Глава 27. Зрители молчали. Подавленно, угрюмо, недоверчиво, недоуменно

Зрители молчали. Подавленно, угрюмо, недоверчиво, недоуменно. Наконец на ристалище ступил Освальд. Этот рефери Божьего суда тоже выглядел озадаченным.

Он уже не размахивал мечом, не тыкал острием в небо по поводу и без оного. Просто сокрушенно покачал головой, а затем обратился к победителю:

– Ты владеешь неведомым нам воинским искусством или боевой магией, Вацлав. Иначе трудно объяснить случившееся. Честно говоря, не знаю, справедливо ли зачесть победу, добытую таким образом. По законам Польской правды ответчик должен победить, орудуя палкой или мечом. А тут все закончилось какой‑ то трактирной дракой. Хотя с другой стороны… Освальд повернулся к зрителям: – Все видели, как Божье провидение вырвало этого человека из‑ под удара Збыслава, от которого до сих пор не удавалось спастись никому?

– Видели! Видели! Видели!

– Все видели, как дубина Збыслава переломилась на Божьем суде?

– Видели! Видели! Видели!

– Ты признан правым в этом споре, Вацлав! – гаркнул Освальд. – Я снимаю с тебя все обвинения!

– Весьма своевременно, – заметил Бурцев. – Я рад безумно.

Он прошел мимо неподвижного Збыслава, сквозь расступившуюся толпу. К журчащему в ивняке ручью. Смыть поскорее с себя пепел, пот и грязь – вот о чем мечтал сейчас Бурцев.

– Погоди, Вацлав!

– Ну, что еще?

Он оглянулся на оклик Освальда.

– Ни один ополченец не способен драться так, как дрался сегодня ты, – прищурил глаз добжинец.

– Божий суд, – пожал плечами Бурцев.

– Ладно. Не желаешь говорить о себе – не надо. У меня здесь много тех, кто хочет скрыть свое прошлое.

– Тогда чего ты хочешь от меня, Освальд?

– Ты – прекрасный боец. Суд судом, но я‑ то знаю, Господь на ристалище помогает только тем, кто сам чего‑ то стоит.

– Ну и?

– Иди ко мне в оруженосцы, Вацлав.

– Вместо Збыслава?

– Вместе со Збысловом. Земельного надела я тебе пока не обещаю. Сам остался без фамильного лена. Но веселой жизни, богатой добычи, славы, вина и еды от пуза – всего получишь сполна. Может быть, со временем сосватаем тебе и красотку в каком‑ нибудь ополье.

– Я подумаю. Насчет еды от пуза – это заманчиво.

Рыцарь хлопнул себя по лбу:

– Э, да ты, верно, совсем голодный, а я с тобой тут разговоры разговариваю! Пойдем к костру, Вацлав. Поешь, а потом уж все обсудим.

– Я грязный, как свинья. Негоже в таком виде за стол садиться.

– Чудак‑ человек! Говорит, что ополченец, а ведет себя как князь. Нет у нас здесь стола, Вацлав, а едят кто в чем хочет и как хочет. Но если желаешь – отмывайся. Распоряжусь нагреть тебе воду и подобрать чистую одежду. Кстати, а где ты взял свое диковинное одеяние? Никогда не видел такого.

– Нашел. Кто‑ то бросил на дороге, а я подобрал.

После импровизированной бани в кустах, состоявшей из ушата чуть теплой воды и ледяной родниковой купели, Бурцев почувствовал себя человеком. Конечно, не помешали бы сейчас мыло с мочалкой, но здесь о такой роскоши лучше не мечтать.

Синий от холода, он кое‑ как переоделся в развешанные на кустах непривычные, но относительно чистые тряпки. Влез в необъятные льняные портки и плотные узковатые штаны – шоссы. Надел грубую длинную – чуть не до колен – полотняную рубаху навыпуск с вышитым разрезом на груди. Застегнул распахнутый ворот парой деревянных пуговиц, опоясался тканым шнуром с идиотскими кисточками.

Теплую шерстяную накидку – здесь ее называли котта – Освальд выделил ему из личного гардероба. Котта оказалась побогаче нижней одежды. А почти новый меховой жупан – тот вообще выглядел как подарок с барского плеча.

Надежные омоновские берцы Василий решил оставить при себе. Местная обувь – даже дорогие сафьяновые сапоги – не внушали доверия. Бурцев поправил на голове бесформенную мохнатую шапку и глянул в зеркало лужы. Ну, видок! Зато сухо, тепло и практично. Это главное. Что ж, теперь пора и потрапезничать. Приглашали ведь.

– Дорогу победителю Збыслава! – рявкнул Освальд, завидев Василия.

Сам усатый рыцарь, правда, ни на йоту не сдвинулся с почетного места возле кабаньей ноги. Зато партизаны, сгрудившиеся вокруг, шумно потеснились. Бурцев присел справа от добжиньца. Слева возник оруженосец с необычайно распухшим ухом. Очухался уже? Бурцев напрягся. Но ничего… Збыслав дружелюбно оскалился, будто и не было между ними жестокого боя на палках. Улыбка жутковатая, но вроде искренняя. Наверное, с этим парнем можно иметь дело. Бурцев улыбнулся в ответ. А Збыслав передал ему кабанью кость с огромным куском мяса. Мясо! В животе заурчало… Он помедлил ровно столько, сколько требовалось, чтобы осмотреться и составить представление о местном застольном этикете. Этикет отсутствовал напрочь. Из столовых приборов использовались только ножи и кинжалы. Да и то крайне редко. Ели все, даже благородный рыцарь Освальд Добжиньский, голыми руками, смачно слизывая стекавший за рукава жир. Ну и славно! Бурцев вонзил зубы в кабанятину. Из‑ под прожаренной корки брызнул аппетитный сок. И не только. Гм, бифштекс с кровью по‑ старопольски. Ничего вкуснее, он не едал! Чья‑ то пятерня вдруг хлопнула по спине. Опять Збыслав!

– Меня еще никто не побеждал на ристалище, – гоготнул оруженосец, указывая на разбитое ухо с таким видом, словно это он завалил Василия в поединке. Причем завалил именно своим левым ухом. – А ты смог, Вацлав. Держи кулявку!

И протянул диковинный кубок без ножки.

М‑ да, забавная вещичка. Пока не опорожнишь полностью – не поставишь: кулявка тут же упадет, расплескав все содержимое. Бурцев осторожно oтxлeбнyл жидкость золотистого цвета. Очень даже ничего…

– Добрый мед – волынский! – Рот Збыслава вновь растянулся в неполнозубой улыбке. – За твою победу ратник!

Каким‑ то образом здоровяк‑ оруженосец умудрялся прислуживать своему господину, болтать с Бурцевым и заглатывать при этом чудовищные куски жареного мяса, подталкивая пищу щедрым водопадом из кулявки полуторалитрового – никак не меньше – объема.

– Но, право слово, тебе повезло, Вацлав, что у меня сломалась дубина. А не то…

Он сделал еще один глоток, сытно срыгнул, оттер рукавом губы, продолжил:

– Вообще‑ то я палочные бои не шибко жалую. Дубинки – дело долгое, занудное. А вот попался бы ты мне в лесу, да под мачугу…

Збыслав мечтательно закатил глаза. Ни угрозы, ни ненависти, ни обиды за недавнее поражение на ристалище в его голосе Бурцев не уловил. Только грубоватое признание вояки со стажем в любви к привычному оружию.

– Под мачугу?

– Кистень по‑ нашему, – пояснил Освальд. – Не благородное оружие, мужицкое, лиходейское. Збыслав сам‑ то из литвинов, а там многие мачугами бьются. Кто победнее, делает палицы‑ насеки из дуба и кремня: врезает в молодой дубок острые осколки, а когда камень намертво врастает в дерево, получает ся ослоп, от которого только добрые латы и спасут.

Ну, а кто побогаче – те идут в бой на лошади, с мачугой‑ кистенем. Збыслав здорово приловчился к этой штуковине – любой доспех пробьет, любой череп проломит.

Бурцев припомнил, как ловко обращался кривоногий громила со своим грузиком на цепи в стычке у трех сосен. Да, вряд ли добжинец преувеличивал.

– Пан Освальд дело говорит! – изрек оруженосец. – Если бы мы с тобой на ристалище с мачугами вышли…

– Ну, хватит, Збыслав, – приказал рыцарь. – Оставь гостя в покое. Дай поесть человеку.

– Я, собственно, и сыт уже, – признался Бурцев. – Спасибо за гостеприимство и угощение.

– Ну, а раз сыт, так ответь – согласен остаться у меня в оруженосцах? Все равно ведь вам с княжной дальше хода нет. Татары, мазовцы, куявцы, тевтоны – кто‑ нибудь обязательно вас схватит – только высуньтесь из леса. И с тобой, Вацлав, церемониться точно не станут.

Бурцев задумался. Не так уж и не прав Освальд Добжиньский. Не лучше ли пересидеть в лесных трущобах, пока все не устаканится? Хотя спокойно сидеть здесь не придется. Партизанский лагерь – не санаторий‑ профилакторий, а выгнанный из собственного замка Освальд горит жаждой мести. Вопрос: стоит ли ввязываться в чужую вендетту? Или… Или не такая уж она и чужая, если направлена против тевтонов? И в защиту интересов Аделаиды, которая… да чего уж там!.. основательно уже обосновалась в его, Бурцева, сердце. И потом… Рыцарский оруженосец – это ведь уже не бесправный кмет‑ землепашец. Более того, насколько знал Бурцев, хороший оруженосец имеет неплохие шансы и самому со временем выбиться в благородные паны. А раз так… Аделаида однажды высказала сожаление по поводу отсутствия у него рыцарского титула. Даже намекнула, что не прочь связать свою судьбу с простым, бедным, незнатным, но – обязательно – рыцарем. Слова эти, правда, были сказань в минуту отчаяния, но кто знает, кто знает…

– Княжна говорила, крестоносцы мечтают укрепиться в Малой Польше. Именно для этого им надо связать узами брака дочь Лешко Белого с послушный ордену Казимиром.

– Верно говорила, – кивнул Освальд, – смышленая девочка. Немецкие рыцари хотят утыкать своими замками всю Польшу. Мазовия, Куявия, Силезия и Beликопольское княжество уже готовы принять орденских братьев на своих землях, а вот с Малой Польшей у магистра Конрада Тюрингского ничего не выходит. А тевтоны почему‑ то рвутся именно туда. Ума не приложу, с какой стати, но вотчина Лешко Белого для них оказалась важнее всех остальных польских княжеств.

Бурцев немного помедлил, прежде чем дать окончательный ответ.

– Хорошо, Освальд, я буду твоим оруженосцем и согласен биться на твоей стороне. Но только если княжна тоже согласится остаться здесь. Согласится добровольно, а не по принуждению.

– Вот как? – Добжиньский рыцарь в раздумье смотрел на угли костра. – Что ж, Вацлав, будь по‑ твоему. Прямо сейчас и поговорим с Агделайдой. Збыслав, приведи княжну. Хотя, погоди‑ ка… Знаешь что… Тащи‑ ка сюда заодно и Яцека. Ну, того рыжего кмета, что свидетельствовал против Вацлава. За лжесвидетельство нужно отвечать.

Оруженосец осклабился и бросился выполнять поручение.

– Что ты задумал, Освальд?

– Устроим еще одно состязание. У тебя будет возможность поквитаться с обидчиком.

– Да ну его! – отмахнулся Бурцев. – Не хочу руки марать.

Разбираться с Яцеком ему, в самом деле, совершено расхотелось. Былая ненависть к рыжему щербатому и хитроглазому крестьянину как‑ то незаметно смылась вместе с грязью, осталась в сброшенной за кустами заскорузлой одежде, утихомирилась с насытившимся желудком, размякла и раздобрела под легким медовым хмельком.

– Чудной ты человек! Впрочем, коли сам отказываешься покарать мерзавца, этим займется Збыслав.

Его хлебом не корми и медом не пои – дай только на ристалище порезвиться. Вручим обоим по мачуге и…

Думаю, надолго поединок не затянется.

– И это тоже будет Божий суд по Польской правде? Брови Освальда сошлись к переносице. – Нет, Вацлав, это будет мой суд, по моей правде. Яцек – лжец. А лжецов я не терплю.