Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Сегодня я тебя выписал






 

...И звонит мне эта сука. Ну, знаете, в каждом учреждении есть такая: в душе огненно‑ рыжая, с косым глазом, отсутствующим внутренним миром и жестокостью, переходящей в садизм.

– Диланян, вы вообще собираетесь сдавать экзамен? – Визгливые нотки в голосе выдают уже совершённую ею оплошность, а то и подлость.

– Здравствуйте, Кираида Михайловна, – сквозь зубы здороваюсь я. – Конечно, собираюсь. Когда?

– Завтра у вас экзамен по философии. Адрес запишите, – тараторит, как старый добрый ручной пулемет Максим. С жидкостным охлаждением который. У меня от звука ее голоса всегда случается легкий приступ мигрени.

– Что? Как это – завтра??? – Моя челюсть, вопреки анатомическому строению, совершает несогласованное движение: строго вниз из‑ за изумления и резко вверх и вправо из‑ за охватившего меня вдруг бешенства.

– Да, завтра. Я, вообще‑ то, не обязана предупреждать тебя заранее, Оганес! – срывается на крик Кираида Михайловна.

– Вас, Оганес Эдуардович, – поправляю я ее. – Обязаны.

Она сбавляет тон.

– Я не должна бегать за каждым аспирантом. – Это её заявление звучит уже не слишком уверенно.

– Я не аспирант. Я соискатель. И это – как раз ваша обязанность. И об этом я буду говорить на следующем заседании ученого совета. Счастливо.

Итак, завтра у меня экзамен. Что я там помню по философии? Я же лет десять назад сдавал философию! Мда. На ум приходит веселый профессор Белкин и, как ни прискорбно, бутылка хорошей водки... Эх, молодость, молодость... Оценка «отл.» в зачетке не значила ровным счетом ничего, ведь первый семестр философии выпал на последний семестр анатомии, а второй – на физиологию... Безусловно, эти предметы гораздо более важные... Мда. Но что сделать с философией сейчас? Кандминимум, черт бы его разодрал на британский флаг...

Вдох‑ выдох... Какая там была у нас любимая фраза перед экзаменами? Давно это было... «Не ссы, братан, прорвемся!» Прорвемся! Неблагозвучно, но работает.

Итак... Выкинуть из головы мысли о покупке всей доступной литературы. Даже не притронуться к монографиям, где обозначена литера «Ф». Съесть наудачу грушу и со спокойной душой заснуть.

– Здравствуйте, доктор, проходите, проходите. На кандминимум? – Благообразный носитель бороды‑ эспаньолки вежливо улыбается, протягивает мне стопку билетов: – Тяните.

– А давайте вот этот, – тяну самый верхний. – Номер двадцать один. Очко, можно сказать.

– Ооо! Отличный билет! Глубокомысленные вопросы! Мы с вами славно пообщаемся на эту тему, – радуется профессор. – Будете готовиться?

– Профессор, согласитесь, я был бы слишком самонадеян, если бы попытался ответить с ходу, правда? – криво улыбаюсь я, сознавая, что НИ ЕДИНОГО СЛОВА не понимаю ни в одном вопросе.

– Конечно, конечно, доктор! Заходите в аудиторию, готовьтесь! Вот вам три листа формата А4, чистенькие, вот вам замечательная ручечка! Мы с вами славно побеседуем!

Уходит.

Вороватый взгляд. В аудитории сидит тетенька. Так. Смотрим внимательно. Ага. Диагноз ясен, прост. Начало недержания мочи, вероятно – миома матки. Недель 15, не меньше. Ну, или она беременна. Нет, скорее – миома.

– Простите за наглость, а вы преподаватель? – У меня просто нет иного выхода.

– Да, молодой человек, чем могу быть полезна? – Вымученная улыбка. Эгей, да у тебя ещё и эндометриоз и месячные болезненные!

– Вы знаете, я врач– уролог, урогинеколог... – называю я одну из своих ипостасей и по блеску глаз догадываюсь, что попал в точку. – Как понимаете, в философии – ни бум‑ бум! Вы не объясните мне смысл всех этих замечательных словес?

– Кхм... Мда... Так... Так‑ так‑ так... Ну, записывайте.

Дальнейшие полчаса пролили свет на доселе не известные мне термины.

...– Да и предать анафеме нужно всех тех, кто придумал всю эту гадость, – с явным отвращением закончила она. – Слушайте, а вот третьего вопроса я не знаю. У вас нет связи со Всевышним?

«Неужели ещё и шизофрения?» – Мысль была столь явственно нарисована на моём лице, что тетенька поспешила поправиться:

– С Интернетом, я имею в виду. По беспроводным технологиям, знаете ли...

– О! Есть! Спасибо вам!

Забегая вперед, скажу, что тетка эта через пару дней была прооперирована мной и бригадой гинекологов и избавлена от миомы внушительных размеров и стрессорного недержания мочи.

– Ну что ж, доктор, вы готовы? – Улыбка профессора не предвещала бы ничего хорошего, ежели бы не «связь по беспроводным технологиям».

– Конечно! Уже можно, да? – наивненько удивился я.

– Мы ждем вас! Проходите!

– Итак, первый вопрос... – Я собираюсь с мыслями, смотрю на ранние морщинки около рта. Ага. Тестостероновая недостаточность... Мужской климакс наяву. И онкофобия с довольно большой вероятностью... Прости, Господи, но надо сдать экзамен.

– Да, да. Мы все внемлем вам внимательно!

– Индукция. Энумеративная и математическая...

Индукция – это некоторый образ мышления индивида или коллектива... обратная дедукции... делится на... Тут я бы хотел оговориться и, хотя этого нет в вопросе, отметить, что индукция бывает полной и неполной! Я считаю, что это очень важно в научном, истинном понимании данной концепции, ввиду концептуализации науки в общем и философии в частности. Ведь ошибочно предполагать, что философия – наука неточная, правда ведь?

– Да, да, доктор, категорически! Речи ваши правильны!

– Я бы не хотел бездумно повторить то, что написано в учебнике, ведь тогда экзамен превратился бы в фарс! Тогда экзамен – это не что иное, как проверка способности человека запомнить некий объем информации, правда?

– Вы абсолютно и непреложно правы!

– И я бы хотел привести пример. Радикальная цистпростатэктомия, выполняемая при раке мочевого пузыря, выражаясь языком философии, имеет два концептуальных аспекта! Первая доказанная гипотеза о «золотом стандарте» лечения этого тяжкого недуга стадии до Т2С – это явный пример полной, математической индукции. А вот точка зрения о лечебном эффекте той же операции при стадии Т4 – это блестящий клинический пример неполной, энумеративной индукции...

– Коллеги... Я думаю, что мы не будем отнимать время у нашего уважаемого доктора и поставим ему оценку отлично, верно ведь? – Несколько вспотевший от моего напора профессор достаёт платок и нервно вытирает лоб. Две женщины, олицетворяющие комиссию, молча и потрясенно кивают. Таки я был прав – онкофобия... Хорошо, что остановил меня, а то у меня к двум другим вопросам примерами были рак простаты и яичка...

– Вот ваша ведомость, Оганес Эдуардович. Вы блестяще знаете философию. И... Будьте любезны вашу визитку, пожалуйста, – понизив голос, обратился ко мне профессор.

Кандидатский минимум позади. Конец мая. Лучик солнца пробивается через жалюзи, вносит в комнату молодую, беззаботную атмосферу зелени и счастья вокруг, отвлекает меня от убийственных, жестоких строк. «Рак предстательной железы. Аденокарцинома низкой степени дифференцировки. Глиссон – 5+4». Пациент, которому не дашь 75 лет, чуть щурится, явно наслаждаясь зайчиком солнечного луча на собственном лице. Но голос дрожит и обрывается:

– Они... Они сказали, что я по возрасту не подхожу для операции. – Голос дрожит, обрывается. – Предлагают Касадекс и Флутамид...

– Александр Тимофеевич... – Я, не в силах сохранять присущий докторам важный вид, снимаю очки, тру ладонями лицо. Надо найти какие‑ то слова, иначе это выражение глаз меня просто добьёт. – Александр Тимофеевич, я хочу быть с вами честным и откровенным...

В такие моменты ненавидишь свою работу. В очередной раз надо разбить броню человека, надо вбить ему прямо в центр мозга, что он не один. Что он может позвонить посередине ночи, если ему не спится. Как и что делать – здесь вопросов не возникает, для этого есть гайдлайны, есть исследования. Но надо, чтобы человек ни в коей мере не поверил в возможность болезни убить его. А как это сделать, если ты сам отлично знаешь, что гарантий нет?

–...Гарантий нет. Оперироваться в вашем возрасте – несомненно – риск. Но!..

Человек цепляется за это «но» с явным выражением лица тонущего, которому протянули соломинку. И это хорошо.

–...Но я в глазах не вижу противопоказаний к операции. – Я позволяю улыбке чуть‑ чуть тронуть мои губы. Я могу математически достоверно доказать, что его можно и нужно оперировать. Но здесь нужен иной подход. Мне надо, чтобы человек верил: смерть ещё очень далека от него.

Осталась еще одна сложная задача: так манипулировать словами, чтобы консилиум не пришел к паллиативной терапии.

– Пациент семидесяти пяти лет, при диспансерном обследовании обнаружен плотный участок в правой доле предстательной железы, ПСА – 3, 5 нанограммов на миллилитр... Произведена секстантная биопсия, обнаружена аденокарцинома низкой степени дифференцировки, оценка по Глиссону – 5+4. При МРТ в малом тазу – данных за метастазы не выявлено, остеостинциграфия не выявила очагов накопления радиофарм‑ препарата в костях.

Вдох, выдох, пауза.

– Из анамнеза известно, что пациент живёт половой жизнью, ведёт здоровый образ жизни, катается на велосипеде. – На лицах участников консилиума появляются улыбки: Диланян, мол, волнуется. – Обследован всеми специалистами, противопоказаний к операции не выявлено.

– К какой операции? – встаёт онкоуролог всея армии, доктор медицинских наук Клирашев. – Вы с ума сошли? Ему семьдесят пять лет!

Это плохо. Это очень плохо. Бодаться с Клирашевым – это примерно как Моське нападать на слона. Абсолютно не к месту в голову лезет мысль: как звали слона – не помнит никто, Моську знают все. Но бодаться с Клирашевым – бесполезно. На каждый мой довод, мол, пациент, несмотря на возраст, здоров, он ответит контрдоводами, которые легко отыскать в любой истории болезни.

–...У него сахар – 5, 9! – продолжал бушевать Клирашев. – У него дивертикулез прямой кишки! У него была язва желудка.

Можно сказать, что его смотрел эндокринолог – диабета нет. Можно парировать, что дивертикулёз – не противопоказание. Вполне резонно можно возразить, что язва желудка в ремиссии, двадцать лет назад зарубцевалась и никогда не беспокоила пациента... Можно, наконец, сослаться на новый европейский гайдлайн, в котором увеличен пороговый возраст для операции... Но... Интересная штука мышление. Оно вдруг, без моего участия, выкидывает вопрос в зал. Вежливо выкидывает, надо сказать.

– Скажите, пожалуйста, Митяй Алеханович, а сколько вам лет? – Неуместность сказанного доходит до сознания, я краснею и умолкаю. Пауза.

– Оперируйте, – вдруг зло и резко бросает в зал Клирашев, встаёт и выходит.

...– Диланян, это было подло, – уже в ординаторской говорит Слава. – Этот пациент что, твой родственник?

– Нет. А почему подло?

– Потому что Клирашеву семьдесят два и у него повышение ПСА, – тихо говорит Слава. – И ты об этом отлично знал.

– У него, Слав, всего лишь обострение хронического простатита и аденома. Раком и не пахнет. Я сам делал биопсию, – бросаю на стол ответ гистологии. – Так что перед тем как говорить про подлость в следующий раз, ты подумай.

Операция. Лапароскопическая радикальная простатэктомия. Острый послеоперационный панкреатит. Три подряд бессонные ночи, постоянный контроль амилазы. Октреотид, от которого пациента мутит. Острый пиелонефрит, антибиотики. Александр Тимофеевич упорно не хочет вставать с постели: слабость. Нежелание жить.

Нервы. Собрать их в кулак, сжать. Побриться, помыться холодной водой. От кофе уже тошнит.

В палату.

– Александр Тимофеевич, здоровый мужчина не должен днём лежать в постели! – Несмотря на правдивость этой поговорки, я бы сейчас лег рядом с ним и уснул бы до момента, когда его надо выписать. – Стул был?

– Был.

– Температура?

– Нет.

– Улыбнись мне, Александр Тимофеевич. – Не знаю почему, но сейчас «вы» прозвучало бы нелепо. – Улыбнись, всё у тебя хорошо.

– Слаб я...

– Встань, походи, начинай питаться как следует – всё пройдет. Сегодня ты пойдешь на выписку, Александр Тимофеевич. Здоровым. И завтра я получу гистологию послеоперационного материала, где будет сказано, что всё удалено чисто, а в лимфоузлах метастазов не обнаружено. Ну‑ ка! Встали! – Куда там старому, немощному человеку сопротивляться веселому задору молодого доктора?..

 

...Душно. Открыты нараспашку все окна, но это, скорее, добавляет духоты. Душа ноет в предчувствии неспокойной ночи в относительно спокойном, практически неэкстренном госпитале. Ну, что может к нам поступить? Почечная колика? Справлюсь. Аппендицит? Холецистит? Панкреатит? Справлюсь. Ножевую сюда не привезут, а если и случится, что местные солдаты друг друга... Тогда пугаться не будет времени. Как не было времени пугаться в районной больничке с иглодержателем без бранш, когда привезли солдата с двумя литрами гноя за почкой... Анестезиолог не хотел давать наркоз, пусть умрёт без нас, говорил... Умрет же сейчас... Вот сейчас и умрёт... Выжил, но я до сих пор подозреваю, что выжил он скорее вопреки моим действиям.... Язву с кровотечением не привезли бы... Роды – это точно не к нам, у нас из всего акушерского оборудования – одна щипца. Нет, нет, не оговорился. Просто не знаю, как назвать щипцы с одной браншей. Зато есть литература по теме. Фотография обложки книги под названием «Искусство повивания, или Наука о бабьем деле». Этой обложкой начмед бравирует, когда в госпитале некие темные личности пытаются провести гендерные сборища. «Бабы, повивайтесь, – рычит он, – бабьим делом займитесь!» Бабам тогда приходится спешно бегать и заваривать ему крепкий чай...

– Алло, Оганес, привет, Лаффиуллин беспокоит.

– И тебе салям алейкум и аллах акбар, Бекмухаммед Арифмамеджанович, – бурчу я в ответ заведующему отделением, понимая, что этот человек, внешне – абсолютно русский, полковник Российской Армии, звонит, только когда случается форменный хабах. Вообще, про Лаффиуллина стоит отдельную книгу написать, ибо это не просто доктор. Мощная мыслительная деятельность вкупе со способностью оказаться в совершенно диких и невозможных ситуациях порождают легенды, одну другой краше. Вот, например...

 

Однажды постучался к нему в кабинет очередной страждущий:

– Доктор, можно? Я тут вот результат посева спермы принёс...

– Если там у тебя бета‑ гемолитический стрептококк, то иди ты на хрен и там погибни, – лишенным всяких эмоций голосом произнёс Лаффиуллин. – Этого просто не может быть.

Он слыл человеком эксцентричным, но чтоб посылать пациента... Это было чересчур. Но пациент понимал, что перед ним, при бороде и очках, сидит зе бест. И ежели не он, то никто.

– Я трижды проверял! – чуть не плача, протянул он бумаги. – Вот фотографии чашки Петри!!! Там лаборант тоже сказал, что впервые такое видит!!!

– Невозможно. Мистификация. Галлюцинация. Схоластический экзистенциализм! – сорвался в крик доктор. – Пошёл вон из моего кабинета! Взял свои чашки Петри и бегом – ВОН!!!

На крик в кабинет вошёл главный врач.

– Дорогой мой, объясни, что происходит? – участливо спросил он. – Отчего ты кричишь на больных? Отчего шашлык не кушаешь, вино не пьёшь, девушкам на улице на ягодицы не смотришь?

– Вот, – с абсолютно отрешенным видом достал из ящика кипу бумаг Клирашев. – Двадцать пятого пациента отправляю на посев спермы в лучшую лабораторию города, с тотальным контролем европейского уровня, и вот...

Главврач давно уже забыл, чем отличается посев спермы от посева голосеменных. Но, зная, что Лаффиуллин в приступе злобы способен оторвать тот орган, который обычно лечит, очень аккуратно поинтересовался:

– И чем тебя не удовлетворяют результаты?

– Бета‑ гемолитический стрептококк не может жить в сперме, – голосом робота высказался Клирашев. – Это возбудитель ангины. А в лаборатории... Там внешний контроль всего, понимаешь? Лаборатория не лажает больше ни в чём! И они клянутся, что никто с ангиной и близко не подходит к чашкам Петри! Не чихают на них! Не кашляют! Не плюют в них... Не плюют? НЕ ПЛЮЮТ????????

– Э, дорогой, ты куда? – спросил в спину доктора главврач. – Что происходит??? Ты куда бежишь?!

 

– Здравствуйте. Мне необходимо сдать посев спермы, – нарочито громко сказал Лаффиуллин, заходя в лабораторию. Молодая администраторша покраснела и, бешено вращая глазами, показала на двух беззубых старух, которые в страхе от высказанного прижались друг к другу и молча дрожали.

– Пройдите туда, там специальная комната есть, – шёпотом сказала она.

Лаффиуллин прошел. Вот он уже открывал дверь. Вот уже входил в обитую красными обоями комнату, когда до его плеча дотронулась... Медсестра. Ну, или женщина, одетая в сестринскую форму, ибо бейджика на ней не было.

– Вам помочь сдать сперму? – как‑ то буднично спросила она. – Всего тысячу рублей.

Лаффиуллин перевел дух. Долгим взглядом посмотрел на эту несчастную в общемто женщину. И тихо сказал:

– Милочка... Горло ваше кишит стрептококками. Если вы не будете лечиться, то эта штука дойдёт до сердца... А при пороках сердца нарушается дыхание. Будет сложно делать минет с нарушенным дыханием...

Говорят, он её всё‑ таки уговорил посетить ЛОР‑ врача. Но лично я в это не верю.

 

...Словом, позвонил мне этот легендотворящий доктор и попросил госпитализировать пациента из страховой компании.

– Тебе сейчас привезут острую задержку мочи. Я, правда, не разобрался, что там, из страховой звонили... В общем, разобраться и доложить!

– Не приказывай, Бек. Я, как‑ никак, гражданский, – скалюсь я счастливо, ибо острая задержка – это хорошо. Ну, или я тогда так считал. Ведь острая задержка в типичном случае – это аденома или простатит. Это – катетер, обильно смазанный катеджелем (гель с лидокаином), вскрик мужчины преклонного возраста и его счастливый смех.

Но это – в типичном случае...

–... Бюрократию на потом. Пожалуйста... – Грузный мужчина изо всех сил старается не кричать. Он натурально воет сквозь сжатые зубы. Скулы выступают, кажется, сейчас раскрошит себе зубы.

– Одну вашу подпись. Прошу вас, это – ваше согласие на обследование и лечение. Я потом заполню...

Диагноз в историю болезни я писал уже потом, благодаря Бога за то, что сподобил дать пациенту подписать информированное согласие.

Основной диагноз: Рак предстательной железы Т4N2M1; Состояние после орхэктомии, комбинированной химио‑, лучевой, антигормональной терапии; Нефростомия по поводу нарастающего гидронефроза, вызванного метастатическим поражением регионарных лимфоузлов; Острая задержка мочи.

Сопутствующий: Ишемическая болезнь сердца: стенокардия напряжения II‑ го функционального класса; Пароксизмальная мерцательная аритмия, состояние после проведённой антикоагуляционной терапии (варфарин, последняя доза – 36 часов до поступления), осложнённая гематурией 48 часов назад; Сахарный диабет 2‑ го типа, компенсация; Язвенная болезнь желудка и двенадцатиперстной кишки, ремиссия; Варикозная болезнь вен нижних конечностей; Гипотиреоидный зоб, состояние после тотальной тиреоидэктомии, лекарственный эутиреоз.

Все вышесказанное означает: рак простаты дал метастазы, несмотря на удаление яичек, проведённую тяжелую терапию. Просто когда он впервые пришёл к врачу, он был уже неоперабелен. Какая операция, если ПСА при первом обращении – выше ста? Выше ста – это прибор зашкаливает, такие значения не уточняют, нет нужды. Норма ПСА – до 4. Больше – тревога, УЗИ, биопсия. Когда он пришёл впервые к врачу, тот вынужденно развел руками и сделал ему в боку дырочку, проведя в почку трубочку – нефростому. И повесил мешок с другого конца, без перспективы когда‑ нибудь вынуть этот мешок. Потому что мочеточник был перекрыт массой лимфоузлов, где сидели презлые метастазы.

У человека – мерцалка. То есть сердце периодически начинает шалить. Предсердия, вместо того чтобы сокращаться, асинхронно трепещут. Ну и что, зачем человеку в такой ситуации разжижать кровь? Да ещё и варфарином, от которого он закровил в нефростомический мешок? Просто у человеческого сердца есть ушки. Смешно, правда? Ушки у сердца. Не любят их кардиологи, предпочли бы, наверное, обходиться без них, потому что в них, при мерцалке, образуются тромбы. Которые потом летят в лёгочные артерии, застревают где‑ то там и вызывают тромбоэмболию лёгочных артерий. А вот это уже смерть. И мат‑ перемат дежурного реаниматолога, когда он слышит выражение «ТЭЛА поступает!»... Помолчим уж о том, что эти самые тромбы легко так вызывают инсульты и инфаркты.

Остальную часть его диагноза можно пропустить. Сейчас важно ему катетером выпустить мочу...

Катетер не проходит. Я малость злюсь, надеваю катетер на металлический проводник. Не проходит. Я понимаю, что надо готовить троакарную цистостомию, операцию, при которой в мочевой пузырь вставляют трубку. Но я беру цистоскоп и пытаюсь провести хотя бы мочеточниковый, самый тонкий, катетер. Цистоскоп упирается в непреодолимое препятствие. Я глазом вижу, что мочеиспускательный канал заканчивается слепо, некуда ткнуться. Рак превратил простату в камень и не пропускает ничего... Гидроудар идет обратно, то есть не проникает даже вода... Ладно, где наша не пропадала, готовлю троакарную цистостомию. Новокаином обезболивается зона, где должен пройти троакар (это такая металлическая полая трубочка с заострённым концом), делаем маленький разрез, вводим троакар, попадаем в мочевой пузырь... О чем свидетельствует появление струи мочи из троакара. Быстро пальцем закрываем троакар, берем пластиковую трубочку и вставляем её в мочевой пузырь через троакар. Толкаем поглубже трубочку, вынимаем троакар, фиксируем трубочку к коже. Вот и всё... А в центрах, по типу наших, делается еще рентген и УЗИ‑ контроль. Делаю. Всё нормально.

До трёх часов ночи наблюдаю больного в отделении. Не кровит.

В 6: 30 утра – телефонный звонок:

– Доктор, срочно! Больному плохо!

– Бегу.

Ноги в кеды, взгляд на часы, чувство сожаления по поводу потерянного часа сна, бег.

Больной сидит... В цистостомическом мешке – кровь. Чистая кровь, с умеренными сгустками... Бледный, в холодном поту, пульс част и сбивается... Давление падает... Не к месту вспоминается рассказ коллеги, где был такой возглас: «Ответственный дежурный – в шоковый зал реанимации!» Но нет у нас шокового зала реанимации, мы – плановое учреждение... Да и звать самого себя к больному как‑ то глупо.

– Анестезиологов сюда. Дежурного терапевта. Срочно готовьте плазму, совместите четыре единицы крови. Операционную!

– Четыре?

– Да, он литр потерял.

– Тогда одной единицы хватит...

– Он ещё потеряет, ДВС в ходу... – В нефростомическом мешке те же сгустки. ДВС – синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания – это хабах. Это хуже, чем хабах. Это... Впрочем, не будем ругаться, больница этого не любит. Больница – как татами, её уважать надо.

В это время появляются Лаффиуллин и Клирашев. Ну слава богу. Теперь есть страховка.

Реанимация, промывание пузыря, одномоментно работают анесты (анестезиологиреаниматологи): подогревается плазма, струйно вводится эритроцитарная масса...

Консилиум. Экстренный.

– Надо оперировать.

– ДВС в ходу... Он будет кровить, а мы не остановим.

– Откуда он кровит‑ то? – Это я задаю малость истеричный вопрос, потому что трубка стоит правильно, ведь сразу после цистостомии он не кровил, клянусь бородой моего отца!

– Диланян, это ДВС. Он так кровит не из большого сосуда. Нефростома стоит правильно, – говорит Клирашев как‑ то тихо, мол, не психуй.

– В общем, я восстанавливаю ОЦК, налаживаю систему промывки, там посмотрим. – Лаффиуллин безуспешно пытается запихнуть‑ таки катетер.

– Давай. Пока – общий анализ крови, биохимию, коагулограмму, анализ из стом...

– Твою мать! – ругается Лаффиуллин. – Ложный ход сделал!

– Ничего. Вынимай проводник, смотри, хоть в пузырь попал?

– В пузырь, – облегчённо улыбается Лаффиуллин. – Можно систему наладить.

– Езжай домой, Диланян. Нормально всё будет. – Клирашев смотрит на меня, молча берет за плечо и выпроваживает в курилку. – Дай сигаретку.

– Вы же не курите?

– Дай, тебе говорю...

Закуривает.

– Диланян, ты врач. Довольно успешный, надо сказать. Ты печатаешься в Европе, делаешь хорошие операции. Но запомни на всю оставшуюся жизнь: ты будешь их оперировать, а они будут умирать. Ты будешь делать всё правильно, а они будут кровить. Ты назначишь всё по гайдлайну, по протоколам, а кто‑ то не среагирует на твое лечение. В одном случае из тысячи ты ничего не сможешь сделать. Учись отпускать их.

– Но...

– Диланян! У него заболевания, несовместимые с жизнью. Он протянет максимум месяц. Это терминальный рак. Не трогай его, слышишь? Дай ему умереть.

– Не моими руками. – Тушу сигарету, выхожу.

– Езжай домой...

– Нет.

Вечер того же дня. Реанимация. Гемоглобин падает... Промывная система не работает... Он так же кровит... Дежурный хирург принимает очередной аппендицит, со скучным лицом заказывает операционную...

Я слоняюсь поблизости от реанимации. Пациент ещё в сознании. В очередной раз подхожу к нему:

– Вот видите, Оганес Эдуардович, до чего меня довели простым катетером? – улыбается он. Говорит с трудом, уже началась одышка. Крови мало, транспорт кислорода падает, мозг получает приказ дышать чаще...

Я стою и понимаю, что на моих глазах умирает человек. Умирает с улыбкой, он смирился с этой мыслью... Но ему все равно чертовски хочется жить...

– Скажите, пусть мне снотворный укол сделают, – просит он, – а то до утра не засну...

«Милый, ты до утра не...» – Хорошо, что мысль остается невысказанной.

Сейчас, вот сейчас начнут пищать датчики. Начнут закрываться глаза... Будет белесая плёнка на них, будут хрипы... Датчики начнут сходить с ума. Потом остановится сердце и загорится жёлто‑ красная лампа с противным, переходящим в чуть слышный ультразвук воем... Сейчас, сейчас... Анестезиолог толкнет меня, для порядку пару раз долбанёт током, потом пойдёт покурить. И откроется счёт моего собственного, личного кладбища. Ведь он после моей операции закровил...

Анестезиолог толкает:

– Диланян, гемоглобин держится.

– Сколько?

– Семьдесят. Уже час.

Но мне же запретили хоть как‑ то трогать его...

– Оперблок! Готовьтесь, ревизия мочевого пузыря!

– Через полчаса, – равнодушно зевает медсестра.

– Я через пять минут начну делать операцию на каталке.

– Поняла...

Ревизия мочевого пузыря. Разрез, открывается пузырь. Ни одной крупной ветки... Моя цистостома наложена правильно, классически, ход её прямой... Диффузно кровит стенка мочевого пузыря рядом с точкой прохождения троакара...

Грубый, очень грубый шов. Остановить, во что бы то ни стало! Иначе... Иначе он умрет.

Останавливаю. Сверху в пузырь ввожу еще одну, гораздо более толстую трубку. Контролирую кровотечение. Выхожу сухим настолько, насколько не выходил из плановых операций.

– Эй, что ты там сделал? – Анестезиолог шокированно смотрит на меня.

– Что такое?

– Гемоглобин растёт! Через полчаса после того, как ты закончил!

– Ну, льёте же кровь?

– Да хрен с гемоглобином! ДВС прекратился!

– Так быстро?

– Ага...

Сон. Несмотря на усталость – беспокойный и поверхностный больничный сон.

Утро, конференция.

–...Известного конференции пациента ночью экстренно прооперировали, произвели ревизию мочевого пузыря, ушили стенки, остановили кровотечение. К утру состояние тяжёлое, с положительной динамикой крови. ДВС прекратился.

В зале наступает гробовая тишина.

– Кто прооперировал? – тихо, как бы нехотя, роняет слова Лаффиуллин.

– Диланян.

– Сделал‑ таки, – хмыкает Клирашев.

Я обречённо жду расстрела.

– Молодец. А теперь встал и пошел на хрен отсюда. Через час я позвоню тебе домой. Чтоб сам взял трубку.

Я улыбаюсь. В конференц‑ зале – смешки.

– Чего сидишь? Пошел на хрен отсюда, тебе сказали...

С Клирашевым шутить нельзя. Расстреляет... Я встаю и... Домой... Дома хорошо...

Я тебя сегодня выписал, острая задержка. Я выписал тебя, как мы пишем, «с улучшением». После всей эпопеи я тебя стабилизировал и выписал. Ты ходишь сам, хоть и с двумя мешками. Онкологи говорят, что пойдут на вторую лучевую. Что будут продолжать твою терапию. А они так говорят, только если видят, что ты проживёшь ещё хотя бы полгода.

Ты не умер от моей руки. Я тебя выписал...

 

Виктория Нани






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.