Глава 51. Мрачное действо происходило в круге, освещенном множеством факелов – их держали неподвижные воины с угрюмыми лицами и обнаженными саблями

Мрачное действо происходило в круге, освещенном множеством факелов – их держали неподвижные воины с угрюмыми лицами и обнаженными саблями. Огонь шипел, злобно плевался яркими брызгами, чадил в черное небо густым дымом, то и дело вздрагивал на ветру, отражаясь в стали клинков и узких щелочках глаз одинаково недобрым блеском.

Барабанщики за пределами огненного круга мерно поднимали и опускали огромные колотушки на натянутую кожу своих тамтамов.

Суровые лица, суровые взгляды…

В центре круга располагалось странное сооружение. Несколько жердей, врытых в землю, отдаленно напоминали каркас юрты, еще не покрытой шкурами. Поверх этой ребристой конструкции были перекинуты веревки из конского волоса. На веревках в хитроумном переплетении узлов покачивались топор и с пяток тяжелых камней в прочной сетке. Под ними – бревно.

Плаха, что ли? Да нет, больше похоже на… Неужто гильотина? Ну конечно! Веревки скручены не абы как: привязанный к ним топор рухнет точно на деревянную колоду, а каменная гроздь, навешанная для тяжести, придаст удару достаточную силу, чтобы отделить голову от тела. Наивные французы, гордящиеся изобретением своей великой революции. Знали бы они…

С дюжину осужденных лежали лицом вниз на голой земле. Все без оружия и доспехов. Но по одеждам можно различить их прежний статус. Большая часть – нукеры какого‑ то князя‑ нойона. Сам князек, похоже, валяется тут же. Простых лучников карачу было лишь двое. Один трясся мелкой дрожью. Остальные осужденные ждали исполнения приговора с завидным достоинством.

Веревки, как заметил Бурцев, опутывали только руки простолюдинов. Наверное, вязать знать без особой нужды здесь не принято. А сейчас таковой необходимости нет. Вырваться из огненного кольца, ощетинившегося кривыми саблями, просто невозможно. Да никто и не пытался.

Барабаны смолкли. Народу собралось достаточно, чтобы начинать…

На освещенное факелами пространство вступил хан Кхайду в окружении телохранителей. Среди ханской свиты затесался и китаец Сыма Цзян. Движения его были суетливыми, взгляд – бегающий. Казалось, китайцу предстояла неприятная работа, которой он хотел бы избежать, но не мог.

– А этот‑ то чего сюда влез? – шепотом спросил Бурцев.

– Сам не понимаю, – пожал плечами Дмитрий. – Раньше он только огненные да громовые шары делал Кхайду‑ хану.

– Не только, – раздался рядом тихий голос. Бурангул! Сотник говорил по‑ татарски, глядя не на своих собеседников, а в огненный круг:

– Мудрец из Китая Сыма Цзян будет казнить простолюдинов так, как это делается на его родине. По приказу Кхайду‑ хана карачу должны погибнуть позорной смертью – их жизнь отнимет не рука палача, а сброшенный сверху топор.

Со смертниками в бедных одеждах не церемонились. Кхайду‑ хан отдал приказ – и двое воинов из его свиты уложили дрожавшего всем телом лучника в деревянный шатрообразный каркас. Горлом на бревно, шеей под отточенное лезвие.

Желтолицый китаец подошел к перекрещенным жердям. Чтобы обрушить вниз смертоносную секиру, ему нужно лишь дернуть хитрый веревочный узел.

Ни торжественного зачитывания приговора, ни последнего слова приговоренных. Европейская напыщенность, связанная с насильственным умерщвлением человека, у азиатов не практиковалась. Все происходило проще, быстрее, а потому, вполне возможно, легче для осужденных.

В могильной тишине раздался стук металла и камня о дерево. Китайская гильотина сработала безукоризненно. Обезглавленное тело осужденного забилось в конвульсиях, кровяной фонтан окатил плаху и землю, отрубленная голова выкатилась между жердями.

Голова смотрела осмысленным еще и полным ужаса взглядом, губы казненного подергивались. Бурцев вздрогнул. Знакомое лицо? Или показалось?

Два воина оттащили труп. Еще двое помогли Сыма Цзяну поднять тяжелое лезвие и удерживали его на весу, пока китаец заново вязал узел. Сверху, с топора и камней в сетке, обильно капало.

Второй карачу лег под кровавую капель сам.

Еще одно знакомое лицо? Да! Один из лучников, с которыми отряд Освальда схлестнулся под стенами Вроцлава.

Легкое движение руки желтолицего палача. Нож гильотины рухнул вниз. Лучник, спасшийся от мечей польских партизан, погиб под топором в собственном лагере. Ну и нравы!

Теперь Бурцев узнавал знатных нукеров. Ошибки быть не могло: именно с ними бились краковские дружинники и воины добжиньского рыцаря возле осадного тына на «батарее» метательных машин. А князек… Это же тот самый нойон, с которого Бурцев собственноручно сорвал серебряную пластину! Так неужели?.. Неожиданная догадка промелькнула в его голове.

– За что этих людей приговорили к смерти, Буран‑ гул? – спросил Бурцев у татарского сотника.

– Ясно за что – за трусость в бою.

– В каком? В каком бою, Бурангул?

Юзбаши нахмурился:

– Под стенами Вроцлава они не смогли уберечь осадные орудия хана Кхайду. А их тысячник Шонхор к тому же потерял серебрянную пайзцу Кхайду‑ хана – награду, которую должен был хранить как зеницу ока.

Бурцев сокрушенно покачал головой. Неприятно ощущать себя невольным виновником казни.

– Бой под Вроцлавом был давно. Почему же этих несчастных казнят только сейчас?

– Несчастных?! – Бурангул сдвинул брови еще сильнее. – Из‑ за них мы потеряли осадные орудия и огненный припас. Конечно, Кхайду‑ хан мог казнить их сразу – прямо в Вроцлаве, но он поступил мудрее. Грядет великая битва, Вацалав. Скоро мы встретимся с войсками силезского князя Генриха и тевтонского магистра Конрада в решающем сражении. Так что сейчас от этой казни будет больше пользы. Тот, кто увидит сегодня позорную смерть в юрте смерти, укрепится духом перед предстоящей сечей. Ибо никому не захочется разделить участь недостойного Шонхора и его трусов.

Недостойного Шонхора и его трусов? Но Бурцев‑ то хорошо помнил, как отчаянно дрались сегодняшние смертники с отрядом Освальда. Если это трусость, что же тогда в понимании Кхайду храбрость?!

Бурцев снова взглянул на диковинную гильотину. Кто ляжет под нее следующим?

А вот никто! Плаху с двумя глубокими зарубками оттащили в сторону. «Ассистенты» китайца отвязали окровавленный топор, высыпали из сетки камни и принялись разбирать «юрту смерти». Сам же Сыма Цзян, чьи длинные одежды покрылись кровяной сыпью, спешно удалился. Значит, миссия китайца выполнена и дальнейших казней не последует? Похоже на то. В татаро‑ монгольском войске, как и везде в мире, элита имеет большее право на снисхождение, нежели рядовые члены сообщества. Ну и ладно. Наблюдать за дальнейшей процедурой обезглавливания все равно не хотелось. Одно дело зарубить противника в бою и совсем другое – жестокая казнь.