Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






ГЛАВА 5. На место они прибыли одновременно с группой подкрепления – Летучим отрядом Корпуса особого назначения Белогвардии






 

На место они прибыли одновременно с группой подкрепления – Летучим отрядом Корпуса особого назначения Белогвардии. Бойцы высыпали из автобуса и распределились у всех входов в здание. В серо-коричневой бронеформе они почти сливались с уличным фоном. Наголовники с непробиваемым щитком на лице, экраном ночного видения, закрепленным в верхнем положении, и микрофоном придавали им вид зловеще-фантастический.

Алябьев коротко отдал распоряжения и кивнул Мурманцеву. Они поднялись по ступенькам главного портика и вошли в здание губернской администрации. Позади неслышно ступали два бойца подкрепления.

Их встретил взволнованный служащий Канцелярии.

– Не понимаю, что могло случиться. Варнек все еще там. Биотрон работает в нормальном режиме…

– Второй гильдмастер на месте? – перебил его капитан-командор.

– С минуты на минуту должен… а вот и он, господа!

От входа к ним шел рыжеволосый, светлоглазый великан в комбинезоне. Над губой у него серебрился пушок, на скулах играли желваки. Он излучал абсолютную уверенность в себе.

– Нас будут штурмовать? – чуть улыбаясь, спросил он и поглядел на бойцов, вооруженных аккуратными, небольшими парализаторами и шоковыми гранатами. – Что случилось, господа?

– Капитан-командор Белой Гвардии Алябьев. Это – капитан Мурманцев. Вас вызвали для того, чтобы открыть сейф биотрона. Мы подозреваем, что туда проник преступник.

Великан слегка изменился в лице.

– Гильдмастер спецкласса Сапожников, – назвал он себя. – А что с Варнеком? Он еще в отпуске?

– Варнек, скорее всего, убит. Тело еще официально не опознано. Не будем терять времени. Проведите нас к сейфу.

Сапожников на секунду окаменел. Потом встряхнул головой.

– Ну, кто бы это ни был, я хочу увидеть этого гада.

Он повел их через холл к лестнице. Служащий Канцелярии, услышав про труп, сильно побледнел, перекрестился, а затем увязался следом за всеми. По пути встречались и другие служащие, мелкие чиновники губернского узла управления. Они отскакивали к стенам, пропуская всю группу, долго, озадаченно смотрели им в спины, и Бог знает о чем думали.

Сейф биотрона находился в левом крыле здания на третьем, последнем, этаже. Они долго шли пустыми, изогнутыми коридорами и, наконец, уперлись в металлическую дверь с табличкой «Административно-аналитическая система Биотрон». Гильдмастер открыл ее обыкновенным электронным ключом со связки. Когда Алябьев, Мурманцев и двое бойцов вошли, Сапожников прихлопнул дверь перед носом у служащего Канцелярии. Посторонним вход был запрещен. А посторонними по отношению к биотрону являлись все без исключения исполнительные чиновники администрации. Общаться с биотроном могли только гильдмастеры спецкласса, имеющие личный ключ.

За дверью обнаружился еще один коридор, широкий и короткий, упиравшийся в стену. По обе его стороны были бронированные двери двух сейфов – одна напротив другой. Обе закрытые.

Алябьев сделал всем знак не топать и громко не говорить. Сапожников показал на одну из дверей и прошептал:

– Это зал программной настройки. Сам биотрон здесь. – Палец на другую дверь. – Какую открывать?

Алябьев думал секунду, затем решительно махнул рукой на сейф биотрона.

– Эту.

Мурманцев почувствовал, как от напряжения встают дыбом волоски на теле. Он никогда не видел биотрона. Подавляющее большинство населения Империи могло сказать о себе то же самое. Административно-аналитическая система «Государственный муж» была разработана четверть века назад на основе изобретения профессора Цветкова. Очень быстро, даже стремительно, биотроны – виртуальные государственные мужи – вытеснили прежних губернаторов и стали срединным звеном управления огромной Империей. Если провести параллель с человеческим организмом, то мозгом был император, члены Государственного совета и кабинет министров. Нервные узлы всей периферии – это биотроны, а нервные окончания – органы местного самоуправления. Душа же – вера православная.

Просто и эффективно. Новая система сократила количество чиновников Империи ровно в два с половиной раза.

Сапожников сдвинул верхнюю панель замка и приложил к углублению в центре правый мизинец. У каждого гильдмастера, работающего с биотроном, имплантирован под кожу пальца ключ личного доступа. Очень удобно – не потеряешь.

Загорелся зеленый индикатор, замок бесшумно открылся. Сапожников отступил в сторону. Алябьев кивнул Мурманцеву. Тот достал пистолет, снял с предохранителя. Бойцы приготовились прикрывать его.

– С Богом, Савва Андреич.

Мурманцев легонько толкнул дверь. Она плавно поехала, вдвигаясь в стену. Затылком он ощущал дыхание бойцов. Досчитал в уме до трех, быстро перешагнул через порог и замер.

То, что он увидел, вызвало ошеломление и одновременно недоумение. Изнутри сейф биотрона был похож на оранжерею. Рукотворный журчащий водопадик в центре, вокруг него разбит миниатюрный сад, с цветами, деревцами, камешками и даже мхом. В кронах порхали крошечные пичуги и звенели заливистыми голосами. Стены были одним большим экраном, на котором постоянно менялось изображение. Образы уступали место абстракциям, панорамные виды – каким-то сценами, возникали слова, цифры, символы, плясали цветовые пятна. Только у самой дальней стены Мурманцев мельком увидел за растительностью узкий стол, кресло и огромный монитор, разделенный на несколько меньших. Из невидимых динамиков лились тихие молитвенные напевы.

На краю искусственного сада было возвышение с установленной на нем конструкцией – с первого взгляда нелепой. Она казалась хаотическим переплетением тонких стеклянных трубок, по которым текла прозрачная жидкость. Внутри этого чудовищного, весьма корявого клубка проглядывало небольшое пустое пространство. Туда можно было засунуть руку. Но пространство это не должно было пустовать – об этом говорили серебристые кронштейны-зажимы.

То, что эти кронштейны держали прежде, находилось сейчас в руках проникшего сюда злоумышленника и убийцы. Он сидел прямо на полу из деревозаменителя, подтянув под себя ноги, и зачарованно таращился на полупрозрачный сфероид размером с яблоко. Черная щетина покрывала лицо – он сидел здесь уже два дня и выглядел изнуренным. Он ничего не замечал, поглощенный загадкой биотрона, пока Мурманцев не сказал – тихо, чтобы не нарушить безмятежность этого места:

– Руки вверх!

Преступник вздрогнул и выронил шар. Тот упал с глухим стуком, покатился. Мурманцев пропустил вперед бойцов. Они бесцеремонно подняли взломщика, завернули руки за спину, нацепили «браслеты». Неизвестный смотрел затравленно и не издавал ни звука. Мурманцев поймал его взгляд. Это не были глаза помешанного, как он надеялся. Человек в здравом уме пытал другого человека, чтобы получить код доступа к внутренним системам биотрона. Судя по всему, он его не получил. И тогда пришел сюда в надежде взломать код. Но и это ему не удалось.

– В часть его, – махнул рукой Алябьев.

Бойцы поволокли арестованного к выходу. Мурманцев поднял укатившийся шар, повертел в пальцах. Сфероид был тяжелый и внешне похож на горный хрусталь. Только внутри у него закручивались спиралями десятки тоненьких белых нитей-паутинок, создавая причудливое видение, от которого в самом деле невозможно было оторвать глаз. Там, где они подходили к поверхности, получалось нечто вроде микроскопической воронки.

– Это и есть биотрон, – сказал Алябьев.

– Не совсем так, – возразил гильдмастер. – Биотрон – все, что вы видите здесь.

Он показал на растительность, ручеек, на странную конструкцию из трубок, на стенной экран.

– А это… позвольте, господин капитан, – он забрал шар у Мурманцева, – это сердце биотрона. Суперпроцессор, считывающий информацию из окружающей среды. С внешним миром он связан через этот ручей, который уходит сквозь все этажи вниз, под землю, и поднимается оттуда же.

– А в этих трубках – тоже вода? – спросил Мурманцев.

– Да. Чистая здоровая вода – наиболее естественный посредник между любыми, живыми или неживыми, объектами на планете.

Гильдмастер подошел к трубчатой конструкции, осторожно поставил шар в кронштейны и около минуты манипулировал с трубками.

Чем больше смотрел Мурманцев на это сооружение, тем менее оно казалось ему корявым. Некоторые трубки теперь представлялись как будто контрфорсами, другие – апсидами, третьи – элементами шатрово-купольного перекрытия, четвертые – арками. И внезапно он увидел его целиком – весь храм, с портиком, с приделами, стрельчатыми окнами, башенками.

– Василий Федорыч, вы видите это?! – Он схватил старика за руку. – Это великолепно! Какой зодчий построил этот храм? Просто чудо.

– Его построил биотрон, – гордо улыбаясь, сказал гильдмастер.

– Как?! – хором спросили Мурманцев и Алябьев.

– Для кокона не предусмотрена в схеме никакая форма. Ее и не было изначально. Она проявилась постепенно. Я и Варнек, мы даже не сразу заметили.

Мурманцев завороженно созерцал творение биотрона. Сапожников что-то еще говорил – о стенном экране, на котором отражается сознание биотрона, о том, что каждый биотрон настроен на голосовые спектры и кое-какие иные личностные характеристики своих гильдмастеров, поэтому никаких кодов доступа не существует и взломать его невозможно. Алябьев тронул Мурманцева за плечо.

– О чем вы думаете?

– О том, как он работает.

Ответил гильдмастер:

– Можно извлекать кубический корень. А можно – Логос, которым пронизана Вселенная. Вот так он и работает.

– Да, – сказал Мурманцев. – Это чудо. Профессор Цветков изобрел чудо. Потому и ушел в монастырь.

– Пойдемте, Савва Андреич. Я хочу сейчас допросить этого несчастного, пока он не пришел в себя. Не желаете присутствовать?

– Желаю. – Мурманцев в последний раз кинул взгляд на «голос Бога» в его стеклянной храмине и неохотно покинул убежище биотрона.

 

Следователи Белой Гвардии работали быстро и четко. К тому времени как Алябьев и Мурманцев добрались до Следственной части, арестованный был уже идентифицирован по базе данных. Капитан-командор пролистнул несколько распечатанных страничек личного дела, подвигал бровями, попыхтел себе под нос. И отдал странички Мурманцеву.

– Личность неопределенных занятий. Несколько лет назад задерживался полицией за участие в драке. Не то газетчик, не то вечный студент. А может, просто мелкий жулик. Никогда не поймешь, что у таких на уме.

– Теперь уже не мелкий.

– Обратите внимание на интересное обстоятельство – полгода назад этот тип месяц провел в Урантии. Мой спинной мозг подсказывает мне, что средства на эту экскурсию он не в лотерею выиграл.

– И богатых тетушек не имеется, – добавил Мурманцев, читая на ходу листки. – А жизнь в Урантии дорогая. Готов спорить, его пригласила какая-нибудь тамошняя секта.

– И обработала соответствующим образом. Спорить не собираюсь.

Конвойный открыл перед ними дверь комнаты допросов. Арестованный понуро сгорбился на стуле в центре. «Браслеты» с него еще не сняли. Алябьев сел за стол. Мурманцев устроился на жестком полудиванчике в углу.

– Гражданин Яковлев, в ваших интересах отвечать на все вопросы, ничего не скрывая. Вы обвиняетесь в убийстве первой степени, государственной измене и шпионаже. Вы осознаете это?

Арестованный посмотрел на Алябьева и повел головой.

– Нет.

– Я не спрашиваю вас, согласны ли вы с обвинением. Я спрашиваю, понимаете ли вы сами суть ваших деяний? Осознаете ли, что действовали во вред отечеству?

Яковлев нахмурился.

– Что такое отечество? Для цивилизованного человека не существует никаких границ. Мое отечество весь мир. Я – гражданин мира. Вы не имеете права ограничивать меня вашими идиотскими государственными границами.

– Ну, это не ново, – подумав, сказал Алябьев. – Это даже скучно, ей-богу. Лет тридцать-сорок назад таких граждан мира у нас, знаете, сколько было? У-у! Неужели за столько времени не придумали ничего нового? Или у ваших урантийских друзей настолько плохое мнение о подданных Империи? Нас принимают за кретинов, преподнося одни и те же выдумки о человеколюбии без границ?

– Вы… вы… – У Яковлева начала нервно дергаться щека. – Вы реакционер! Узколобый ретроград. Махровый душегуб.

– Да нет, батенька, – благодушно отозвался Алябьев, постукивая карандашом, – душегуб – это вы. На вас кровь – не на мне. – И вдруг сорвался на крик, перегнувшись через стол: – Ты резал человека по живому – и ты, тварь, еще разглагольствуешь о своих правах? Их у тебя нет и быть не может, кроме одного – права замаливать грехи.

Василий Федорович упал обратно на стул и всердцах сломал карандаш напополам. Яковлев съежился. С полминуты в комнате было тихо.

– Какое у вас было задание? – наконец спросил Алябьев.

– Никакого, – угрюмо ответил арестованный.

– Ложь. Совершенно бессмысленная, между прочим. Чтобы признать вас виновным в шпионаже, не требуется ваших подтверждений. Все и так слишком ясно. И на сообщников рано или поздно мы выйдем. Они сами себя обнаружат.

– Не было никаких сообщников! – выкрикнул Яковлев, сжимая кулаки. – Не было! Я сам! Я один! Да! Вешайте меня теперь! Расстреливайте! Четвертуйте! Сорок лет назад нас было много, а теперь я один против этой неповоротливой, жирной империи, разползшейся на полсвета! Нате, жрите меня, вы, людоеды! Душители свободы! Да, я хотел взломать ваш проклятый биотрон. Я хотел украсть ваши военные технологии и продавать их Урантии! Дьявол побери, да я бы задешево продал ваш секретный аннигилятор за океан, чтобы вы больше не могли угрожать им всему цивилизованному миру!

У него начиналась истерика. Капельки слюны летели во все стороны. Алябьев отодвинулся подальше.

– Плевать мне на вашу монархию. Я ненавижу эту страну! Ненавижу этих попов, всюду сующих свой нос, ненавижу вашего Бога, которого вы рабы! Вам не понять, что такое свобода. Вы же нелюди! Живете для своих нелюдских идеалов, а не для обыкновенного, нормального человека, который хочет просто жить. Без этого вашего тупого чувства вины за то, что я родился и существую! Не надо делать из людей ангелов с крылышками! Мы все животные, так дайте мне жить как я хочу, чтобы когда буду подыхать, мне было что вспомнить! Какого дьявола меня держат в кандалах вашего церковного мракобесия! – Он поднял руки, потряс «браслетами» и обмяк на стуле.

– Никто вас не держал, – спокойно сказал Алябьев. – Если все так плохо – почему бы вам было не остаться в Урантии? Небось нашлось бы там свободное стойло? Вы себя к каким животным относите? К непарнокопытным или человекообразным? Пресмыкающимся? Нет, наверное, просто жвачным. Угадал? А вернулись вы потому, что для Урантии – вы нищий и никому там не нужны. Ба, да это же и есть формула свободы по-урантийски. Там никто никому не нужен. По-человечески не нужен. Разве что по-животному. Вот этого мне, как вы говорите, действительно не понять. За что вы – и они – так не любите себя. Просто, знаете, интеллекта не хватит – понять.

– Тогда и говорить не о чем, – презрительно процедил Яковлев.

– Полностью согласен. Мне с вами говорить не о чем. Но у нас тут не светская беседа, а допрос. Итак, продолжим. Вы вернулись в Ру, чтобы, как говорите, заработать немного денег продажей технологий, которые собирались уворовать. Сами додумались или кто подкинул идею?

– Сам, – гордо отрезал Яковлев.

– Ну, допустим. А каким образом вы намеревались продавать их? Напрямую или через посредника?

– Мне это без разницы. Как пришлось бы, так и продал.

– Замечательный жизненный принцип! Все без разницы. Вам было без разницы, каким способом получить доступ к биотрону. Потом без разницы, как взломать его, хотя это в корне невозможно. Может, вам без разницы и то, что с вами будет дальше? Ах да, вы же предлагали четвертовать вас. Увы, придется немножко помучиться, пожить еще. Только теперь уж действительно в кандалах. Мне жаль вас, Яковлев.

Арестованный внезапно завалился набок, рухнул на пол и забил ногами. Алябьев наклонился через стол.

– Эпилепсия? – Мурманцев подошел к скрючившемуся телу.

– Не похоже, – озабоченно ответил Алябьев. – Пены нет.

Вместо пены изо рта Яковлева пошел вой. Негромкий жалобный скулеж щенка, оставленного в одиночестве.

– Он что, плачет?

– Да нет вроде.

– Жаль. Если человек плачет – не все так запущено.

Алябьев вызвал конвойного и врача. Мурманцев вышел и подождал капитан-командора в коридоре. Допрос оставил по себе неприятное впечатление.

– Ну, что скажете, Савва Андреич? – спросил Алябьев, присоединившись к нему. – Впервые вам видеть такого фрукта?

– Такого, пожалуй, да. Раньше попадались другие разновидности того же самого. Побледнее чуть.

– А мне вот довелось в свое время со многими такими познакомиться. Отголоски жидовствующих конца прошлого века – они еще долго воду мутили в Империи. Этот – черт его знает, последний он или нет. Скорей всего, они уже никогда не переведутся.

– Человек, желающий странного и нелепого, – сказал Мурманцев задумчиво.

– Нелепого и пошлого. Отвержение священных принципов, сакральных пределов есть пошлость. Самоубийственная пошлость. Этот человек безумен.

– Мне показалось, он в здравом уме.

– Дорогой Савва Андреич, есть такие болезни души, которые не подпадают под медицинские критерии. Они лечатся только покаянием. Ну, вы, вероятно, домой? А я задержусь здесь немного по делам. Жаль, что не смог оказать вам помощь, о которой вы просили.

Пару секунд Мурманцев вспоминал, о какой помощи идет речь. За событиями последних трех часов он умудрился забыть о том, что хотя и не нашел оригинала, с которого был слеплен биотрон, зато напал на след самого профессора Цветкова. Да еще какой след! Прямо-таки гусеничный, от бульдозера.

– Что вы, Василий Федорыч, вы мне очень даже помогли.

– Ну, я рад. Господь с вами, голубчик. Езжайте домой.

– Василий Федорыч!

– Да? – Алябьев обернулся.

– Биотрон действительно невозможно взломать?

– Вы же слышали, что говорил гильдмастер.

– Гильдмастер тоже человек. Он тоже может заболеть немедицинской болезнью души.

– Империя держится не на биотронах, голубчик Савва Андреич. Империя держится государем, помазанником Божьим.

Повернувшись, капитан-командор зашагал прочь.

Мурманцева ответ убедил – но не до конца. Николай II Святой был помазанником Божьим и не удержал империю в руках. Его сломил хаос, начинавшийся в стране. Виртуальные государственные мужи – биотроны – всегда представлялись Мурманцеву более надежными, чем прежние губернаторы. Они были символом, олицетворением стабильности Империи. Мурманцев преподавал в Академии новейшую историю и знал, что во всякой политической стабильности заложена своя бомба, которую можно взорвать, если найти нужную кнопку. Теперь он начинал подозревать, что биотроны и есть та самая бомба под Империей.

«Такая вот рокировочка», – подумал он.

 

Старожилы рассказывали, что речка Надым временами точно бывает похожа на дым. Плывет будто на ветру серо-белесыми невесомыми струями, густыми, непрозрачными, как от костра из влажных веток. За год, который Мурманцев провел здесь, он не раз приходил на берег – ранней осенью и поздней весной, потом летом. Речка-дым приковывала к себе взгляд и словно околдовывала. Начинало казаться, что она окутывает берега теплом, и ноздри щекотал горьковатый запах лесного пожарища. Говорили, что пожар и правда был. Давным-давно туземные язычники во главе со своим князьком пожгли только что построенный на их земле монастырек. Да этот же огонь их самих и прогнал. Сильный ветер раздул пламя, пожар перекинулся на лес и облизал пятки бежавшим туземцам. Монастырь после отстроили заново – и стоит он с тех пор уже четыреста лет, разве что чуть поболее стал.

А может, и не от туземцев пожар случился. Место было немного странное – как будто облюбованное шаровыми молниями. Монахи их часто видели вокруг обители и даже внутри. Правда, молнии вели себя тихо-смирно, никто из старцев не мог наверняка сказать, чтоб они спалили хоть что-нибудь.

Мурманцев почти не помнил, как оказался в этих краях. Как бежал из первопрестольной – помнил, а дальше сразу – сибирский полустанок, бедная гостиничка, речка, похожая на дым, белые стены монастыря, монах-привратник, латающий дырявый сапог. Монастырек был не то что небогат, а попросту нищ. От ближайшего города – сотня верст, деревень вокруг мало, земля родит плохо – холодный край, да еще и места болотистые. Мурманцев как-то сразу решил, что останется здесь. Хотя и привык к более комфортным условиям, но отчего-то за душу взяла простота и суровость здешней жизни.

Первые несколько дней послушничества его не отягощали работой – дали пообвыкнуть. В перерывах между долгими службами он бродил по монастырю и вокруг, хмелея от новизны ощущений и немножко опасаясь, что не выдержит испытания на прочность. Узнав, что в обители имеется библиотека, обрадовался – без книг даже монастырская, близкая к Небу, жизнь казалась неполной. Знакомство с библиотекой вызвало легкий шок. Здесь были редчайшие издания семнадцатого и шестнадцатого веков, несколько рукописных книг даже более раннего времени. То ли монахи спасли их от того давнего пожара, то ли позже они попали сюда разными путями. Но библиотека оказалась в кошмарном состоянии. Никто ею не заведовал. Каталога не имелось вовсе. Книги стояли на полках в беспорядке. Еще хорошо, гнить не начали и мышей не водилось. Мурманцев подавил в себе негодование молитвой и пошел к настоятелю. Изложил суть и попросил дать ему послушание – назначить библиотекарем. Игумен отец Варсонофий поразмыслил и сказал:

– Что библиотека в недолжном порядке – то мне ведомо. Подумываю устроить туда отца Пимена. Стар он уже для работы на сыродельне, телом ослаб. При книгах ему самое место. Ты же, брат Савва, молод и телом крепок. Даю тебе послушание на огородах трудиться.

Брат Савва только рот раскрыл – и ушел пристыженный. Первейшее правило монастырской жизни – не проявлять самочиния и любоначалия. Отец Варсонофий преподал молодому послушнику урок смирения.

В тот же день брат Савва познакомился с отцом Галактионом. Монастырские огороды тянулись на поле за стеной обители – метров двести до кромки леса. Поближе шли грядки с капустой, морковью, репой. Дальше – картофельные ряды. На все поле – один монах с лопатой в руках. Брат Савва вздохнул и поплелся к нему на подмогу. Монах был старый, годов семьдесят, не меньше. Седые волосы до плеч, такая же борода до пупа. Лицо – красное от усилий и уже покидающего север солнца. Вдоль выкопанных рядов лежали картофельные клубни, не шибко крупные, скорее мелкие.

– Бог в помощь, отче, – поздоровался брат Савва.

Монах распрямился, утер рукавом лоб.

– Спаси Бог на добром слове, – ответил. – Слыхал я, новый послушник у нас объявился. Ты, что ли?

– Я. Велено мне, отче, с вами работать.

– А ты, сынок, лопату-то умеешь в руках держать?

– Научусь, дедушка.

– Поучись, поучись, сынок. – Монах передал ему лопату. – А я передохну маленечко.

Он присел на кучу картофельной ботвы и стал наблюдать за послушником. Следующие два часа брат Савва, орудуя лопатой, вытащил из земли немало изрезанных клубней и выслушал множество советов старого монаха. В конце концов авва осерчал на него за то, что портит добро, которым братия кормится всю долгую зиму, и отобрал лопату. Велел собирать высохшую картошку.

Ползая с мешком по рядкам, брат Савва спросил старца:

– Что же тебе, отче, в твои-то годы такое тяжкое послушание дали? Провинился чем?

– Провинился, сынок, – смиренно ответил отец Галактион. – Беспокойства во мне много. Вот и изгоняю лишки по настоянию братии.

– Какого такого беспокойства? – удивился брат Савва.

Отец Галактион промолчал, глядя куда-то мимо него. Не дождавшись ответа, брат Савва перестал допытываться. Вспомнил, что любопытство есть праздность и суесловие.

Несколько минут спустя он внезапно почувствовал прикосновение к ноге. Оглянулся и замер. Возле ноги дергалась какая-то нелепая металлическая зверушка, похожая на цаплю. Брат Савва стоял у нее на пути, и она пыталась развернуться, при этом забавно пыхтела, как маленький паровоз.

– Что это? – воскликнул он, отпрыгнув в сторону.

– Оно, – лаконично изрек отец Галактион.

– Что – оно?

– Беспокойство мое.

Зверушка удовлетворенно хрюкнула, когда дорога освободилась, и пошагала дальше, переступая длинными негнущимися ногами. При каждом шаге она чуть наклонялась вперед, как будто хотела склевать червячка с земли.

– Вечный двигатель, – объяснил монах, провожая зверюшку взглядом. – Вот так и ходит вокруг – уже больше двух лет.

– Вечный двигатель? – Лицо у послушника вытянулось. – А тебе, известно, дедушка, что идею перпетуум мобиле отвергли как несостоятельную еще в восемнадцатом веке?

– Окончательно – в конце девятнадцатого. Известно, сынок. Так я ж и не говорю, что мой двигатель опроверг второй закон термодинамики. Я, видишь, и сам не понимаю, как он работает. Теоретически – на воздухе. Сжимает внутри, потом выбрасывает. Воздух его и толкает. Да только по всему не должен был он работать. Ан вот уж третий год ходит кругами.

– Почему кругами? – Брат Савва с подозрением смотрел на монаха, думая, что над ним смеются.

– Колокольный звон его держит, как на веревочке. А-то забредет в реку, утонет, жалко. Тоже ведь Божья тварь.

– Ну, это ты, отче, приврал. Какая Божья тварь – из железяк?

– А тем она, сынок, Божья, что без Бога бы не работала и не ходила.

Брат Савва забросил картошку и повалился в утомлении на ботву.

– Братия меня Баламутником прозвала, – продолжал отец Галактион. – Вечный двигатель мой как увидели шастающим по обители, подумали – бес к нам в гости пожаловал. И ну его святой водой кропить. Потом уж меня сыскали и допросили. Поначалу сломать хотели перпетуум. А я его потихоньку вынес за стены и выпустил в лесу. Думал – все равно не доживет до зимы, так хоть погуляет немножко.

Брат Савва смотрел на монаха недоверчиво, как на полоумного, – говорит о железяке будто о живом существе. И глаза – точно дитя ласкает взором.

– А он, видишь, и зиму пережил, да не одну. Ну и оставили его совсем.

– А тебя, дедушка, за это – на огород?

– Братия о пользе моей печется. Просил я благословения у отца Варсонофия, чтоб поставить вечный двигатель тесто замешивать в хлебопекарне.

– А он что? – Брат Савва вспомнил про свой урок, преподанный настоятелем.

– Не благословил. Молвил: труд человечий угоден Богу, а не железячий. Трудом в поте лица спасение добывается. Трудом и молитвой.

– Отец Варсонофий мудрый человек, – сказал брат Савва, с тоской оглядев три огородных гектара, а за ними, через полосу берез – еще два гектара сенокосного поля. В монастыре держали коров.

– А то ж! – Помолчав, монах продолжил: – Ты-то у нас без году неделя, а поживешь – сбежишь небось.

– Это почему еще?

– Голодно у нас. Хлеба мало. Молока вот хватает теперь.

– Что, раньше без коров жили?

– С коровами. Надоумил меня Господь нынешней Пасхой похристосоваться с буренками. Так они молока вдвое против прежнего давать начали. Отец Варсонофий противиться не стал – братию совсем в черном теле держать негоже. Благословил меня. Теперь каждое воскресенье христосуюсь с животиной. Кроме постов, конечно.

Брат Савва весело рассмеялся.

– Да ты, дедушка, чудотворец. Помрешь – канонизируют.

– Эх-хе, – вздохнул отец Галактион. – Как бы из обители не погнали, думаю. Ну а ты чего расселся? Давай-ка за лопату, сынок. Учить тебя буду. Мозоли-то натер?..

Не зря думал старый монах об изгнании. Через несколько дней, после того как собрали всю картошку, соделал он в обители новое беспокойство. Первым его очередное изобретение увидел отец Фотий. А как увидел – так бросился бежать, завопив со страху. Примчался в трапезную и рухнул плашмя – задохнулся от скорого бега. Только рукой махал, повторяя:

– Там… там…

Братия заволновалась, повскакала с мест. Некоторые пошли проверить, что «там». И тут же вернулись, пятясь задом.

В трапезную вплыл, сидя на коврике, отец Галактион. Коврик неспешно летел в метре от пола, ни на что не опираясь. Потом остановился, отец Галактион слез с него. Повернулся к братии и низко, в пояс поклонился.

– Простите меня, отцы мои. И в мыслях не держал пугать вас.

Вперед выступил отец Варсонофий, едва оправившийся от потрясения.

– Что это такое, брат Галактион? – строго вопросил он, указывая перстом на летающий коврик.

– Это, отче, антиграв, – смиренно объяснил отец Галактион, склонив голову. – Отцы Николай и Амвросий на ноги ослабели, так это для них, чтоб могли в церкви молиться со всеми.

Братия зашумела. К коврику никто не подходил, держась подальше. Отец Фотий пришел в себя и кричал громче всех:

– Это бесовский соблазн и дьявольское наущение! Даже если у меня отнимутся ноги, я не притронусь к этой штуке. Мне моя душа дороже ног.

Отец Варсонофий поднял руку, успокаивая монахов.

– Забота о ближнем похвальна, брат Галактион. Но не всяким средством ее осуществлять должно. Долг христианина не вводить других в искушение и соблазн. Особо людей простых умом и верою. Видишь ты, какое смятение произвел?

– Вижу, отче, – скорбно ответил отец Галактион.

– А раз видишь, так возвращайся в свою келию. Налагаю на тебя епитимью месячного заточения на хлебе и воде. Ступай.

Отец Галактион послушно свернул коврик-антиграв и снова поклонился братии.

– Простите меня, отцы мои, согрешил я перед вами.

И отправился в келию под замок.

Некоторое время братия отдыхала от беспокойного отца Галактиона. Правда, у коров надои стали меньше – ни с кем другим буренки не хотели христосоваться в воскресные дни, кроме беспокойного монаха. Но на это почти не обратили внимания – запасов сыра с Пасхи было сделано на несколько месяцев вперед, до самого Рождественского поста хватит.

Однако спустя три недели отец Галактион снова всех побеспокоил. Стал являться к монахам в келии – выходил прямо из стены, отрывал от вечернего правила и опять просил прощения. Братия, конечно же, ввелась в соблазн – каждый думал: помер авва, проститься пришел. Заявился он и к брату Савве. Послушник вытаращился, как на привидение, осенил себя крестом.

– Не пугайся, сынок, – сказал отец Галактион. – Я это, не призрак.

Брат Савва потрогал его и успокоился – действительно не призрак.

– Телепортацию вот освоил с Божьей помощью, – объяснил монах.

– А зачем она тебе, дедушка? – спросил брат Савва.

– Зачем? – Отец Галактион в задумчивости присел на постель послушника. – А и правда, зачем?

Но вдруг встал и молвил назидательно:

– Всякая тварь своим умом Бога хвалит.

И ушел. Сквозь стену.

Наутро братия всерьез ополчилась против отца Галактиона. Его телепортация сделала в обители такую смуту, какой не было со времен царя-отступника и его телевизоров, насильно внедрявшихся в обиход. Монахи составили петицию игумену об изгнании смутьяна из монастыря, уже не довольствуясь тем, что оный смутьян продолжает смирно сидеть под замком, хоть и разгуливает сквозь стены. Почти до самой вечерни обитель взволнованно гудела, а затем отец Варсонофий объявил свое решение: дабы восстановить спокойствие, приличествующее сему месту жития молитвенного, показать брату Галактиону путь из монастыря на все четыре стороны.

Старого монаха извлекли из-под замка, снарядили ему на дорогу платье и продукты в котомке, дали в руку посох и сопроводили к воротам. Отец Галактион вел себя чинно, не перечил и не суесловил, с каждым монахом в отдельности прощался. Брат-привратник гремел ключами у ворот, отпирая. Отец Галактион уже трижды поклонился обители, согревавшей его много лет, потом снова поименно со всеми простился. А ворота все не открывались. Братия начала проявлять нетерпение – что-то затягивалось изгнание, колокол уже к вечерне звонит. Вдруг что-то громко треснуло, и монах-привратник повернулся к братии, держа в руке обломок ключа.

– Заело замок-то, – сказал он растерянно. – А смазывали недавно.

Монахи притихли. Все почуяли, что творится странное. Никогда еще ворота так не артачились, не желая открываться. Кто-то из молодых предложил отослать отца Галактиона сквозь запертые ворота – как давеча он ходил через стены. На неразумного тут же замахали, велев не болтать глупостей, а читать лучше сто раз «Богородицу». И, как по знаку, все обратили взоры к надвратной иконе Божьей Матери.

– Пресвятая Владычица! Царица Небесная! – ахнули сразу несколько монахов.

Богородица на иконе смотрела прямо на монахов, и в руке у нее был ключ от ворот – целый-невредимый.

Привратник тут же пал на колени с воплем о милосердии. За ним в страхе и трепете попадали остальные, отец Галактион вместе со всеми – по лицу его текли слезы.

– Воспеваю благодать Твою, Владычице, молю Тя ум мой облагодати…

Кто-то побежал звать настоятеля – засвидетельствовать чудо и заступничество Царицы Небесной за беспокойного старца.

Так отец Галактион остался в Белоярской обители. Отец Варсонофий дал ему позволение изобретательствовать во славу Божью, только попросил все же не сильно смущать братию. Больше всех радовался знамению Богородицы брат Савва. Он привязался к старому монаху, и мысль о расставании печалила его. Вскоре жизнь монастыря вошла в обычную колею. Отец Галактион, несмотря на дозволение игумена, оставил свое беспокойство, немного поприсмирел, на некоторое время ушел даже в затвор, усиленно постясь и молясь.

В миру же, до пострижения в монахи, был он Цветков Гаврила Петрович, о чем брат Савва в то время и не подозревал.

 

Три дня спустя состоялся новый разговор с генерал-лейтенантом Карамышевым. Тот позвонил спозаранку, еще затемно, вырвал Мурманцева из постели и без предисловий приступил к делу:

– Помните, господин капитан, я говорил об очень некрасивой истории с похищенным аннигилятором? Появилась новая информация. Я вам вкратце обрисую суть, чтобы вы на месте могли действовать по обстоятельствам.

Мурманцев сидел в гостиной на подлокотнике кресла, тихо позевывал. Рядом пристроился Триколор, пытаясь проникнуть мокрым носом в тапочки.

– Следствие по делу еще не окончено, но все фигуранты известны. Вы что-нибудь слышали о такой группе под названием «Люданы»?

– Нет. А что она собой представляет?

– По названию ясно, что ничего хорошего. Секта не секта, ложа не ложа, но что-то наподобие. Оккультные мистики, словом. Идейная база – философия сверхчеловечества. Насколько я понял, эти господа озабочены тем, чтобы освободить человечество от власти понятий добра и зла.

– Интересная мания, – заметил Мурманцев.

– Для этого, как вы понимаете, они полагают пригодными любые средства, без различения знака. Так вот, одним из этих средств являлась передача образца аннигилятора Урантии. Чтобы, так сказать, восстановить баланс сил. Для получения образца они заманили на свои оккультные сеансы армейского полковника Арцыбашева. Между прочим, доброго христианина, по отзывам. Сей добрый христианин оказался слаб и не смог противостоять охмурению. Словом, он украл для них аннигилятор из спецхрана своей части. После, видимо, осознал, что натворил, и застрелился. Почти все члены группы взяты сейчас под арест. Кое-кому удалось скрыться. Причастность еще нескольких человек пока не доказана. Кому был передан аннигилятор, выяснить не удалось. Кто-то не знает, кто-то молчит. Однако обнаружилась интересная подробность. Возле дома, где собирались «люданы», пару раз видели известного сочинителя Еллера. Вам знакомо это имя?

Мурманцев чуть не подпрыгнул.

– Очень даже знакомо! Он сейчас здесь, в N.

– Вот-вот. Всем рассказывает, что изучает там японский быт для своего нового романа.

– Вы считаете, это легенда?

– Вероятно. Никакими фактами я не располагаю. Однако нелишне будет присмотреть за господином Еллером. Возможно, он и есть резидент. Тогда все складывается. Он передает аннигилятор японцам как посредникам. Те должны переправить его сначала к себе на острова, оттуда – дальше через океан, в Урантию.

– Но японцы прокололись.

– Да, аннигилятор уплыл от них. Поэтому и был задействован запасной вариант. Передача Урантии если не самого образца, то материалов по нему, похищенных из биотронной сети.

– Они что, в самом деле рассчитывали, что это удастся?

– У них не оставалось другого выхода. Полковник Арцыбашев оказал им медвежью услугу, застрелившись. Мы уже сидели у них на хвосте. Так что этот фанатик Яковлев был их последней надеждой. Хотя, скорее всего, он об этом не догадывался.

– Его использовали втемную?

– Наверняка. Ничего не стоило внушить ему, что он сам додумался геройски проникнуть в сеть.

«Я даже знаю, кто и как это сделал», – подумал Мурманцев, потрясенный легкостью разгадки. Зловещая тень Мони Еллера, нависшая над городом, морочила не его одного. Это можно было предполагать.

– В общем, вам все ясно, господин капитан?

– Я должен прозондировать почву под господином Еллером.

– Но при этом не забывать, что вашим основным заданием остается ребенок. В том случае, если господин Еллер – резидент, его сфера интересов может быть весьма обширна.

– Они вышли на след?.. – Мурманцев отпихнул Триколора, насторожившись.

– Очень сомневаюсь, что общество телепатов не помогло им в этом.

– В таком случае, ваше превосходительство, мне нужны дополнительные инструкции.

– Они скоро будут. Удачи, господин капитан.

Карамышев отключился. Мурманцев посидел немного, разрабатывая план действий. Потом отобрал изжеванный и обслюнявленный тапочек у щенка.

Для начала ему нужна была фотография господина Еллера. Ее он скачал из сети общего доступа, распечатал в цвете.

На улице светало. Мурманцев позвонил в судебно-криминалистический госпиталь и оставил заявку на сегодняшнее посещение. После чего вернулся в спальню и неожиданно для себя залез под одеяло к жене. С чувством собственника обняв ее, попросил немного ласки.

 

Судебно-криминалистический госпиталь располагался в старом трехэтажном здании розового цвета, что сразу настраивало посетителей на минорный лад. Львы по бокам портика разевали пасти и выглядели зевающими домашними кошками. Внутри здания пахло ароматическими маслами. В госпитале содержались в основном невменяемые или симулирующие невменяемость личности.

Мурманцев предъявил удостоверение. Дежурный на контроле проверил записи и позвонил наверх:

– Посетитель к Такуро Касигава. – И Мурманцеву: – Третий этаж, комната десять. Ждите там, господин капитан. Вот ваш пропуск.

Мурманцев поднялся на третий этаж, показал пропуск охраннику и был препровожден в комнату номер десять. Через пять минут доставили Такуро Касигаву.

Японец казался испуганным и угнетенным, но никак не безумным. Жесткая темная шевелюра топорщилась во все стороны, глаза тревожно бегали, руки нервно сцеплены на груди в оборонном жесте. Мурманцев показал на стул, сам сел напротив. Японец неуверенно устроился на краешке сиденья. Одет он был в лиловый халат и мятые шерстяные штаны.

– Итак, – сказал Мурманцев, – думаю, обойдемся без околичностей и без восьмиглазых чудовищ с горы Фудзи.

Касигава дернулся, едва не упал со стула.

– Спокойно. Здесь их нет. И в кармане я зверушек не принес. – Мурманцев был беспощаден, хотя понимал, что напрасно. Парня в самом деле что-то сильно напугало в ту ночь.

Но именно из-за этого он и молчит, скрывая правду под слоем бреда.

Японец посмотрел на него смущенно-растерянно и отвел глаза. Мурманцев полез во внутренний карман и выложил на стол свой козырь.

Касигава, едва увидев это, переменился. Нижняя челюсть пошла в сторону, рот криво распялился, голова затряслась, пальцы вцепились в халат. Мурманцев наблюдал за ним с хладнокровием бывалого костоправа.

Самурай начал задыхаться от застрявшего в глотке вопля. Наружу вырывалось лишь нечто сипло-слюнявое. Мурманцев наконец смилостивился и убрал распечатанный портрет господина сочинителя Еллера.

Он очень рассчитывал на эту шоковую терапию, хотя до сего момента не был полностью уверен, что это вообще окажет какое-либо воздействие. Все-таки они не располагали никакими прямыми доказательствами причастности Мони к делу о похищенном аннигиляторе.

Произведенный эффект убил все сомнения.

Японец приходил в себя, громко нервно сглатывая. Кадык бултыхался туда-сюда.

Мурманцев наклонился к допрашиваемому.

– Итак, – повторил он вкрадчивым тоном, – этот человек передал тебе аннигилятор?

– Нет, нет, не передал, – замотал головой японец, глядя на мучителя расширившимися глазами.

– Тебе лучше освободить совесть, – доверительно посоветовал Мурманцев. – Не то никогда не избавишься от чудовищ с горы Фудзи.

Касигава порывисто, свирепым жестом схватил голову руками, будто хотел снять ее и выбросить. Сжал зубы, перекривившись, и крепко зажмурился.

Мурманцев подождал немного. Он знал – теперь японец будет говорить. Его страх вывесили перед ним на гвоздике, и уже нельзя ни убежать, ни отстреливаться, как той ночью.

Руки упали на колени.

– Я взял, – начал исповедь японец. – Он не знал. Я украл. Он приходил, часто. Долго сидел, брал женщину, разговаривал. Спрашивал. Мне не понравился. Глаза хитрые, обманные. Один раз я видел под одеждой оружие. Я подумал: зачем он с оружием. Честный самурай не прячет оружие под одеждой. Он ушел с женщиной. Я подождал. Потом взял ключ и вошел. Женщина не спала, я приказал ей молчать. Нашел оружие и ушел. Никогда не видел такого. Хозяину не сказал. Я думал, он будет кричать, когда увидит, что оружия нет. А он ушел, ничего не сказал. Может, не увидел. Потом я весь день смотрел на оружие. Оно мне нравилось и не нравилось. Я понял, что в нем большая сила. Тот человек должен был очень рассердиться, что пропала такая вещь. Он и рассердился. Перед ночью он пришел ко мне. Верхом на огромном, с восемью глазами…

Касигава снова затрясся, закрыл лицо ладонями. Мурманцев подумал, что будь на его месте психоаналитик Залихватский, или еще какой-нибудь, он бы с ученым видом изрек, что имело место подсознательное ожидание наказания, принявшее форму архетипического воплощения ужаса. Но на месте Мурманцева был сам Мурманцев, и он подумал, что, скорее всего, господин Еллер воспользовался услугами какой-нибудь местной подпольной колдуньи, чтобы хорошенько напугать вора. Или же господин агностик сам не чужд магических упражнений.

– Он был очень страшный, – полузадушенным голосом продолжал японец. – Размахивал мечом, большим как дерево. А его зверь дышал огнем и скреб когтями по земле. Он закричал мне, чтобы я вернул ему оружие и никому ничего не говорил. Я побежал. Долго бежал. Он меня догонял. Он был моя смерть. Ничего не помню… Я сошел с ума. Так сказали потом.

Японец всячески прятал глаза от Мурманцева. Может, он и свихнулся после встречи с Моней верхом на чудище, но рассказ его не вызывал никаких вопросов и сомнений, был четок и ясен.

– Я поговорю с врачом, – пообещал Мурманцев после недолгой паузы. Без излишнего, впрочем, сочувствия. Ибо велено: «Не воруй».

Он нажал на кнопку под крышкой стола. Дверь открылась, вошел конвоир-санитар.

– Можно уводить.

Японец поспешно встал и безропотно отправился обратно в палату, в компанию настоящих и фальшивых сумасшедших.

Мурманцев выполнил обещание и побеседовал с доктором. Тот в колдовство не поверил, а посему Такуро Касигаве предстояло провести в дурдоме еще немало времени.

 

Трактир «Маргиналии» находился на Коннозаводской улице. По странному совпадению там же жила вдова, что принимала у себя «дальнего родственника», психоаналитика Залихватского. В самом этом обстоятельстве не было ничего подозрительного. Правда, Залихватский сказал, что не знает ни Петра Иваныча, ни Мефодия Михалыча, ни даже Порфирия Данилыча, частенько заседавших, по-видимому, в этом трактире. Но ведь психоаналитикам и необязательно говорить правду. Они, судя по всему, вообще не отличают, где кончается правда и начинается совсем другое. Скорее всего, они специально приучают себя не отличать, потому что без такого навыка невозможно искусное владение их сектантской бредософией, каковое владение они и демонстрируют без запинки.

Вообще психоаналитические секты отличались от обычных своей замкнутостью и подчеркнутой интеллектуальной элитарностью. Человек с улицы туда не попадал. Это была своеобразная каста, с разделением на школы. Каждый ересиарх, выдумывавший собственную систему, собирал вокруг себя учеников, излагал свои теории письменно и печатал их кустарным способом в десятке-другом экземпляров, потому что никакая цензура не пропустила бы это. Экспортером же главных идей была и оставалась Урантия, с ее богатейшим опытом сектантства.

Хотя Мурманцев не любил сектантов и никогда не имел желания работать в Отделе наблюдения за сектами, он почти обрадовался, увидев в трактире господина Залихватского. Филипп Кузьмич кушал цыпленка и был не один. За длинным составным столом с ним сидела целая компания подмастерьев искусства, состоящая из наполовину знакомых уже Мурманцеву физиономий. Как обычно, они пребывали в приподнятом градусами настроении и говорили все одновременно. Вольный стихотворец Аркадий читал свое нетленное соседу с осоловелыми глазами. Буйный и смешливый во хмелю Коломенский обнимался с другим его соседом, который из-за этого никак не мог донести до рта вилку с насаженным соленым огурцом. Простодушный Жорж слушал всех подряд, подперев щеку рукой и ритмично кивая. Господин Без Имени что-то кому-то доказывал и при этом дирижировал столовым ножом. Был здесь и Моня. Он тоже говорил, по видимости ни к кому не обращаясь, как совершенно пьяный, которому уже все равно. Только по глазам было заметно, что он совершенно трезв и очень внимателен ко всему происходящему.

Мурманцев пробрался в дальний угол и укрылся тенью широкого, прямоугольного в поперечнике столба. Официант подал меню, и он углубился в тщательное изучение блюд, изредка взглядывая на компанию. Залихватский его не заметил. Петра Иваныча с Мефодием Михалычем сегодня не было видно. Остальные его не могли узнать.

Насколько было слышно, господин Еллер продолжал монотонно излагать нечто концептуальное. В этом было столько неприятной жутковатости, что Мурманцеву нестерпимо захотелось встать, подойти и остановить это безадресное глаголание ударом кулака. И еще подумалось, что, вероятно, в своей жизни господин Еллер бывал не раз бит. Уж во всяком случае получал немало пощечин, как та, от столичного ссыльного повесы Войткевича.

Вдумчиво просмотрев меню дважды, от и до, Мурманцев заказал один кофе, чем сильно разочаровал официанта.

Тем временем господин Еллер наконец-то был услышан. Все прочие разговоры и препирания за длинным столом затихли, и головы повернулись к Моне. Это, впрочем, нисколько не оживило его монотонное зудение. Мурманцев решил, что сегодня господин Еллер в плохом настроении.

– …встать над примитивной бинарной логикой. Сделаться выше убогого деления на плохое-хорошее, – по-оракульски изрекал Моня. – Понять, что вечное, непреодолимое противостояние добра-зла есть иллюзия, вымысел, изобретение мелких умов, неспособных вместить противоположные смыслы…

– Это он про что? – встрепенулся сосед Аркадия, тот, который с осоловелыми очами.

– Про философию, – выдохнул другой сосед, откладывая свой огурец на вилке. – Наш Моня – умммнейшая голова! Чччерт его дери!

– Это потому что он еврей, – объяснил господин Без Имени.

– …находить точку равновесия противоположных констант, – продолжал Моня, будто заведенный. – Примирить противостоящие силы. В каждом янь есть доля инь, и наоборот. Их нужно ассимилировать в еще большей степени. Чтобы черное и белое стали равно серым. Серый – цвет свободного человечества. Сверхчеловечества. Добро и зло должны быть нейтрализованы. Это достигается ослаблением одного, когда оно сильнее другого, и усилением, когда оно слабее. Предание и предательство – у них один корень…

– Па-азвольте! – вдруг возмутился господин Без Имени. – Как это так? Это как это? А?

– А вот так это! – азартно возразил ему Коломенский и изобразил на пальцах обидный шиш.

Тут же поднялся шум. Выпивохи под образовавшийся предлог затеяли перепалку. Компания по-быстрому разделилась на сторонников Мони, противников и неопределившихся. Все пытались переорать друг дружку, тыкали пальцами, уже грохали стаканами об стол, кипятились и багровели. Сам же виновник перебранки в ней не участвовал, довольствуясь тихой ролью наблюдателя.

Мурманцев боролся с желанием повторить жест Войткевича. Не было никаких сомнений, что Моня водил отнюдь не шапочное знакомство с оккультными мистиками, именующими себя «Люданы». Напротив, господин Еллер демонстрировал глубокое погружение в их идеологию. Карамышев описал ее по телефону в двух словах, но этого было достаточно, чтобы понять суть.

И сейчас эта суть стояла у Мурманцева перед глазами – в виде орущих друг на друга и уже приноравливающихся к рукопашной людей. В самом этом предложении слить черное и белое в одно корыто, не делать между ними различия заключена мощная разрушительная энергия. Очень интеллигентная, скромная, не афиширующая себя агрессия. Чрезвычайно зловредная.

Коломенский схватил господина Без Имени за нос и стал крутить. Тихий обычно Жорж приложил кого-то блюдом по уху. Поэтический Аркадий упоенно не то оборонялся, не то атаковал вилками, зажатыми в обеих руках на манер шпаг.

– Вы сударь, дурак и бездарь! – орал один.

– А вы, милостидарь, грошовый щелкопер и невежда! – парировал другой.

– Мошенник! Прихлебатель! Удод!

– Извольте тотчас же взять свои слова обратно, или я дам вам в рыло!

– Руки коротки у вас, сударь мой!

– Зато у вас язык длинен, как у гадюки!

– А-ах!

Не на шутку разыгравшийся тонкий, изящный Жорж рьяно, в исступлении размахивал блюдом направо и налево. С его стороны это, очевидно, был бессмысленный и беспощадный бунт, о котором предупреждал классик. Двое, испробовавшие блюда, уже лежали на столе и на полу. Три официанта наблюдали за борьбой страстей с видом арбитров, присуждающих очки.

Из-под стола между стульев выполз на карачках психоаналитик Залихватский, сбросил с плеча и рукава остатки мясного салата под морковным соусом и, не оглядываясь, дезертировал в уборную.

Мурманцев отставил кофе и пошел за ним следом, брезгливо обогнув безобразную свалку. Официанты, молча посоветовавшись взглядами, начали оттаскивать в сторону поверженных.

В уборной Филипп Кузьмич со стоном мочил холодной водой лоб – там вспухла большая шишка. Психоаналитик смотрел на себя в большое зеркало глазами, полными страдания и смятения. Увидев же позади себя вошедшего Мурманцева, на секунду застыл, а затем издал особо протяжный горький стон.

– Мое лицо! Что они сделали со мной! Вы видите, сударь! Теперь я не могу работать – лицо мой рабочий инструмент! Я не могу показываться в таком виде моим пациентам! Что они скажут!

– Не стоит преувеличивать, – сухо произнес Мурманцев. – Нет у вас никаких пациентов. Отвечайте, быстро и не раздумывая: что вы здесь делаете?

– Я… я… – Залихватский съежился и ссутулился в предчувствии новых неприятностей. – Я обедал здесь, сударь… А в чем, собственно, дело? – хамовато спросил он, решив, вероятно, что лучшая защита – нападение.

Мурманцев извлек из кармана и ткнул ему под нос удостоверение в раскрытом виде.

– Белая Гвардия? – порозовев, выдавил Залихватский. – Но я ничего противозаконного не совершил! Я лояльный подданный Его Величества!

– Тогда зачем оправдываться, если ничего не совершили?

Психоаналитик скосил глаза на дверь из уборной, оценивая шансы сбежать. Увы, их не было. Мурманцев своей широкой спиной и непримиримой позой перекрывал ему пути отхода.

– Вы меня арестуете? – спросил безнадежно Залихватский, совсем поникнув.

Мурманцев сделал шаг вперед. Психоаналитик прижался к стене возле зеркала.

– Я предупреждал, чтобы вы не попадались мне на глаза, – мрачным голосом произнес Мурманцев.

Залихватский растерянно моргнул раз, другой.

– Откуда же я мог знать, что вы здесь появитесь, суда… господин капитан, – с жалобной, заискивающей улыбкой промямлил он.

– Вы должны были предполагать это на основании того, что я живу в этом городе, – твердокаменно, с непроницаемым лицом сказал Мурманцев. – Как давно вы посещаете это кафе? Говорите только правду.

– Я всегда говорю только правду, – Залихватский попытался принять гордый вид, но у него не получилось. – Это кафе я посещаю всегда, когда приезжаю к моей родственнице, вдове судового промышленника Карзинкина.

Мурманцев достал бумажник и вынул фотографию арестованного Яковлева, сделанную в тюрьме.

– Этого человека видели здесь когда-нибудь?

Залихватский долго рассматривал снимок, моргая, потом кивнул.

– Безусловно, я видел его здесь. Но припомнить, когда…

– Это и не требуется.

Мурманцев удовлетворился ответом и убрал фото. Его предположение совершенно подтвердилось. Яковлева натравил на гильдмастера господин Еллер, тем же самым способом, каким подсунул следствию по делу об убийстве – в лице Мурманцева – тупиковый «японский след». Просто гений какой-то.

Тем не менее доказательств вины господина Еллера не было по-прежнему. Свидетельство почти что признанного сумасшедшим Касигавы и факт гениальной Мониной ловкости к делу не идут никак.

Мурманцев посмотрел на жмущегося у стены психоаналитика с яркими морковными кляксами и дорожками на светлом сюртуке.

– У вас есть два часа на то, чтобы убраться из города.

Глаза у Залихватского стали круглыми, обиженными и просящими.

– Что ж это… я не могу так… у меня обязательства… хотя бы два дня!..

Мурманцев был неумолим.

– Предпочитаете быть задержанным по подозрению в причастности к антигосударственному заговору?

Залихватский побелел и начал оседать.

– Сейчас вы выйдете отсюда и, не задерживаясь, отправитесь к вдове Карзинкиной укладывать чемоданы. А если я увижу, что вы заговорили с кем-то из присутствующих здесь господ…

Филипп Кузьмич перестал падать и энергично затряс головой.

– Ни с кем, – он приложил руку к сердцу, – никогда. Я лояльный подданный Его Величества, суд… господин капитан.

– Тем лучше. Идите.

Мурманцев освободил проход и вышел вслед за психоаналитиком, шествующим на деревянных ногах.

В зале трактира утихомиренные выпивохи залечивали раны. Разбушевавшегося Жоржа умотали чьим-то плащом, и теперь он сидел на стуле, как в смирительной рубашке, в недоумии хлопая глазами. Кто-то стонал, кто-то с помощью официанта соскребал с себя квашеную капусту. Аркадий бросил свои шпаги-вилки и стоял в стороне, вдумчиво созерцая арену побоища. На лице у него царило яростное вдохновение. Надо было полагать, что в результате на свет явится какая-нибудь героико-батальная поэма. Коломенский лежал на полу без сознания, и по лбу у него струилась кровь, а под глазом разливался этюд в багровых тонах. Видно, и ему досталось Жоржева блюда. Господин Без Имени торжествующе стоял над телом, нежными прикосновениями проверяя состояние своего пострадавшего от кручения носа. При этом произносил эпитафию:

– Вот так вот…. Кто на нас с мечом… тот от меча и… А что ж… Я молчать не буду… Не могу молчать… Нельзя так… сударь ты мой разлюбезный…

Филипп Кузьмич и рад был бы предоставить кому-нибудь свои услуги психоаналитика, спасти от психологической травмы, но строгий наказ капитана Мурманцева не позволял. Поэтому он бочком, по стеночке пробрался к выходу, выхватил у гардеробщика свое пальтецо с плешивым воротником и ринулся наружу.

Мурманцев остался, размышляя о том, куда подевался господин Еллер. Потом подошел к гардеробщику и спросил.

– Господин Еллер изволили уйти. Очень чувствительная натура, сударь. Не любят они рукоприкладства, – объяснил пожилой слуга в военном френче без знаков различия.

Правдоподобно, но Мурманцева грызло сомнение и подозрение. Господин Еллер был не просто чувствительной натурой. Он обладал просто-таки сверхъестественным чутьем. А чутье на любую опасность у таких людей развито в высшей степени. Как бы не пришлось объявлять модного писателя в государственный розыск.

Мурманцев надел плащ и вышел на улицу. Подумав, достал из кармана телефон и набрал номер капитан-командора Алябьева.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.