богдана и попал в пыль и грязь. С Богданом пришлось встречаться у соседей, у дружелюбной чеченки Риты. Хрустя песком, и оставляя следы на полу, две семьи и бригада рабочих ходили из квартиры в квартиру. В этом бардаке я всё же проявил себя как ревнивый муж: сумел умыкнуть её телефон и укрывшись в туалете прочесть десяток эсэмэсок. Из содержания которых стало очевидным, что моя жена вновь собралась в Гоа. Она уже назначила там встречу десятку её знакомых. Она собиралась прибыть туда в конце декабря, с тем, чтобы встретить там Новый год. Я не закричал ревнивым Отелло, но промолчал. В конце октября актриса сама призналась, что собиралась в Гоа. Что хочет, чтобы и я отправился с нею. Чтобы бросил политику…

Я не успел ей ответить. Пришла её дочь:

Дочь: Мама, там Артур тебя ждёт в машине!

Она (заметно покраснев и растерявшись): Артур ― мой друг. Я продала ему машину. Он обещал отвезти меня (называет куда, церемония вручения премии). Я вернусь через два часа. Посиди, пожалуйста, с Богданом, пожалуйста!

Я: О’кэй.

Я посадил Боги на колени, и он стал «рисовать», ну то есть энергично, бессмысленно ломать карандаши о бумагу. Пока он пыхтел, уничтожая и бумагу, и карандаши, я, его отец, размышлял. Возможно, да, друг. Но что с этой женской трясиной, куда она меня затягивает, нужно заканчивать, освобождаться от неё, мне стало ясно.

Как обычно бывает в случаях, когда отношения накаляются, в постели мы вели себя страстно. Тогда-то, в эти дни и ночи самого конца октября, мы и зачали тебя, Сашка, девочка, дочь моя.

― Я беременна, ― сказала жена, выйдя из ванной.― Тест показывает.

В руке она держала общеупотребимый, такой продаётся в аптеках, простейший тестер на беременность.

― Поздравляю, ― сказал я и подошёл к ней полуголой и обнял, бёдра её помню, были прохладными.― Не вздумай делать аборт, прокляну.

― И что при таких наших отношениях, ещё один ребёнок? ― с сомнением начала она.

― Будем стараться, ― сказал я.― Что бы ни случилось между нами, детей вырастим.

Мы обнялись.

Назавтра я отвёз её в женскую консультацию, к той же старой опытной докторше, которая наблюдала её беременную Богданом. Докторша подтвердила беременность.

Я позвонил моей матери в Харьков и сказал, что жена беременна.

― Господи! ― сказала мать.― Сколько можно! Вы как кролики!

Этим неосторожным высказыванием мать лишь повредила своей репутации. Я, её сын, всегда считал, что родители хотят, чтобы я был, как все, с детьми, с семьёй. И вот пошли дети, а мать не рада…

Беглец

Когда именно мы сделали тебя, Сашка? Вероятнее всего, в тот вечер, когда я ездил знакомиться к депутатам Европарламента, их прибыла целая делегация, а меня пригласил Каспаров. Депутаты сидели за столами и обильно выпивали, и немного закусывали. Каспаров познакомил меня с десятком депутатов, но запомнил я только Хайди Хауталла, блондинку лет после сорока из Финляндии, и Кон-Бендита. «Зелёный» Кон-Бендит был полупьян. Он никак не мог взять в толк, почему только что запрещённая моя партия называется «Национал-Большевистской» и почему я воевал в Сербии за сербов. Я констатировал, что Кон-Бендит ― глупый идиот. Так бывает, человек прославился однажды в мае 1968 года в Париже, и всю остальную жизнь проживёт идиотом.

Я довольно быстро ушёл из компании европейских парламентариев, поскольку актриса в тот вечер поехала зачем-то в клуб «РАИ», и мне пришлось её оттуда забирать. Я забрал, и мои парни отвезли меня в семью. Там мы зачали тебя, дочка, и поскандалили. Из-за Гоа. Я вновь убежал, вызвав парней среди ночи.

В первые дни ноября она явилась в квартиру в Сырах в последний раз. С нею явилась команда фотографов из журнала Rolling Stone, русская версия. Думаю, она искала примирения. Мы, возможно, и помирились бы ненадолго, если бы не моя новая страсть ― шпионить. Я влез в её телефон и нашёл десятки месседжей от абонента ЗАРА. Тон их и содержание, не оставляли сомнения, что абонент ― мужчина.

Я: Кто этот ЗАРА?

Она: Подруга.

Я: Почему в её СМС ― мужские окончания?

Она (нехотя): Ну это мы так переименовали Петровича для конспирации.

Я: Кто такой Петрович?

Она: Ну ты помнишь, когда я только приехала, я показывала тебе фотографии в компьютере. Это с ним я разбилась на скутере. Он в Москве и помогает Рите продать квартиру.

Я подумал, что у них у всех идёт за моей спиной интенсивная, энергичная, двигательная жизнь. Встречаются, замышляют продажи, идёт активная связь через СМС. Просто пузырятся энергией. При этом они сбились в плотную кучу, с преобладанием женских особей, я посчитал: соседка Рита с дочерью-подростком, «моя» с дочерью-подростком, тёща, двое «индийцев»: Петрович и Артур… Вот только зачем всё это они от меня старательно прячут… Если ты не совершаешь преступлений, то чего прячешься?

Она: Ты помнишь, Петрович, такой плотный мужик…

Я вспомнил свиноподобного, полуобнажённого, и видимо, и пьяного, и обкуренного Петровича. Розовый блондин от природы, он не загорел, но залакировался на гоанском солнце, как пекинская утка. Эта мускулистая бочка была запечатлена рядом с моей мечтательной женой, глаза которой выражали сиропную лучезарную святость.

― Обкурились все? ― спросил я тогда, глядя на их дуэт на экране.

Она: Да нет, что ты! Я до 1 апреля вообще не курила.

Поняв, что сказала лишнего, проговорилась, актриса поспешила закончить показ. Но я тогда запомнил свиноподобного Петровича и промелькнувшего восточного вида лысоватого типа с остатками волос вокруг черепа. (Интересно, что, когда я тогда через неделю захотел оживить свои впечатления от её гоанской фотогалереи и залез к ней в компьютер, галерея исчезла.)

Позднее, раздумывая, я пришёл к выводу, что лысоватый ― это и есть Артур. Петрович и Артур занимали меня в ту осень 2007 года, вы представляете, меня, Фауста, шамана, мэтра… Петрович и Артур! Вот до чего доводят нас женщины, что эти двое, дауншифтеры, занимали мои мысли, так же, как и мои партнёры по политике ― Каспаров и Касьянов!!! Премьер-министр и чемпион мира по шахматам рассорились свирепо 27 июня, похоронив коалицию «Другая Россия», созданную с таким трудом год назад. И вот они соревновались в моей голове, два этих Больших человека с «Петровичем» и «Артуром» за моё внимание. Боролись! Невероятно!

Актриса сидела на большой кровати в огромной пустой комнате в Сырах, молчаливая, и лицо её отображало на сей раз некую трагическую внутреннюю борьбу.

― Это, следовательно, Петрович присылает тебе тексты вроде: «С добрым утром, мой цветок! Еду к тебе, через десять минут буду!»

― Да. А что тут такого. Ну, может, он в меня немного влюблён.

За те два года, в которые мы любили друг друга, я утерял из виду понимание того, что да, в актрис все немного влюблены…

Именно в те дни, видимо, был у неё переломный период. Видимо, её качало из моей стороны в другую сторону. Во всяком случае, отчётливо помню, что она позвонила мне за день до дня рождения сына, 6 ноября, и, помолчав, сказала:

― Ты знаешь, я решила, что не поеду в Гоа.

― Отлично, ― сказал я, ― правильно решила.

― Ты приезжай, тут Лариса Николаевна с Виктор Сергеичем приехали, придут, ― сказала она.

Я поехал, а зря. Потому что в присутствии посторонних глаз она опять стала чужой и враждебной.

― Не прижимай Богдана так сильно! Ты видишь, он недоволен… Отпусти его…

― Послушай, это и мой сын, а не твоя собственность. У каждого из нас своя манера обходиться с ним.

Она уже держала Богдана на руках и смотрела на него вампиром, сладко улыбаясь. А он вырывался, он ведь научился ходить, и ему хотелось ходить, ходить, ходить. Я его понимал.

День рождения номер один начался с того, что он встал ещё до рассвета, и, полный энергии, стал срывать шторы с окон. У нас были такие, знаете, сворачивающиеся мгновенно в рулон серые шторы на окнах. На ночь мы их опускали. Богдан сорвал одну очень профессиональным, косым движением, и она повисла, и рванул вторую. Мальчик он был уже сильный. Я вскочил с постели и встал рядом с ним.

― Богдан! Не сметь! ― я взял его за плечи и повернул от окна к нашей кровати.

Тут вскочила жена.

― Отпусти ребёнка!

В глазах её была ненависть. А Богдан даже не кричал, потому что не было причин для крика. Он с удивлением, вытаращив глазёнки, глядел на мать. Она выглядела как фурия. Я не выдержал.

― Слушай, иди ты на хер! Ты заебала меня своими замечаниями! Я всего лишь остановил сына, срывавшего шторы с окон. Я его даже не шлёпнул.

На шум явилась тёща. И приняла мою сторону. Я всё равно оделся и злой, как дьявол, отправился закупать алкоголь для гостей. Мы ожидали с десяток гостей.

К концу вечера скандал вспыхнул опять. Когда ушли журналисты журнала «Хелло!» и большая часть гостей, я уже изнемогал он замечаний жены:

«Он не хочет воды, что ты ему заливаешь в горло воду!»

«Отпусти его, он хочет гулять!»

И её наиболее любимое:

«Не прижимай его так, ты его раздавишь!»

Сами они, все эти женщины, жена, тёща, дочь, плюс чеченка Рита и её дочь-подросток только и делали, что тискали моего сына и прижимали его единственного мужчину на весь этаж. Они ахали, охали и передавали его из рук в руки. Я смотрел на них смотрел и вдруг швырнул в проходящую у дальней стены жену бокалом, за все мои муки. Это было плохо, но это было честно. Все эти женщины, целых пять, создали своеобразный культ личности Богдана. Неуместный, назойливый, и в конечном счёте, вредный для него. У них ни у кого не было мужчины (моя жена была в процессе избавления от меня, тёща изгнала мужа давным-давно, у Риты мужа убили, у двух девочек пятнадцати лет ещё не было мужчин), и они, каждая, перенесли всю свою невротическую нереализованную страсть к мужчинам на Богдана. Он был в опасном положении.

Я швырнул не один бокал. Несколько. При этом я ещё и кричал: «Вы думаете, punk умер? Великий панк жив! Punk is not dead!» Жена ушла в другую комнату и не показывалась.

Пришла тёща и сказала:

― Как вы себя ведёте, Эдуард! Как хулиган-подросток! Я сейчас вызову милицию! Уходите из моего дома.

Оставшиеся гости, горстка, поспешно ушли. И я ушёл. Вместе с моими гостями, мои друзья Александр и Наталья довезли меня ко мне в Сыры и уехали. Помню, что засыпая, я очень мучился тем, что нарушил партийную дисциплину, не вызывал охрану и потому покинул квартиру неохраняемый. Такое нарушение дисциплины непозволительно, думал я во сне. Непозволительно.

Свою семейную жизнь я наутро посчитал законченной. Я знал себя уже столько лет, чтобы безошибочно понять: всё, тупик. Стать нормальным человеком, отцом семейства, мне не удалось. Пусть я и старался. Но мой мощный дух не смог смириться с тем, что меня исподволь затащили под скудно освещённые небеса, где в кустах и кулисах бегают, скрываясь, чёрт знает какие персонажи, Артуры и Петровичи, целая стая женщин разрывает на части и сюсюкает над моим единственным сыном, вырывая его друг у друга.

Своё поведение вчерашним вечером я не одобрил. Помнил я всё прекрасно. Чтобы меня напоить, до сих пор нужно влить в меня добрые полведра спиртного, пьян я вчера не был. Дело в том, что мой гордый дух не выдержал того, что меня пытались сломать. Сделать придатком к семье. Но не удалось. Я попытался вспомнить, что же конкретно вызвало мой гнев, отчего полетел в жену бокал? Пока я приготавливал себе кофе, я перебирал эпизоды вчерашнего вечера. Вот входит мой адвокат Беляк, он же крёстный Богдана. Вот он уходит, долго не задержался. Вот тёща. Приветствует в прихожей не то двоюродную, не то троюродную сестру моей жены с мужем. Оглядывается вокруг:

Тёща: А где же хозяин дома? ― обнаруживает выходящего из кухни Богдана.― Ах вот он хозяин, виновник торжества!

Жена (к журналистам «Хелло!»): Сейчас вот усажу Хозяина дома и начинайте, ― берёт Богдана в белой рубашечке, лобастый Богдан похож на Ильича Ленина в детстве, сажает в детский стул.― Вот он хозяин, готов!

Вот где trigger вчерашнего скандала. Они, простые, в общем-то женщины, избрали себе хозяином дома моего мальчика. Мальчик беспомощен, у него нет охранников, он зависит от них, женщин, он даже возразить не может, говорить ещё не научился. Ей муж не нужен был, ей нужен был ребёнок! Всё так просто, а Петровичи и Артуры, ― это ложный след, даже если актриса и выспалась с одним из них, или даже двумя в разное время.

Кто мне недавно об этом говорил? Кто-то говорил или я где-то прочёл. А, конечно же, я пожаловался своему гуру, Пшеничникову, и тот прислал огромное письмо. Пшеничников написал мне в тюрьму целый том, наверное, писем, после тюрьмы он пишет реже, но никогда не оставляет вопрошающего без ответа. Следует посмотреть в папке «ПШЕНИЧНИКОВ», в папке «ПШЕНИЧНИКОВ». Вот.

«Когда женщина оформляется, когда она лет в двадцать полностью входит в свою половую роль, она начинает искать пути преодоления зависимости от мужчины. Если она выходит замуж, то это желание вообще усиливается до максимума. Место любви у ограниченных людей быстро занимает зависть. Женщина не хочет зависеть, она хочет, чтобы от неё зависели. Изменить и подчинить мужчину невозможно. Поэтому она решает (природа ей подсказывает) завести маленького мужчину, который ещё лет двадцать будет от неё зависим. Природа хитро придумала. Разделив человечество на два пола, каждый из которых энергетически зависим от другого, она обеспечила воспроизведение вида. Всем хочется любви, то есть обладания. Кажется, что брак ― это обладание. Вступают в брак, но в браке противоречия ещё более очевидны, ещё более на виду. Женщина решает, что ребёнок ― это выход, ей будет кем командовать. А мужчина разрешает ей этот промискуитет. Ведь женщина, по сути, пытается повторить с ребёнком брак. Не сумев подчинить мужчину, сделать его бессильной дойной коровой, она пытается сама родить зависимого от неё мужчину. Заратустра, литературный персонаж, говорил: «Всё в женщине ― загадка, и всё имеет разгадку. Эта разгадка ― ребёнок. Мужчина для женщины ― лишь средство, цель же ― дитя»».

Пшеничников, как всегда, положил палец прямо на рану. Всё так. Меня победил мой сын.

Хотя я и посчитал свою семейную жизнь бездыханной, однако она, хромая и тяжело дыша, прожила ещё два месяца.

В середине ноября я написал ей длинное, на семь страниц письмо, объясняющее наши отношения. Среди прочего, я писал:

«Действительно, вы меня выжили. Ну как всегда, намерения у вас благие и серьёзные. Богдану нужна бабушка, ведь ты работаешь, потому бабушка, а где в этой истории я оказываюсь? Я оказываюсь в своём кабинете в Сырах. Моя сексуальная жизнь также практически разрушена, потому что она стала спорадической, иногда. Тихо. Чтоб не разбудить Богдана или тёщу. Для меня важна жизнь моих страстей, а она раздавлена, как червяк < …> Я говорил тебе: давай няню заведём, она будет приходить и уходить, что самое важное. Но ты не хочешь, чтобы Богданом занимался чужой человек. Не собираешься ты, видимо, и отдавать Богдана в детский садик. Ты его никуда не записала и, видимо, не хочешь, чтобы он был в «чужих руках». А я? Неужели все семьи «убивают» отцов ради ребёнка?»

Письмо я передал со Стасом, очкариком, он поехал и вручил ей лично в руки.

Ныне, глядя на тот период моей жизни через плечо, я испытываю лишь неглубокую грусть по поводу неудавшегося проекта «семья», но тогда я страдал глубоко. В результате у меня обострилась астма.

Она позвонила мне вскоре, я сидел в это время за столом в моих Сырах, за окнами шёл снег.

― Ну что? ― спросил я.― Ты прочла моё письмо?

― Да. В чём-то ты прав, ― сказала она. Дальше она завела речь о том, что мужчина должен устроить жизнь семьи.

Я стал опять ездить в семью. В первый же приезд она показала мне пустую полку в своём шкафу.

― Можешь разместить здесь свои вещи.

― Хорошо, ― сказал я. Но так и не привёз в её дом ни одной вещи. Не из обиды, а просто уже привык путешествовать с портфелем, имея там пару белья, партийные бумаги и рукопись, над которой работал.

В памяти от этих последних месяцев у меня странным образом не осталось ни единого эпизода секса с ней, из чего я делаю вывод, что больше у нас секса не было, а когда я заявлял свои права на него, то происходил скандал. Об этом чуть позже, а вот всякие жизненные эпизоды происходили, и я о них помню. Помню, как сердитая и суровая, она села в шубе, с Богданом в мою машину, и мы повезли его в больницу, где-то рядом с зоопарком. Почему-то мы приехали к самому дальнему от приёмной доктора входу, и мне пришлось тащить увесистого Богдана в зимней одежде на руках, несколько километров. Охранники шли рядом, я мог передать его охранникам. Но гордость не позволяла. Помню и обратный путь: тоже было тяжело. Она молча шла рядом, как фурия ада, злая и подозрительная. Я подумал, что она делает всё, чтобы я не любил её.

В Новый год она куда-то уехала часов в восемь вечера и вернулась часов в десять. Мы приготовили ужин, в квартире пахло жареным мясом. Но поскольку любовь умирала, то ничего похожего на прошлый счастливый доверху Новый год не получилось. Уложили Богдана спать в комнате дочери, а сами уселись втроём в большой комнате за стол у телевизора. Нас, как и всех, поздравил президент, которого я оспариваю.

В двенадцать выпили, встав, за Новый 2008-й год. Поели. О чём-то незначительном поговорили. Так пролетели часа два. Она всё время отвечала на телефонные звонки и долго разговаривала по телефону, бродя по квартире, уходя на кухню, в комнату дочери, и возвращаясь. Я наблюдал за ней с некоторой отстранённостью, словно она не была моей женой. Лицо её стало чрезмерно суровым, отметил я. Между тем, женщина эта уже носила в себе второго нашего ребёнка.

― Пойдём в постель? ― предложил я.

― Ты иди, ― сказала она, ― я приду позже.

Поскольку беременной пить много было нельзя, несовершеннолетней тоже, я поскучал ещё немного с ними и пошёл в постель, заглянув до этого в комнату дочери. Дочь сидела перед компьютером, мать полулежа говорила, смеясь, по телефону.

― Пошли! ― сказал я.

― Да-да, ― рассеяно продакала она.

Я лег и, повозившись, вдруг уснул.

Проснулся, как сказали бы в старом романе, «от желания». Протянул руку, постель пуста. Встал, заглянул в комнату дочери. Сцена не сместилась ни на миллиметр. Та же дочь в розовых шортах, ноги сплелись голые под столом, горит компьютер. Та же жена, только сняла чёрное платье, в углу кровати дочери, ноги коленями вверх, в лифчике и трусах (жэковцы сделали свой дом очень тёплым), говорит по телефону.

― Что же ты? ― сказал я.― Я тебя жду!

Она отключила телефон и посмотрела на меня злыми глазами.

― Я не обязана удовлетворять твою похоть.

― Похоть? Мы с тобой муж и жена, ты забыла? ― я протянул к ней руку.

Она отшвырнула мою руку, как-то даже ударила по ней, и, вывернувшись из-под руки, одним движением оказалась в коридоре.

― Ты что себе позволяешь?! ― сказал я.― Идём? Твоя дочь смотрит…

Сцена была унизительно-обывательская. Жена в лифчике и трусах. Я ― в трусах. Я понимал всю унизительность, ничтожность сцены.

― Я сейчас вызову ментов! ― закричала она. Разъярённая, она чуть пригнувшись, сдав зад в глубину коридора, напоминала позой дикую кошку, такие бродили по помойке на дальней стороне её переулка и принимали подобную позу, защищаясь от ворон или человека.

Она ещё что-то кричала, но я уже надел джинсы, они висели на вешалке в коридоре и тотчас стал уже не мужем этой истеричной женщины, но командиром, который отсидел в тюрьме, за которым шли люди. Ещё босиком, я набрал телефон охраны, и они, многострадальные, ответили: «Сейчас выезжаем, шеф!» Я пошёл на кухню, оделся полностью, налил себе портвейна, водки не было и стал ждать парней. Они приехали очень быстро, видимо, были где-то неподалёку. Всё время пока я ждал и пил, в квартире царила тишина. И когда я уехал, то ничто не прервало тишины. Ни один звук не раздался.

На следующий день мы помирились по телефону. Она позвонила, извинилась за поведение, сославшись на беременность.

Мы протянули отношения до русского Рождества, до 6 января.

К вечеру этого дня мы отправились с Богданом к тем самым Александру и Наталье, которые увезли меня 7 ноября с дня рождения моего сына. Их семья, состоявшая, кроме них двоих, из мамы, 90-летней бодрой бабушки, и двух дочерей, семи и восьми лет, устроила праздник. Были ещё гости, но я их не запомнил. Единственный мальчик среди четырёх девочек (две дочери А. и Н. плюс две пришедшие девочки), Богдан, несмотря на нежный возраст, пользовался большим успехом. Я терпеть не могу обывательские сборища, но я терпел ради семьи: ребёнка и жены. Они же должны общаться с себе подобными. Я умел общаться только с парнями и девушками из партии, да ещё с мёртвыми, я давно не бывал в гостях. Но я выдержал молодцом.

Мы спокойно сели в машину. Двое моих парней, водитель Стас и охранник Димка, отвезли нас. Мы уложили Богдана, собрались идти в постель. И вдруг не то она позвонила по телефону, не то ей позвонили, но через некоторое время я обнаружил её сидящей в комнате дочери и весело болтающей по телефону. Сцена в первые часы нового года повторилась до деталей: также были согнуты её ноги в коленях, ― коленями на меня, входящего в дверь, она опять была в лифчике и в трусах, на дочери были те же розовые шорты. Только я был ещё в джинсах, но уже с голым торсом. Там же было жарко, я уже упоминал.

Я: Пойдём?

Она: А зачем? ― она отключила телефон.

(«Как и в Новый год», ― констатировал я.)

Я: Ты моя жена или нет?

Она: Я не хочу! ― она сморщила нос.― Не хочу сейчас. Может, завтра захочу.

Я: Слушай, мужчина и женщина соединяются не только для совместного производства детей, но и для того, чтобы приносить друг другу радость. Ты давно уже не приносишь мне радости. Идём?

Мне удалось взять её за руку. То есть поймать её ладонь. И я потащил её руку на себя. Я был зол и спокоен.

Она повторила свой новогодний манёвр. Опять оказалась в кошкиной позе в коридоре. Опять закричала:

― Я сейчас вызову ментов!

Я признаюсь вам, что как мужик отсидевший, как мужик страдавший, я не могу выносить такой крик, да ещё и от близкого человека! Это как предательский удар ножом. К тому же быть задержанным за бытовой скандал в семье, это же очень унизительно. Что скажет милиция, увидев меня, что напишут СМИ. Что скажет общество?

Я: Ты идиотка! Идиотка и гопница, я всего-навсего хочу тебя. А ты моя жена, ты хоть соображаешь, что я имею право? Да менты смеяться над тобой будут. Муж, шестидесяти пяти лет домогается секса от тридцатитрёхлетней жены, а она уклоняется. Это же кому скажи, не поверят!

― Я вызываю ментов! ― закричала она и застучала по клавишам телефона.

― Я сейчас уеду, ― сказал я, ― и не вернусь никогда!

И я пошёл на кухню. Я думаю, она не поверила.

Я набрал ребят, извинился, что дёргаю их в новогодние праздники и попросил приехать как можно быстрее. Затем я сел в кухне, нашёл употреблённый конверт, найти в её доме лист бумаги было всегда нелегко, а я был в этот вечер без портфеля. И я написал ей на конверте прощальное письмо. Я написал ей, что больше не могу с ней жить. Что детям буду помогать. Что мучиться с нею, не любящей меня больше, не в моём характере. Что она нанесла мне огромную рану, что я надеялся: вот я обрёл, наконец, семью, жену и детей. А она, дав было мне всё это, разрушила зачем-то всё, что мы вместе создали.

Парни приехали. Я молча вышел, прошёл по снегу к машине и всю дорогу в мои Сыры молчал. Только, выходя из машины, ещё раз извинился перед парнями. «Это наша обязанность. Служба», ― сказал старший, Михаил. И прибавил: «Я солдат».

В Сырах моя квартира встретила меня простыми запахами бедной жизни. Как бы укоряя, мол, что ты там шляешься, у актрис?! Ты же простой и бедный, здесь твоё место.

Раздеваясь, застилая постель в кабинете, я размышлял. Подумал о партии, товарищах по борьбе. Сколько женщин сменилось за эти годы. Наталья, Лиза, Настик, вот и последняя жена пронеслась мимо, и только партия со мной. Я лёг и вдруг развеселился. Улыбнулся в темноте. «Это же ваше бегство в Астапово, Лев Николаевич Лимонов, но вы умнее Толстого, сэр, не стоит дожидаться, пока она превратится в бетонную Софью Андреевну. Э, нет, со мной ваш номер не прошёл! Девку в трусах и лифчике я себе ещё не одну найду…».

Через несколько дней она улетела в Гоа, беременная и с Богданом. Я узнал об этом случайно.

Тут будет уместно представить текст, над которым я тогда работал. Опубликовал я его много позднее. Меня интриговала их, женщин, загадка. И я обратился к прародительнице, первой женщине, Еве.